Текст книги "Приглашение в замок"

* * *

Все дни юноша проводит в городе, населенном веселыми обитателями, для которых каждый его шаг является поводом для шуток, а вечером вновь отправляется в замок графини. Она постоянно меняет свой нрав, забывая, что было с ней еще только вчера. Неопытному в житейской премудрости юноше приходится сталкиваться со множеством женских характеров, общей чертой которых становится все более возрастающая привередливость.

– Нет, вы не джентльмен, юноша! Настоящий джентльмен прыгнет в пропасть, если дама сердца того пожелает, а вы не можете даже по зубцам башни пройтись.

– У меня головокружение от высоты. Я давно бы ушел через горы, но у меня слабый вестибулярный аппарат с детства. На качелях не мог даже кататься.

– Нет, вы – трус, юноша! Вы не рыцарь!

– Много ли рыцарей прыгало в бездну?

– Рыцарь должен сражаться за даму, а вы? Вы не можете воспарить над толпой. Не-ет, вы – не поэт! Только женщина может быть птицей. Я – чайка! Как Чехов, ваш чешский писатель, сказал!

– Положим, не чешский, а русский.

– Что? Как ты смеешь меня поправлять?! Если я так сказала, пусть реки текут все ваши вспять и луна изменяет свой путь, а история – и подавно!! Пусть будет чехом, даже если когда-то был русским. Идиот! Вот, что еще один чех про вас написал? Хуже того – ревизор! Вы явились сюда инспектировать чувства? Анализировать их! Как можно измерить чувства у женщины? Я – чайка!

– В этой позе вы больше похожи на сирену. В своем акробатическом прошлом…

– Не смей напоминать мне о моем артистическом прошлом! Я графиня фон Бальтазар, а вы, милый мой, плебей, и предки ваши до седьмого колена – плебеи!

– Мои предки – почтенные граждане разных отечеств. Академиками были, учеными, изобретателями.

– Не они ли изобрели пушки, из которых мы, аристократы, расстреливаем фарфор, который родственники ваши из другого колена придумали? Чтобы знали свое место, если спросишь, зачем!

– Давно ли вы стали графиней?

– До нее я была баронессой.

– А до того?

– Нет, ты не рыцарь! Ты – сыщик, сыскарь, ревизор! Настоящий рыцарь голову готов потерять от любви. Отдай мне свою голову, а сам иди, как Дионисий, по улице…

* * *

Адамсон выходит из замка, а вслед ему летит фарфоровая чашка. Он натыкается на роллс-ройс, который подъезжает к выходу из замка.

– Подвезти вас? – спрашивает человек, открывая дверь.

С опаской оглядываясь, Адамсон садится в машину. Из подъезда выходит служанка с подносом и бросает чашки в заднее стекло.

– Что происходит? – спрашивает Адамсон.

– Это я вас должен спросить. Хотите, подарю роллс-ройс?

– Нет, не хочу.

– Что так?

– Обременительное приобретение, – дергается молодой человек от каждого попадания чашки в окно. – Дом нужно иметь с гаражом и шофером, а у меня даже на пуговицу шоферу денег не хватит, такую как у вас, например.

– Пуговицы у меня серебряные с позолотой, остались от морского мундира. Я ведь был помощником рулевого на Титанике. От удара об айсберг сейф распахнулся, и бриллианты рассыпались по полу. Грех было не воспользоваться случаем. Не Посейдону же, право, оставлять драгоценности. После окропленья холодной водой они стали ничейными. Титул купил себе на них, приобрел репутацию. Да, к роллс-ройсу положение в обществе нужно иметь соответствующее. У меня положение было завидное. Я его, будучи у графини мальчиком для битья, растерял. Она вас еще не порола? Нет? Все еще впереди. Меня, барона фон Бальтазар… я дал ей свое имя и титул, а она, эх-х… простая лилитка, можно сказать, хотя хороша… низвела из баронов в шоферы.

– Не могли бы вы ехать быстрее. Вам сейчас стекло разобьют.

– Правильно, что отказались: дареное впрок не идет. Подарил одной даме роллс-ройс, а она… не беспокойтесь – стекла непробиваемые… человека сбила на нем – с пути истинного. Меня же и обвинила. Если б не дал, мол, подарок коварный, никого бы не задавила. За то, что он ее бросил. В суд на меня подала, чтобы я ее любовника с того света вернул. Что я, Орфей?! Когда же адвокат предложил фетиш опасный вернуть, возмутилась. Дареное, мол, не возвращают. Вы, я надеюсь, пешки… от пешеходов, соответственно… конем этим сбивать не намерены? Каламбур… не вполне получившийся, правда.

– Роллс-ройс, полагаю, ворованный?

– В бытность мою у графини садовником… де Сада читал по ночам для нее… пришлось изображать всех персонажей в лицах. Представляете, что мне пришлось пережить? Кем я только с ней не перебывал: мужем, шофером, садовником, а ныне изгнан из дома и вынужден воровать роллс-ройс, ранее мне принадлежащий, на коем никто уже нынче не ездит. Они специально сделали так, чтобы двигался медленно, чтобы можно было меня догонять. О, нас окружают. Я ретируюсь…

– Эй, вы куда?

– Нет, это не мой роллс-ройс, – поясняет Адамсон мгновенно образовавшейся толпе местных жителей, – нет, я его не украл… – отвечает он на обвинения.

– Это ведь роллс-ройс графини, – спрашивает все тот же толстяк с моноклем. – Как вы в нем оказались? Расскажите, что вы разглядели на сей раз. Воспользовались моей лупой и своим фабер-унд-фабером? Судя по вашему виду, вы парень не промах. Не перепутали место применения карандаша? Надеюсь, не промахнулись в нужный момент?

* * *

Всякие попытки молодого человека выйти за пределы города пресекаются в тот самый момент, когда удача, казалось, находится на расстоянии протянутой руки, у дверей проходящего автобуса. Все жители, кажется, заняты только его взаимоотношениями с Протеей фон Бальтазар. По мере того, как характер его пассия становится стервозней, шутки окружающих приобретают все более брутальный характер. В номере гостиницы юноша обнаруживает гроб вместо кровати, а после требования убрать его, начинается шутовское представление. Под дикий хохот честной компании его укладывают в гроб и укрывают визжащим что есть мочи «одеялом» – пышнотелой служанкой. Его постоянно затаскивают в пивную и заставляют петь, раскачиваясь вместе со всеми на немецкий манер. Если он отказывается пить, вливают пиво через воронку. Но более всего изводят постоянным: «Давай дружить!» При этом обязательные щипки за щеки или хлопанье по спине пригубившего пиво пленника. «Называется, фонтан», – исходит от хохота честная компания. Или игра в прятки: «Кого найду, того намну!»

* * *

Время от времени с башни замка раздается пулеметная очередь, но местные жители предлагают не обращать на стрельбу внимания.

– Графиня выстреливает одну ленту с холостыми патронами при раздражении и тем самым успокаивается.

– Злые языки, – добавляют другой доброслов, – утверждают, что в каждую ленту Цирцея вставляет один патрон с настоящей пулей. Никого еще не убила, но кое-у-кого стекла в окнах разбила. Живи опасно!

* * *

– Молодой человек, не хотите ли прокатиться с ветерком? – открывая двери машины, предлагает ему все тот же шофер.

– А, старый знакомый. Опять украли роллс-ройс?

– Не опять… садитесь… а в очередной раз. И не украл, а позаимствовал. Как вас зовут, молодой человек?

– Адамсон, Александр Адамсон.

– Вы англичанин, датчанин, австриец, тьмутараканец или, может быть, чех?

– Отец у меня немец, а мать русская…

– А-а, русский?! Будучи двойником господина Распутина…

– Вы что же русский?

– Я – мастер перевоплощений. Из меня делали тех, кого надо было в нужный момент. Был двойником господина Распутина, был двойником барона Унгерна. По-настоящему был! Если вы русский, должны понимать, о ком идет речь. Они ведь похожи, глаза у каждого дикие, взгляд ужасный. Вот поглядите какие. Ю-ю-у-у! Страшно? Когда убивали Распутина, я в машине рядом с домом сидел и не знал о своей участи быть помешанным, о, повешенным под видом старца. Чего-то у них там не вышло, он вырвался и побежал, так что выдать убийство за самоубийство не вышло. Я тут пришел в себя, догадался о своей участи и деру дал. Из меня многих известных людей делали. Несчастного эрцгерцога Фердинанда, в частности! Должны был в машину двойника усадить, но перепутали… побывавши в шкуре у знаменитости, поневоле становишься ею… и усадили вместо меня самого Фердинанда.

– Да неужели?

– Что, Фердинанд!? С самим Унгерном тет-а-тет, как в зеркало, смотрелся, а это, знаете ли, испытание! Сотворили из меня двойника барона, чтобы я войска у него увел, а я на его сторону перешел и вместе с ним воевал против большевиков, пока его не казнили. Я так вошел в роль, что уже и не знаю, был ли я настоящим бароном, а казнили двойника, или остался в живых, а барона казнили. Я, правда, жесткостью барона не отличаюсь. Он, бывало, поставит перед собой трех человек и головы им всем одним ударом сабли снесет. Мне, чтобы так получалось, шеи предварительно нужно было надрезать. Впрочем, если меня разозлить… не-по-виновением… барон во мне просыпается, о! Так что будьте со мной снисходительным, о, осмотрительным. Эх, был бароном, да сплыл, теперь вот таксистом служу в этой дыре, как и все бывшие белогвардейцы.

– Таксистом… на роллс-ройсе?

– Протея никогда им не пользуется. Приходится коня лакированного, – хлопает он, высовывая руку из окна, по двери, – воровать, как цыган. «Я – цыганский барон, я в лилитку влюблен…» Куда вас подвести? За город, сразу говорю, не получится. Выловят и накажут нас вместе. Кстати, счет за поездки придет к вам в отель.

– Что? Какой еще счет? У меня нет денег на оплату поездок в такси?

– Ничего, не беспокойтесь: отработаете на общественных работах. У нас здесь серебряный рудник есть. Как только графиня вам надоест, о, вы – ей, так сразу вас и пристроят.

* * *

– Скажите, господин бургомистр…

– И временно исполняющий председатель общественного совета.

– Поздравляю. Можно ли мне подать заявление в суд о насильственном удержании меня в вашем городе?

– Можно, конечно же, а на кого?

– Вот это вопрос.

– В прошлый раз вы просили, чтобы вам разрешили остаться. Вы непоследовательны. Не лучше ли решить этот вопрос полюбовно? Никто у нас серьезно не судится из-за отсутствия состава преступлений, поэтому суд у нас скорее представление. Помощник нашего уважаемого начальника полиции предстает в трех лицах: прокурора, судьи и адвоката.

– Противоположного свойства должности.

– Дело в том, что у нас только один человек в городе имеет юридическое образование.

– Как же он умудряется вести процесс?

– Это требует определенного артистизма. Видели бы вы, как он перевоплощается!

– Представляю.

– Нет-нет, ради только того, чтобы посмотреть представление, подайте заявление в суд, и вы будете лицезреть бога единого в трех лицах…

– Скажите, а не тот ли вор, он же – шофер, склонный к перевоплощениям, является у вас судьей?

– Он самый! Выбирайте только выражения. Вы имеете дело с судьей и прокурором! Да, он любит прокатиться на роллс-ройсе графини, и никто его не осудит… за это.

– Разумеется, сам себя он не осудит.

– Даже если осудит, то сам же и защитит. Вы утверждаете… мне говорили… будто на вас статуя напала, та, которая в местном музее стоит? Как может статуя напасть на человека?

– В том то и дело: на днях она стояла на площади.

– Кто мог перетащить такую тяжелую статую? Старик-библиотекарь!? Абсурд! Все ли у вас в порядке с головой, молодой человек? Не употребляете ли вы какое-нибудь китайское зелье? У нас с этим строго! Да, механизм в статуе был, но он испорчен давно. Если не хотите, чтобы на вас самого подали в суд, сходите к оскорбленному вами библиотекарю и извинитесь. Не стыдно вам, молодой человек, обвинить старого, больного, беспомощного человека в нападении на вас? Вы его видели? Он едва на ногах держится. Ему больше ста лет, родился еще при Наполеоне… э…

– Бу-онапарте! – подсказывает секретарь.

– Может быть, даже и раньше. Добрейшей души человек! А какой острослов был лет еще сорок назад! Дуэлянт! В страхе не то что наш город, а и всю округу держал. Его и сейчас все боятся. Поговаривают, будто он с демонами на короткой ноге. В шахматы с ними играет на кладбище. Приходишь утром на кладбище, а там все монументы поменялись местами. Все законы нашего княжества цитирует наизусть, а их никто кроме него не смог прочесть до конца. Память, как у юноши. Умница каких мало. Лучше дружить с ним. Извинитесь, не пожалеете. Страш-ней-ший человек! Скажу более: человек ли?!

– Конан-Дойля читали? Про Мориарти слыхали? – вновь к неудовольствию бургомистра вмешивается секретарь. – Вот! Его так и зовут… Мориарти!

– Вот и думайте прежде, на кого в суд подавать! Прочтите в библиотеке наш свод законов, чтобы знали, как поступать, а когда разберетесь с личностью обвиняемого, приходите, будем рады вас оправдать.

* * *

– Надеюсь, вы по зову сердца пришли, – вопрошает старик в музее, – не по принуждению? Надеюсь, вы раскаялись в содеянном, а-а… а в чем, кстати?

– Мне показалось, статуя эта…

– Вот эта?

– Да, именно эта, несколько дней назад стояла на улице.

– Что и… вправду стояла?

– Мне показалось… а она стояла в музее, оказывается. Я не был в тот день в музее и все перепутал. С памятью плохо, должно быть.

– Я тоже мало что помню из того, что было вчера. Весь нынешний век позабыл, зато как сейчас помню все, что в прошлом случалось. Когда-то и я пришел в этот город… статую, кстати, выкатывать можно, она на колесиках… как и вы, на заре, и уже никогда из него не выходил. Любовником был трех поколений княгинь, советчиком всех поколений князей, а теперь вот библиотекарем стал. Сколько видел всего, рассказать – не поверите.

– Отчего же? Поверю. В мире много кой-чего, что философии не снилось, говорят в таких случаях, что стало уже трюизмом. Собственно говоря, я пришел прочесть свод законов вашего княжества.

– Вот он, изучайте его, – похлопывает старик по обложке.

– Ну и книга, настоящий гробище. Как открыть эту дверь, – стучит Адамсон по книге, – на тот свет?

– Ключик есть, да-а, вот он ключик, вставляем сюда, а… разрешение на вхождение на тот свет у вас есть? Вам его нужно получить у бургомистра, предварительно заручившись рекомендацией трех членов общественного совета, что вам не удастся… заранее предупреждаю… никогда. На гербовой бумаге, не забудьте.

– А…

– Другие книги? Хотите взглянуть?

– Да, то есть, нет. Впрочем, да.

– Хотите открыть?

– И прочесть.

– Прочесть можно, но для этого нужно затратить несколько жизней, а у вас всего лишь одна.

– Вот эту можно прочесть?

– Знаете греческий?

– Изучал в гимназии… А-а… что обложка такая холодная?

– Потому что в ней жар.

– Жар?

– Противоположные свойства сходятся. Возьмите перстень и наденьте себе на палец. Приложите печатью к кружочку посередине, и можете открывать.

– О, да здесь молнии блещут.

– Соответственно.

– Да она вся пылает!

– Из Александрийской библиотеки, сгоревшей много веков назад, текст извлечен Гераклита Эфесского. Магическим образом! Полное собрание сочинений. Хватайте страницу, пока не сгорела вконец.

– Горячо!

– Знания посредством мучений приходят. Ну, что там у вас на листке?

– …все течет и меняется, кроме времени. Время не может меняться, ибо не может меняться то, чего нет…

– Читайте, пока не сгорела.

– Все, сгорела страница.

– Знания просто так не даются. Истинные знания!

– Да это фокус какой-то, вы просто смеетесь над бедным студентом.

– Фокусы, молодой человек, демонстрируют в цирке или в кино. Если хотите обрести очередную иллюзию, сходите в кино. У нас тут с утра до вечера крутят единственный фильм.

* * *

Афиша с названием фильма «Конец золотого века» привлекает внимание Адамсона и он входит в кинотеатр. Несмотря на то, что в зале никого нет, тапер играет на рояле и озвучивает голоса актеров.

По улице на экране проезжает кортеж. Принц, о чем сообщает тапер, в расшитом золотом мундире приветствует толпу. Над его головой время от времени возникает призрачная балерина. Из толпы выскакивает юркий молодой человек и стреляет в него. Его высочество раздваивается, и его двойник, хватая за ногу балерину, уносится в небо. Полицейские агенты облепляют машину принца со всех сторон, и вот она уже въезжает в ворота кладбища. Не обращая внимания на протесты родственников, полицейские вынимают из гроба покойника в бедной одежде и заменяют на убиенного принца. Сразу же начинается заупокойная служба. Неожиданно покойник открывает крышку гроба и голосом тапера заявляет:

– Господа, я вернулся! Пуля попала мне в орден. Шок, обморок, летаргический сон, но вот я проснулся. Не вижу радости на лицах. Я был в раю. Оказывается, рай – кабаре! Какие там гурии, скажу я вам! У них один недостаток, однако, существенный. Можно видеть, а осязать их нельзя. Исчезают, мерзавки, как только руку протянешь. Но – хороши! Красотки, красотки, красотки кабаре… – и он пытается встать.

– Куда? – выставляет могильщик лопату. – Не положено!

– Это еще что такое? Господин канцлер, что происходит?

– Ваше высочество, – изменяя тапер голос под канцлера, – ваше появление неуместно. Вас признали покойником, от-пе-ели. Вы уже, можно сказать, что никто.

– Что значит «никто»? Я наследный принц.

– Нет, наследным принцем стал брат покойного, а вы уже – никто! Не может же супруга принца иметь отношения с трупом!

– Где она, кстати? Почему ее нет на похоронах?

– Вдова венчается в церкви с братом покойного.

– Я знал, что они были любовники, но… чтобы венчаться уже через час… – щелкает он крышкой часов. «О, женщины! О, нравы!» Братец тоже хорош!

– А вот порочить честное имя наследного принца не стоит. У вас только один способ остаться в живых.

– Что значит «остаться»? Я жив!

– Да, вы живы, но, кто явился на место принца, неизвестно. Можете, конечно, оспорить свое положенье в суде, но вас признают сумасшедшим. Мало того, боюсь, вас осудят за вторжение в труп. Сейчас вы отдадите мундир и ордена, а мы обрядим вот этого точного покойника, – указывает собеседник принца на лежащий рядом труп, – и похороним его за неимением достаточно достоверного трупа нашего князя. Вы же можете продолжить долгую жизнь с его паспортом. Он, кстати, философ.

– Не желаю я быть философом, я – бонвиван!

– Это ваше право выбирать жизнь, достойную кошелька. Отныне будете жить по средствам.

– Мне на роду написано жить не по средствам. Принц я или не принц, хотя бы и бывший?

– Вам сейчас положено в гробу лежать, а то, что вы антимонии тут разводите, свидетельствует о том, что вы – философ, возомнивший себя принцем. Благодарите Бога за то, что вас отпускают на волю, а не сажают в тюрьму, как самозванца! Теперь подпишите бумагу, что отказываетесь от всего.

– В противном случае…

– В противном случае вы возвращаетесь в могилу. Вам памятник уже могильный поставили.

– Так быстро!?

Бронзовый ангел несет мраморный земной шар на спине. На шаре восседает смеющийся сатир, на его голове обнаженная красотка танцует канкан, придерживаясь одной рукой за ветку, нависающую над монументом.

* * *

– Кто, кто, кто разрешил вам смотреть запрещенный фильм? – кричит пыхтящий бургомистр, появляясь на площади перед Адамсоном, выходящим из кинотеатра. – Кто впустил?

– Никто. Я увидел афишу, поискал кассу, никого не оказалось, зашел, сел, посмотрел, что показывали.

– Как же вам не стыдно, молодой человек? Пришел, увидел, посмотрел! Скажите еще: победил! Фильм запрещен цензурой, церковью и местным советом.

– Зачем же показывать то, что запрещено?

– Фильм не показывают, а демонстрируют, – говорит из-за плеча бургомистра секретарь.

– Не вижу разницы.

– С ритуальными целями!

– В зале все равно никого не было. Зачем демонстрировать то, что нельзя посмотреть?

– Смотреть могут только три человека в городе. На первый раз мы вас простим, в следующий раз будете наказаны!

– Но…

– Никаких «но»! – говорит бургомистр и уходит.

– Если хотите узнать, почему нельзя смотреть этот фильм, – оборачивается секретарь, – спросите у священника.

* * *

Благополучно пройдя шеренгу шутников, Адамсон входит в трактир, но и здесь его ждет сюрприз.

– Молодой человек, вам отказано в кредите.

– Отпустите меня из города, я пошлю телеграмму в Прагу, и мне пришлют деньги.

– Кто вам мешает? Ворота открыты. Идите в Земмелинг, если не хотите посылать телеграмму отсюда.

– В том-то и дело: ворота при моем приближении закрываются.

– Правда говорят, вы фантазер и мечтатель.

* * *

– Смотрели кино? – спрашивает Адамсона затейник, который предлагал ему линзу.

– Всего одну часть.

– Это история отца нашего князя. Большим был шутником. Юный князь в свое время тоже был шутником. Он мог по улице, скажем, идти и запросто в даму войти.

– Это как?

– Будучи последним в роду потомственных колдунов, развоплощался на атомы мелкие, входил в даму мысленно и в ней пребывал к обоюдному удовольствию, а потом из нее выходил. Входил-выходил… а дамы, заметьте, замужние! Мужья выражать неудовольствие стали. Поскольку в своде законов нашего княжества оставалось право первой ночи, ограниченное, правда, условием ощупать невесту руками, а разрешения входить в душу прямо в ботинках и в шляпе не было. Юного чернокнижника признали душевнобольным и поместили в замок второй, где колдовские законы не действуют из-за близости неба.

– Он там поет и играет на арфе, – добавляет пьяненький посетитель. – А отца его в свое время…

– Цыц! – осаждает его затейник. – Отец некоторое время тут княжил, а потом его нашли по отдельности: голову в лесу, а его самого в кабинете на кресле с отрубленной рукой на бумаге с заявлением, что покончил с собой. Только тсс, никому! Вы имели счастье прикасаться к графине. Она – мой кумир! Вы – тоже, через нее!

– Вы, собственно, кто?

– Я? Я – продавец иллюзий! – заявляет шутник, усаживаясь перед Адамсоном.

– Здесь все иллюзии.

– Не ска-жи-те, не ска-жи-те… Здесь, – стучит он по столу, – все реально. Иллюзиями занимаюсь только я, если, конечно, не считать священника и библиотекаря. Я получаю деньги от продажи иллюзий, в которых вы – помощник статиста, не более того.

– Господин Мурнау, – поднимает палец вверх трактирщик, – самый богатый и уважаемый здесь человек, владелец местного банка.

– Крохотный такой банк, не банк, а банчишко.

– Не прибедняйтесь, господин Мурнау, вы для нас о-го-го кто!

– Да, я богат, но не настолько, чтобы добиться благосклонности графини. Возможно, потому что я толст. Вы, юноша, – поэт, как утверждает бургомистр. Если сумеете поведать нам какой-нибудь истуар исторический, можете столоваться в нашем трактире бесплатно. Если понравится, я оплачу. Что-нибудь… из русской жизни. Вы русский, не так ли?

– Преисполненный сарказма молодой человек с брюшком, разоблачитель всех и вся, идейный оборванец в лохмотьях, но с золотыми часами на некоем подобии жилета и с тростью, стучится в тяжелые дубовые двери вычурного замка, предоставленного советским правительством инженеру Прахову в Крыму. «Я писатель-надомник из Дании, не спутайте со зданием, из коего меня отправили на трудовые работы… как будто бывают работы нетрудовые… в Лапландию, но я перепутал направление и вот – перед вами! Как известно, Гамлет толст, и это смешно. Следовательно, я – Гамлет! За рюмку водки, тарелку супа и ночлег с ветчиной могу рассказать сказку для взрослых из серии «Быть или не быть». Пришелец называет хозяина Клавдием, а его приемного сына – Лаэртом. Прахов воспринимает эскапады незваного гостя весьма добродушно и оставляет его в качестве шута. По ночам появляется призрак бывшего хозяина дома – ростовщика Полония…

– Намек на меня? – спрашивает Мурнау, в поисках сочувствия оглядываясь по сторонам.

– Действие происходит в России и никакого отношения к вам не имеет. Полоний разыскивает спрятанные им в стенах сокровища.

– Я тоже занимаюсь умноженьем сокровищ, – делая круговой жест рукой, заявляет Мурнау. – Впрочем, это неважно. Продолжайте.

– Из пены дней и дыма папиросного фантазии является Офелия, а за нею одесские бандиты Гильденстерн и Розенкранц. Они, оказывается, были наслышаны о философских диспутах, происходящих во дворце, а также… о… сокровищах! Лаэрт, преисполненный ненависти к осколкам старого режима, доносит на гостей, и их арестовывают. «Достаточно узнику вроде меня, – заявляет надомник следователю, – отыскать вмурованное в штукатурку колечко и потянуть за него, как он извлечет не только часы за цепочку из трещины, но и разрушит все стены заколдованной Крепости по принципу До Ми Но!» На допросах он ведет себя столь нелогично, что его, наконец, выгоняют на улицу, признав сумасшедшим. «Терем-терем-теремок, кто в тереме живет?» – стучится он в двери очередного дворца с предложением рассказать историю на заданную тему за ночлег с ветчиной и… мальвазией!

– Не понял только, – спрашивает трактирщик, – вы о датском рассказали государстве или о русских… э… советских обычаях?

– Я датчанин – по матери, но родился в России. Ныне живу в Чехии, а путешествую по Германии.

– Надо же, хм, какие сложности… Расскажите о чем-нибудь попроще, без философии и этой… как ее… поэзии, вот. Что-нибудь в стиле – аморрр! На тему, скажем, гусар и его…

– Любовница?

– Нет, гусар и его… сабля. Вот!

– А хотите, – предлагает хозяин трактира, прижимая огромный нож к груди, – я расскажу вам историю, которая случилась с гусаром еще до войны в одном городе неподалеку.

– Валяйте.

– Некий гусар или драгун по приезде в город N отправился в ресторан. Получив от официанта адрес веселого дома, уже в холле стал заваливать девушек на рояль. Первая весьма изумилась такому напору, но не сопротивлялась, вторая принялась, было, строить из себя невинность, но не выдержала напора…

– Кажется, вы рассказываете содержание фильма, – прерывает его Адамсон, – который я видел в Праге недавно. Официант, обиженный неуместными шутками гусара, дал ему адрес приличного дома.

– Да, был такой фильм, – смущается трактирщик.

– В фильме гусара с позором выгнали на улицу, а в жизни история имела продолжение. Дом принадлежал самому богатому человеку в городе, к тому же, – судье. Выйдя через шесть месяцев из тюрьмы, гусар оказался перед выбором: возвратиться в тюрьму или жениться на одной из трех обрюхатевших дочек. Гусар, однако, даже у церкви не сделал выбора. Пришлось всем троим в подвенечных платьях с выпирающими животами выстроиться перед гусаром, как на плацу. Поскольку за отмеренные десять минут жених так и не выбрал невесту, папаша, взял его за шиворот и подвел к самой старшей, а сослуживцы, не будь дураками, за приличное приданное разобрали двух оставшихся невест. Так что все закончилось ко всеобщему удовольствию.

– О, поглядите! – восклицает трактирщик, указывая на окно.

По площади, толкая перед собой бронзовую статую, шаркающей походкой передвигается библиотекарь. Обнаженный античный юноша в высоко поднятых руках держит свою голову, на ней восседает механический орел и попеременно клюет в пустые глазницы. С каждым ударом клюва изо рта юноши выбрасывается горсть серебряных монет. Несколько посетителей, переглянувшись, встают и выходят.

– Занимательная история, – кивает головой библиотекарь, входя в трактир, как будто он слушал рассказ. – Да, занимательная, весьма. Про саблю забыли, однако, упомянуть. Местный парикмахер много лет подряд стриг одного гусара в отставке. Гусар был ворчливым, как кое-кто здесь, постоянно учил парикмахера его мастерству, попрекал в неумении жить, в отсутствии вкуса при выборе жены и так ему надоел, что…

– Тот отрезал ему бритвой язык, – смеется Мурнау.

– Нет, парикмахер вынул из ножен гусара саблю и срубил ему голову. Так та голова умудрилась с пола упрекнуть его в неправильном выпаде. Что же вы не смеетесь? А вот и рассадник суеверий! – указывает библиотекарь на входящего священника. – Сейчас начнет поучать.

– Эх, господин библиотекарь, – машет головой священник, – сколько лет вы уже здесь проживаете, а мы до сих пор не знаем вашего настоящего имени. И псевдоним-то у вас какой-то нелепый: Мориарти! Я понимаю, зачем вы закладываете монеты в статую, чтобы мои прихожане, – поводит он рукой, – кланялись мерзкому идолу и тем оскверняли себя.

– В нашем замке в свое время была устроена неприличная комната. Стоило только даме приблизиться к статуе Приапа обнаженной, как на нее из его достоинства извергалась горсть жемчужин. Оставалось только собрать. Механизм, к сожаленью, сломался от частого употребления.

– И вам не стыдно рассказывать такие истории?

– Соблазн должен войти в этот мир! – ухмыляется библиотекарь.

– Но горе тому…

– Кто прихожан не имеет. Святой отец, здесь никто не верит в вашего Бога, притворяются разве что. Наставьте нас, неразумных, на путь истинный, ваше преподобие, коль уж явились.

– В бытность мою на мирной конференции в Лондоне перед войной, стал свидетелем одного происшествия и даже участником. Некий извозчик, который возил нас из гостиницы, проезжал под аркой моста с изображением Святой Девы Марии. Поскольку мост был низкий и нависал над головой, хотя и не касался, он всякий раз инстинктивно склонял ее перед аркой. Так как он был человеком неверующим, его раздражало невольное преклонение перед святым образом, но он ничего не мог с собой поделать. Чтобы не склонять головы, тем более перед тремя монахами, которых вез в тот момент, он отвернулся – и тут же его голова оказалась у меня коленях, ибо я был одним из участников драмы.

– Вы утверждаете, что Мадонна снесла ему голову в наказание? – спрашивает Мурнау.

– Нет, хотя наказание состоялось, но наказан он был по своей воле. В тот день у него сломалось колесо…

– И что?

– Все очень просто, – заявляет библиотекарь. – В тот день извозчик сел на другой экипаж…

– Не просто сел, а забрал экипаж своего коллеги. Со скандалом, заметьте!

– Забрал, не забрал – неважно! Экипаж был на тридцать сантиметров выше, что и стало причиной происшествия. И никакой мистики, не так ли, отец Климент?

– Все правильно, но мистика все-таки есть, хотя бы в том, как вы об этом узнали.