Текст книги "Ты знаешь истину – иди и проповедуй!"

3

Пилат сказал Ему: что есть истина?

Евангелие от Иоанна

Мэтр и Джонс удалились в комнату для совещаний. Джонс сделал себе кофе. Мэтр медленно прошёлся по комнате и подошёл к окну. За окном падал снег, переходящий в мелкий холодный дождь. Редкие пешеходы торопились найти укрытие от этой зябкой измороси. До Рождества осталась одна неделя, обычно в это время снег уже лежал в городе, но в этом году первый снег выпал в конце ноября и через два дня растаял, после чего установилась неустойчивая погода с частыми холодными дождями, гололёдом и туманами.

– Ну и что вы о нём думаете? – спросил Джонс.

Мэтр отошёл от окна.

– Несомненно, перед нами человек веры. Я уверен, он искренен. Это не просто реформистское общество, это организация, которая пыталась возродить традиции пророческого иудаизма. А пророчество есть не что иное, как плод трудов духовных вождей древнего еврейства, мистиков и еретиков, стоящих в радикальной оппозиции к окостеневшему ритуалу официальных служителей культа. Кстати, христианская реформация тоже основана на том, что Лютер считал возрождением евангельского христианства. Религиозное движение такого масштаба способно повлиять на ход мировой истории, но я не думаю, что он принадлежит к высшему звену организации.

– То есть вы полагаете, что существует некий скрытый центр, руководящий этой организацией?

– Я думаю, что деятельность этой организации – это хорошо подготовленная акция, за которой стоят интеллектуалы.

Джонс допил кофе.

– Ну, тогда получается, что пророки – это не вестники Божьи, а радикальные интеллектуалы древности.

Мэтр с подозрением посмотрел на Джонса.

– Артур, когда вы последний раз читали Библию?

– Не помню, но мне приходилось довольно часто читать Коран.

– Ну вот вам и ответ на ваш вопрос.

– Это не ответ, это всё тот же вопрос. Коран создавался после смерти пророка. Давайте для начала попытаемся выяснить, кто написал эти пророчества, и тогда будем делать выводы. Будет лучше, если эту часть заседания начнёте вы. Мне кажется, между вами установилось какое-то взаимопонимание.

Мэтр промолчал. Он достал из папки пророчества и ещё раз пробежал их глазами. При других обстоятельствах нечто подобное могло бы стать предметом историко-философской конференции. Он легко мог представить себе, какой переполох поднялся бы в научном сообществе, если бы пророчества были опубликованы в одном из популярных философских журналов. Подавляющее большинство его коллег разрабатывали прикладные социальные модели, основанные на весьма сомнительных и умонепостижимых критериях. Или же занимались скрупулёзным анализом взглядов своих предшественников, что наряду с преподаванием в университетах являлось основным видом их деятельности. Все они были очень далеки от реальных проблем общества. Социум существовал для них только как абстрактный объект их исследований.

Перерыв закончился. Мэтр и Джонс вошли в зал и заняли места на возвышении. Он сидел в той же свободной позе, слегка откинувшись на спинку кресла. Задумавшись, он смотрел куда-то в сторону, появление Мэтра и Джонса не отвлекло его от размышлений. Мэтр достал пророчества и положил их на стол перед собой.

– Вот этот документ. – Мэтр приподнял первый лист пророчеств. – Он написан вашей рукой?

– Да, я записал его по памяти.

– То есть это не оригинальный документ?

– Нет, это перевод, оригинальный текст был написан на иврите в середине восемнадцатого века в Вене.

– И кто же автор?

– Есть разные версии. В Австро-Венгрии долгое время существовала тайная община, практикующая пророческую каббалу. Истинные имена её лидеров нам неизвестны, есть только псевдонимы.

Мэтр знал об учении Авраама Абулафия, основателя пророческой каббалы, в основном благодаря широко известному историческому эпизоду. В тысяча двести восьмидесятом году Абулафия отправился в Рим, чтобы склонить к иудаизму римского папу Николая III. Папа приказал сжечь дерзкого мистика на костре. Чудесным образом Абулафия избежал сожжения. Он отсидел в папской тюрьме двадцать восемь дней и был отпущен на свободу. Потом он оказался в Сицилии, где объявил себя пророком и мессией. Оттуда в результате гонений со стороны раввинов он был сослан на пустынный остров Комино недалеко от Мальты.

– Вы видели оригинал?

– У меня была копия оригинала. Оригинал обнаружили в Лейпциге в начале пятидесятых. Немецкие коммунисты его засекретили. После объединения Германии бывший офицер Штази передал рукопись в консульство Израиля в Мюнхене. Оттуда она попала в хранилище иерусалимского музея.

Мэтр взглянул на Джонса. В истории было немало случаев успешных подделок сенсационных документов. Джонс чуть заметно кивнул. Но всё же это было слишком похоже на фальсификацию. Две мировые войны и распад империй были описаны с поражающей точностью.

– Почему вы верите в подлинность этого документа? Вы же никогда не видели оригинала.

– Сотрудники иерусалимского музея сделали все необходимые исследования. Более того, упоминания об этих пророчествах содержатся во многих документах, в том числе в докладе Порталиса, министра вероисповеданий в правительстве Наполеона Бонапарта.

– Знал ли Бубер об этих пророчествах?

– Нет, они считались потерянными.

– А как они попали к вам?

– Была публичная лекция в Иерусалимском университете, в ней упоминались некие неопубликованные пророчества, хранящиеся в иерусалимском музее. Через министерство культуры мы получили их фотокопии. Язык оригинала насыщен сложными метафорами и каббалической символикой, он сильно отличается от современного иврита и труден для понимания. Некоторые места содержат ссылки на космоисторические события, суть которых не очерчена с достаточной ясностью. Непонятно даже, имеют ли они отношение к прошлому или будущему. Мы отредактировали пророчества и перевели их на европейские языки.

– Распространяли ли вы пророчества? – спросил Джонс.

– Нет, но мы написали манифест, в котором ссылались на эти пророчества.

– И что было в этом манифесте?

– Была определена главная задача реформистского общества – борьба за духовное возрождение еврейского народа.

– И каким образом вы собирались это сделать?

– Путём возрождения пророческой, исторической религии иудеев. Мы не считаем современное государство Израиль историческим наследником древнего Израиля. У нас уникальная история, и мы видим наше будущее в сохранении этой уникальности. Мы не нуждаемся в национальном государстве, мы видим другой путь, путь, по которому ещё никто не ходил. Мы видим новую нацию, состоящую из множества наций. Мы видим новый Израиль, символом которого станет не стена плача, а третий храм и площадь пророков. Мы видим возникновение новой цивилизации. И мы называем это духовной революцией.

– Несомненно, это великое мессианское свершение, – произнёс Мэтр, впечатлённый величием этой идеи. – И вы верите, что человечество способно осуществить нечто подобное?

– Да, если им будет руководить интеллектуальная духовная элита, а не алчные вымогатели, завладевшие всеми средствами массовой информации и пытающиеся внушить народам извращённое представление о мировой истории. Не надо быть пророком или мессией, чтобы видеть, что это путь, ведущий к гибели!

– Значит, ты не мессия? – спросил Джонс без всякой иронии.

Он почти без промедления ответил:

– Есть еврейская притча о мессии: у ворот Рима сидит прокаженный нищий и ждёт. Это мессия. Кого он ждёт? Он ждёт тебя.

Джонс начал усиленно что-то соображать. Мэтр погрузился в себя. Наконец Джонс прервал молчание:

– Так значит, каждый может стать мессией?

– В одной старинной книге записано: «Призываю в свидетели небо и землю: Святой Дух может снизойти на мужчину или женщину, на слугу или служанку, из народов иных или из Израиля, лишь по делам их».

Джонс был не слишком впечатлён нравственным аспектом этой притчи, его также не интересовал и теологический аспект, он только хотел знать, как же он сам определяет себя. По опыту работы в спецслужбах Джонс знал, что и самый законопослушный человек, одержимый какой-либо манией, может стать социально опасным.

– Но если ты говоришь от себя, а не от Бога, почему же ты считаешь, что твои слова более истинны, чем слова какого-либо другого человека?

Мэтр оторвался от собственных мыслей. Он видел, к чему стремится Джонс, но он также видел, что он не понимает этого и отвечает искренне.

– Тот, к кому было обращение Божье, получает не слова, а откровение. Слова он находит сам. То, что открывается, открывается не в слове, это открывается в нём самом, оно было рядом, оно было почти осязаемым, но всегда недосягаемым.

– Почему недосягаемым? – Джонс не был заинтригован, он только хотел поглубже «прокачать» его.

– Человек должен открыться сам, он должен позволить тому, что есть в нём, войти в него, это не означает, что есть нечто, что овладевает им, человек сам овладевает собой во всей полноте того, что есть человек.

– Так что есть человек? – спросил Джонс.

– Есть простая истина: человек создан для цели, и когда он перестаёт в это верить, он перестаёт быть человеком.

– Но вы же говорите, что мировая история не раскрылась в своей основе и цель нам неизвестна. Как вы можете верить в нечто столь неясное, непонятное и недоказуемое?

– А никаких доказательств не требуется. Ты знаешь истину, иди и проповедуй. Проповедовать можно, утверждать ничего нельзя.

Он сделал паузу и подождал переводчика.

– Лет через пятьдесят люди поймут, что проблема мира на земле не имеет политических решений, это сфера духа, и только в его власти спасти этот мир, и, спасая этот мир, он спасает себя.

«Это не фанатик и не авантюрист, – подумал Джонс. – Это неисправимый, убеждённый идеалист. Он умён, образован, харизматичен, красноречив, способен вести за собой других и поэтому опасен».

– У вас есть вопросы к заявителю? – спросил он Мэтра. У Мэтра было множество вопросов, и он с удовольствием побеседовал бы с ним при других обстоятельствах, но он понял, что Джонс решил окончить слушание.

– Нет, – ответил Мэтр.

– Не хотите ли вы что-либо добавить? – спросил Джонс Мими.

Мими поняла, что решение уже принято.

– Нет, – ответила она.

Джонс объявил об окончании слушания.

4

Прошло несколько месяцев. Мэтр погрузился в работу над новой книгой и о прошедшем суде вспоминал всё реже, хотя иногда он всё же мысленно к нему возвращался. В мае Мэтр дал интервью корреспонденту Le Devoir. Оно было опубликовано в субботнем выпуске газеты под заголовком «Новая социология Квебека» и чуть ли не полностью заняло всю газетную страницу. Большая фотография Мэтра в его рабочем кабинете размещалась под крупно набранным заглавием, такая же фотография, только поменьше, вместе с анонсом статьи была и на первой странице.

В момент публикации статьи Мэтр был в Нигере на всемирном конгрессе франкоговорящих парламентариев, после окончания которого он провёл неделю в Париже, участвуя в работе исполнительного совета ЮНЕСКО. Собственно говоря, интервью как такового и не было. Корреспондент Le Devoir Мишель Морин встретился Мэтру в театре «Олимпия». Мишель был со своей любовницей, подрабатывающей в Le Devoir внештатным фотографом. Он вёл в газете раздел «Культура» и хорошо знал Ноэля ещё по университету. В антракте к ним присоединился Жюль Кулен с телевидения со своей подругой, и после спектакля всё общество отправилось к Ноэлю на вечеринку. Мэтр достал из своих запасов две бутылки лучшего вина, и гости засиделись у него далеко за полночь. Говорили о предстоящем референдуме и будущем Квебека, Мэтр прочёл тезисы своего доклада о современной культуре и социологии Квебека (он подготовил этот доклад для предстоящего конгресса) и несколько отрывков из новой книги, все приняли горячее участие в обсуждении и разошлись очень довольные собой.

По возвращении Мэтр обнаружил номер Le Devoir на рабочем столе в своём офисе. Сюзанн успела присоединить к нему отклики на статью в других газетах. Философская социология Мэтра в газетном изложении была значительно урезана, упрощена и преподнесена весьма односторонне. Будущее, которое он определял как идеализированное возможное, выглядело абсолютно реальным и безотносительно достижимым. Нет, Le Devoir не имел права печатать такого рода материалы без согласия Мэтра. Прочитав статью, Ноэль немедленно начал звонить Мишелю Морину. Мишель не отвечал. Тогда Мэтр позвонил главному редактору Le Devoir. Его тут же соединили. Редактор спокойно выслушала все упрёки Ноэля, после чего вежливо извинилась за то, что с ним не сумели связаться, а откладывать выход статьи было нельзя.

– Опросы общественного мнения в июне показали, что федералисты несколько улучшили свои позиции, и некоторые муниципалитеты, граничащие с Онтарио, начали совместно дебатировать право самостоятельно решать на основании местного голосования оставаться им в Квебеке в случае его отделения или присоединиться к остальной Канаде. Статья, должным образом представляющая социальное будущее нового Квебека, необходима. Вчерашний опрос, проведённый в Монреале, показал рост числа сторонников самоопределения на полпроцента. Сам Люсьен Бушар звонил в редакцию и выразил своё одобрение. Кстати, он весьма заинтересовался вашими работами и выразил надежду, что вы выступите на телевидении. Ваше видение будущего Квебека, несомненно, что-то теряет в любой популяризации, но в ходе телевизионной дискуссии вы сможете самостоятельно изложить свою точку зрения и покритиковать Le Devoir за некоторую предвзятость, а также ответить на вопросы читателей, поскольку статья вызвала значительный отклик.

После чего она попросила разрешения Мэтра переправить ему всю корреспонденцию. Ноэлю ничего не оставалось делать, как согласиться.

Не прошло и двух часов, как позвонил Жюль Кулей. Он сказал, что его попросили подготовить телепрограмму, посвящённую вопросам становления нового социума Квебека, которая включала бы в себя встречи с известными социологами, политологами, писателями и философами. Ему уже сообщили, что Мэтр согласился принять участие в программе, и он готов с ним встретиться, чтобы обсудить детали, в любое удобное для него время. Мэтра несколько удивила быстрота, с которой его принялись обрабатывать. Он позвонил в штаб-квартиру Parti Quebecois, потом в министерство культуры Квебека. Произошло то, чего давно следовало ожидать: федералисты привели в действие «тяжёлую артиллерию», то есть вопрос о территориальной целостности Квебека в случае самоопределения. Говоря словами Пьера Трюдо: «Si le Canada est divisible, le Quebec doit etre aussi divisible»[4]4
  Если делима Канада, то делим и Квебек (франц.).


[Закрыть]. Эта фраза бывшего премьер-министра Канады не имела глубоких смысловых юридических оттенков. Она только означала: «Если вам удастся вырваться из наших братских объятий, вы получите гораздо меньше того, на что рассчитываете». Всю неделю Мэтр вместе с Жюлем Куленом занимался будущей телепрограммой, в пятницу на совещании в главном офисе Квебекской радиовещательной корпорации Мэтру предложили стать её ведущим. По предложению Жюля Кулена телепрограмма получила название – La future nation[5]5
  Будущее нации (франц.).


[Закрыть].

5

В субботу Мэтр собирался отдохнуть, но вместо этого он просидел полдня в рабочем кабинете у себя дома, пытаясь сочинить положительный отзыв на докторскую диссертацию некой мадам Хелен Блюм. Диссертация была посвящена вопросам отражения постмодернистской философии в изобразительном искусстве. Мадам ему мельком представили месяц назад в Университете Макгилла. Мадам ему не понравилась, диссертация тоже. Его мутило от бесконечного словоблудия и от попыток придать какой-то смысл тому, в чём не было и не могло быть никакого смысла. В заключительной части диссертации явно декадентское направление в живописи характеризовалось как «релятивистская гибридизация геометрического и естественного мира», из-за чего из последнего «явственно выступают силовые линии пространства колеблющихся измерений». К этому направлению, представленному полудюжиной мало чего говорящих Мэтру имён, приклеивался витиеватый ярлык «гипервиртуальный метаимпрессионизм».

Около девяти вечера, выругав себя за то, что он согласился написать рецензию, предварительно толком не ознакомившись с работой, Мэтр, оставив бумаги разбросанными на столе, отправился бродить по Старому городу. Был тёплый майский вечер, и ему хотелось отвлечься и сбросить с себя усталость и напряжение. На Rue St. Denis он случайно заглянул в маленький уютный ресторанчик. Пожилой длинноволосый chansonnier-quebecois[6]6
  Шансонье квебекец (франц.).


[Закрыть] очень недурно пел, аккомпанируя себе на гитаре. Мэтр просидел в ресторанчике почти до закрытия, забавляясь тем, как подвыпившая публика подпевала chansonnier, пару раз он тоже присоединялся к общему веселью. Настроение его заметно улучшилось, и он решил пройтись назад пешком. Было уже далеко за полночь, и он пошёл кратчайшим путём, останавливаясь только на переходах и почти не смотря по сторонам. Неожиданно для себя он оказался на Place D’Armes.

Эта маленькая площадь перед собором была для него местом значимым. Иногда после очередного надоевшего ему романа к нему подкрадывались приступы меланхолии, вызывающие бессонницу, головную боль и мучительные сомнения в самом себе. Он становился мрачным и раздражительным, у него пропадало желание заниматься хоть чем-нибудь, все его работы казались ему глупыми и бездарными. Он чувствовал себя бесконечно одиноким, безмерно уставшим и опустошённым. У него едва хватало сил на то, чтобы, запершись в доме, ответить на два-три телефонных звонка. Друзья и коллеги, которых он видел как бы вывернутыми наизнанку, были ему невыносимы, близких с их искренним желанием помочь он к себе не подпускал. Вся его жизнь, безжалостно проанализированная бессонными ночами, выглядела пустой и бессмысленной, ему казалось, что он полностью себя исчерпал и ему угрожает творческое бессилие, а этого он боялся панически.

От помощи психологов Мэтр воздерживался. Интуитивно он понимал, что в этих его периодах бессилия и отчаяния есть какой-то смысл. Его старые надежды, мысли, идеи и представления, наполнявшие его жизнь, болезненно разрушались, вызывая мучительную потребность заполнения образовавшейся пустоты. В эти дни он был совершенно беззащитен, он чувствовал себя большим ребёнком, которому нужно было заново найти своё место в мире. Если ему не удавалось достаточно быстро справиться с этим и найти в себе хоть какое-то самоутверждение, жизнь начинала его тяготить. За что ему дано такое наказание и откуда к нему приходят силы, этими вопросами Мэтр никогда не задавался. Он приходил на Place D’Armes, когда ему нужно было выкарабкаться из очередного кризиса, садился на скамейку у памятника Paul Chomedey de Maisonneuve и подолгу сидел почти неподвижно, как бы вливаясь в защищённую, уютную, обжитую атмосферу этого старого маленького уголка Монреаля, в котором органично переплетались архитектурные стили разных эпох. Обычно он приходил вечером, когда в центре города стихала деловая жизнь, а поток туристов отправлялся в более оживлённые места. Автомобилей по вечерам здесь почти не было, и только редкие возницы подвозили на своих лошадях уставших за день любителей старины. С того места, где Ноэль обычно сидел, был прекрасно виден фасад собора с узорчатыми воротами во внутренний дворик и выдержанное в том же архитектурном стиле, примыкающее к собору строение (Мэтр знал, что его построили гораздо позже). Когда наступала темнота, Ноэль любил рассматривать участок неба между башнями собора, он умел определять положение звёзд и планет, но астрономия занимала его мало. Мэтр был знаком с рядом серьёзных работ, посвящённых связи природных ландшафтов с возникающими на них историческими культурами, связи, явно проявляющей себя в расположении центральных мест поклонения и особой энергетике пространства в этих местах. Хотя тема была в целом мистическая, но с отдельными выводами он не мог не согласиться. Порой здесь ему даже казалось, что он может чувствовать всю источаемую энергию молитв и месс, звучащих в соборе. Днём она никуда не уходила, она как бы накапливалась в камнях собора и излучалась по ночам.

По боковой аллее Мэтр приблизился к центру сквера, окружающего памятник, и вдруг краем глаза заметил, что на его скамейке кто-то сидит. Мэтр решил пройти мимо, не любопытствуя. Однако его как будто ждали, хрипловатый голос как-то не совсем уверенно спросил: «Который час, месье?" – в интонации голоса чувствовалась неуверенность в дне и месяце тоже. Мэтр повернулся к говорящему.

В неярком свете уличного фонаря он увидел характерный горбоносый профиль, сросшиеся брови и дерзкие глаза всё ещё молодого человека, которому он был обязан довольно занятной серией карикатур, нарисованных во время его лекций по истории искусств.