Текст книги "Ты знаешь истину – иди и проповедуй!"

Часть вторая

Отправляясь на задание, вы будете при оружии для поднятия авторитета, но пускать его в ход вам не разрешается ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли? Ни при каких обстоятельствах!

Эрнест Хемингуэй. Пятая колонна

1

Они вошли через боковую дверь следом друг за другом, Джонс чуть впереди, Мэтр сзади. Не обращая внимания ни на кого, как будто они вошли в зал кинотеатра за пять минут до начала сеанса, судьи чинно и деловито заняли свои места на возвышении и положили перед собой папки с документами. Джонс проверил магнитофон и поставил кассету. Какое-то время ничего не происходило. Мэтр и Джонс занимались своими делами: раскладывали бумаги на столе, что-то читали, делали пометки. Их безразличные взгляды иногда отрывались от бумаг и вскользь пробегали по пространству комнаты так, как будто бы оно было совершенно пустым. Это не было частью стандартной подготовки к суду или необходимой процедурой – это был чисто психологический приём, рассчитанный на то, чтобы заставить человека, оказавшегося внизу перед судейским возвышением, олицетворяющим власть и силу государства, ощутить никчемность его бренных проблем и ничтожность его судьбы. Пробудить в нём волнение и неуверенность, а заодно изучить его реакции, интуитивно прощупать, «прокачать» его и наметить психологический план ведения суда. Кроме того, Мэтр очень внимательно отнёсся к предупреждению Бернье, хотя он ни словом не обмолвился об этом Джонсу.

Ничто из этого не возымело ни малейшего воздействия. Перед судьями сидел среднего роста, крепко сложенный человек лет тридцати пяти с несколько грубоватыми чертами лица, в которых трудно было найти что-либо выделяющееся. Лицо его с темными кругами под глазами выдавало бесконечную усталость. Он задумчиво смотрел куда-то в сторону. Очевидно, происходящее мало интересовало его. Он был явно не в форме, и ни аккуратно уложенные волосы, ни неплохо сидящий костюм с удачно подобранным галстуком не могли это скрыть.

Наконец Джонс нарушил тишину:

– Комиссия по делам беженцев министерства иммиграции Канады рассматривает заявление о предоставлении статуса беженца гражданину Израиля… – Джонс назвал его полное имя и фамилию. – Комиссию представляют: мэтр Ноэль де Бержак и месье Жан-Артур Джонс. Адвокат заявителя: мадам Мими Морель, переводчик… – Джонс взглянул на бумаги. – Карел Новак.

– Заявитель, поклянитесь на священном писании, что будете говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.

Это было чисто процессуальной формальностью. Возле настольного микрофона, стоящего между ним и переводчиком, лежали Коран и Библия (буддисты и иудеи на книгах не клялись).

Он медленно поднял глаза на Джонса, как бы несколько недовольный тем, что его побеспокоили. Нет, он не разглядывал Джонса, ему просто было необходимо некоторое время, чтобы выйти из своего отрешённого состояния, после чего он устало заявил:

– Я не могу клясться на этих книгах. У меня есть свои. – Он ни разу не взглянул на Мэтра, но Ноэль вдруг понял, что его уже ощутили, увидели и прочли.

«Однако играть на таком уровне довольно трудно, – отметил про себя Мэтр. – Что-то в нём всё же есть, это вызывающее безразличие должно иметь под собой какое-то основание».

– Ладно, поднимите руку и поклянитесь просто так, – предложил Джонс, чтобы не затягивать процедуру.

– Нет, – упрямо возразил он.

Возникла пауза. Джонс, слегка сбитый с толку таким началом, несколько растерялся, Мэтр хранил молчание, он предоставил Джонсу право вести суд и решать тактические задачи, за собой он оставил стратегию.

– Вы имеете право клясться на книгах, которые вы считаете священными, – наконец объявил Джонс, в его тоне послышалось раздражение.

Он повернулся к Мими:

– У вас есть с собой эта книга, которую я вам дал?

– Нет, я её не взяла, – сказала Мими в микрофон, не поворачиваясь и не смотря на него.

Видимо, он был готов к этому. Наклонившись к довольно-таки объемистой сумке, лежащей у его ног, он вытащил толстую папку в темно-красном переплете, из которой торчали многочисленные закладки, потом ещё одну поменьше, также с закладками.

– Это мои рабочие экземпляры, – объяснил он всем.

Потом, порывшись в сумке, извлек оттуда две книжки, одну в белом, другую в темно-зеленом переплете, и сложил все книги друг на друга. Образовалась стопка высотой сантиметров десять. Затем он положил правую руку на книгу, лежащую сверху, и произнес слова клятвы:

– Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды!

Его движения были несколько суетливы, но, когда он поклялся, к нему вернулось его прежнее безразличие. Это не укрылось от придирчивых взглядов Мэтра и Джонса.

Джонс, который не без досады наблюдал за ходом всей этой процедуры, был-таки впечатлён образовавшейся горкой книг. Его раздражение сменилось любопытством.

– Что это за книги?

Он поднял верхнюю в мягком темно-зеленом переплете.

– Это Тора, а это, – он указал на оставшиеся, – современная философия иудаизма. Вот это Мозес Гесс. – Он поднял и показал судьям книгу в белом переплете. – А это Ахад Хаам и Мартин Бубер.

Мэтр и Джонс невольно улыбнулись, начало было многообещающим, книга в белом переплете называлась «Рим и Иерусалим».

– В каком году вы приехали в Израиль? – задал Джонс первый вопрос.

Это был стандартный вступительный вопрос, его информационная форма с детальными биографическими данными вместе паспортом и свидетельством о рождении (Мими передала их секретариату перед судом) лежали на столе перед Джонсом.

Он назвал дату.

– Вы работали в сервисном отделе крупной электронной компании, вы были довольны своим положением?

– Да, у меня была престижная работа.

– У вас были деловые поездки?

– Да, я побывал во многих странах.

– Когда вы решили присоединиться к реформистскому обществу, вы понимали, что это оппозиционная организация, противопоставляющая себя ортодоксальному иудаизму?

– Конечно, но «оппозиционная» вовсе не значит «запрещённая». Мы не совершали ничего противозаконного.

– То есть литература, которую вы распространяли, не запрещена в Израиле?

– Насколько я знаю, нет, но дело не в этом.

– А в чём же? – спросил Мэтр.

– Эта литература не издавалась на русском языке, были лишь отдельные отпечатанные на пишущей машинке переводы работ Бубера и Ахад Хаама, они распространялись в России нелегально. Мы собрали всё, что сумели найти, отредактировали и подготовили к печати сборник. Предполагалось издать его под названием «Учение пророков и современность». Кроме этого, мы собирались издать серию книг под общим названием «Духовная история человечества».

– Где вы собирались издавать эти книги?

– Мы пытались сделать это в Израиле.

Мэтру не приходилось читать сочинения Ахад Хаама, но работы Мартина Бубера были ему знакомы. Более того, он знал о существовании в двадцатых годах еврейской академии во Франкфурте-на-Майне, пропагандирующей религиозные и политические взгляды Мартина Бубера и его и единомышленников. Академия организовала вечерний университет для взрослых, издавала газеты и журналы и распространяла их по всей Германии. Она прекратила своё существование после прихода Гитлера к власти.

Джонс задал один из своих заранее приготовленных вопросов:

– В анкете вы определяете своё вероисповедание как реформированный иудаизм, но на самом деле вы являетесь сторонником какого-то Бубера. Можете ли вы коротко определить суть его учения?

Он на секунду задумался и ответил:

– Нет в библейской реальности нации и нет религии, есть народ, воспринимающий свои действия как действия Бога.

Мэтр удивлённо на него посмотрел. Такую трактовку мировоззрения Бубера, считавшегося вполне академическим религиозным философом-экзистенциалистом, он услышал впервые. «Впрочем, эти русские способны из любой философии сделать революцию», – подумал он.

Он поймал взгляд Мэтра и добавил:

– В истории Израиля есть нечто, не только дополняющее, но и исправляющее историю человечества, и это невозможно отрицать.

– То есть вы считаете, что история не предопределена Богом, а её творят люди сообразно своему ведению? – спросил Мэтр.

Он оживился:

– Это не совсем так. Мировая история не раскрылась в своей основе, она только лишь приоткрывается как видение, как духовно зримый путь Господа, прочерченный на небесах, а на земле её творят народы, наполняя свои сосуды духа и тем самым осуществляя свою миссию на земле. Если они становятся неспособными выполнять эту священную функцию, они уходят с исторической арены, и на их место приходят другие.

– Это ваше собственное утверждение или это часть учения Бубера? – спросил Мэтр.

– Это исторический и духовный опыт еврейского народа. Мы единственный народ, сохранившийся со времён великой античности в силу завета, заключённого с Богом. Мы знаем это из мглы внутреннего знания. – Он сделал паузу, пытаясь подобрать слова. – Из света внутреннего знания…

Мэтру невольно вспомнилось изречение Бенедикта Спинозы: «Воспоминание о встрече с Богом хранится в глубине каждой еврейской души».

– Когда ваше реформистское общество начало свою деятельность? – спросил Джонс. Он решил поменять тему и сосредоточиться на деятельности организации.

– Мы начали распространять литературу перед выборами в апреле 1992 года.

– Где вы проводили свои встречи?

– В основном на моей квартире, в парке на горе Кармель и в соседнем кафе, его хозяин сочувствовал нашему движению.

– Сколько людей собиралось на встречах?

– Обычно десять-двенадцать человек, иногда больше. Мы старались не привлекать внимание.

– То есть вы предполагали негативную реакцию на вашу активность? – спросил Джонс, ему было важно понять, как он сам оценивает свою деятельность.

Он повернулся к Мими, как бы спрашивая её совета. Мими решила взять ответ на себя:

– В Израиле нет государственной религии, но религия и не отделена от государства. В стране существуют ультраре-лигиозные политические партии. Правительство Израиля обеспечило ортодоксальному иудаизму режим наибольшего благоприятствования, его институты тесно переплетены с государственными структурами и финансируются из государственного бюджета. Реформы в иудаизме рассматриваются как посягательство на национальное достояние, разрушение национальных традиций, разрыв связей со своими духовными предками. Всё это способствует укреплению позиций ортодоксального иудаизма в целом. За последние годы в Израиль приехало около трёхсот тысяч репатриантов из бывшего Советского Союза. Для них ортодоксальный иудаизм есть не что иное, как пережиток Средневековья. С другой стороны, с целью объединить различные еврейские этнические группы в единый еврейский народ ортодоксальный иудаизм используется для национальной идентификации евреев, что вызывает значительное социальное напряжение. Для Израиля самоопределение еврея, в силу исторического самосознания народа, является государствообразующей идеей. Деятельность реформистского общества была в основном образовательной. Новые эмигранты выросли и воспитывались в коммунистической стране и после краха коммунистической идеологии оказались в духовном вакууме. Иудаизм, основанный на мировоззрении Мартина Бубера, который проповедовали члены реформистского общества, соответствовал духовным запросам и национальным чувствам новых эмигрантов. Мартин Бубер верил в сближение иудаизма и христианства. А среди вновь прибывших было много смешанных пар, и многие из них воспринимали христиано-иудейское учение как нечто цельное. За короткий срок, пока в стране проходила предвыборная кампания, организация сумела распространить сотни экземпляров литературы и привлечь к своей деятельности десятки людей. Это не могло остаться без внимания министерства по делам религий и министерства внутренних дел, которые контролируются представителями ортодоксальных партий.

– Существовала ли подобная организация в Израиле прежде? – спросил Джонс.

– Да, – ответил он. – При жизни Бубера. Но тогда не было людей, которые могли бы это воспринять.

– Когда умер Бубер?

– В тысяча девятьсот шестьдесят пятом.

«Понятно, – подумал Джонс, – остались ученики и последователи, которые решили воспользоваться шансом и использовать в значительной степени ассимилированную и очень далёкую от иудаизма массу вновь прибывших иммигрантов в своих интересах».

– Кто руководил организацией? – спросил Джонс.

– Было активное ядро, восемь человек.

Мэтр задумался. Он понимал, что между пламенными деяниями одиноких носителей духа и возникновением движения, основанного на их идеях, должно пройти время. В истории человечества время от времени появлялись исключительные личности, пытающиеся всей своей жизнью преодолеть ограничения человеческой природы, но далеко не всегда им удавалось обрести последователей и создать учения. Для этого нужны были очень специфические условия, и, возможно, в Израиле они сложились. Но что же это? Чисто человеческие дерзания или проявления высшей воли?

Джонс не выдержал и задал вопрос в лоб:

– Так вы считаете, что восемь человек могли представлять опасность для целого государства?

В тоне вопроса сквозила насмешка.

Его глаза вспыхнули на мгновение.

– Это правда, а правда – могучий поток.

Джонс усмехнулся. Лицо Ноэля не дрогнуло, он продолжал сидеть неподвижно, уставившись куда-то вверх и в сторону. Установилась вопрошающая тишина. Ноэль наконец повернул голову и взглянул на него. Он понял немой вопрос и добавил:

– Могли научить остальных.

Это было уже лучше, это поддавалось юридической классификации. Джонс снова ухватился за нить допроса. «Это не фанатик, – подумал он, – слишком умён и расчётлив для фанатика». Джонсу хотелось разрушить погруженное в какую-то неземную сферу спокойствие этого человека. Его явное усталое безразличие к происходящему; его нежелание не то чтобы признавать, а даже замечать свою зависимость от его, Джонса, решения; его дерзкая самоуверенная свобода (Джонс никак не мог назвать это верой) раздражали Джонса.

В нисхождение на человека Святого Духа Джонс не верил. «Авантюрист, – подумал он, – умный, отчаянный авантюрист». Джонс решил попытаться задеть его самолюбие, ему приходилось иметь дело с революционерами и сектантами всех мастей, и он не раз убеждался, что за громкими фразами о благе людей и «страстным» благочестием скрывается хитрость, лицемерие, неудовлетворенное самомнение и самолюбие мелкого человека.

– Ну собирались вы там, в кафе, гуляли и беседовали в парках, ну читали вы там свою литературу, сидя в квартирах, – какая в этом опасность для государства?

Переводчик несколько сгладил иронию, но он всё понял.

Мэтр молчал, он лучше Джонса знал, как начинались партии и движения, и понимал, что по-другому и быть не могло.

Он слегка задумался и как бы специально для Джонса ответил:

– Талейран, человек, которого никак нельзя заподозрить в наивном идеализме, как-то возразил Наполеону: «Ваше величество, государство держится не на штыках, а на предрассудках».

Джонс хмыкнул, такого он не слышал даже от анархистов, но при этом про себя заметил, что ему, кажется, удалось задеть его.

– На предрассудках? Как так на предрассудках?

Вопрос задал Ноэль, несмотря на свою явную погруженность в собственные мысли, он не упускал ни слова и мгновенно включился в игру, начатую Джонсом. Он на секунду растерялся, потом посмотрел прямо в глаза Мэтра и сказал:

– На массовой пропаганде, точнее, на внушаемой ей ложной вере в способность государства обеспечить человеку достойное и безопасное существование.

Это было слишком смело. Мими повернулась и удивлённо посмотрела на него. Её взгляд говорил красноречивее всяких слов: «Ну нельзя же так неосторожно!» Он выдержал паузу и добавил:

– Каждое государство создаёт свои собственные мифы и имеющимися у него средствами пытается заставить людей в них поверить.

Эта игра была окончена, Джонс взглянул на Ноэля, предлагая ему взять инициативу на себя.

2

Иисус же стал пред правителем. И спросил Его правитель: Ты Царь Иудейский? Иисус сказал ему: ты говоришь.

Евангелие от Матфея

У Мэтра на столе лежал любопытный документ. Это была газетная статья, она называлась «Реальность проверит пророков». Начиналась она так: «Одна из опасностей жизни в Иерусалиме заключается в странном эффекте, который он оказывает на самых различных людей. Почти каждую неделю в иерусалимскую психиатрическую больницу попадают страдающие болезнью, которая у местных врачей получила название «мессианский синдром». Как правило, пациенты возвещают о незамедлительном пришествии на землю Бога или дьявола или же сами объявляют себя мессией… Синдрому подвержены как местные жители, так и туристы. Так, недавно одна супружеская пара из Голландии…» Далее шли пространные рассуждения об особенностях воздействия иерусалимского ночного неба и о критериях, которым должен отвечать пророк. Статья была из «Иерушалаим пост» – официальной израильской газеты, издающейся на английском языке. Эта газета предназначалась для распространения за рубежом, вверху страницы была пометка «Интернациональное издание». Ноэль знал, что такая же газета, распространяемая внутри Израиля, сильно отличалась по содержанию и подвергалась обычной израильской цензуре. Мэтр ещё раз взглянул на заголовок, слово «пророков» было без кавычек.

Ноэль отложил статью и пришёл на помощь Джонсу:

– А каково ваше отношение к теософии?

Мэтр решил осторожно подвести его к погруженной в мистику теме взаимоотношений человека с Богом и проверить здравость его рассудка.

– А я уже говорил: «Нет в библейской реальности нации и нет религии, есть народ, воспринимающий свои действия как действия Бога».

Он сделал ударение на «религии». Возникла пауза, смысл фразы оставался для судей туманным, он уточнил:

– Я её не воспринимаю из-за отсутствия связи с историей.

Мэтр понял, что он догадывается, что стоит за этим вопросом.

Как бы прочитав его мысли, он добавил:

– Ну что такое теософия? Просто опыт жизни выдающихся людей, не только внешний, но и внутренний, духовный; вот когда этот опыт передаётся людям, когда происходит то, что потом называют откровением, тогда и зарождается религия. Но этот опыт не может быть переданным во всей его полноте и глубине, и религия зарождается в большей степени как вера, нежели как учение и понимание.

Мэтр был скорее удовлетворен, чем не удовлетворен, ему не хотелось, чтобы он оказался сумасшедшим или авантюристом, ему хотелось, чтобы он был пусть даже человечески слабым и противоречивым, но всё же верящим в нечто и пытающимся это нечто донести. Впрочем, оставалась ещё одна зацепка.

– А сам Бубер тоже соединяет своё учение с историей?

Он задумался, как бы взвешивая, стоит ли отвечать или лучше уйти от ответа, но, видимо уловив какие-то духовные колебания Ноэля, решился.

– Дело не в каком-то отдельном философе и не в какой-то исторической или неисторической концепции мысли, дело в принципиальной разнице между иудаизмом и христианством.

Мэтр обратился во внимание, в своих одиноких размышлениях о Боге он не раз чувствовал, что где-то там, в древних религиях, есть нечто тайное, скрытое, невыразимое. Джонс тоже был не прочь послушать проповедь и получить передышку.

Он понял, что от него ждут пояснений, и продолжил:

– В Риме есть собор святого Павла. Это очень красивое готическое здание. Внутри него от украшенного картинами алтаря уходит колоннада, три ряда огромных мраморных колонн с каждой стороны центрального прохода. Где-то так высоко, что вы не можете даже видеть где, расположены окна. Стены собора очень толстые, узкие лучи света с обеих сторон, встречаясь в центре, создают эффект искусственного млечного пути. Если вы стоите спиной к алтарю и лицом к колоннаде, вы видите только этот светящийся в церковном полумраке и как бы уходящий в небеса воздушный путь, из которого, как из облаков, вырастают колонны. Вы можете пройти вдоль всю колоннаду, но окажетесь не на небесах, а перед дверью, ведущей из собора во внутренний дворик-сад… Там прекрасные цветы, великолепные деревья, это Италия, весна, небо изумительно голубое, птицы поют; но это не рай – это христианская доктрина веры.

Джонс искоса взглянул на Мэтра и решил не прерывать.

Он уловил взгляд Джонса и чуть-чуть улыбнулся:

– А что об иудаизме…

Он сосредоточился.

– В России, в Санкт-Петербурге на Васильевском острове, есть синагога, старинное однокупольное строение. Внутри пусто, никаких украшений. Стены покрыты белой известковой краской, деревянные сидения внизу и галерка на втором уровне. Три раза в году в ней поёт кантор. Традиция этого пения здесь, на Западе, не сохранилась. Поёт он на иврите, звуки гортанные, отрывистые, как бы не связанные между собой, уходящие под купол и разносящиеся оттуда. Звучание этого голоса нельзя записать с помощью нот. Это даже и не пение, ибо в нём нет никакого искусства, скорее это то, что было до всякого искусства. Вы ощущаете что-то очень древнее, что-то глубоко спрятанное в вашей душе, какие-то смутные картины воскрешаются в вашей памяти. Как будто вы стали тем природным изначальным человеком, ваше сознание и чувства первозданно чисты, ваша душа только что пробудилась, и вы со всех сторон окружены тайной противостоящего вам мира.

Мэтр наконец вспомнил, кого он ему напоминал. Лет десять назад в каком-то европейском музее он долго разглядывал древний сосуд, извлеченный при раскопках в Месопотамии, на нём был довольно-таки хорошо сохранившийся рисунок: шумерский царь на боевой колеснице натягивает тетиву лука. Мэтра поразило парадоксальное сочетание необузданно-диких черт лица и глаз, исполненных сверхчеловеческой мудростью и решимостью. Мэтр был отличным физиономистом, но тогда он спасовал перед этой тайной древности. Пользуясь тем, что он говорил, не замечая ничего вокруг себя, обращаясь к какому-то одному ему видимому собеседнику, Мэтр, чуть-чуть наклонив голову со своего возвышения, начал искоса изучать его лицо.

– В мировой культуре есть только один аналог. Это древнее, передающееся из поколения в поколение пение андалузских пастухов. Великий испанский поэт Гарсия Лорка сделал из него поэзию, небольшой сборник стихов – «Поэма канте хондо». Лорка называл это пение «голосом глубже сердца». Так вот этот вот голос глубже сердца – голос, взывающий к Богу, и есть иудаизм, и только это, и ничего более.

Он сделал очередную паузу, каждый раз как бы напоминая переводчику о его обязанностях.

– Так вот, именно потому, что иудаизм не строит воздушных путей в вечную жизнь и не претендует на знание мировой истории, я имею в виду Апокалипсис, а только лишь пристально всматривается в мировую историю по мере её раскрытия, иногда он получает ответ…

Мэтр подался вперёд и уставился на него. Глаза их встретились, теперь он уже не старался расконцентрировать свой взгляд. Это был пронзительный, устремлённый в самое сердце Ноэля человеческий взгляд в его полной, излучаемой энергии, позволяющей войти в мгновенный бессловесный контакт. Ноэль погрузился в него и ощутил нечто такое, что никакая физиономистика дать не могла.

– Разумеется, это метафора. Реальная религиозная ситуация человека парадоксальна: человек один и в то же время нет, он наедине со своим эхом, отраженным от небес, в котором искренняя и чувствительная душа может услышать звучание вечности.

В наступившей тишине, казалось, можно было ощутить полет галактики, уносящий маленькую Землю в бездны Вселенной… Вспышки проникающего контакта взглядов задели и Джонса. Что-то сдвинулось, совпало и повернулось внутри него, наподобие ключа в замочной скважине. Он вдруг открылся и ощутил почти гипнотическое воздействие, оно не было направленным, оно не погружало в полу-дремотное неконтролируемое состояние, наоборот, оно давало ощущение легкости и понимания. Тем не менее Джонс поспешил объявить перерыв.