Текст книги "Захват Московии"

«Мы ненавидим тех, кто родился в России, но по-свински относится к родному языку, неграмотно говорит и пишет, – заявил нашему корреспонденту один из задержанных. – Тот тип, который получил от нас по рогам, заслужил свое. Зачем России такие неучи? Всё, на что они способны, – это блеять всем стадом “расия впирёт”. Он правил пунктуации даже на уровне начальной школы не знает. Словарный запас скудный. Не мог он ямба от хорея отличить, как мы его ни били».

Руководство УВД ЗАО Москвы отметило, что это уже не первый случай проявления агрессии и насилия со стороны радикально настроенных филологов в отношении неграмотных представителей других группировок.

Вот это читать уже было неприятно… Значит, это всё не игра. Студенты МГУ!.. Вы нам их представляли как лучшую часть, а тут – нацисты, радикалы, выпускники… Нацисты избили националиста… А как по составу разобрать? Скажешь «рус» – корень, а «ск» – суффикс – изобьют за то, что слово великое не уважаешь, где второе «с»?.. Скажешь, что корень «русс», – опять изобьют, правил не знаешь, где это видано, чтобы в корне удвоенные согласные были?..

…Постепенно какие-то золотые фигурки в юбочках с оборочками стали мерно прыгать на черном батуте и кричать: «Бувырляк!.. Захурдыш!.. Ложка-Ляжка!.. Тёлочка-Ёлочка!.. Брагое овдо!.. Рупьян!.. Рупьян!..» – а сверху свистом и скрежетом отзывалось эхо…

…Очнувшись, я пересилил дремоту и решил выйти на воздух, где наверняка есть интернет-кафе, надо Маше написать письмо. Было часов пять вечера.

На улице опять вспомнились тексты о Москве, которые учительница фрау Фриш, похожая на костлявую рыбу, задавала нам в гимназии учить наизусть. Она родилась где-то в Союзе, её отец преподавал в школе немецкий язык, а во время войны был взят к коменданту переводчиком; когда наша армия бежала, то забрала его с собой в Германию, чтобы красные не расстреляли. Так фрау Фриш стала двуязычной билингвалкой и учила нас по старым учебникам, где всюду сияют гербы, светят серпы, бьют молоты и сверкают колосья, а по широким улицам Москвы едут автобусы и троллейбусы, пешеходы спешат по делам, а тысячи людей каждый день едут на работу, а вечером – в клубы, театры, кино, кружки и спортзалы…

И слова в этих книгах были неинтересные, скучные, не то что на Ваших занятиях по сакралу. И я считаю очень правильным, что Вы сразу даете студентам «Словарь сленга» и «Словарь русского мата», где всё объяснено. Вы же сами рассказывали, как еще студентом спорили с друзьями, как пишется то или иное запрещенное слово – например, «малафья», «малофья» или «молофья»?.. Согласен, странное слово, по структуре – женского рода с палатализованной j-основой (типа «свинья», «скамья», «эскадрилья»), множественного числа не имеет… А вот посмотрел в словаре – и знаешь. Я этот словарь всегда с собой вожу.

Я щурился по сторонам. Нигде не видно ни сквера, ни сада. Машины мчатся – подойти страшно. Что делать?.. Я решил сесть в такси и попросить отвезти меня туда, где люди гуляют. Шофер меня сразу понял, усмехнулся:

– Гуляют всюду. Смотря что вам надо и за какие деньги. А так – не вопрос.

Но при чем деньги? Хочу просто гулять-погулять.

– Просто? Как это – просто? – Шофер так удивился, что притормозил. – Без баб, без выпивки? По улице, что ли, прошвырнуться?

Я объяснил, что баба у меня есть, дозвониться не могу, выпивку я уже выпил, а теперь был бы полезен моцион по широким улицам столицы.

Шофер разочарованно сделал: «Пф-ф-ф!..»

– Ну, раз баба есть – тогда свезу тебя на Плешку, ха-ха, там и мальчики найдутся…

– Каких еще? Не надо совсем.

– Ну, тогда куда-нибудь на Тверскую, там есть всё. – Таксист почесал под кепкой и повез меня на улицу, которую я часто изучал на плане города, рассматривая его под лупой перед поездкой.

Ехали долго. По дороге он поглядывал на небо и бормотал что-то про смог и газы (действительно, небо было желтовато-сероватое):

– После кризиса и бабы подорожали, раньше за полтинник соглашались, а теперь бери выше… А вон на Миуссах – чем не сад?.. Вот там и гуляй, с фронтовиками беседуй – видишь, сидят, в козла режутся?.. – кивнул он в сторону сквера, где были видны седые, беретные и шапочковые головы и слышался стук фишек и костей. Дальше виден памятник каким-то военным… Хорошо бы не против фашистов…

Фронтовики? Козла режут?.. Что-то не видно дыма…

Когда я подходил к скверу, некоторое беспокойство бродило во мне, будило холодок – ведь на скамейках сидят те, кто дрался с немцами, убивали их… А вдруг среди них – Павлюша, спасший моего деда Адольфа?.. Хотя нет, вряд ли он дожил до сегодня… Один шанс на миллиард, что он сейчас сидит тут, козла режет… Дед Адольф помнил только голубые глаза и широкий нос.

Я скромно приблизился к столу, где два старичка играли в шахматы. Один, плотный, с неприятными жировиками на лбу и щеках, обмахивался соломенной шляпой и бубнил что-то так неразборчиво, что я не мог идентифицировать ни одной фонемы. А другой, худой, утлый, но с большими руками, говорил чётко и раздельно, теребя остатки пуховых волос:

– Сижу, как швед под Полтавой… Что же делать?.. Выхода как будто нет… Но он должен быть… Должен…

– Ты играй, божий одуванчик, а не философствуй…

– Здравствуйте. Можно тут играть? – спросил я вежливо.

Те удивленно влепились в меня глазами, но подвинулись:

– Пожалте!

Я присел и стал оценивать позицию.

Проиграв, божий одуванчик хлопнул в досаде по столу корявой рукой, наверняка державшей автомат, нож и пистолет:

– Пропал. Два пива за мной.

– Разрешите угостить пиво? – сказал я, как это делается у нас в Баварии. – Я немец, учу русский язык, хочу напрактиковаться тут.

– Мы гостям рады, – ответил одуванчик, подозвал парнишку и, почтительно взяв у меня из рук десять долларов, велел сбегать за пивом, да немецкого взять, если будет, а не всякой там помойки, а на возражение ленивого парнишки, что продавщица на доллары не дает, ответил:

– Не боись, скажи – для нас, она и на доллары даст, и на марки, и на иены. Вот, гость из Германии…

Ветеран в соломенной шляпе спросил:

– Как величать вас?

– Моя фамилия Боммель, мое имя Манфред, можно Фредя.

– Фредя? Это хорошо!

– Да, моя бабушка русская. Она так назвала-называла меня, – объяснил я про Бабаню.

Разговорились. Тот, что с шишками на лице, осанистый и осадистый, говорил очень нечётко, я его плохо понимал, о чемсразу же сообщил партнёрам по диалогу, на что божий одуванчик объяснил, что он лично успел сделать себе зубы, «пока эти мародеры все льготы не прикарманили», а вот Павел Иванович опоздал, а теперь денег на новую челюсть ему уже не дают:

– А старая разболталась, как тапка. Потому и неразборчиво.

Павел?.. На всякий случай я спросил:

– Павлюша?

– Да какой я ему Павлюша?.. Вам что, гражданин, собственно, надо? – принимая пиво и откупоривая банки, насупился Павел Иванович.

– А собственно ничего надо. – И я поспешил объяснить, что один русский солдат с таким именем спас моего дедушку во времена войны: – Я антифашист… Вы на лагере в Франции сидели?

Павел Иванович пошевелил кустистыми бровями:

– Да ты чего, сынок?.. Какая Франция?.. У нас что, своих лагерей мало было?.. Нет, я не успел. Только призвали – через полгода закончилась вся эта мясомолка. Бог миловал. А ты откуда, не из-под Риги, что ли? Там, говорят, наших ветеранов обижают?

Но я сказал, что не из Риги, а из Баварии, и что у нас сейчас никого не обижают.

– А, Бавария!.. «БМВ» хорошие аккумуляторы для танков «леопард» делал! – вспомнил божий одуванчик и стал с уважением хвалить боевые качества немецких танков.

– И для «тигров» тоже делал… Надо бы выпить за усопших, – пробулькал Павел Иванович, шевеля шишками. – Да не пива бы… Пиво без водки – деньги на ветер.

Божий одуванчик, не найдя, кого послать, осторожно и деликатно, как собака – сахар, взял у меня из пальцев 10 долларов и сам принес из ларька две бутылки водки, три стаканчика и три «сникерса».

Водки я (в отличие от других Ваших студентов) не боюсь – у нас в Баварии многие делают сами, мой дед Людвиг хранил в подвале столитровую бочку шнапса, всегда полную.

Выпили. Старики немного размякли, стали вспоминать разные случаи. Павел Иванович, тряся шишками, всё больше нападал на СМЕРШ и заградотряды, а божий одуванчик вдруг рассказал, как он в конце войны в одном селе в Германии в поисках квартир для офицеров вошел в зажиточный дом и увидел, как вокруг стола на коленях стоит немецкая семья – отец, мать и трое детей, руки связаны сзади, рты открыты, языки вытащены наружу и прибиты толстыми гвоздями к столешнице, а на столе – кастрюля, полная нечистот… Они были еще живы, только младшая девочка умерла и висела недвижно на вытянутом розовом отростке.

Внутри всё похолодело от жуткого рассказа, а Павел Иванович насупился:

– Это кто ж такую пакость сделал?

– Не знаю. Я санитаров вызвал и дальше пошел…

Павел Иванович покачал головой, предположил:

– А само гестапо и делало, чтоб народ испугать, – дескать, вот что Красная армия творить будет, если придёт, защищайтесь против них… А, что наш СМЕРШ, что их СС – одно дерьмо. На войне ведь тоже надо уметь обращаться с мирным населением… Недавно вот кого-то присудили за преступления против законов и обычаев войны…

Божий одуванчик иронически посмотрел на него:

– Это какие такие обычаи войны?.. Гвозди в черепа вбивать, на вертелах коптить, в кипятке купать?.. На то и война, что нет никаких законов. Победитель всегда прав – вот один закон!

Скоро водка стала кроить свои узоры, подливать сил, и мне от избытка тепла захотелось рассказать им о деде Адольфе, тоже ветеране, только… как бы сказать… с другой стороны… На меня иногда нападает сильное желание говорить, говорить, говорить, ступор сменяется словесным поносом, но я с этим ничего не могу делать-сделать…

Старички оживились, закрыли доску. Выпили еще по одной – «за германо-советскую дружбу» – и приготовились слушать.

Уверен, что его история будет интересна и Вам – она похожа на судьбу того инвалидного капитана, то ли Копилкина, то ли Копайкина, о котором мы так подробно говорили на Вашем семинаре «Домострой – настольная книга росса».

Отец моей матери фон Штаден был из северных дворян, имел хорошую профессию – строитель мостов и тоннелей. На его вначале счастье, а потом несчастье, звали его, как и фюрера, – Адольф. В армию его не призвали, он был нужен в тылу. Когда нацисты взяли Польшу, сразу же стали строить дороги, чтобы побыстрее освоить эти земли. Для этого решили соединить полезное с нужным: переселить туда из Германии надёжных мастеров, чтобы они там начали наводить железной рукой чугунный порядок.

Семья деда не особенно жаловала нацистов – а кто их, кроме солдатни и люмпен-пролетариата, жаловал?.. Кому могло понравиться, что в праздники и воскресенья по домам ходит патруль и считает куски мяса в кастрюлях и поросят в хлеву?.. Если кусков больше, чем членов семьи, семья тут же бралась на заметку, следовал настоятельный совет побольше жертвовать в казну НСДАП, не то хуже будет, а поросята конфисковывались и с визгами резались тут же во дворе, по тарифу, под расписку.

Условия переезда были столь заманчивы, что Адольф с женой и дочерью, моей мамой, решил перебраться в Познань, где сразу получил чью-то огромную квартиру, хорошую зарплату и начал работать в бюро – чертить и делать расчеты.

После Курской битвы в армию пришлось забирать всех, в том числе и Адольфа, вполне цивильного человека, который ничего, кроме карандашей и циркулей, в руках никогда не держал. «Раз Адольфом зван – должен идти на фронт!» – кисло шутили домашние.

После месячных сборов, в первую же вахту с Адольфом случился конфуз: стоя на часах, он не узнал генерала и заставил того лезть в карман за удостоверением, чего генерал перенести не мог и на дружеском обеде с командиром части спросил, что это за круглый идиот, который не знает начальства в лицо: «Что, Адольф?.. Такое имя позорит! Болван! Его надо проучить». И Адольф тотчас же из-за стола был послан обучаться на минёра. Уже будучи в учебном взводе под Ганновером, он узнал, что вся его прежняя часть разбомблена в эшелоне, шедшем на Восток. И офицер сказал ему: «Счастливчик! Заново родился! Недаром Адольфом зовут!»

– Ага, судьба прошлась мимо, плечиком задела, о себе напомнила… – ядовито заметил Павел Иванович, медленно выпивая водку из стаканчика.

Полгода дед учился на курсах минёров. Как-то курсанты веселились на плацу – от нечего делать надевали каски, клали на них лимонки и взрывали их, чтобы доказать надёжность германской металлургии. Недалеко от Адольфа какой-то молодой лейтенант, демонстрируя противотанковую мину, со словами: «Она взрывается, только если на неё наедет! Не меньше! Смотрите!» – в учительском рвении вскочил на мину – и был разнесен в клочья. Деда спасли тела курсантов, стоявших вокруг. «Адольф-везунчик!» – стали его называть: ведь погибло десять человек, а он не получил ни царапины.

– Второй раз судьба сигнал подала – я тут, не забывайся и не выебывайся! – Божий одуванчик разлил водку.

Первым местом службы Адольфа стала Нормандия, где он послушно минировал причалы и исправно шпиговал смертью песок пляжей, чтобы затруднить высадку союзников. Он старался не терять бодрости духа, хотя понимал, как и все, что война проиграна.

После капитуляции он был взят в плен французами, которые тут же, в Нормандии, соорудили лагерь, согнали туда пленных, под надзором американцев вели себя с пленными сдержанно, но без американцев били и унижали, как могли. Ему перепадало вдвойне – «Адольфу – тройной тариф!»

Как-то в лагерь приехал французский генерал с приказом разминировать пляжи. Но в огромном лагере было всего несколько человек, которые разбирались в этом деле. Среди этих несчастных счастливчиков был и Адольф, которого генерал назначил главным, посадил на хороший паек, а в ученики дал толпу пленных немцев, понимая, что мало кто останется в живых после этих «учений».

И вот на одном уроке Адольф вытащил из песка мину, которую когда-то сам и поставил! Ему ли не помнить примет и зарубок, где что было вкопано и зарыто! Он разволновался, стал вывинчивать запал. Но запал успел заржаветь в сыром песке, треснул, и мина взорвалась у Адольфа в руках.

Какое-то время он лежал один – никто не рисковал по минному полю подходить к груде рваного мяса и белых костей. Да и какой смысл?.. Когтистыми баграми оттащили тело в яму с трупами и припорошили хлоркой – не засыпали только потому, что завтра собирались довалить её доверху трупами пленных немцев, которых французы решили гонять по минному полю, как коз – так разминировка выходила дешевле и продуктивнее. «Адольфу – Адольфова смерть!»

Под утро дедушка очнулся. Без рук до локтей, без одного глаза и без правой ноги до колена. На его счастье, он был так обильно засыпан хлоркой, что она остановила кровоток. Его заметила похоронная команда из немцев, не поленилась вытащить, хирург обработал раны, произвел ампутации, сказав, что хлорка дезинфицировала раны, и Адольф остался жить – но в виде полуслепого хромого обрубка, с лицом в серых татуировках из жженого пороха.

– Вишь ты, в третий раз судьба бабахнула, но помиловала, – удивились старички и немного поспорили о том, не лучше ли сразу застрелиться, чем жить в таком виде. «Да как застрелишься, когда рук нет? И чем? И где пистолет? На Большом Каретном?»

Да, так судьба в третий раз ударила его, в него, по нему, но не переместила в мир иной, оставила в живых, что само по себе было безмерным счастьем по сравнению с полной бедой мертвых.

Около полугода дед Адольф существовал в лагере, лежа на нарах или сидя на земле около барака. Зрелище было такое жалкое, что даже французские патрули не трогали его, а другие пленные помогали ему пить баланду и спускать штаны. Когда я потом спросил его, о чем он тогда думал, он ответил: «Мысли бегали по кругу, искали выход, хотелось жить – вот и всё».

– Ну да, а как же, это всегда так, а как по-другому, не выходит никак, ни в какую, только так и не иначе, ничего другого, без никаких… – поддакнули старички цепью нарастающих наречий.

Потом были подписаны договоры, всех пленных набили в вагоны для скота и отправили в Германию. Не забыли и Адольфа. Но случилась беда – воры ночью на станции умудрились отцепить от эшелона последний вагон с провиантом, так что в Германию поезд в конце третьей недели доехал, забитый трупами.

Однако судьба в четвёртый раз выдернула Адольфа из влагалища смерти, ему опять повезло – как раненый, он ехал в лазарете, где еда для больных была складирована прямо в вагоне. А есть и пить ему помогал один русский солдат, Павлюша, хорошо знавший немецкий язык и каким-то образом затесавшийся среди пленных немцев. Он дедушку и спас – кормил и поил его.

– Да, хорошие люди везде есть, – сказал божий одуванчик, разливая остатки водки.

– И плохих тоже предостаточно… Может, шпион был какой этот Павлюша, власовец-бандеровец?.. Чего русскому было надо среди пленной немчуры? – Павел Иванович возмущенно трясанул желтоватыми жировыми соплодиями, на которые уже было совсем не противно смотреть… Напротив, как хорошо сидеть в Москве и пить водку с ветеранами… И про танки всё знают… И про войну всё понимают… Это еще Хорстович отмечал: если говорить с англичанами, французами, американцами о войне, они обычно рассказывают о том, что было с ними и с их друзьями, а русские – всегда о том, что было с немцами – тактика, вооружение, мортиры, гаубицы, подлодки, – а о себе молчат.

Я застал дедушку Адольфа бодрым стариком, который отлично управлялся с предметами. К ноге был приспособлен особый костыль. Для еды и всяких мелких дел были специальные вилка, ложка, нож, отвертка, шило, топорик, все – с железными ободами, в которые дед вставлял свои обрубки. Тарелка стояла на высокой подставке, чтобы удобнее отправлять еду в рот. Он приспособил косу к своим культяпкам – и косил траву, следил за растениями, рыхлил землю. Цепочка от часов у него была приспособлена поднимать и опускать змейку на ширинке… А в особом браслете закреплялись кисточки и карандаши, когда дед выходил на природу рисовать пейзажи – он с юности увлекался рисованием. Пейзажи покупали туристы. Другими доходами деда были разные инвалидные пособия и бесплатные услуги, так что дед мог часто ездить с бабушкой на курорты, но в Нормандию ехать-ездить наотрез отказывался. «Я уже там побывал, с меня хватит, – говорил он, ловко закуривая сигарету от специальной зажигалки, – больше судьбу гневить не хочу, хватит».

– Вот именно, чего судьбу гневить?.. Ты хоть стой, хоть падай, а она свое возьмет, хоть ей, может, и не на до… – подытожил божий одуванчик. – Хикмет, как мусульмане говорят.

– Не хикмет, а кисмет, – поправил его Павел Иванович. – Да и то сказать, судьба – твоя хозяйка…

А я, допив из стаканчика, в душе обрадовался – ведь их выводы полностью подтверждали тезисы нашего семинара, где Вы отводили особое место апатичному пассивному оптимизму русских и даже давали список слов, связанных с этим (типа «авось, само собой, как-нибудь, обойдется, сложится, склеится, рассосётся, устроится, уляжется, устаканится»), и объясняли, что фатумность сознания людей, а также их традиционная необязательность произрастают из долгих зим, дальних расстояний и ненадежных дорог, когда никто не уверен, сможет ли он выйти из избы и выехать со двора, не замерзнет ли по пути, не провалится ли в яму на дороге, не попадёт ли под бандитский нож…

Я тихо сидел, растопленный изнутри водкой. Да, судьба – хозяйка, домохозяйка, человекохозяйка… Решив рассмешить их, я сообщил, что немецкие хозяйки используют словосочетание «Красная армия» – «Rote Armee» – как синоним менструации: «завтра я жду Красную армию,», «Красная армия придёт в конце недели», «неожиданно напала Красная армия», «Красная армия треплет». Да, Красная армия… получили от неё по носу так, что даже на нас, их детях и внуках, синяки не проходят.

От разговоров о дамах и месячных старички стали облизываться, шутить, что у немок срамное место расположено не как у людей – вертикально, а по-немецки – горизонтально. Божий одуванчик, заметив, что надо бы выпить сто грамм за дам, дорассказал, что они около месяца стояли в том селе, где он нашел прибитую языками к столу семью. И он, тогда молодой парень, влюбился в одну красотку немку, малолетку, но та не давалась, а он не хотел насильничать (да и приказ как раз подоспел об изнасилованиях), тем более что у неё были более податливые подружки, и за пару шоколадок можно было найти, «куда спускать отработанную жидкость». Но нет, он любил её, регулярно напивался и приходил к ней во двор, палил из автомата долгими очередями и кричал на всю округу: «Их либе дих!» Жители села упрашивали девочку отдаться ему, пока он в один день всё село не перестреляет, пастор даже деньги предлагал, уподобляя её Марии Магдалине, которая должна спасти свой народ. Но упрямица – ни в какую…

Божий одуванчик до сих пор её помнил:

– Лицо – как порцелан… Такая вся расфарфоренная! Чистый замш!.. Глаза быстрые, груди здоровые, из рубахи наружу пузырятся… они вообще сисястые, немки… ягодицы упругие, увесистые, удроченные такие… Как вспомню – так вздрогну… Так бы и пилил её целый день! Душа не стареет! – Подняв кулак, божий одуванчик блеснул глазами и стал подзывать кого-то из пареньков, вповалку сидевших в детских грибках.

Я дал еще десять долларов и хотел пошутить, что если душа не стареет, то, значит, все умирают в младенчестве?.. Мне было тепло и хорошо возле них. Не хотелось никуда идти. Им надо рассказать о фон Штадене – может, знают, где можно достать его книгу о Московии?.. Мама этой книги найти нигде не могла, просила посмотреть, может быть, тут в библиотеках есть. Надо у кого-нибудь спросить, как в библиотеку пойти-ходить…

Но ягодицы навели на мысль еще раз попытаться позвонить Маше. Металлический голос ответил, что связи нет. Как это понять – не знаю.

– Старики, а тут интернет-кафе? – спросил я.

– Какие мы тебе старики? – Павел Иванович сурово уставился на меня, а одуванчик поласкал пух на голове:

– Да кто его знает, у нас свои книги есть… А ты вот лучше скажи, правда ли, что баварцы – совсем другое племя, чем немцы? Вон Павел Иванович утверждал недавно, что баварцы – не немцы. – И божий одуванчик показал лапой на визави.

– Да, я утверждаю, бавары – другие. – Досасывая пиво из банки, Павел Иванович дерганул всем лицом, указывая подошедшему пареньку бугристым надбровьем на деньги: – Вот, на сколько будет. И тебе банку пива за труды.

– Пиво – на чай! – пошутил я и согласился, что, конечно, Бавария – это не Германия, а сепаратная, древняя страна: в III веке император Август завоевал эту местность и устроил там провинцию с главным городом Augusta Vin-delicorum, сейчас Аугсбург, а с VIII века у нас – христианское королевство, первым королем был Пипин…

– Это какой же Пипин? Сын Карла Великого? – переспросил одуванчик, жадно посматривая в сторону ларька, где посланный паренек препирался с продавщицей.

– Да. Откуда знаете? – опешил я.

– Да знаем. А это какой Пипин – Пипин Горбун или Пипин Короткий?.. Их там много было, Пипинов-то этих… – продолжал одуванчик.

– Короткий.

Я был поражен эрудицией этих людей и сообщил, что германские голоштанные князья еще по пещерам жили, когда в Баварии уже царствовал пышный королевский двор, куда частенько наведывались в гости епископы, короли и сам папа, и никогда не уезжали с пустыми руками и рукавами. Да и говорят в Баварии на шестидесяти диалектах такого особого языка, что не понятен остальным немцам. И экономика у нас самая лучшая. И вся серьезная промышленность у нас… Словом, никто не может тягаться со Freistaat Bayern![6]6
  Свободное государство Бавария (нем.).


[Закрыть]

– Антифашист-антифашист, но Бавария – юбер аллес, а? – хитро подмигнул мне божий одуванчик, укладывая пух на голове.

Павел Иванович насмешливо что-то подквакнул, а мне стало стыдно – не следует так хвалиться, тем более что главный фашистский гнойник был именно у нас, в Баварии, – если бы его удалить вовремя, всё было бы по-другому, но баварцам речи фюрера были очень по душе… «А оттого, – как объяснил мне папа Клеменс, – что Бавария была богата и хотела стать еще богаче, нажиться на войне, как это и бывает. Не бедняки же начинают войны, а богачи и банкиры».

Обрадовавшись пиву, старички стали хвалить всё немецкое: пиво, сосиски, машины, шницели, танки, мины, аккумуляторы, порядок, дисциплину. Божий одуванчик завел разговор о группе «Аненербе», которая по Крыму искала сокровища:

– Вот эти ребята, анербы – они все из Баварии были или из разных концов Германии?

(Откуда этим простым людям известно об особом отделе СС «Аненербе», о котором даже сами немцы мало что знают?.. Мне-то от деда Людвига известно, что это была группа, которая искала по миру реликвии, связанные с теорией расизма Гобино о том, что у истоков человечества стоят две проторасы: высшая, духовная нордическая раса с Севера, и раса Юга, с континента Гондвана – звероподобные существа с низменными инстинктами. Но откуда они всё это знают?)

Я спросил об этом.

– А эти анербы в Крыму шарили, мне свояк Осип рассказывал, они его нанимали поклажу на горы тащить. Там гора святая, Басман.

– Хули им там надо было, на горе-то? – недоверчиво мотнул Павел Иванович своими оплодиями.

Божий одуванчик расплылся в улыбке от такого грубого вопроса:

– В свое время, когда турка к Царьграду подкрадывалась, из него все византийские сокровища в Тавриду вывезли и в разных местах попрятали. В Крыму, на Басмане, на Бойке. И чего там только не было!.. И колыбель, где Христос родился, и пеленки – ну, в чем он там бого-младенец лежал, писался… и саваны какие-то… и стакан, из которого он в последнюю вечерю пил…

– Он не из стакана, он из кружки пил, – поправил Павел Иванович.

– Да? А ты почем знаешь – там сидел, что ли?

– Я видел на картинах. Тогда стаканов не было.

– Плушка, – помирил я их, вспомнив, что Бабаня называла как-то так подобную посуду, на что божий одуванчик искоса взглянул на меня и пригладил возмущенно шевелящийся на голове пух.

– Ну вот, когда фрицы вошли в Крым, то сразу спецотряд этих анербов послали по пещерам клады искать. Но хрен бы им в глотку!.. Все, кто в отряде был, перемёрли, как мухи: кто со скал сверзился, кто задохся, кто в пещерах исчез, кто заболел. Проклятие, значит, над теми местами было. Только одну палку с бронзовой балдой нашли – говорили, Иоанна какого-то жезл… Ну, свояк Осип этот жезл спёр и сбежал к свиньям собачьим… Хотел в музей сдать, да соседка упросила ей за штоф горилки отдать – больно красивая была палка, удобно бельё в чане мешать… А начальником в отряде был такой малахольный профессор, то ли Каускофер, то ли Хоферхаус…

Поразительно!.. Как прав был Хорстович – русские знают о Германии всё!.. Казалось, этим двум ветеранам известны главные тайны вермахта!.. Да, профессор Хаусхофер, мюнхенский мистик-профессор (в чьих ассистентах ходил Рудольф Гесс), не уставал повторять, что самой большой катастрофой во всей истории германцев было расовое смешение с примитивными существами из Гондваны, главные из коих – евреи, и необходимо срочно очистить расу: если не мы, то кто?.. – хотя кое-кто осторожный из окружения фюрера и возражал, что евреи отнюдь не звероподобны, а скорее скользки, как рыбы, а уж говорить, что они бессловесны, совсем неправильно: а Библию кто написал?.. А Иисус Христос кто был, в конце концов?..

– Откуда вам это известно? – искренне удивился я, а на сердце у меня было очень тепло и тянуло выпить пива, водки или чего-нибудь еще.

– А я в Военной академии преподавал, физподготовку… читать люблю… да и свояк Осип много чего рассказывал… Его потом за этот жезл на три года упекли, чтоб госимущество не тырил, хоть соседка жезл и сдала… кто ж знал, что она с майором НКВД спит, он и увидел, вызнал, – сказал божий одуванчик, а Павел Иванович указал на него глазами:

– Он – полковник в отставке! С ним не шути!

Полковник!.. У нас полковники на пенсии живут как короли. А тут на пиво с трудом мелочь собирается…

Я заикнулся было о льготах для ветеранов, но в ответ послышалось столько ненормативной лексики, что я растерялся. Энергетика ругани оживила, зажгла старичков, они стали как-то моложе и крепче. Морщины разглажены матерщиной, пух на голове божьего одуванчика угрожающе завивается:

– Во, видал, как немцы своих ветеранов уважают – слепой, безрукий, безногий, а по курортам ездит и в ус не дует. А наш курорт – это конура, аптека и ларёк, в магазине на цены только облизываться можем… Дождались, пока все ветераны перемёрли, сейчас им квартиры дают – очень они им нужны! На том свете свои ЖЭКи имеются, я их в бога душу мать!..

А Павел Иванович, отругавшись (и между делом сообщив, что вот ты на него так не смотри, он-то полковник, а во время войны разведчиком семь десятков фрицев лично зарезал), стал звать мальчишку, застрявшего с банками возле друзей, где пиво могло быть нагло выпито…

При упоминании о семидесяти зарезанных немцах меня пробрала дрожь, невольно посмотрелось на его руку – жилистую, корневую, коренную, с грубыми наколками… Не рука, а рубонь… лапонь… рукладь…

Мальчишка с пивом не хотел подходить, дразнил старичков, показывал им кукиш:

– Фигушки вам, а не пиво! – (А я с ликованием отметил, как хорошо работает эта новая для меня идиома, и некстати вспомнил нашу любимую притчу об умном вокзальном мальчике, которому некий человек из вагона дал денег и попросил купить два пирожка; мальчик принес один, а про второй сказал, что он съел его. «Как съел?» – удивился человек. «А вот так!» – ответил мальчик и сожрал-слопал второй пирожок. Тут поезд и отъехал.)

Началась перепалка. Павел Иванович горячился:

– Быстро, я сказал, принёс сюда пиво! Перестреляю всех!

Пора. Я спросил:

– Где ловить такси?

– Ловить везде можно, а вот где поймать – это вопрос… – засмеялся божий одуванчик. – Вон там, на углу – видишь машины?.. Там эти джихад-такси стоят… Вон там спроси! Спасибо за угощение!

– «Леопарды» были хороши, но и наши «тридцатьчетверки» не хуже! Удачи! Спасибо за шнапс! За родину, за Сталина! – поддакнул шишками Павел Иванович.

– Гитлер капут! – подтвердил я и, веселый, начал было вылезать из-за стола, когда Павел Иванович вдруг спросил:

– Слушай, Фредя, а как, говоришь, твоего деда звали? Слепой был?

– Адольф. Один глаз не был. Без рук-ног. А что? – Я застыл. – Вы знали его?

Тот обмахнулся шляпой пару раз:

– Да был тут один смешной немец… пленный, случайно после войны возле ларька познакомились. Они тогда высотки строили, их отпускали под конвоем пиво пить. Но он полностью слепой был, его вообще не трогали, мы ж после войны добрые были, сразу размякли, разлеглись… Патриком звали. Я ему говорю – почему Патрик, а не Петер? А он объяснил, что мать француженка у него…