Текст книги "Остаюсь оптимистом"

* * *

Скоро мы все свободное время стали проводить вместе. Все остальное в моей жизни как бы отошло на второй план. Откровенно говоря, и учебу-то в эти недели забросил, хотя зачеты и экзамены сдал успешно. Все чаще я стал посещать комнату общежития, где жила Рая, познакомился и с ее подругами и их друзьями – Мерабом Мамардашвили и Юрием Левадой (первый позднее стал известным философом, второй – столь же известным социологом, создателем и руководителем Социологического центра, который теперь носит его имя). Собеседники они были интересные, но я интуитивно чувствовал, что Рае, как и мне, гораздо больше нравилось быть вдвоем. Поэтому предпочтение отдавали не «посиделкам», а прогулкам по улицам.

Кстати, тогда все мы трое постепенно переженились на девчонках этой комнаты. Правда, только мы с Раисой до конца остались вместе, верными нашему выбору. Сначала разошлись Мераб и Нина, а затем – Юрий и Лия Русинова. Уже после смерти Раисы я получил большое, написанное от руки, письмо от Нины – жены Мераба. Я храню его как память о нашей студенческой молодости. Оно вошло в книгу о Раисе «Штрихи к портрету».

Наши факультеты (юридический и философский) размещались рядом на Моховой улице, и мы с Раисой часто после занятий встречались во дворике под аркой и отправлялись гулять по Москве. Как минимум у нас всегда было два, а то и три кинотеатра по пути. Нам было хорошо вместе. Сначала мы ходили рядом, потом – взявшись за руки. Для нас это стало не просто привычкой, мы через это соприкосновение рук постоянно физически чувствовали друг друга.

Все у нас шло прекрасно. Мои однокурсники в шутку говорили: «Мы потеряли Михаила». А Юра Топилин и Володя Либерман стали друзьями и Раисы. Они высоко ценили свои «заслуги» в рождении нашего чувства.

Но в один из зимних дней произошло неожиданное. Как обычно, мы встретились после занятий во дворике МГУ на Моховой. Решили на Стромынку идти пешком. Всю дорогу Рая больше молчала, нехотя отвечала на вопросы. Я почувствовал что-то неладное и спросил прямо, что с ней. И услышал:

– Нам не надо встречаться. Мне все это время было хорошо. Я благодарна тебе. Но я уже пережила разрыв с одним человеком, в которого верила, и не вынесу еще раз подобное. Лучше всего прервать наши отношения сейчас, пока не поздно…

Мы долго шли молча. Подходя к Стромынке, я сказал Рае, что просьбу ее выполнить не могу, для меня это было бы просто катастрофой. Это и стало признанием в любви.

Вошли в общежитие, проводил Раю до комнаты и, расставаясь, сказал, что буду ждать ее на том же самом месте, во дворике у здания МГУ, через два дня.

– Нам не надо встречаться.

– Я буду ждать.

Через два дня мы встретились. И она поведала мне свою историю…

– Мы долгое время дружили с Анатолием Зарецким. Договаривались о свадьбе. Его родители жили то ли в Литве, то ли в Латвии. Отец был директором Прибалтийской железной дороги, «железнодорожный» генерал. Мать – довольно внушительная, яркая, с большими амбициями дама. Были назначены смотрины. Мать приехала в отдельном спецвагоне. Меня пригласили на эту встречу. Матери я не понравилась. Толя не смог противостоять ей. Произошел разрыв. Мне было так горько и обидно. Казалось, что жизнь закончилась. А подруга сказала мне: зачем тебе такой человек?

И аспиранты, и физики, и математики знали о том, что произошло между Раисой и Анатолием. Начались массовые ухаживания за Раисой. Потом – наша встреча, за которой последовало то, о чем я рассказал. Мы оба сделали выбор. Раиса трудно сходилась с людьми, но в дружбе была преданной. И для меня она стала верным другом, любимой женой.

В одну из летних ночей в скверике все того же студенческого общежития на Стромынке мы с Раисой проговорили до самого утра. В ту ночь мы договорились всегда быть вместе.

* * *

На летние каникулы я поехал домой в Привольное и сказал о предстоящей женитьбе отцу и матери. Они не видели и не знали Раису, но особых возражений не последовало. Еще раньше я написал директору МТС письмо-обращение с просьбой дать мне возможность поработать по моей старой профессии – помощником комбайнера. Объяснил, что у меня в жизни предстоят большие события, и я нуждаюсь в деньгах. Получил разрешение. Раиса уехала на каникулы в Башкирию, но своим родителям ничего не сказала.

Вот так мы, полагаясь на самих себя, решили самый главный вопрос для нас. Я приехал в Москву с деньгами. Приехал раньше, чтобы встретить Раису. Боже мой, как мы были рады, встретившись на Казанском вокзале. Начались прекрасные, неповторимые дни переживаний… Надо было сшить свадебное платье, мне впервые в жизни заказали костюм из ткани темно-синего цвета, которая называлась «Ударник». Тогда же перед регистрацией мы сфотографировались в художественном фотоателье у метро «Кировская». Это самые лучшие фотографии в нашем фотоальбоме.

Свадьбу наметили на ноябрьские праздники. С регистрацией не спешили. Но как-то шли по мосту через Яузу в сторону Преображенской площади. Сразу за мостом находилось здание ЗАГСа Сокольнического района. Я предложил Раисе:

– Давай, зайдем.

– Давай.

Зашли, выяснили, какие документы необходимы для оформления брака, подали заявление.

Смерть Сталина

А до этого было морозное утро 5 марта 1953 года…

В аудитории № 16, где обычно читались общекурсовые лекции, – мертвая тишина. Входит преподаватель и трагическим голосом, сквозь слезы сообщает о последовавшей на 74-м году безвременной кончине… Среди студентов были люди из числа тех, чьи родственники пострадали от репрессий, кто тогда уже – в той или иной мере – осознавал тоталитарную сущность режима. Однако основная масса студенчества глубоко и искренне переживала эту смерть, воспринимая ее как трагедию для страны. Примерно такое чувство, не буду кривить душой, охватило тогда и меня.

Свое выпускное сочинение в школе я писал на тему «Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полет». Получил высшую оценку, и потом еще несколько лет оно демонстрировалось выпускникам – как эталон. А я ведь знал реальную жизнь и кое-что из того, что творилось в годы его правления.

Недавно прочитал письмо академика Андрея Дмитриевича Сахарова, относящееся к этим мартовским дням 1953 года: «Нахожусь под впечатлением смерти Великого Человека. Думаю о его человечности…» Значит, не одному мне это было свойственно.

В те дни, казалось, не было задачи более важной, чем проститься с товарищем Сталиным. Мы пошли с группой сокурсников. Медленно, с трудом продвигались целый день, часами стоя на одном месте. Успешно обошли переулками Трубную площадь, где произошла страшная давка, стоившая жизни многим участникам скорбного похода. Квартал за кварталом двигались целую ночь. Наконец, дошли до гроба.

Раньше во время праздничных демонстраций мне не приходилось даже издали видеть Сталина. Теперь в Колонном зале впервые увидел его вблизи… мертвым. Окаменевшее, восковое, лишенное признаков жизни лицо. Глазами ищу на нем следы величия, но что-то из увиденного мешает мне, рождает смешанные чувства.

«Что будет с нами?» – таков, разумеется, был главный вопрос, который в мартовские дни 1953 года вставал перед всеми, независимо от отношения к Сталину. Вопрос был неизбежен, ибо усопший олицетворял собой всю систему.

* * *

Вскоре появились первые симптомы перемен. Было прекращено «дело врачей». Летом, находясь на Ставрополье, узнал об аресте Л.П. Берии. В «Правде», а затем в других газетах стали появляться статьи о «культе личности» (правда, пока безадресно), о его несовместимости с марксизмом-ленинизмом. Обозначилась «оттепель» в сфере культуры. Все это, конечно, не могло не отозваться в университетской среде. Все более интересными становились лекции, живее шли семинарские занятия, работа студенческих кружков. «Оттепель» затронула деятельность наших общественных организаций.

Политические кампании «позднего сталинизма», о которых я уже упоминал, глубоко травмировали психологию определенной части старшекурсников-фронтовиков, руками которых в значительной мере эти кампании и проводились. Их влияние стало заметно падать.

Помню трехдневное собрание по «делу группы Лебедева» – секретаря партбюро юридического факультета. Окружив себя «доверенными» и «приближенными», Валентин Лебедев фактически узурпировал на факультете всю власть, подмял и партбюро, и деканат. Он влиял на состав преподавателей, вмешивался во все стороны жизни и быта факультета. После жарких трехдневных дебатов сняли его с треском. Определились свои лидеры и на нашем курсе, причем это были уже не москвичи, главенствовавшие в первые годы моей учебы, а «периферия».

В последние два года учебы атмосфера в университете начала меняться. Вначале с опаской, постепенно все более свободно высказывались сомнения в правильности «устоявшейся» трактовки тех или иных исторических событий, да и некоторых явлений современной политической жизни. Конечно, до открытого плюрализма мнений было еще очень и очень далеко. Руководящие партийные и иные органы, хотя и ослабили идеологические вожжи, но выпускать их из своих рук отнюдь не собирались.

Студенческая свадьба

25 сентября 1953 года мы с самыми близкими друзьями вновь переступили порог ЗАГСа Сокольнического района, где и получили за номером РВ 047489 свидетельство о том, что гражданин Горбачев Михаил Сергеевич, 1931 рождения, и гражданка Титаренко Раиса Максимовна, 1932 года рождения, вступили в законный брак, что соответствующими подписями и печатью удостоверялось. Все было очень прозаично. Не так, как теперь происходит во Дворцах бракосочетания.

Но потом не было ни одного года, чтобы мы не праздновали этот день. Где только нас эта дата не заставала – и дома, и в поезде, и на отдыхе, и даже в самолете. Чаще всего мы отмечали только вдвоем. Нам так хотелось. Нам так было хорошо.

Однажды наш личный праздник пришелся на время отдыха в Кисловодске. Двадцатилетие нашего брака – 1973 год. Я заказал столик на двоих в загородном ресторане в горах. Прекрасное место. Ресторан был переполнен отдыхающими. Музыка, танцы, тосты, тосты, тосты! По моей просьбе нам принесли бутылку шампанского, бутылку «Столичной» водки и кавказской закуски. У нас был такое хорошее настроение, что я и не заметил, как прошло несколько часов. И под это настроение мы все выпили: Раиса – бокал шампанского, а я – все остальное. Больше со мной такого не случалось.

Итак, 25 сентября 1953 года мы зарегистрировали наш брак. Но мужем и женой мы стали, когда переехали в начале октября на Ленинские горы в общежитие, где разместили студентов естественных факультетов и старшекурсников – гуманитарных.

В те дни студенты ездили на заготовку картофеля в Можайский район. В один из вечеров, когда я вернулся, Раиса организовала в своей комнате вечер на двоих – вечер, который для нас означал всё и навсегда.

* * *

А вот свадьбу мы сыграли немного позже – 7 ноября, в день революционной годовщины. Праздновали в диетической столовой на той же Стромынке. Собрались наши друзья-сокурсники. Стол был студенческий – преобладал неизменный винегрет. Еще были селедка, отварной картофель… И что-то мясное, по-моему, какие-то котлеты. В общем – насколько хватило денег. Пили шампанское и «Столичную». Тост следовал за тостом. Зденек умудрился посадить на свой роскошный «заграничный» костюм здоровенное масляное пятно. Было шумно и весело. Много танцевали. Получилась настоящая студенческая свадьба. Так что, как поется в песне, милой сердцу российских революционеров, «нас венчали не в церкви»…

Раиса была в свадебном платье из легкого шифона. Оно необычайно ей шло. Когда она его надела, то долго вертелась перед зеркалом. Я ее спросил:

– Нравится?

– Я так счастлива!

Она любила красивую одежду. Вообще что-то удивительное было в этой женщине. Она – из простой семьи, приехала в университет с далекой периферии. И уже тогда выделялась и отличалась от многих девушек. Мне часто приходит в голову такое сравнение и думаю, что это не будет преувеличением, – она была настоящей принцессой. Мне нравилось, что ей хотелось выглядеть красиво. Нам было трудно, когда наши доходы еле-еле позволяли обеспечивать себя. Тем не менее, когда появлялись хоть какие-то возможности, мы шли и покупали Раисе новую вещь: юбку, кофточку или материал для пальто. Я вспоминаю приталенное пальто из ярко-зеленого материала с поднятым маленьким воротничком из меха. Потом лет через восемь его перелицевали.

В общем-то, ей все шло. Она всегда следила за собой. Лишний вес – и начинала принимать меры. Что-то появлялось под глазами – и она действовала. Я не скажу, что она увлекалась косметикой. Нет. Я сейчас, наверное, удивлю читателя – до тридцати лет Раиса не красила губы. Но щеки у нее всегда горели. Видимо, это из-за близко расположенных сосудов. Как-то один из профессоров в студенческой столовой под этой знаменитой аркой на Моховой, стоя в очереди за Раисой, которая взяла стакан томатного сока, сказал:

– Теперь ясно, отчего такие щеки.

Выглядеть хорошо во всех случаях – для Раисы было какой-то внутренней потребностью. За все наши с ней последующие годы Раиса никогда утром не появилась передо мной в расхристанном виде. Это передалось и Ирине, и внучкам. Бабушка для внучек осталась в памяти примером элегантности.

Но возвращусь к нашему свадебному вечеру. Туфли пришлось взять «в аренду» у подруги Раисы. Конечно, мы пили, пели, плясали, танцевали. Поздравления, поздравления и общий крик: «Горько!» Было проблемой поцеловать Раису. Ей казалось, что поцелуй – это очень интимное, и оно должно принадлежать только нам. Увы!

Выпили крепко… Ночевали на Стромынке в одной комнате. Около тридцати человек – и ребята, и девчата.

* * *

А потом для нас с Раисой наступила счастливая пора – узнавания друг друга. Мы забыли обо всем… и оказались не готовы к тому, что Раиса забеременела. Мы очень хотели иметь ребенка, но врачи категорически запретили Раисе рожать. Дело в том, что годом раньше она перенесла тяжелую форму ревматизма. Были моменты, когда все ее суставы – и маленькие и большие – опухали, и она лежала, как восковая свеча, не могла двигаться. Это тоже было на Стромынке, и со своими друзьями по общежитию я относил ее на носилках в больницу. В общем, все это – и сама болезнь, и лечение – очень серьезно сказалось на работе сердца. Врачи сказали: у нас нет гарантий, что ей удастся родить, и нужно будет делать выбор: спасать мать или ребенка.

Мы не знали, как поступить. Раиса все время плакала. Я говорил ей:

– У нас с тобой еще будут дети, а сейчас надо поступать, как требуют врачи.

На Шаболовке в роддоме ей сделали операцию.

Мы были очень неопытны. Никто ведь этими проблемами тогда по-настоящему не занимался – ни в школе, ни в университете, ни в медицинских учреждениях. Литературы по этим вопросам не было. Я беседовал с врачами уже после всего того, что произошло, и спрашивал: «Что вы порекомендуете?» Ответ был простым: «Надо беречься». – «А что вы порекомендуете лучше всего». – «Самое эффективное – надо воздерживаться». Вот и все рекомендации.

Вот так началась наша супружеская жизнь: с одной стороны, ярко, нарядно, весело; с другой стороны, мы оказались в ловушке. Врачи рекомендовали: надо сменить климат. Отъезд на мою родину (о чем я еще расскажу), на юг, благотворно повлиял на здоровье Раисы, и 6 января 1957 года (в сочельник) двадцатипятилетняя Раиса родила дочь – Ирину.

В 1954 году заканчивалась учеба Раисы в университете. А мне еще оставался год. Наше главное решение было таково: мы должны оставаться вместе – или в Москве, или уехать в соответствии с моим распределением через год. Раисе дали рекомендацию для поступления в аспирантуру. К сожалению, на самом философском факультете реализовать это не удалось, и она поступила в аспирантуру Московского педагогического института имени Ленина – на кафедру философии. Еще год был в нашем распоряжении, а как дальше будут складываться наши судьбы – об этом мы пока мало думали. Такова особенность молодости…

Поездка в Привольное

В наших планах на 1954 год намечалась поездка в Привольное к моим родителям. Надо было начинать «дипломатическую» работу по восстановлению своей репутации: своих родителей я в довольно туманной форме все-таки предупредил о женитьбе, а Раиса своим вообще ничего не сказала.

И вот летом мы отправились в Привольное. Не могу в точности вспомнить, как мы добирались до моего дома. Хорошо помню только то, что ехали поездом, а потом – на перекладных.

Мне казалось, что родители мой выбор примут с восторгом. Но у родителей (как я это понял потом, став отцом) существуют всегда свои представления о «выборе». Отец отнесся к Раисе с любовью, кстати, как и бабушка Василиса Лукьяновна. Отца явно очень заинтересовали Раины занятия философией. По-моему, само слово «философия» производило на него магическое воздействие. Бабушка же посмотрела на Раису, которая пошла ей навстречу, обняла ее и сказала: «Какая ты худенькая! Какая ты красивая!» Она сразу полюбила Раису. Потом мы всегда навещали ее, бывая в Привольном. Раиса каждый раз давала ей хотя бы немного денег, чтобы бабушка смогла поехать в церковь, помолиться, поставить свечку.

А вот мать, напротив, отнеслась к Раисе настороженно. Теплой встречи не получилось. В общем, она приревновала Раису: увела сына. В те дни она мне сказала:

– Что ты за невестку привез, какая от нее помощь?

Я сказал, что она окончила университет и будет преподавать.

– А кто же нам будет помогать? Женился бы ты на местной, и все было бы хорошо.

Я не сдержался:

– Знаешь, мама, я скажу сейчас то, что ты должна запомнить. Я ее люблю. Это моя жена. И чтобы от тебя я больше ничего подобного никогда не слышал.

Мать заплакала. Мне было ее жаль. Но это надо было сказать, чтобы решить раз и навсегда этот вопрос.

Раиса, встретив недоброжелательное отношение свекрови, конечно, волновалась. Как-то мать ее заставила из колодца воду таскать и поливать огород. Отец понял ситуацию и говорит Раисе: «Давай с тобой вместе будем это делать». Мать выходила из себя. Прошло это у нее не сразу. Потом, узнав Раису поближе, она примирилась…

А тогда, увидев, как расстраивалась Раиса, я ей сказал:

– Ты замуж вышла не за мою мать. И давай договоримся: вопрос решен. И успокойся, пожалуйста.

Короче говоря, «сентиментального путешествия» у нас явно не получилось. Ко всему прочему, оказавшись в Привольном, я узнал, что в последний осенний месяц 1953 года скончался мой дед Пантелей – отец матери. Помню его, когда отправляли меня на учебу в Москву. Я впрыгнул в кузов полуторки, оглянулся и увидел деда Пантелея: он стоял и плакал. За ним это не водилось. Он был сдержанным человеком. Его уважали все мои земляки, и хотя в день похорон шел холодный осенний дождь – проводить его вышло большинство односельчан…

В один из дней мы сходили на могилу деда Пантелея. Долго стоял я над могилой дорогого мне человека, вспоминая о тяжкой судьбе, выпавшей на его долю.

Окончание университета

Учеба наша в университете близилась к концу. На последнем курсе я проходил практику в Москворецком районном народном суде и Киевском райисполкоме Москвы. Запомнилось и произвело большое впечатление одно из дел, слушавшихся в те дни в суде: о жестоком преступлении группы молодых людей, имевшем самые тяжкие последствия. Разбирательство шло долго, и оно стало для меня и моих коллег настоящей школой. В памяти осталось резкое противостояние сторон – обвинения и защиты. Худощавый, более чем скромно одетый, весь напряженный прокурор и целая группа респектабельных, самоуверенных адвокатов. Не скрою, я был всецело на стороне прокурора, адвокатам – не верил. Но как они умело вели защиту!

Пожалуй, наиболее интересным для меня было знакомство с деятельностью Киевского райсовета и его исполкома. Во-первых, там собрал часть материалов для написания дипломной работы на тему: «Участие масс в управлении государством на примере местных Советов». Во-вторых, я получил возможность хоть в какой-то мере сопоставить свои знания по вопросам советского строительства с жизнью и деятельностью одного из столичных Советов. И наконец, мне хотелось попробовать силы в деле – ведь в районном суде нам отводилась лишь роль наблюдателей.

Дипломную работу я подготовил в срок. Защита прошла успешно. Оценка – «отлично». Немалая часть работы была посвящена показу (со ссылкой на Киевский райсовет) преимуществ социалистической демократии над буржуазной.

И вот пять лет учебы прошли. Для выпускников наступали самые беспокойные дни – распределение на работу. Исход его, по существу, мог определить весь дальнейший жизненный путь.

У Раисы Максимовны все это было позади. Окончив университет на год раньше, она поступила в аспирантуру, сдала кандидатские экзамены, работала над диссертацией, и будущее сулило ей научную карьеру в столице.

Мне тоже сделали предложение – пойти в аспирантуру по кафедре колхозного права, но принять его я не мог по принципиальным соображениям. С так называемым «колхозным правом» мои отношения были выяснены до конца. Я считал эту дисциплину абсолютно ненаучной.

Впрочем, за будущее я не волновался. Как секретарь комсомольской организации я входил в состав комиссии по распределению и знал, что судьба моя уже решена. В числе других двенадцати выпускников (одиннадцать из них были фронтовиками) меня направляли в Прокуратуру СССР.

Началась реабилитация жертв сталинских репрессий, и нас предполагалось использовать во вновь образованных отделах по прокурорскому надзору за законностью прохождения дел в органах госбезопасности. Бороться за торжество справедливости – так представлял я себе будущую работу, и это вполне соответствовало моим политическим и нравственным убеждениям.

* * *

30 июня я сдал последний экзамен. Вернувшись в общежитие, обнаружил в почтовом ящике официальное письмо, приглашавшее меня на место будущей службы – в Прокуратуру СССР. Ехал я туда в приподнятом настроении. Ожидал разговора о моих новых обязанностях, формулировал свои предложения. Но когда, возбужденный и улыбающийся, переступил порог кабинета, указанного в письме, я услышал от сидевшего там чиновника лишь сухое, казенное уведомление: «Использовать вас для работы в органах Прокуратуры СССР не представляется возможным».

Оказалось, правительство приняло закрытое постановление, категорически запрещавшее привлекать к деятельности центральных органов правосудия выпускников юридических вузов. Объяснялось это тем, что среди многих причин разгула массовых репрессий в 30-е годы была якобы и такая: слишком много «зеленой» молодежи, не имевшей ни профессионального, ни жизненного опыта, вершило тогда судьбы людей. И именно я, выросший в семье, подвергавшейся репрессиям, стал, как это ни парадоксально звучит, невольной жертвой «борьбы за восстановление социалистической законности».

Это был удар по всем моим планам. Они рухнули в течение одной минуты. Конечно, я мог бы отыскать какое-то теплое местечко в самом университете, чтобы зацепиться за Москву. И друзья мои уже перебирали варианты. Но не было у меня такого желания.

Мне предлагали работу в прокуратуре Томска, Благовещенска, потом в республиканской прокуратуре Таджикистана, наконец, должность помощника прокурора города с предоставлением жилья в Ступино, совсем недалеко от столицы. Размышляли мы с Раисой Максимовной над этими предложениями недолго. Зачем ехать в незнакомые места, искать счастья в чужих краях? Ведь и сибирские морозы, и летний зной Средней Азии – все это в избытке на Ставрополье.

Решение было принято. И вот в официальном направлении, где значилось: «в распоряжение Прокуратуры СССР», вычеркнули «СССР» и поверх строки дописали – «Ставропольского края».

Итак, домой, обратно в Ставрополь.