Текст книги "Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология (сборник)"

 
Смерть и бессмертие – два близнеца:
эта усмешка второго лица
так же придурковата
и у сестры и у брата.
 
 
Смерть и бессмертье у нас близнецы,
взглядов полуживые жильцы…
Полные их личины
полностью неотличимы.
 
 
В доме инцеста лишь аромат,
вдоль, как невеста, лежит автомат —
значит, будущим летом
будем ложиться валетом.
 
 
С кем и кому я стелю на полу,
кто мне по каменному столу
кружку придвинет и пищу
жителя в нашем жилище?
 
 
А тост поминальный вкусом свинца:
смерть и бессмертие – ай, молодца!
Срам и бесчестие справа,
слева солдатская слава.
 
 
С войн возвращаются, если живой,
значит, и я возвратился домой,
где на лицо без ответа
смотрит лицо до рассвета.
 

О. Ш.

 
Война подробно убивает,
ей
все одно
мы
сучьи дети,
но
только нас не убывает
поскольку лично я бессмертен
поскольку
лично – молодчага
и мы конечно допоем
что с дыркой в сердце
есть
два шага
уже
за окоем.
 
 
Ой
не та ворон птичка
чтобы
петь с сучка
но
какова музычка
такова
и
музычка.
 
 
Сапоги еще не тапочки
и
огонь не уголек
мотылек-жизнь-бабочка
мотылек!
 
 
А
смерть не глядя убивает
она
хоть
Божья
но
машина
но только
смерти не бывает
поскольку
мы остались живы
ни малодушье ни отвага
не
достаются нам живьем
и мы сперва не умираем
и лишь потом
живем.
 
 
Любовь
уж на слово поверьте
сама собой
не умирает
но только
от случайной смерти
что нас наощупь выбирает
и в дырке сердца удалого
свистит последнее «люблю»
но
после смерти есть два слова,
и
лишь потом
салют!
И мотив отличный
и темочка близка
но
какова музычка
такова и музычка
пореви
моя девочка
и ступай домой
мотылек жизнь бабочка
ах Боже мой
пореви моя дурочка
на дыму полет:
мотылек жизнь бабочка
мотылек!
 
 
Любовь война и смерть
смогу поклясться
без нас поладят в этом мире
причем
не остается кляксы
при самом плевеньком калибре
два шага
после смерти нужно
два слова
говоришь поем
пошли со мной мой простодушный
давай их сделаем вдвоем!
 

Cвидетель

(Поэма)

I

 
Потому что не помню где кров мой и угол,
да
и
вспоминать не велят.
Уголь вложен в глаза, черный уголь.
Каменноугольный взгляд.
 
 
Очевидно в вишневой крови моей переизбыток азота.
Очевидно —
вкус побега
железо отчизны
менять на отчизну
другой позолоты
за корнями все глубже врастая в железные руды
– назад.
 

II

 
Не отбросивши тени,
над серым, над северным илистым взморьем
ангел вышел к прибою,
бесшумный, за мерным безумьем неслышный —
танцевать на песке у воды
по следам детств наших,
а
в лунках,
откуда мы вырваны с корнем
девств вишни и действ переспелые вишни.
И вишневою кровью затянет следы.
 
 
Но:
утесы встают из-под бешеной белой слюны сквозь плевки
башни неба встают,
как сходящиеся к водопою
быки.
 
 
Утесы встают из морей, как быки,
только в эры отливов.
 
 
И снова ползут языки:
и
неторопливо
с гор спускаются льды
 
 
на равнины
моря поднимают
почти к облакам —
 
 
и следы на прибрежном песке заливают,
тем самым умножив
следы.
 
 
Ямы – под сваи,
бычьи ямы – подножия
новым красивым быкам.
 

III

 
До:
…«лет моих временных прекращается повесть».
Дочитал:
«уходите, Свидетель», – написано,
дабы
уходить,
словно в землю уходят по пояс
величавых немот исполинские бабы.
 
 
Льет
– уходят народы —
по стертым щекам ледниковая влага.
Баба-Россия
(уходят народы)
Баба-Россия подол каменный перебирает.
 
 
Тундро-степь-и-россия
(как и любая трясина)
прибирает.
И
рта не утирает.
 
 
Но:
покуда
у нас четвертичный период:
время!
Время нам уходить,
Свидетель по делу Мадонны Марии,
то есть:
время лет временных
переписывать набело повесть,
в ледниковых моренах,
Мадонна Мария!
 

IV

 
Зодиака зверинец прикормим с ладони:
я родился под знаком Тельца,
накануне
дней брожения года-отца,
 
 
когда
только стонет
от вожделения лона природы порода
– далеко до июня —
я родился под знаком Тельца.
 
 
Я родился,
когда вожделеет природа
плодородья от медного рога самца.
 
 
Все задолго до юлия-августа преторианской латуни,
выдаваемой,
словно металл благородный,
за металл благородный.
 
 
Ровно
по весу
свинца.
 

V

 
Пережившая зиму рассада калек и калечек рассада,
горбунов, инородцев и прочих растений при северном свете
я свидетельствую:
времена распускаются самых
страшных
ваших соцветий.
 
 
Пережившая зиму рассада калек и калечек, растения
северной жизни!
горбунов, инородцев рассада и прочих растений ростцы,
эта жимолость-живность,
время душ ваших страшных цветений,
время вашей пыльцы.
 

VI

 
…где зима моего лебядиного парка
нарастила на мертвую плоть площадей лебединую
зябкую кожу.
И
Иосиф
на белом прекрасном листе,
как помарка —
случайный прохожий.
 
 
…в холода наши перья в каналы вмерзали.
Я говорил:
голосу не поместиться
в теплом черепа зале —
Я
говорил:
 

VII

 
не латунь,
но металл благородный вывозится в теплые страны.
В горлах.
Контрабанда.
В
связках гамм.
 
 
Кто сказал,
что высокая речь невозможного ныне чекана,
что и в тундре она
чистоган!
 
 
и
не стоит подарка,
и
каждому
по деньгам.
 
 
…шел Иосиф
на белом стихе
– словно ангел прокаркал —
так естественно,
что непохоже.
В обугленном парке
дрова отгоревших деревьев.
Зима.
 
 
Я описывал зиму,
свернувшись,
совсем как зародыш,
в ее чреве.
 

VIII

 
…Телец еще был вверх ногами,
он плавал в эфире.
Рога его,
будто бы мамонта бивни, или другого урода —
дикари торговали ученым, добравшимся вброд до Сибири.
(Впрочем,
эта Земля еще плоская,
как есть сама,
паче,
даже родившись,
ее не застал я открытой…)
Зима:
 

IX

 
…я описывал зиму.
Но бросил.
Написал «Разрушение сада».
Сам был плод,
в кожуру помещаясь.
Быть может,
как надо,
ядовитым был плод,
раз его не заметил
Иосиф
и корней не извлек.
Боже мой, Боже!
Как скользко идти ему, бедному, по льду.
 
 
Рот любимой моей извивался от яда.
Я учился, и я научился
терпеть ее боль
до
того,
что припомнил себя обитателем этого Сада:
…яблоко
было в руке у любимой.
 
 
Сметенные тени всех этих
тоже бывших деревьев Эдема
стояли,
и снег в волосах их не таял.
 
 
Вот как было зимою.
Задолго до наших соцветий.
Телец, словно падаль, лежал на боку в плоскогорьях Китая.
 

X

 
Упражнения
в пении мимо
и есть пантомима.
У любимой моей
– яблоко —
было в руке у любимой.
Сердцевину ел змей.
 
 
Я:
мои расползлись насекомые ноты.
Так стояла она средь одетых,
что
ты…
 
 
О, любовь моя, кто ты,
если плод устыдился ладони твоей наготы?!
 
 
Пантомима:
свидетели – мимо.
Все свидетели немы.
Только слепой и поет.
 
 
Тень плыла по лицу у любимой,
когда я гляделся в нее!
 
 
…За рамою зеркала стены.
И,
может статься
смысл имеют ужимки
в лоб
перед пустою стеной.
Сумасшедший танцор,
о танцор,
сколько нас с ощущением темы для танца
в голос пробуют, бедный,
и
тянется, тянет за мной!
 
 
Только мой мотылек скоро крылья распустит.
И
тогда
– по порогам, и через порог! —
так
устами реки!
Через дамбы,
плотины
– до устья! —
к побережью!
До уровня серого моря!
…И
с красной строки.
 
 
И танцует змея о любви.
Вкуса не перепутать.
Солоно на прокушенной с яблоком вместе губе —
так находит поэзия
в проклятых «словно», «так как» и «как будто» —
умноженье себя
и подобье себе.
 

XI

 
…как вода меж растений она прилегла,
как вода,
и прижалась спиною
к земле.
А когда прекратились сердца
– яблоко прокатилось по горлу —
и
надо мною
взошла
опененная морда
Тельца!
 

XII

 
Очевидно —
в вишневой крови моей переизбыток азота.
Не ко времени цвесть
зацвел тамариск.
И
раскрытая кровь
– сквозь бинты горизонта —
сочится из раны зари.
 
 
Лет моих временных прекращается повесть.
Четвертичный период.
И
криво
кириллицей через страницу и за:
уходите, Свидетель по делу Мадонны Марии.
Вишневая кровь твоя.
Каменный уголь в глазах.
 
 
…мимо тянут повозку волы.
По августейшей дороге
манером обычным
наместника
колесница катится, кренясь.
 
 
Безмятежно немые как бабы стоят изваяния бычьи,
в плоть врастая земли
и
землей становясь.
 

XIII

 
Льет по стертым щекам. Ледниковое время.
Свидетель!
Утро. Рано. Россия.
Каменноугольный сад.
Синий, вечный огонь.
 
 
Слушайте, уходите, Свидетель.
От небес отмахнитесь: спасибо! —
вашей тонкой рукою.
И
небо посмотрит вдогон.
 

Стихи на случай. Дружеские послания. Шуточные стихотворения

Журнал

 
В полдневный жар супруги Воронели
(На самом деле все у них как у людей),
Разгорячась, на солнышке сидели,
Ища друг дружке в голове идей,
Поскольку мало есть идей хороших…
– Журнал! –   воскликнул Воронель.
– Журнальчик! –   радостно захлопала в ладоши
И заскакала непосредственно Нинель.
И вышел номер. Проза – просто Мерас,
Поэзия – с рук Дины Гарнизон.
И драма – о несоответствии размеров
Двух обаятельных, но эрогенных зон.
Потом – дискуссия под руководством старших:
«Йеш трепет или трепет больше эйн?» —
О чем допрос неоднократно трепетавших
Герштейн Ларисы и Наташи Рубинштейн.
Под рубрикой: «Русеют ли евреи?» —
Орлов, Герасимов, б. Сидоров и К°.
«Евреи с точки зренья архиерея» —
Загоскин, Юрьев и отец Дудко.
«Есть ли еврейство?» (круглый стол, закуски
Решили есть, но – пропустив стакан,
Три доктора-гурмана – д-р Агурский,
Любошиц-доктор, Юлий Нудельман).
Полемика: «Еврей – он друг террора?» —
Похожая на слет военспецов:
Пилот Э. Дымшиц, штурман – Дора,
А бортрадист – геноссе Кузнецов.
«Антисемит – антигерой антиромана
С Н. Антигутиной». «Еврей ли Доберман?» —
О чем два мнения. И оба – Нудельмана.
И оба разделяет Нудельман.
На сладкое – подол Каганской, снова
Воздернутый на девичьей красе:
Эссе, в котором ни о ком другом ни слова,
А все слова от автора эссе.
О том же сообщение Бар-Селла.
«Евреи в лагере» – М. Хейфец. «Сесть и встать» —
Вайскопфа, коего б статья имела
Успех, когда б ее еще и прочитать…
Опроверженье Бутмана: что будто
Не Бутман-Бутман, а Небутман он,
И не позволит всяким там… Но подпись… Бутман.
И в скобках – (Бутман. Копия в ООН).
Потом «Замеченные опечатки» —
Читайте вместо Воронеля – Нудельман,
А вместо «Чаплины» читайте просто «Чаплин»,
А вместо Богуславского – роман…
 
 
…
 
 
Так вот, когда после солидной пьянки
Я аргументы исчерпал до дна,
Я взял журнал, прочел израильтянке:
«Еще… еще…» – сказала мне она.
 

[Февр. – март 1987]

Александру Вернику

 
Ладно!
Так и скажи
что лежишь
на железом стелённой кровати.
Здравствуй,
Верник!
нам жить
сколько хочешь, покуда не хватит
сколько надо
и
будем
потом —
– ничего
жизнь
не больше чем дом
на одного.
Здравствуй, Верник!
живем
ну и ладно – живем.
Замечаем ли мы, что живьём
оба
если – вдвоем
и давай допивать
нам на дне —
– здравствуй!
Ты себе
а я
мне
белой сталью застелим постель
красным вином белым вином
мы отметим с тобою
что нам выпало в мире одном
этом самом
и с этой
любовью.
Здравствуй, Верник!
и как это там у тебя —
«лет на мокрой соломе…»
Пью за то чтоб ты жил
не за счастье твое —
– а за то чтоб ты жив!
ничего тебе
кроме.
 

30. V. 1985, Иерусалим

Памяти Верника

 
Жил на свете Саша Верник
и дожил до сорока
это
дети
Саша Верник
он дожил до сорока
от звонка и до звонка
как зэка
свои срока.
 
 
Был примерник Саша Верник
как поэт и гражданин
Саша Верник
был соперник
честь мундира и штанин
но
любил и мотылька
василька
и сын полка.
 
 
Гражданин был Саша Верник
и
поэтому
кругом
награжден был Саша Верник
музой перед очагом
дым отвалит в облака
вслед поэт
исподтишка.
 
 
Был пиита Саша Верник
но дожил до сорока.
Напои ты Саша Верник
нас
посредством коньяка
ибо
тридцать семь пока
а
валяем дурака.
 
 
Хорошо что Саша Верник
ты дожил до сорока
не дожил бы
Саша Верник
было б жаль здоровяка
мы здоровый любим Верник
даже старый любим Верник
вообще мы любим Верник
но больной – совсем тоска.
 

St. Jerusalem 2. IV. 1987

На жизнь поэта

 
Середь пегасых и саврасов
Ивана ибн Калиты
что удивительно, Тарасов
что все-таки – родился ты!
 
 
Могли б родиться бобик, ежик,
идея, девка, Кафка в кайф,
могли бы Гитлер (как художник)
и Басин – автором «Майн Кампф»,
 
 
могли б родиться хуй уродский,
роман, задумка и глисты,
родился б дубль-Шаргородский,
а все-таки – родился ты!
 
 
А мог бы вовсе не рождаться!
В узоре каждых хромосом
хранится Розенберг и Надсон,
Саддам Хусейн и Левинзон!
 
 
Ведь мог родиться Саша ж Верник,
и на худой конец – я мог
и сам родиться бы наверно —
ан нет! – родился полубог,
 
 
полу-небог (полу одежды
задрать) какой полу-певец
и никакой уже надежды,
что не родишься наконец!
 
 
Многообразие природы,
Тарасов! ты явил собой.
А безобразие природы
оправдываешь ты любой:
 
 
и полутрезвый ты отличен,
и полупьяный – прелесть вся!
Ты – полноцельный – неотличен
от цельноебнувшегося!
 
 
Когда спалив мосты и сходни
стоишь на сцене, егоза
ты наш – ты Гробман наш сегодня,
ты наша Божия гроза.
 
 
Ты молот ведьм, Бич Божий… после
каких-нибудь пяти утра
ты есть пример: Рожденный ползать
лежать не может ни хера!
 
 
Как мы завидуем, миряне,
когда – женат на небесах —
идешь ты с Рути-с-фонарями,
один есть твой, один ты сам!
 
 
Как мы от зависти закисли,
когда признал не утая,
что «внутренних, простите, смыслов
в тебе, Тарасов, до хуя!»
 
 
Еще та раса ты, Тарасов —
лишь для полиции «адон».
Но что пардон, адон Тарасов,
то, как известно, и пардон!
 
 
Но нам и эдакий сгодится,
а в крайнем, с Рутенькою, но
в другой раз вздумаешь родиться,
так это даже не смешно.
 

25. 8. 1990, Иерусалим

Рождественская ода

1

 
О
Дамиан высокородный
собой хороший боже но и
отнюдь
некрупный но природный
отнюдь
не костный и спинной
мозг головной его владельцу
служил в ладу с зубастым ртом
и
тот кто плохо знает тельце
поймет о чем я
но потом
и дело не в коварстве
то есть
субъект наш кладбище достоинств
как то: харизма нюх и вкус
либидо бойкость даже совесть
в которой он бредет по пояс
о чем в Афуле сложат повесть
на весь улус!
 

2

 
А ну
вооруженным оком
прицепимся к нему
когда
сидит усевшись на высоком
плешивый щеголь враг труда
на взнос милорд на пай повеса
и на откат купец
хотя
вот так посмотришь на балбеса
и радуешься как дитя
с тех пор как в Демке хромосомки
в упор
жидовки да масонки
сошлись в узор
но
умолкаю меру зная
но
тема
хоть и козырная
мне шепчет «на хуй! обнимаю»
как говорил один членкор
 

3

 
И
все ведь сам бля
без ансамбля
ресурсу – воля да резцы
за что
мундир ему и сабля
осталось царства под уздцы
не удался он но удался
на понт на славу и на вид
неописуемым остался
лишь простатит и аппетит
да пара строчек с рифмой глупой
причем ответ не «Гваделупа»
а скажем кровь любовь морковь
что
между прочим
повод тоже
в прихожей ада корчить рожи
и
мерять бакенбард похоже
чтоб
выгнуть бровь
 

4

 
В том-то и дело отщепенцы
что
резолюции Кремля
вас
невиновных как младенцы
за шиворот – в писателя
вообще
когда пробьют куранты
говномешалкой по звезде
в литературу прут таланты
чтоб в Лондон в прозе или где
при оживленьи диктатуры
есть перебор литературы
с уклоном в беспредел
вон фаворит – младой сановник
вон видный беглый уголовник
есть даже вздорный подполковник
да это ж полный
ЦДЛ!
 

5

 
Или взять меня политклошара
а тоже в столбик как Гомер
братва чего ждать от ришара?
наверно басен ясен хер
но
корень внятно что не где-то
когда в литгетто главный босс
хуячит пылкие либретто
ум доводящие до слез
он с легкостью вьет жанр игральный
идеи русской но педальной
смысл жестов либерально —
патриотических партей
в пример
как в рощице миндальной
секс пылкий
но слегка оральный
в смысле детей
 

6

 
Меж тем
застолье в дебет вносим
кредит стола понятен всем
в котором складно дышат в Носик
узбек узбечка и Арсен
и все ли
с кем судьба сводила
здесь допируют до конца?
ну я – растроганный мудила
вскормивший грудью стервеца
да добрый Олигарх что Демку
в пеленках в полночи в поземку
домой за пазухой принес
на
радость каждому ребенку
на
зависть каждому с Лубянки
принес наверное по пьянке
как
Дед Мороз!
 

7

 
Сначала
тварь освоил звуки
потом славянский Альфабет
потом пошел раскинув руки
топ-топ
и
сбоку наших нет
он
неостановим как вепрь
как политический процесс
в крылах его играет Wetter
и наши детки с воплем Yes!
стремглав пиздуют в чисто поле
сажать марихуану что ли?
но
в потолок
я все равно смотрю с надеждой
я знаю кто мне смежит вежды
и
унаследует одежду
и котелок
 

17 декабря 2002

Михаил Самюэльевич Генделев-Хермонский
Из книги «Обстановка в пустыне»

Посвящается Александру Исаевичу Солженицыну

 
«Вы жили б не по лжи?» —
Спросили раз ханжу.
«Мог б, – отвечал ханжа, —
Я ненавижу лжу!»
 

Посвящается Саше Соколову

 
«Вы любите Зизи?» —
Спросили раз ханжу.
«Ах!» – покраснел ханжа.
Он вожделел к Жужу.
 

Посвящается Анри Волохонскому

 
Бежал Гарун быстрее серны —
100 км/час примерно.
Он добежал до Камеруна,
Где затерялся след Гаруна.
 

Посвящается Маю Каганскому

 
Помыли Кикапу в последний раз,
Побрили Кикапу в последний раз,
Напялили на Кикапу кипу —
И под хупу!
 

Посвящается М. Генделеву

 
Хорошо, что я не карлик,
Хорошо, что не горбун,
Хорошо, что не смотрю я
На манифестации с трибун.
 
 
Хорошо, что я не рыба,
И притом – не рыба-меч!
И еще великолепно,
Что я так широкобедр.
 

I

 
За то, что напечатался
В журнале скобаря, —
Пииту Волохонского
Именовать «Анря».
 

II

 
За то, что Лившиц пишется
«Профессор Лева Лосев», —
Приказываю Бродского
Дразнить теперь «Иосиф».
 

III

 
За текст и исполнение
Приказом по державе —
Присвоить имя Ленина
Булату Окуджаве.
 

 
О Гробман Мишенька! Любил бы я тебя,
Когда б не мухи.
 

Н. Горбаневской

 
Два крыла сзади,
Не ест и не гадит.
 

(Ангел. Деревянный)

на выход сочиненья «Прогулки с Пушкиным»

 
Шел с Шашей по шоссе
И сосал свое эссе.
 

Д. М.

 
Если подводит уза тебя,
Ты не рыдай, Абдалла.
Это подводит она любя,
Это она не со зла.
 
 
Но если тебя подведет урак,
Стальной, как твоя рука, —
Яка седлай! Пусть верный як
С глаз везет мудака.
 

Посвящается Борису (Баруху)

Авни (Камянову)

 
Увидишь гоя – пни его ногой!
Другого гоя – пни ногой другой!
А третьего когда увидишь гоя —
Перекрестись! и сгинет третий гой.
 

 
Человечий крик хамора
Издает по-русски Бора,
На иврите всей родней
Называемый Авней,
Потому что ешака
Не перевели пока.
 

 
Кентавр!
твой облик пленяет меня,
в нем гоя я вижу черты
и коня.
 
 
Кентавр!
я на идиш подумал о нем:
их вейс!
может, лучше быть полным
конем?
 

 
Храбрый портняжка отмстил убедительно бляди —
Сшил себе брюки, бедняжка, ширинкою кзади.
 

 
Из чевертичного бы льда
Не вымерзал… Да солнце заблестело.
А хобот – облысел. А бивни – никуда.
И образную спиздили систему.
 

Литмостки

Эники-бэники,

передохли мои современники.

I

 
В последний, дева, раз тебя почтил вставаньем.
Унылый аппарат. Очей очарованье.
 

II

 
Какое, блядь, фэн-шуй, какая физзарядка!
Лежу, как древний хуй периода упадка.
 

 
Не то беда, что умерла, —
на это всяк горазд.
А то беда, что не дала —
и, видимо, не даст.
 

 
Под той могильною плитой
Лежит плита могильней той.
 

 
Оно – что было в леди сердца —
Теперь нам всем как жопе дверца.
 

I

 
Говна-пирога… —
Но какая нога!
 

II

 
Ах, какие ляжки
Были у бедняжки!
 

педиатру и общественному деятелю

 
Закрыл земной прием доцент-идеалист,
Но все на том, как и на этом свете, поправимо:
Теперь ему на яйца глист
Приносят кало херувимы.
 

беллетристу и многоженцу

 
Гробницы сей беги, девица!
Он встанет. На тебе жениться.
 

 
И после смерти все хуево…
Мудями грешными гремя,
Стоймя лежит в могиле Лева,
А обелиск стоит плашмя.
 

редакторше и издательнице, издавшей мою книгу «Въезд в Иерусалим» с 192 опечатками

 
Здесь упокоилась – велик Создатель! —
Одна издатель.
 

который сам на себя поставил материалы в КГБ, сел по ленинградскому «самолетному» делу и пишет в «22»

 
Администрация покорно просит граждан
Не поливать могилы без нужды.
Покойный посадил себя уже однажды,
Взошел,
Пожал
И продавал плоды.
 

 
Его видали мы в гробу…
Хорош собой: черты, часы, желудок.
Весь как живой, когда б не пук на лбу
«От безутешных Воронелей» незабудок.
 

публицисту и гастроэнтерологу

 
Во блин! Была и нету
Исаковой Анеты.
 

 
От нас ушел (сопроводим
его стенаньем хоровым)…
От нас ушел еще один.
И очень жалко, что живым.
 

романисту-тяжеловесу

 
Его роман Господь перелистал.
При счете «десять» Люксембург не встал.
 

лингвисту (литературоведу)

 
Лежит здесь то, что раньше хоть висело
На организме Зеева Бар-Селла.
 

 
Она была вся роскошь мая.
Теперь гниет. Не понимаю.
 

стихотворцу и скандалисту

 
Спи, Тараска, не базарь,
Ты теперь у нас Кобзарь.
 

 
Здесь тело Левиной. Наверняка
Теперь рядить пустое дело:
Был ли раздвоен ее кончик языка,
А если нет, то чем она шипела?
 

еврейскому стихотворцу

 
Почил от сущих пустяков:
Себе прочел своих стихов.
 

 
Жила и были принципы тверды,
Но вот однажды выпила воды.
 

в плохую погоду

 
Стань сокрушен, досужий пешеход,
Над биографией в кратчайшем пересказе:
Так лезть всю жизнь из грязи в Ашкенази!
И так попасть наоборот!
 

 
Никогда, издатель Вайс,
Впредь стишков не издавай-с.
 

 
Тангеро, интеллектуал,
Телеэкран горит!
Лежи уж лучше, заебал,
Ведущий А. Карив!
 

 
Не плачь, прохожий! На хера
Тебе такие Дрейера?