Текст книги "Ногти (сборник)"
Автор книги: Михаил Елизаров
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
* * *
Борзов, переодетый в ситцевую рубаху, портки и лапти, тренькал на гуслях, Анна Гавриловна, синюшная и страшная, гундосила:
Видим в красках Страшный Суд,
Где нас заживо сожгут…
На каталке метался в плену кошмаров мальчик Ваня.
Борзов вдруг закричал:
– Ванька, шельма, сейчас удавлю, сейчас в рот влезу! – и ужом вполз в Ванин рот. Мальчик только застонал, но не проснулся. Лариса Васильевна услышала, как Борзов сказал изнутри Вани ядовито и уверенно: – Всё оторву! – Изо рта мальчика высунулась сухонькая лапка Борзова, которая передала Анне Гавриловне Ванину печень. Потом почки.
Ужас сковал горло Ларисы Васильевны. «Бежать из проклятой больницы», – мелькнула мысль.
Анна Гавриловна настороженно повела ноздрями, прищурилась. Ларисе Васильевне захотелось отскочить от двери, но не успела. Ей показалось, что Анна Гавриловна парализовала её своим взглядом. Потом Анна Гавриловна раззявила клыкастый рот и пискнула запредельно высоко.
Лариса Васильевна оглянулась. Путь к отступлению перекрыл бравый гусар Сергей Модестович, похожий на мертвеца. С поводка его рвалась обульдожившаяся Акимовна, рычала и хищно облизывалась… Лариса Васильевна почувствовала под лопаткой боль укуса, разум в ней померк, и она рухнула в черноту.
* * *
Она очнулась. Марлевый потолок пустил перпендикуляры, стены окостенели, палата приобрела чёткие геометрические формы куба. Где-то на дворе ударил колокол, и хор из сотни глоток грянул: «Преставился младенец Иоанн!»
Лариса Васильевна повернула голову. Над пустовавшей койкой дутым парусом возвышалась подушка…
– Выписали утром Ванечку. – В дребезжащем голосе соседки слышалась печаль.
«Не сон!» Лариса Васильевна ощутила дикий прилив страха.
– Ногами вперёд! Не притворяйтесь, вы же знаете, что он умер!
– Это Мусоргский вас так растревожил? – Борзов одним махом удавил хор. – Анна Гавриловна! Я же просил убрать из палаты всё постороннее, в том числе и радио!
С виноватым видом вошла Анна Гавриловна:
– Сегодня же снимем…
Лекарственный дурман, терзавший Ларису Васильевну, сделал её бесстрашной. Подойдя вплотную к Борзову и Анне Гавриловне, она угрожающе сказала:
– Мне кажется, нам есть о чём поговорить тет-а-тет!
Низенькие Борзов и Анна Гавриловна переглянулись исподлобья волчьими искорками.
– Ну что ж, – согласился Борзов, – давайте поговорим… Начистоту.
* * *
Борзов всплеснул руками:
– Анна Гавриловна, что вы ей укололи?!
– Но вы же помните, профессор, в каком она была состоянии..
– Тогда почему у больной наблюдались ночью галлюцинации?
– Прекратите комедию, – Лариса Васильевна холодно врезалась в их наигранный диалог. – Меня не интересует, кто вы и чем занимаетесь, я не вмешиваюсь в ваши дела – видите, какая я покладистая. Я хочу только одного: отпустите меня отсюда, я никому не скажу ни слова, делайте с остальными что вам заблагорассудится, а меня отпустите!
– Опомнитесь, голубушка, – не шутя взмолился Борзов, – куда вам идти, мы не можем вас отпустить… Во всяком случае, пока вы не успокоитесь и не примете висмутовые процедуры.
– Я ухожу, – твёрдо сказала Лариса Васильевна.
– Помните, уклонение от лечения венерических болезней после врачебного предупреждения, по статье сто пятнадцать Уголовного кодекса, наказуется лишением свободы сроком до двух лет. Уголовную ответственность влечёт как отказ пройти курс лечения в медицинском учреждении, так и иные действия, свидетельствующие о наличии злого умысла, направленного на уклонение от лечения! – угрожающе процитировал Борзов.
– Воля ваша, заявляйте в прокуратуру, – сказала Лариса Васильевна.
На лице Анны Гавриловны от злости вспухли жилы.
– Акимовна ей ещё компоту наварила!
– Единственно знаю, – каркнул Борзов, – сами примчитесь, голубушка, только поздно будет!
– Прийде коза до воза та й скаже: «Me!» – пробормотала Анна Гавриловна.
– Пся крев! – по-польски выругался в захлопнувшуюся дверь Борзов.
* * *
Лариса Васильевна пулей вылетела из больницы. Она сразу поймала машину и поехала домой. Шофер старался казаться бесстрастным, но, видимо, внешний вид Ларисы Васильевны располагал к той настороженной брезгливости, с которой он принял деньги – двумя пальцами, как дохлую крысу.
Родные стены успокоили Ларису Васильевну. Она не испытывала голода, но заставила себя выпить стакан кефира. Стирая перед зеркалом молочные усы, Лариса Васильевна была неприятно поражена – под ними обнаружились настоящие. Конечно, у неё и раньше росли совсем не приметные усики, не нуждавшиеся даже в осветлении. Теперь же прозрачные волосики на губе отчётливо погрубели и потемнели.
В животе противно урчало и булькало, как в прорвавшейся канализации, в желудке ощущались чьи-то маленькие шажки.
Попытка соорудить на голове причёску окончилась слезами. Сколько она ни расчёсывалась, массажная щётка всякий раз оказывалась полна волос: они лезли пучками, так что на висках очень скоро обозначились проплешинки.
Прыщики вокруг лба подсохли, но совершенно не готовились к смерти, а как-то затаились. Кожа на теле принципиально изменилась по оттенку, и поры чудовищно разверзлись.
Лариса Васильевна ещё не потеряла веры в нормальную медицину – и поэтому решила обратиться в районную поликлинику по месту жительства. Только скрыв лицо платком, она отважилась показаться на улице.
Она терпеливо высидела очередь на флюорографию. Ветеранам и старухам, казалось, не будет конца. Наконец и её пригласили зайти. Толстая докторша, даже не повернувшись к Ларисе Васильевне, сказала, чтоб та разделась до пояса и зашла в кабинку.
– Вдохните, – скомандовала докторша.
Лариса Васильевна набрала полную грудь воздуха и через несколько секунд выдохнула жуткой тухлятиной. Задыхаясь от собственного зловония, она выскочила из кабинки. Докторша, присев за стол, уже что-то строчила в её карточке. Как и все покладистые пациенты, Лариса Васильевна с деланной бодростью поинтересовалась:
– Ну, как там у меня дела?
– Совсем сгнила от сифилиса, матушка! – неожиданно мужским голосом произнесла докторша, обернувшись к Ларисе Васильевне, а потом зловеще расхохоталась.
Лариса Васильевна кинулась вон из поликлиники.
* * *
Недуг тем временем прогрессировал. К вечеру усилился рост волос над верхней губой и на подбородке, волосы были седые и жесткие, брови же и ресницы, наоборот, облысели.
Прежде чем спустить воду, Лариса Васильевна заглянула в унитаз, и то, что она увидела, окончательно деморализовало её – в унитазе плавала матка, плавничками трепыхались обрывки подгнивших тканей.
Ночью Лариса Васильевна часто вставала с постели, проверяла замки, бродила из угла в угол, тоскливо повторяя:
– Горе, горе…
* * *
Молодой врач Николай Георгиевич Прущ делился скабрезным анекдотом. Практикантка готовилась рассмеяться, Прущ перешёл на интимный шёпот. Практикантка залилась дурацким журавлиным смехом, нянька, убиравшая неподалёку, грюкнула ведром и распластала на полу чавкающую ветошь.
Прущ расцвёл и, рассказывая следующий анекдот, прикидывал, как убедить практикантку в необходимости совместного распития кофе хотя бы на людях. О событиях, происходящих без свидетелей, он пока не задумывался.
Какая-то женщина явно намеревалась юркнуть в подвал.
– Куда вы? – остановил её Прущ. – Там ничего интересного нет.
– Я уже была там… – В тембре женщины преобладал носовой призвук. Гуммозные поражения захватывали хрящевые и костные ткани черепа больной.
«А говорят ещё, что у нас не встретишь образчик с третичным периодом», – с удивлением отметил Прущ, а вслух спросил:
– Вы к кому? Я имею в виду, кто ваш лечащий врач?
– У меня нет лечащего врача, я больна всего две недели…
– Вы у нас впервые? – продолжал допытываться Прущ.
– Меня принимал и осматривал доктор Борзов, – ответила женщина.
Нянька с грохотом уронила ведро. Больная вздрогнула и тревожно оглянулась.
– Мне нужно найти доктора Борзова!
– Если я вам сообщу, что этот Борзов никогда не работал здесь… – Прущ всегда предпочитал говорить правду.
– Как же так?! – Взгляд женщины неприятно прыгал с Пруща на практикантку и обратно.
– Думаю, вам стоит обратиться ко мне, моя фамилия Прущ…
– Я помню! Кабинет номер девять, меня направляли к вам.
Больная истерично разрыдалась.
«Ох, и намаюсь с ней», – подумал Прущ и учтиво улыбнулся.
– Вот и славно, жду вас завтра к восьми.
Женщина не уходила.
– Значит, нету Борзова в помине?! – спросила вдруг она, и такая россыпь отчаяния и злобы прозвучала в её голосе, что бывалый Прущ почувствовал холодок в спине.
Он взял себя в руки и вежливо подтвердил:
– Нет в помине.
* * *
– Она сумасшедшая, да, Николай Георгиевич? – с уважением к его спокойствию спросила практикантка.
– Прежде всего – это человек, и человек страждущий. Помочь ему – наш священный долг, – шутливо назидал Прущ. – Я одного не пойму, откуда такое запущенное состояние? И ещё, – Прущ скорчил страдальческое лицо, – не называй меня Николаем Георгиевичем! Отчество, как и лишний макияж, старит.
– Холосо, – прелестно сюсюкая, сказала практикантка. – А кто такой Борзов?
– Борзов? – Эрудированный Прущ усмехнулся. – На сленге специалистов начала века «Борзов» – он же «сифилис» или «люэс». Как кому нравится…
* * *
Нянька догнала Ларису Васильевну.
– Подожди! – окликнула она. – Не поможет тебе Прущ, если с Борзовым повстречалась.
Нянька боязливо перекрестилась.
– Тебе в Лавру, к монахам ехать надо, у тебя колдун в животе, сожрёт изнутри!
– Уже сожрал. – Лариса Васильевна робко потянулась к няньке. Та в ужасе отступила.
– Не подходи, Христа ради!
И Лариса Васильевна осеклась в своём порыве.
– В деревне Пустыри бабка живёт, – сказала нянька, – к ней поезжай. Если успеешь, она колдуна молитвой вытравит!
Нянька подхватила ведро и опрометью понеслась в сестринскую – предупредить, чтоб не совались в подвал, что снова объявился Борзов.
* * *
Лариса Васильевна тряслась в маршрутном автобусике, горбатеньком, дребезжащем, как короб с гвоздями. Давно она не каталась в таких допотопных, ушедших из города в конце семидесятых, с журнальными картинками, вклеенными между окон, и миртовыми веночками на носатых компостерах, четырёхколёсных шкатулочках.
Вскоре город выветрился, запахло вспаханной землёй. Лариса Васильевна разглядывала ветвящиеся от самых корней шелковицы, скачущие тополя, сквозь зелень – блёстки кладбищенских крестов, одноногие дорожные указатели: первый – с названием деревеньки, а вскоре и второй – с тем же названием, перечеркнутым наискосок, точно дорога своей волей стирала деревеньку из памяти.
Вид женщин в вышитых бисером свитерах, мужчин в простецких коричневых или тёмно-синих пиджаках, детишек с цыганскими леденцами совершенно не докучал Ларисе Васильевне, а, наоборот, умиротворял.
Всё же что-то разрушало эту пасторальную гармонию. Лариса Васильевна осторожно перемещала взгляд с одного пассажира на другого, пока внутренняя её тревога не остановила выбор на некоем старичке. Из общей массы он ничем особенным не выделялся. Щупленький, он опирался на спеленутые черенки лопаты и грабелек.
– Лихтовка следующая! – сказал водитель. Старичок засуетился, подхватил сумку, свой огородный инвентарь, перекинулся парой фраз с кем-то, стоящим впереди него.
Лариса Васильевна гипнотизировала его пиджачную спину, пока старичок не оглянулся. Лариса Васильевна чуть не вскрикнула: «Венеролог!»
Внешне старичок имел весьма определённое сходство с Борзовым – та же чеховская бородка да усы. «К пчёлкам приехал», – догадалась она и потихоньку стала протискиваться к двери.
В Лихтовке сошли несколько человек. Старичок общей дороге предпочёл тропинку, ведущую в лес. Прошагав какое-то расстояние, он обернулся и прибавил скорости. Лариса Васильевна без труда сократила дистанцию. Старичок подозрительно оглядел Ларису Васильевну и припустил хроменькой трусцой. Лариса Васильевна и не думала отставать. Старичок бросил свою кладь и принял вбок, улепётывая что есть мочи. Лариса Васильевна на ходу подхватила лопату, освободив её от тряпичных пеленок.
– Помогите! – слабенько завопил старичок и упал, подвернув ножку.
Лариса Васильевна настигла его, вскинула лопату. Старичок, перевернувшись на спину, ощерился и завизжал. Лариса Васильевна рубанула наотмашь – раз, второй, третий. Она расправлялась с ним, как с дождевым червём, не в силах остановиться, пока не увидела под солнцем кровяную радугу.
Старичок не шевелился. На красных ниточках, точно рачьи, болтались его глаза, лицо было иссечено до неузнаваемости, из почти перерубленной шеи текла мутная кровь.
Лариса Васильевна отшвырнула лопату и побрела прочь. Жутко парило под одеждой, но она благодарно терпела, зная, что беды закончились и впереди скорое выздоровление.
С утра у неё запала переносица, она хрипела, тщась избавиться от мокроты, стекавшей на дно её тела, капавшей, как монетки в копилку. Кишечник, лёгкие, желудок сгнили. Она чувствовала себя выеденным яйцом. Теперь же пустота сменилась ощущением присутствия.
У поросшего осокой озерца Лариса Васильевна присела отдохнуть. Она скинула одежду, чтоб смыть кровь и остудить зуд. На коже образовались гармошки, которые при попытке растянуть их разрывались, и язва обнажала кость. Лариса Васильевна склонилась над водой, и вместо своего отражения ей представился грозный лик бородатого старца.
Она ополоснулась и прилегла. Солнце разморило её. Дрёму сменил сон, и сознание перестало мерцать в мозгу Ларисы Васильевны.
Дряблая кожа слезла, как перчатка. Из мёртвого тела вылез сам Борзов, старик с кровавыми усами, Доктор Сифилис. Поправ гнилые останки погубленной секретарши, Борзов свистнул чёрных птиц, положил на них руки и улетел вместе с птицами.
Ван Гог
Милая девушка, извините, ради бога, один вопрос: вы могли бы полюбить мужчину без ушей?
Несмотря на явное дружелюбие и уместную деловитость в голосовых модуляциях незнакомца, Лидочка заподозрила скрытый подвох и предпочла угрюмо буркнуть:
– Отстаньте!
– Ну хорошо, сформулируем по-иному: является ли обязательным условием для брака наличие ушей у вашего избранника?
Лидочка гордо вскинула голову с изогнутым, как велосипедный руль, лбом:
– Вы стоите у меня на дороге!
– Ответьте: да или нет, – псевдокапризным тоном потребовал незнакомец.
Лидочка окатила нахала взглядом, полным ледяного презрения.
– Да, мой избранник должен иметь уши! А теперь разрешите пройти!
– Как же так, только выяснилось, что я в вашем вкусе… – Незнакомец решительно скинул капюшон. Лидочка вскрикнула и растерянно заулыбалась. Её глазам предстали довольно симпатичные, не очень оттопыренные уши.
Незнакомец почтительно перехватил сумку из Лидочкиной руки:
– Если не возражаете, я вас провожу…
– Не возражаю, – по-военному ответила Лидочка.
– Вы не сказали, как вас зовут…
– Лида, и можно на «ты». – Она ужаснулась своей распущенности.
– А ты заскучаешь со мной: я такая старомодная, никуда не хожу, – призналась Лидочка дрожащим от кокетства голосом. С первых шагов знакомства она со светской улыбкой оклеветала несуществовавшего мужа. – Сбежал к еврейке за лучшей жизнью, – ввернула Лидочка подслушанную фразу.
– Аналогичная ситуация. – Мужчина сочувственно кивнул, но подробностей не предоставил, лишь повторился: – Аналогичная ситуация.
– Бедный! – Лидочка зажглась игривой мыслью взъерошить спутнику волосы, но промахнулась и тренькнула его по уху, как по струнам. Ухо приняло форму покосившегося писсуара.
Решив, что галлюцинирует, Лидочка взялась за ухо двумя пальцами. Натянулись липкие канатики, оборвались, свёртываясь в шарики.
«На соплях держалось», – поняла Лидочка.
Незнакомец заговорщически подмигнул и сказал, приглашая к молчанию:
– Тс-с! – резко отшвырнул сумку и кинулся наутёк.
– Помогите! – очнулась Лидочка, и улица пристально окаменела. Кое-кто из граждан бросился вслед за беглецом.
– Держи, держи его! – тоненько верещала Лидочка, пока хвост погони не скрылся за ближайшим поворотом. Тогда Лидочка заткнулась и побежала к дому.
Открывая входную дверь, она обнаружила, что по-прежнему сжимает в руке злополучное ухо. Трепеща от брезгливости, Лидочка швырнула его в унитаз, а потом безутешно разрыдалась.
«Почему я такая невезучая?» – содрогалась на кровати Лидочка. Она подумала, что день не задался с обеденного перерыва, когда всем ателье играли в «За мужчину с какой фамилией прилично выйти замуж». Злые закройщицы Люська и Катька сосватали Лидочку за Сладкомёдова – предполагалось, маленького, толстого, лысеющего ловеласа, снабженца…
Лидочка прокрутила в голове события дурацкого вечера. «И где он только ухо достал?.. Наверное, в больнице спёр», – предположила Лидочка, поймавшись на мысли, что ей даже на ум не пришло назвать ухо протезом. «Почему я решила, что ухо настоящее?» Ответ нашёлся сразу: «Да потому, что оно было тёплым». Тёплым, когда отвалилось и пока она несла его в руке. Лидочка вспомнила, как расправилась с ухом, и отправилась взглянуть на него ещё раз.
Чуть струящаяся по фаянсу водяная лента создавала слабое течение, и ухо кружилось наподобие бумажного кораблика. Лидочке после слёз показалось, что края уха, погружённые в воду, чуть шевелятся, но она сразу разобралась, что это игра преломленного света.
Вдоволь наглядевшись, Лидочка мрачно надавила на рычаг. Многолитровый водопад низвергнулся на ухо, завертел его, утянул в фановую трубу, но оно каким-то непостижимым образом опять всплыло на поверхность. Лидочка выждала, пока бачок восполнится, и спустила новую порцию. Вода поставила ухо на ребро, увлекла ко дну, но ухо вынырнуло из водоворота, кружа, как уточка в проруби.
Лидочка закрыла унитаз крышкой, спустила воду в третий раз. Посмотреть, осталось ли ухо, она не отважилась. Эта непотопляемость её пугала и настораживала.
Ночью Лидочка проснулась. Сквозь сон ей послышался далёкий плач младенца. Наяву звучала обычная городская тишина, разве что под крышей бесновались коты.
Лидочка почувствовала тесноту в мочевом пузыре и поняла причину пробуждения. В уборную она заглянула с опаской.
Худшие предположения оправдались. Ухо не утонуло. Оно просто чуть больше погрузилось в воду, точно пропиталось и отяжелело.
Писать стоя Лидочка не умела, а присесть боялась. Ей представилось, что ухо может выпрыгнуть и укусить. Давным-давно в пустое мусорное ведро попалась мышь. Из жестокого любопытства Лидочка опростала ведро над унитазом. Зверёк отчаянно боролся за жизнь, но скользкие стенки не позволяли выбраться. Лидочка выловила его при помощи плоскогубцев и выпустила…
Она сходила за деревянной ложкой, которой размешивала краску во время ремонта, и выудила ухо, как луковицу из супа. То ли у Лидочки задрожала рука, то ли ложка оказалась мелкой, но ухо шлепнулось на пол в коридоре. Раздался чавкающий хлюп о линолеум, потом ещё один и ещё… Ухо билось, как живая рыба.
Лидочка сомлела от страха. Её собственные уши заложило так, точно она летела в самолёте, а в памяти прорезались искажённые детские стишки: «Ушко, ушко, как лягушка, ускакало от меня…»
Она зачарованно следила за ухом, проплюхавшим на кухню под батарею. Лидочку бил озноб. Её слуховое восприятие расслоилось на две половинки. Привычное, внешнее было точно пришиблено, но вторая, внутренняя половина слуха отчётливо улавливала тягучие стоны вперемежку со всхлипами.
Вдруг зазвонил телефон. Лидочка даже не разобралась, что услыхала звонок внутренним слухом. Снаружи телефон молчал, ибо работал в тот момент в нечеловеческих акустических частотах.
Тем не менее для Лидочки это было настоящим психологическим спасением, проявлением нормальной жизни, пускай и в три часа ночи. Лидочка подняла трубку. Сотни неразборчивых диалогов, шумы и радиопомехи неслись на неё, сквозь них едва прослушивался взывающий к кому-то одинокий голос:
– Верни его! Верни!
Лидочка испуганно бросила трубку и сразу переключилась на импульсы рыдающего уха. Ей пришло в голову, что оно запросто прискачет к ней в постель греться. Ухо ворочалось в пыльном уголке, шумно дышало, глотая невидимые слёзы. Лидочка опустилась на четвереньки и осторожно подползла к нему. «Впрочем, зубов у него нет», – успокаивала она себя. Лидочка приблизила лицо к уху и разобрала жалобы, оформленные неизвестными ей словами.
Лидочка ощутила что-то похожее на жалость. Ухо тряслось от холода, несколько раз чихнуло и закашлялось. Оно явно нуждалось в более тёплом месте. Лидочка взяла ложку и попыталась поддеть ухо, но ничего не получалось: она только извозила ухо в пыли, случайно придавила мочку, так что ухо вскрикнуло. Лидочка не выдержала мучений маленького существа и подняла его рукой, очистила от налипшей пыли и внимательно осмотрела. Обратная сторона уха была совершенно гладкой, без рубцов…
Лидочка выстелила ватой литровую банку и положила туда ухо, а потом села наблюдать. Продрогшее и обессиленное, ухо быстро утихло. Лидочка со спокойным сердцем пописала и легла спать.
Утром её разбудил не будильник – до подъёма оставалось ещё больше часа. Ухо плакало и призывало. Оно изменило цвет: из вчерашнего бледно-розового сделалось малиновым. Лидочка пощупала его. Ухо просто горело, у него поднялась температура, вокруг ушного канала появились обильные серные выделения. Полночи в унитазе не прошли бесследно – оно простудилось.
Лидочка не знала, что и делать, утеплила банку дополнительным количеством ваты, обтёрла ухо борным спиртом. В шкафу Лидочка отыскала специальную лампу и погрела ухо синим светом. Она так увлеклась, что чуть не прозевала выход на работу.
Опасаясь встречи с бывшим владельцем, Лидочка поймала машину. В ателье она вошла перевозбуждённой, как ребёнок, который принёс домой котенка, а родители позволили его оставить.
Ни о чём другом, кроме таинственного уха, Лидочка и думать не могла. Она вспоминала тепло беззащитного тельца, чувство благодарности за её, Лидочкину, заботу – и счастливо ёжилась. Иногда воображение рисовало лицо страшного незнакомца, и тогда Лидочка вздрагивала.
Во время обеденного перерыва, когда Лидочка наблюдала за жующими рожами, тревожная мысль пронзила её: она не накормила ухо. Да и как, если у него нет рта? И чем его кормить? Она еле высидела до конца рабочего дня и понеслась домой.
Уху сделалось хуже. Обильно выделилась ушная сера, оно не контактировало с Лидочкой, а изредка тихо постанывало.
На всякий случай Лидочка налила в блюдечко тёплого молока и положила ухо на край блюдца. Ухо не притронулось к молоку.
Ближе к полуночи встрепенулся беззвучный телефон.
– Я найду тебя, я почти нашёл тебя! – завывал размазанный в пространстве голос, утопая в электрошумах.
Никогда раньше Лидочка не знала такой бессонной ночи. Она периодически вскакивала с кровати и подбегала смотреть, что с ухом. Ухо только похрипывало и на любые манипуляции отвечало слабовыраженной реакцией. Лидочка попеременно закапывала в него то борный спирт, то молоко.
Утром Лидочка не вышла на работу, отпросившись с риском для карьеры. Чутьё подсказывало ей, что если с ухом что-нибудь случится, никакой карьеры не будет вообще.
Лидочка пролистала в медицинском справочнике раздел ушных болезней. В качестве последнего средства она собиралась растолочь таблетку антибиотика и порошок всыпать в ухо, а ещё лучше – сделать инъекцию. У себя Лидочка ничего подходящего не нашла, а бежать в аптеку не решилась: незнакомец мог рыскать где-то рядом.
Лидочка спустилась на два этажа к соседке. У той невестка работала фельдшерицей, и, кроме этого, у них недавно родилась внучка, и Лидочка надеялась, что они запаслись детскими лекарствами. Нашлась только одна ампулка. Соседка пообещала поднести ещё чего-нибудь вечером, когда невестка вернётся из больницы.
От инъекции в четверть кубика ухо вспучило. Оно полиловело и почти не подавало признаков жизни. Через пару часов синева сошла, и ухо приобрело перламутровый оттенок. Лидочке показалось, что уху полегчало, ибо стоны прекратились. Она прилегла вздремнуть и проснулась поздно вечером. Лидочка сразу подскочила к столу и потрогала ухо. Оно было холодным и окостеневшим.
«Сдохло, – поняла Лидочка, – недоглядела…», – и жуткие предчувствия сковали её душу. Трупик уха на вате, зеленоватый свет лампы, мелкий снежок за окном сводили с ума. Донёсся скрежет лифта, остановившегося на её этаже. В дверь позвонили, и Лидочка вздохнула – соседка принесла лекарство напрасно.
Лидочка открыла дверь и жарко обмерла. На пороге стоял страшный владелец уха. Голову его облегал чёрный капюшон, из-под которого выглядывало синее лицо. Он захлопнул за собой дверь, и Лидочку скрючило от ужаса. Он прошагал в комнату, Лидочка ползком за ним, взял в руку мёртвое ухо и оглянулся на Лидочку. Его глаза излучали запредельную злобу. Черты лица исказились, а в горле кроваво булькнуло. Он потянулся к Лидочке.
Она закричала истошным внутренним криком, настолько громким, что, прозвучав вживую, он всполошил бы весь микрорайон. Её собственный крик разорвал Лидочке сердце, и она на миг умерла. Потом она ожила снова. Прежняя Лидочка, Лидочка Большая, валялась бездыханной. У Лидочки Новой, Лидочки Маленькой, не было ни рук, ни ног, ни глаз, ни желудка, ни сердца. Только изогнутое вареникообразное гладкое тельце с загнутыми краями, копеечной воронкой посередине и мягким плавничковым основанием, которое протыкал золотой крюк. Мир новых восприятий открылся Лидочке, но, прежде чем забылись старые, Лидочка, осознав, что́ с ней произошло, напоследок извергла жуткие человеческие проклятия. Затем Лидочкины мысли приняли иной оборот, соответствующий её новой сути.
Человек приподнял труп за голову и резким движением, каким выдёргивают из грядки морковку, отделил ухо от черепа. Откинув капюшон, человек стал перед зеркалом в профиль. Некоторое время он изучал место, где у него отсутствовало ухо, после высморкался на палец, смазал кожную пустоту и, примерившись, ловко насадил ухо. Несколько минут он придерживал его рукой, пока ухо не взялось. Тогда человек накинул капюшон, переступил через мёртвое тело Лидочки и ушёл в неведомом направлении.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.