Текст книги "В меняющемся мире"

Соратники. Яковлев, Черняев

Я благодарен тем моим соратникам, которые внесли вклад в выработку наших внешнеполитических подходов и позиций. Это Александр Яковлев, Вадим Медведев, Анатолий Черняев, Георгий Шахназаров, Вадим Загладин. Люди очень разные, имевшие свое мнение и умевшие его отстаивать. Иногда, как, например, при подготовке проекта доклада к XXVII съезду КПСС в начале 1986 года, споры были горячими, острыми. Так и должно быть. Но в итоге мы приходили к согласию, к общему знаменателю.

Яковлев и Черняев – яркие личности, фронтовики, люди большой эрудиции, жизненного и политического опыта. Александр Николаевич Яковлев сделал партийную карьеру, потом много лет был послом в Канаде, но по-настоящему раскрылся в годы перестройки. Оказавшись секретарем ЦК, а затем членом политбюро, он работал с большой самоотдачей. Активный сторонник гласности и нового мышления, он нередко оказывался под огнем критики со стороны тех, кто не принял перестройки, особенно когда события привели к размежеванию в партийном руководстве, прежде всего по вопросам внутренней политики. Яковлев до конца оказался верным выбору перестройки, утверждению свободы, демократии, открытости, плюрализма, нового мышления во внешней политике.

С Анатолием Сергеевичем Черняевым я познакомился в поездке делегации КПСС в Бельгию в середине 1972 года. Я возглавлял делегацию, а Черняев тогда работал в международном отделе ЦК КПСС. Там было немало современно мыслящих людей. Но и среди них Анатолий выделялся смелостью мышления, поиском нестандартных подходов. Я был «старше» его по положению, он – на десять лет старше меня по возрасту. Но общий язык мы нашли очень быстро.

После моего перевода в Москву наши контакты с Анатолием стали глубже и основательнее. Возникло и постепенно крепло убеждение, что это один из наиболее знающих и смелых политических аналитиков, человек способный к масштабному мышлению и самоотверженной работе. С Анатолием Сергеевичем я, как говорится, попал в десятку.

Когда он стал моим помощником по международным делам, нам не надо было «срабатываться». Эти годы стали его звездным часом, он проявил свои лучшие качества. Его роль в разработке внешней политики перестройки была одной из важнейших. Колоссальная работоспособность позволила ему не только справляться с огромным объемом повседневной работы по подготовке к визитам, беседам, встречам, но и вести дневник – бесценный материал для историков. Мы стали друзьями и оставались ими до конца.

Наша совместная работа, конечно, не была какой-то безоблачной идиллией. Были острые обсуждения, расхождения, даже конфликты. По-другому и не может быть, когда вместе работают люди с убеждениями и характером, готовые отстаивать свои позиции в серьезном разговоре и открытом споре.

Мы прошли большой и трудный путь – от первых шагов к нормализации отношений с Западом до подписания договоров о ядерном разоружении и Парижской Хартии для новой Европы, вместе пережили бурные события, приведшие к объединению Германии и переменам в Центральной Европе, и это произошло без крови! Перемены должны быть мирными, без войны, без крови – эту позицию Черняев полностью разделял и всегда действовал в соответствии с этим убеждением.

Совещание послов в МИДе. Мое выступление

В мае 1986 года я выступил на совещании послов и ответственных работников министерства иностранных дел. К дипломатам я всегда относился с большим уважением. Большинство из них восприняли импульсы нового мышления, активно взялись за реализацию новых подходов. Но многое надо было менять.

Вспоминаю, как я вошел в зал заседаний МИДа. Он был заполнен. Среди участников – дипломаты разных поколений, от ветеранов до молодых тогда сотрудников, которые стали впоследствии послами, заняли руководящие посты в министерстве. Я понимал, что от меня ждут не речи «для проформы», а чего-то действительно серьезного, и тщательно готовился к выступлению.

Недавно я перечитал ту речь. Она была опубликована всего один раз, в 1993 году, в книге «Годы трудных решений», которую давно уже не найти в книжных магазинах. Поэтому я позволю себе процитировать этот текст:

«Суть в том, чтобы доводить задуманное и начатое до конца, а у нас во внешней политике много незавершенки, долгостроя и вала.

…В международной обстановке, в которой столкнулись столь различные интересы, нельзя жить по-старому, традиционно «качать права».

…Нельзя, чтобы хотя бы на йоту пострадала надежность безопасности страны. Но надо научиться тратить на военные нужды не более, чем необходимо. Мощный потенциал оружия уже достигнут. Нужно поддерживать его на уровне, полностью обеспечивающем обороноспособность, но без ущерба для экономики.

Мощь наша сегодня достаточно велика, чтобы отбить охоту к агрессии. Это США понимают, прекрасно отдают себе в этом отчет, но не хотят выпускать нас из состояния гонки вооружений… Тут не обходится без блефа. Вы заметили, что США очень уж рекламируют все, что относится к Стратегической оборонной инициативе. Если бы на самом деле все было так и они вот-вот достигнут превосходства, то было бы больше секретности. Между тем, наоборот: все, связанное с СОИ, специально и шумно демонстрируется, чтобы вызвать у нас соответствующую реакцию. Все это надо тонко изучать: где речь идет о реальной программе и реальной опасности, а где – блеф.

Информацию, которая поступает на этот счет по линии дипломатической, нельзя иначе оценить, как негативно. Надо думать, как говорится, холодной головой, соображать по-настоящему, а не докладывать панически Центральному Комитету и правительству. Побольше анализировать, перепроверять сотню раз.

…Региональные конфликты. В их разблокировании нет никаких подвижек. Каждый конфликт имеет свою историю, свое развитие, этапы и нынешнюю ситуацию. Надо прогнозировать, куда она будет идти дальше.

…Не говорю уже о том, что мы не в состоянии употребить свою мощь, чтобы, например, защитить Ливию, Никарагуа. А политическая незрелость некоторых лидеров оборачивается для нас издержками: нас обвиняют в недостаточной солидарности, компрометируют наше оружие. Одним словом, тему региональных конфликтов надо подвергнуть серьезному политическому анализу.

…Об Афганистане. Это очень наболевший вопрос. Среди наших внешнеполитических приоритетов он стоит одним из первых. Мы не можем допустить, чтобы у наших южных границ обосновались американцы. Но ясно и то, что наши войска не могут оставаться там долго. Тут дело нашей дипломатии. Надо максимально форсировать урегулирование политической ситуации вокруг Афганистана…

Международный терроризм. Он не минул и нас. То, что произошло с советскими людьми в Ливане, Анголе и Мозамбике, вынуждает нас повысить внимание к защите интересов советских граждан, их чести и достоинства. Мы готовы сотрудничать с другими странами, чтобы выкорчевать терроризм. На это положение съезда уже обратили внимание в мире. Но пока мы только повторяли его. А как работать практически, когда возникает та или иная ситуация? Пора проявить инициативу, сделать разработку. Отсутствие ее снижает наши возможности достойно реагировать в каждом конкретном случае и вызывает спекуляции по отношению к политике Советского Союза.

…Надо понимать, что отношения с соцстранами вступили в новый исторический этап. Тот этап, когда мы помогали формировать экономику, партии, политические институты, прошел. Страны, государства, за плечами которых сорок лет самостоятельного развития, имеют свои партии, свои политические институты, свой образ жизни, имеют и достижения – во многом больше наших. Это полнокровные государства. И водить их в детский сад, как маленьких детей, нельзя. Сейчас нужны другие отношения. Если мы это поймем, то станет ясно, какими должны быть и наши отношения с ними.

…О Китае. За последнее время мы продолжили развитие экономических и политических связей. Подчеркну, что добрососедские отношения с Китайской Народной Республикой для нас не менее важны, чем с США и другими странами. Китай – ядерная держава, которая быстро развивается сейчас. Это реальность, которую мы должны держать в поле зрения.

Мы задаем себе вопрос, куда будет дрейфовать Китай и как мы должны действовать. Конечно, проблема немалая, проблема серьезная. Надо освободиться от эмоций, нельзя смотреть на Китай в 80-е годы через призму 60-х годов. Должна быть ясность и для нас – мы не будем улучшать отношения с Китаем за счет интересов третьих стран. И другим не позволим препятствовать такой важнейшей задаче, как улучшение наших отношений с Китайской Народной Республикой. Такова директива…

…Следует решительно настраивать себя на то, что народы освободившихся стран должны строить новое общество собственными силами. Ни в коем случае нельзя поощрять или поддаваться иждивенческим настроениям. Те, кому мы оказываем помощь, должны знать, что мы не лишнее отдаем, а отрываем от себя. Все это надо привести к общему знаменателю в соответствии с нашими возможностями и политической необходимостью. Сделать это надо на основе тщательного анализа реального экономического развития несоциалистического мира. Не ограничиваться просто констатацией проблем и кризисов, а активно искать новые возможности нашего выхода в мировую экономику.

Поворот нами делается и в гуманитарных вопросах. Есть мнение, что защита прав человека якобы не функция социалистического общества. У нас, когда заходит речь о правах человека, срабатывает инстинкт съеживания. Дело доходит до того, что сами слова «права человека» ставили в кавычки и говорили о так называемых правах человека, как будто наша революция не имеет отношения к правам человека. Не надо самим себе создавать трудности, действуя по инерции. Надо освободиться от некоего подобия страха и на всю эту проблему посмотреть шире, с учетом, конечно, наших государственных интересов.

Следует, в частности, более конкретно подойти к вопросу воссоединения семей, въезда-выезда, осуществить разбор уже накопленного опыта. Все это часть разрядочного процесса, элемент роста доверия.

Некоторые наши послы настолько напуганы, что посылают в Москву телеграммы, просят инструкций, как им действовать. Какие-то паникеры, а не представители огромной страны – Советского государства. Справедливости ради должен сказать, что многие послы умело используют свое положение, различные каналы информации, и это вызывает уважение.

…Анализируя сегодня как положительный, так и негативный опыт нашей внешней политики, планируя ее, надо трезвее и шире оценивать реальные факты и события, не подходить к своим задачам, учитывая только собственные интересы. У каждого государства они есть. И если каждое государство будет преследовать только свою выгоду и не будет способно сотрудничать, идти навстречу и искать общие интересы – не будет нормальных международных отношений.

Одна из решающих ныне форм такой работы – ведение переговоров. Их надо вести, хорошо зная, чего хочешь, не создавать тупиковых ситуаций ни для себя, ни для другой стороны. Мы свыклись, что некоторые переговоры ведутся годами и даже десятки лет. И никого это не беспокоит. Это уже не сонливость, а полная спячка. Может быть, иных западников такое положение устраивает. Конечно, не должно быть спешки, как и искусственных затяжек быть не должно. Мы должны придать обоснованную динамику переговорам, работать эффективнее, добиваться выгодных нам результатов, идти, где можно, на компромиссы, руководствуясь интересами своей страны – как текущими, так и перспективными.

И еще одно. Нельзя думать, что партнер глупее нас. Что касается тактики переговоров, то она нужна не сама по себе, а как средство ведения переговоров. Нельзя, чтобы настойчивость перерастала в бессмысленное упрямство, когда бы о нас говорили «мистер Нет».

Большое дело – правильно выбрать момент. Например, нас упрекают в том, что мы недостаточно поддержали своими конкретными шагами европейское антивоенное движение, когда оно выступало против ракет средней дальности, что наши предложения имели бы больший эффект, если бы были внесены раньше. Мы запаздываем с предложениями, плохо маневрируем, теряем драгоценное время. Нужна перестройка и тех, кто ведет переговоры, и тех, кто руководит ими…

Борьба за общественное мнение так же обязательна для дипломатов, как и ведение переговоров. А ведь бывают до сих пор случаи нездоровой реакции со стороны послов, когда представители общественных организаций, наши делегации готовы участвовать в полемике, в дебатах, в диалоге, а послы хотят ограничить их участие…

…Многие посольства освободились от привычки направлять в Центр только приятные новости. Критический взгляд на нашу политику, деятельность в странах Запада стал более зорким. Это есть, это надо приветствовать. Прибавилось и смелости в информации, что не все получается так, как хотелось бы. Однако шифровальный канал до сих пор используется подчас для того, чтобы сообщать нам о салонных беседах, передавать различные сплетни и слухи. По-прежнему много мелких тем. У послов есть желание отметиться. Да и не только у послов – у всех, кто представляет нам информацию, – чтобы здесь не подумали, что коль неделю нет шифровки, значит никто там ничего не делает. Не нужны нам пустые шифровки, которые ничего не дают, не обогащают, не вооружают и не позволяют предпринимать конкретные правильные шаги.

Спрос за качество работы будет нарастать, как нарастают масштабы наших задач. Будем оценивать каждого работника по его личному вкладу, умению твердо отстаивать наши позиции, брать ответственность на себя, по его профессионализму».

Разговор на совещании в МИДе был конкретным, откровенным, и он дал существенное ускорение тем переменам, которые происходили в нашей внешней политике. Многие дипломаты действовали в новых условиях сильно, творчески. Люди почувствовали, что теперь их роль не ограничивается словесным оформлением принятых «наверху» решений, что они имеют право спорить с ведомствами, отстаивать свое видение государственных интересов. На ведущие позиции выдвинулись те, кто был способен действовать смело и инициативно – Ю.М. Воронцов, А.А. Бессмертных, В.Ф. Петровский, А.Л. Адамишин и другие. Эти люди трудились самоотверженно, настойчиво, сделали очень много для того, чтобы новое мышление воплощалось в конкретные дела и договоренности. Я им благодарен.

Первые встречи. Разговор с лидерами стран Варшавского договора

Внешняя политика, да и вообще политика, по моему убеждению, невозможна без больших идей, без цельного представления о мире и о месте в нем своей страны. Ответом на эту потребность стало новое мышление. Но внешняя политика – это еще и кропотливая работа, не прерывающийся ни на минуту процесс. И так уж получилось, что для меня в качестве генерального секретаря ЦК КПСС эта ежедневная работа началась со встреч с руководителями государств, прибывшими на похороны К.У. Черненко. Для многих это были уже третьи похороны в течении трех с небольшим лет. Но приехали все – вице-президент США Джордж Буш в сопровождении государственного секретаря Джорджа Шульца (с обоими мы потом много работали, шли от конфронтации к сотрудничеству), премьер-министр Маргарет Тэтчер, с которой я познакомился во время визита в Великобританию в 1984 году, президент Франсуа Миттеран, канцлер Гельмут Коль… Разговоры с ними были непродолжительными, но не чисто протокольными. Во всяком случае, мне хотелось, чтобы они почувствовали наш настрой на преодоление тупика в международных отношениях.

Но наиболее примечательной была, пожалуй, встреча с руководителями стран Варшавского договора. Вот что я им сказал:

«Хочу вам заявить как Генеральный секретарь ЦК КПСС, что мы полностью вам доверяем, что у нас отныне не будет претензий контролировать, командовать. Вы проводите политику, продиктованную национальными интересами, и несете за нее полную ответственность перед своими народами и партиями. Что касается наших общих интересов, мы будем встречаться, вырабатывать линию и действовать».

По сути это была констатация конца «доктрины Брежнева». Сделано это было прямо и открыто.

Мне кажется, что участники восприняли это как очередное рутинное заявление генсека. Но мы от этого не отступили ни разу, даже тогда, когда нас просили вмешаться. Даже когда Чаушеску, который рьяно боролся за самостоятельность и независимость, вдруг поднял вопрос, что «надо защитить социализм в Польше». Я думаю, что каждый из нас понимал, что имел в виду румынский лидер. Речь шла о применении силы. Мы, развивая перестройку, стремясь соединить социализм с демократией, со свободой и тем самым меняя образ социализма, считали это неприемлемым, действовали иными способами.

Та встреча определила наши отношения с социалистическими странами на все последующие годы.

«Начинать надо с Соединенных Штатов»

Мы выстроили приоритеты: остановить гонку вооружений, особенно ядерных, нормализовать отношения с Западом, в разумные сроки вывести наши войска из Афганистана, добиваться урегулирования региональных конфликтов, положить конец конфронтации с Китаем. И сходились на том, что начинать надо с Соединенных Штатов. Это и супердержава, и признанный лидер западного мира, без согласия которого любые попытки добиться перелома в отношениях Востока и Запада ничего не дадут.

Две главные черты характеризовали советско-американские отношения в начале 1980-х годов: практически полное отсутствие доверия и доминирование в повестке дня милитаристского компонента. В лучшем случае это позволяло худо-бедно регулировать гонку вооружений и договариваться о «потолках» – хотя и чрезвычайно высоких – систем вооружений.

Вывести отношения из штопора, в который они попали на рубеже 70–80-х гг., можно было только сломав логику порочного круга, в котором недоверие питало гонку вооружений, а гонка вооружений еще более усиливала недоверие. Поэтому именно вопросы ограничения и сокращения вооружений оказались на первом плане в советско-американских отношениях с самого начала перестройки и занимали центральное место на протяжении длительного периода.

Но мы хотели, чтобы на нашей первой встрече с президентом США были «положены на стол» и обсуждены все вопросы нашей общей повестки дня. Ведь руководители двух государств не встречались уже шесть лет! Сколько накопилось вопросов, разногласий, иногда просто недоразумений, но снять их было невозможно, не встретившись лицом к лицу.

У меня и у всех членов советского руководства не было сомнений в необходимости встречи с президентом Рейганом. Мы знали, что и он этого хотел. Но в американском истеблишменте и в его собственном окружении были люди, которые этому противились всеми возможными способами. В ход шли утечки в прессу, дезинформация, даже запугивание. Особенно усердствовал министр обороны Уайнбергер. Уже договорились и о дате, и о месте встречи – Женева – а противники диалога не унимались. Президент не поддался их уговорам и провокациям, и это само по себе было хорошим знаком.

Но вот такая деталь: американцы сообщили по дипломатическим каналам, что считают излишним какое-либо совместное заявление по итогам переговоров. Дескать, это в основном риторика, выражение добрых намерений, а нужны конкретные договоренности. Если их не будет, то хорошо уже то, что лидеры двух стран встретятся, присмотрятся друг к другу.

Мы не стали делать из этого проблему. Но готовились к встрече основательно, проработали позиции и формулировки, которые готовы были предложить.

Женева. Встреча с Рейганом

Договорились, что беседы будут проходить поочередно на «американской» и «нашей» территории. Американцы сняли на берегу Женевского озера виллу «Флер д’О», нашей резиденцией было представительство СССР при ООН.

Вспоминаю, что, когда я подъехал в автомобиле, президент вышел навстречу в элегантном костюме, протянул руку, которую я принял и в свою очередь крепко пожал. Мы посмотрели друг на друга, что-то промелькнуло такое, что я почувствовал: ничего, ничего – поладим! Интуиция.

Но первая наша беседа получилась трудной. Говорили наедине, в отдельной комнате. Рейган буквально обрушил на меня вал обвинений – в нарушении прав человека, во вмешательстве СССР в региональные конфликты на всех континентах, в навязывании другим странам идей коммунизма. Я отвечал. Конечно, была в моих ответах, как и в нападках Рейгана, идеологизированность, были и контраргументы – об американских военных базах, окруживших СССР, об американском военно-промышленном комплексе, о пропагандистской войне против нашей страны.

Почему Рейган начал разговор с такого «наскока»? Много лет спустя, во время одной из моих поездок в США, я познакомился с его сыном, Майклом Рейганом. Он живет в Калифорнии, известный радиоведущий и комментатор консервативного, как и его отец, направления. Мы выступали вместе перед большой аудиторией, он задавал вопросы, я отвечал. Кое-что интересное Майкл рассказал перед слушателями и особенно в личной беседе.

Мой отец, рассказывал он, всегда мечтал откровенно выложить советскому руководителю все, что он думает о «коммунизме», о «советской агрессии», о «порабощенных народах». Даже иногда в разговорах репетировал свое обращение. Он считал, что американские президенты ведут себя на переговорах недостаточно жестко. Ему нужно было «облегчить душу».

Вот он ее и «облегчил».

В общем, у меня были основания сказать коллегам после этой первой беседы, что Рейган не просто консерватор, а «настоящий динозавр». Правда, публично эту оценку я тогда нигде не высказывал. А американцы дали, кажется, в журнал «Ньюсуик», утечку: после первой беседы с Горбачевым Рейган назвал его «твердолобым большевиком».

Если бы этим ограничилось, дело было бы плохо. Но, я думаю, сыграло свою роль понимание ответственности момента. Не для того собираются руководители двух ядерных держав, чтобы поругаться и разойтись. Мы рассчитывали на то, что это понимает и Рейган. И у нас были для этого основания.

В сентябре, когда я был с визитом во Франции, президент Франсуа Миттеран рассказывал мне о Рейгане, с которым к тому времени уже не раз встречался. С Рональдом Рейганом, говорил он, «можно иметь дело», можно находить общий язык. Кстати, идеологически Миттеран был очень далек от Рейгана.

Интересно рассказывал мне о Рейгане – но это было уже позже – бывший министр иностранных дел Франции Ролан Дюма: «Вскоре после того, как вы пришли к власти, в Хьюстоне была встреча министров иностранных дел. Сидим мы, ждем появления Рейгана. Прикидываем: сейчас будет накачивать, чтобы не поддаваться новому советскому руководству, чтобы Атлантический блок был сплочен, чтоб была дисциплина, готовность дать отпор в любой момент – и политически, и пропагандистски, словом, быть на высоте. И вдруг Рейган говорит: «Смотрите, вот пришел Горбачев – это новое поколение, новый человек. Я думаю, мы должны ему помочь, и поладить. Мне кажется, я реально оцениваю ситуацию». Мы были ошарашены, не ожидали такого. И, конечно, поддержали президента».

И уже первая наша беседа в Женеве показала, что несмотря на остроту противоречий и разногласий между нашими странами, разговор по существу возможен. Хотя шел он очень трудно, и обсуждение проблем сокращения ядерного оружия в первый день переговоров оптимизма не прибавляло.

Рейган имел «домашние заготовки» по стратегическим наступательным вооружениям и противоракетной обороне, которые он хотел обязательно «предъявить» первым, такова была тактика США на этих переговорах. Ничего особенно нового мы не услышали – это была известная аргументация в пользу радикального сокращения наступательных вооружений и одновременного перехода к оборонительным системам. Президент разнес в пух и прах доктрину ядерного сдерживания, которая привела к гонке вооружений и создала угрозу роду человеческому. Советский Союз, говорил Рейган, не должен бояться СОИ. Президент выдвинул идею «открытых лабораторий» и заявил в завершение, что, когда технология будет отработана, он твердо намеревается поделиться ею с нами.

Я тоже не был горячим сторонником доктрины ядерного сдерживания. Действительно, полагаться на ядерное оружие для сохранения мира – дело в конечном счете опасное. Об этом я спорил с Маргарет Тэтчер, убеждая ее, что «ядерное ружье» может когда-нибудь выстрелить не по злой воле его обладателей, а из-за случайности или технического сбоя. Но для меня было ясно: преодолеть эту опасность можно не путем развертывания противоракетного оружия, а идя к цели ядерного разоружения.

В программе «стратегической оборонной инициативы» (СОИ), сказал я президенту, мы видим намерение через противоракетную систему создать щит для нанесения первого удара. Общие рассуждения и «заверения» на сей счет не могут ввести нас в заблуждение. Они лишь свидетельствуют, что США нам не верят. А почему мы должны верить вам больше, чем вы нам?

СОИ – продолжение гонки вооружений, хотя и в другой сфере, еще более опасной. Подозрительность и беспокойство будут усиливаться, каждый будет бояться, что его вот-вот обгонят. Мы предлагаем искать выход на пути прекращения гонки вооружений и сокращения имеющегося ядерного оружия, сказал я Рейгану, но если вы будете развертывать ПРО, в том числе в космосе, ничего другого нам не останется, как дать ответ. Должен сообщить, что ответ у нас в принципиальном плане уже есть. Он будет эффективным, менее дорогостоящим и может быть осуществлен в более короткий срок.

Как вести себя в ситуации, кажущейся тупиковой? Я обратил внимание на то, что Рейган не обостряет атмосферу, стремится вести себя корректно и дружелюбно даже в ситуации, когда разговор «ходит по кругу».

Разговор иссяк, молчание – напряженное, тягостное… И тут президент говорит:

– Почему бы нам с вами не пройтись?

– По-моему, хорошая идея, – поддержал я.

Мы встали из-за стола и в сопровождении переводчиков вышли во внутренний дворик. Направились к какому-то зданию. Это был бассейн. В гостиной при нем, если можно так назвать небольшую комнату, куда мы вошли, пылал камин. Прогулка, новая обстановка, треск горящих бревен сняли напряжение. Как только мы опустились в кресла, Рейган достал из кармана и передал предложения о контроле над вооружениями. Причем, как я понял, не для обсуждения, а для принятия и направления нашим переговорщикам в качестве инструкции.

Это был пакет из девяти пунктов на английском и русском языках. Там было много того, что так или иначе обсуждалось сторонами, но согласованных решений не удалось достигнуть. Рейган подчеркнул, что американская сторона рассматривает эти предложения именно как единый пакет.

Я прочитал не спеша и сказал, что даже при первом чтении бросаются в глаза неприемлемые для нас вещи; прежде всего принятие пакета позволило бы США продолжать осуществление программы СОИ. Рейган кивнул. «Именно поэтому мы не согласны» – был мой ответ.

Огонь пылал, в комнате было тепло и уютно, но, откровенно говоря, настроения эта беседа не улучшила. Мы вышли, и мне показалось, что на улице очень холодно: то ли после камина, то ли после горячих споров. Тут вдруг Рейган приглашает меня посетить Соединенные Штаты, на что я ответил приглашением посетить Советский Союз.

– Я принимаю приглашение, – заявил президент.

– Я принимаю ваше.

Может быть, в этот момент заработал «человеческий фактор». Чутье подсказало нам обоим: нельзя идти на разрыв, надо продолжить контакт. Где-то в глубине сознания зародилась надежда на возможность договориться.

На следующий день принимающей стороной была советская делегация. Как хозяин, я встретил Рейгана у порога советского представительства. Поднялись по лестнице, останавливаясь для фотографирования, и было видно, что настроение у всех несколько изменилось, дала о себе знать «адаптация» друг к другу, да и вчерашняя договоренность о взаимных визитах рождала определенные ожидания.

Мы снова уединились с президентом, и на этот раз речь пошла о правах человека. У Рейгана был свой расчет: обсуждение этой темы наедине даст возможность провести беседу в неконфронтационной манере. Думаю, он догадывался, какой будет моя реакция, и не хотел, чтобы это произошло в присутствии коллег. Я изложил нашу позицию: Соединенные Штаты не должны навязывать свои стандарты и образ жизни другим.

Тема прав человека и потом выдвигалась американцами как едва ли не главная. Не всегда это делалось своевременно и тактично. Главное – мне казалось, не было понимания того, что мы сами идем по пути реформирования нашего общества, что перестройка и гласность означают плюрализм, свободу мнений и свободу слова. Я был убежден, что в стране не должно быть «политических преступников», и вскоре это понимание утвердилось и в обществе, и в руководстве страны. Поэтому педалирование темы прав человека Рейганом, хотя он делал это обычно в разговорах наедине, было излишним и не могло не вызвать ответную реакцию.

Был момент, когда я почувствовал, что президент Рейган стал говорить нечто напоминающее поучение. Я остановил его буквально на второй минуте. Сказал:

– Господин президент, я хочу вас прервать. Прошу извинить меня. Но хочу сказать несколько слов, чтобы внести полную ясность в нашу дальнейшую работу. Я надеюсь, вы понимаете, что вы – не учитель, я – не ученик. И вы – не прокурор, а я – не обвиняемый. Вы – не судья, а я – не подсудимый. Поэтому: если вы собираетесь меня поучать, то это неприемлемо. Мы можем вести дела только на равных. Вы – президент крупной страны, я – глава государства – вашего партнера. Если вы готовы вести дело на равных, я уверен, мы пойдем с вами далеко. Если нет, то можно считать, что наша встреча закончилась, ибо мы можем вести диалог и сотрудничество только с позиций равенства.

И надо сказать, президент реагировал без раздражения.

– Я тоже к этому готов, – сказал он. – Я только хотел разъяснить нашу позицию.

И разговор продолжился.

Правильной тональности в нашем взаимодействии во многом способствовал государственный секретарь Джордж Шульц. Несколько лет спустя он сказал одному из моих помощников:

– Мы очень хотели, чтобы несмотря на наши разногласия и трудности в наших отношениях вы чувствовали, что мы относимся к вам, к Советскому Союзу с уважением.

Это чувствовалось и на обеде в узком составе, который состоялся в советской резиденции. Присутствовали Рональд и Нэнси Рейган, мы с Раисой Максимовной и наши министры.

Я предложил тост:

– Господин президент, наши страны несут огромную ответственность перед миром. Мы не можем позволить себе отчуждения, конфронтации. Хочу вспомнить слова из Библии: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать, время разбрасывать камни и время собирать камни». Я думаю, сейчас пришло время собирать камни. Предлагаю поднять бокалы за это.