Текст книги "В меняющемся мире"

1989 год

1989 год стал ключевым, поворотным в истории перестройки и в мировой политике, в истории многих стран, ставших на путь демократии. Можно ли было это предположить заранее? Во всех деталях, конечно, нет, но взаимосвязь внутреннего развития и международных отношений – это факт, а тогда она стала, можно сказать, осязаемой реальностью.

Именно тогда у нас началась и пошла быстрыми темпами политическая реформа. Если попытаться коротко охарактеризовать суть реформы, как она была задумана, то можно сказать, что это – передача власти из рук монопольно владевшей ею коммунистической партии в руки тех, кому она должна была принадлежать по Конституции, – Советам через свободные выборы народных депутатов. Как оказалось, это была сложная и далеко не во всем предсказуемая политическая операция, весьма болезненная. И особенно тяжелая, можно сказать, со «смертельным исходом» – для слоя партийной номенклатуры.

Впервые в истории страны были проведены свободные, демократические выборы на Съезд народных депутатов, которому предстояло избрать новый Верховный Совет СССР. И ход избирательной кампании показал, что мы оказались в совершенно незнакомой обстановке. Наружу выплыло и много горького, и много ранее неизвестного. Выборы отразили новые реальности, стало ясно, что КПСС отстает от жизни, а партийная номенклатура становится тормозом реформ.

У некоторых членов руководства все это вызывало раздражение и тревогу, панические настроения. Для меня же главное было в другом: нам удалось разбудить общество, сделать то, чего мы добивались все предшествующие годы перестройки, – включить народ в политику. Свободные выборы открыли много новых интересных людей, прояснили позиции социальных слоев, которые, как оказалось, мы плохо себе представляли.

Парадокс заключался в том, что, хотя среди избранных депутатов оказалось 85 процентов членов КПСС (в старом составе Верховного Совета их было примерно половина), тем не менее верхний, руководящий слой партии воспринял итоги выборов как ее поражение.

По завершении выборов мы собрались на заседание Политбюро. Это было 28 марта 1989 г. Настроение у большинства было угнетенное, в воздухе висело – провал. Я выступил вразрез с таким настроением, оценил выборы как крупнейший шаг в осуществлении политической реформы, которую мы предопределили своими решениями. Через выборы, сказал я, общество выходит на новый уровень, устраняется разрыв между конституционными нормами и политической практикой. Власть приобретает в полной мере легитимный характер – это само по себе огромное достижение.

Говоря все это, я чувствовал, что далеко не все мои коллеги согласны с такой оценкой. Мнения высказывались разные, даже полярные:

Е.К. Лигачев: Главная причина в том, какую позицию занимали средства массовой информации в отношении истории партии, партийной работы.

А.Н. Яковлев: На самом деле народ проголосовал против застоя и командно-административной системы.

Подводя итоги дискуссии, я сказал, что теперь надо завоевывать авторитет практическими делами, и никаким «затыканием рта» его не завоюешь. Выборы показали, что перестройка нуждается в защите. Но защитить перестройку можно лишь ее углублением и развитием.

Признаюсь, я тяжело переживал то, что обнаружившееся «недомогание» партии перешло в неизлечимую болезнь. Будучи инициатором перестройки, видя главное дело жизни в демократизации нашего общества, я в то же время как генеральный секретарь ЦК КПСС искренне хотел, чтобы партия возглавила этот процесс, не становилась в оппозицию к нему.

Но реальность состояла в том, что перестройка в партии существенно отставала от движения страны в сторону демократии.

На Пленуме ЦК КПСС в апреле 1989 года тревожные настроения партноменклатуры выразились в полной мере. Прямой или косвенной темой выступлений были, разумеется, прошедшие выборы. У одних просто прозвучало разочарование их итогами для партии и для себя лично. Другие говорили об этом в явно обвинительном тоне по адресу руководства, которое «довело до такого безобразия» своими экспериментами с демократией.

Но пути назад не было. Отныне съезды народных депутатов, а не съезды КПСС становились главными политическими форумами, определяющими жизнь страны. Это был крутой поворот, настоящая смена вех, за которой должна последовать постепенная замена старых институтов власти.

Первый Съезд народных депутатов

Съезд народных открылся 25 мая 1989 года. С самого начала многое даже внешне выглядело не так, как прежде: члены Политбюро сидят не в президиуме, а среди других народных избранников. А те из них, что остались без мандатов, – среди гостей, как простые смертные. И прошел съезд не по написанному наверху сценарию, а бурно, остро.

Стала складываться оппозиция. В ней были разные люди – и те, кто, как академик А.Д. Сахаров, искренне считал, что надо ускорить движение к многопартийности, видел в этом залог необратимости перемен, и те, кто просто «раскачивал лодку», не задумываясь о последствиях.

Один из лидеров нарождающейся оппозиции, еще недавно вполне «правоверный» партийный теоретик Юрий Афанасьев обвинил делегатов Съезда в том, что они сформировали «агрессивно-послушное большинство», избрали «сталинско-брежневский Верховный Совет». И это говорилось о Верховном Совете, который вскоре примет законы о демократических свободах и правах человека, осудит сталинские репрессии, станет форумом не только для дискуссий, а для принятия важнейших решений, определяющих будущее страны!

Я считал делом принципа продвигать реформы не путем насилия одной части общества над другой, а путем консенсуса, приемлемого для основных политических и социальных сил компромисса.

Думаю, тогда сложились необходимые предпосылки для того, чтобы по-настоящему крупно двинуть вперед перестройку. Но надо признать: дезинтеграционные процессы опережали формирование новых институтов власти и управления. А радикально-демократическая оппозиция, развернув борьбу не столько против реакции, сколько против центра и центризма, начала систематически подрывать фундамент власти на путях циничного популизма и разжигания националистических спекуляций.

У меня были противоречивые ощущения. С одной стороны, безусловное удовлетворение тем, что реформа «пошла», создан новый парламент и это не декорум всевластия партии, а настоящее собрание избранных народом представителей. С другой – настораживали чрезмерные претензии радикалов, их бешеный натиск, стремление получить все сразу.

Но одно было ясно мне и тогда, и в последующие бурные, «штормовые» месяцы: как ни труден демократический путь, надо продолжать движение вперед. Видя опасность и со стороны радикальных демократов, и со стороны сил реакции, я должен был маневрировать, но целью всегда было сохранение демократического процесса. И, при всех издержках, эта цель была достигнута. И поэтому перестройка стала катализатором демократических изменений в мире. Прежде всего – у наших соседей в странах Центральной и Восточной Европы.

Буш. «Пауза для размышлений»

В декабре и в начале января 1989 года в американских СМИ появились сообщения, из которых стало ясно, что администрация Джорджа Буша не будет готова сразу и всерьез взяться за дело вместе с нами. Что стояло за «хитрыми» формулировками намерений нового президента: «пауза для размышлений», «стратегический обзор», «общая переоценка»? Желание обозначить самостоятельность новой администрации, ее независимость от предшественника – тоже республиканца? Необходимость «осмотреться и определиться»? Реальные противоречия и разногласия в команде Буша? Думаю, было и то, и другое, и третье.

На Губернаторском острове я сказал избранному президенту, что если речь идет действительно о преемственности курса на улучшение отношений, то мы готовы отнестись с пониманием к стремлению его команды проанализировать весь комплекс проблем. В письме, которое Буш передал мне незадолго до вступления в должность с приехавшим в Москву Генри Киссинджером, было сказано: «Наша цель – сформировать солидный и последовательный американский подход. Речь ни в коем случае не идет о попытке затормозить или обратить вспять позитивный процесс, которым отмечены последние один-два года». Что ж, неплохо. Я обратил внимание и на другой тезис: «Полагаю, что важно приподнять диалог, особенно между Вами и мной, над деталями предложений в области ограничения вооружений и выйти на обсуждение вопросов более широких политических отношений, к которым мы должны стремиться».

А 23 января, через пару дней после инаугурации, президент позвонил мне по телефону. Он говорил о намерении «продвигать наши отношения вперед», оптимистически высказывался об их будущем. Но последующие месяцы не принесли подтверждений этих оптимистических слов. Встреча Эдуарда Шеварднадзе с новым государственным секретарем Джеймсом Бейкером, состоявшаяся в середине марта, прошла в хорошей атмосфере, но ответов на накопившиеся вопросы и сомнения не дала. Почему администрация выжидает? Сигналы из США шли разные. По разным каналам шли сообщения о том, что возросла активность сторонников так называемой жесткой линии по отношению к нашей стране.

Маргарет Тэтчер

В своих контактах с западноевропейскими союзниками США я давал понять, что дальше терять время нельзя, надо браться за работу. В апреле 1989 года, в ходе визита в Великобританию, откровенно говорил об этом Маргарет Тэтчер. Отношения с ней имели свою историю и позволяли общаться без излишних дипломатических условностей.

Тэтчер была первым западным лидером, с которым у меня установился контакт еще до моего вступления на высший пост в СССР. Думаю, сейчас самое время вспомнить о той встрече и оценить эту выдающуюся личность.

Тэтчер была политиком, чье слово имело большой вес. Я это знал, когда готовился к нашей встрече в 1984 году. Это был первый шаг в поисках общего языка – трудных поисках. Самый первый разговор, за ланчем в Чекерсе, был поначалу очень острым, чуть ли не на грани срыва. Мы даже отвернулись друг от друга. Раиса Максимовна, сидевшая по другую сторону стола, слышала это и очень переживала. Я решил разрядить обстановку.

– Я знаю вас как человека убежденного, приверженного определенным принципам и ценностям, – сказал я «железной леди». – Это вызывает уважение. Но вы должны иметь в виду, что рядом с вами сидит такой же человек. И должен сказать, что я не имею поручения от политбюро убедить вас вступить в коммунистическую партию.

Тэтчер рассмеялась, инцидент был исчерпан, и разговор перешел в нормальную фазу.

Много было встреч после этого, много споров. Нередко мы расходились во мнениях. Как я уже говорил, ее очень испугал Рейкьявик, наш разговор с Рональдом Рейганом о мире без ядерного оружия, договоренность о ликвидации ракет средней дальности.

– Еще одного Рейкьявика мы не выдержим, – говорила она.

А я спрашивал:

– Неужели вам так хорошо сидится на ядерной пороховой бочке?

Думаю, это был самый серьезный пункт наших разногласий. Полагаю, она считала, что Великобритания без ядерного оружия останется в мире на вторых-третьих ролях, а примириться с этим «железная леди» ой как не хотела.

Почему нам в конечном счете удавалось достичь взаимопонимания? Думаю, в том числе и потому, что постепенно складывались человеческие отношения, возникало доверие. «С Горбачевым можно иметь дело» – эти ее слова после нашей первой встречи не случайно обошли всю мировую печать. Она их не раз подтверждала, отстаивала.

Очень важно, что Тэтчер никогда не ставила под сомнение наши намерения, возражала тем, кто утверждал, что перестройка – это «попытка усыпить бдительность Запада» и т. п. Это она говорила и Рональду Рейгану, и другим своим коллегам. Сыграло ли это роль в переходе от конфронтации к сотрудничеству? Думаю, сыграло и немалую. Ведь Маргарет Тэтчер была человеком убежденным и умеющим убеждать. Она умела вести и политический диалог, и простой человеческий разговор – умела найти подход к собеседнику.

Была в ней, конечно, мощная идеологическая «струя». Тэтчер была пламенным сторонником свободного капиталистического рынка, монетаризма в экономической политике. Но, внимательно следя за ее действиями, мы видели, что в реальной политике она действовала довольно осторожно, без излишнего радикализма. И во внешней политике она была реалистом.

На критическом этапе перестройки, когда встал вопрос о реальных шагах по поддержке реформ в нашей стране, именно Маргарет Тэтчер активно продвигала идею нашего участия в заседании «семерки» в Лондоне и много сделала для подготовки этой встречи. Но в июле 1991 года, когда встреча состоялась, она уже не была премьер-министром. За полгода до этого руководство Консервативной партии Великобритании приняло решение сместить ее с этого поста.

В этот момент Тэтчер была в Париже, где мы вместе участвовали в Общеевропейской встрече на высшем уровне. В заявлении для прессы и в разговоре со мной она давала понять, что не собирается сдаваться: вот, мол, вернусь, и покажу им! Но вернувшись в Лондон, объявила о своей отставке. В конце ноября она прислала мне «прощальное» письмо:

Уважаемый господин Президент!

Вероятно, к тому моменту, когда Вы получите данное послание, Вы уже услышите заявление, сделанное сегодня утром на Даунинг-стрит, 10, о моем решении освободить место для преемника и подать в отставку с поста премьер-министра, как только парламентская фракция Консервативной партии завершит необходимую подготовку к избранию нового лидера партии. Разумеется, я останусь во главе правительства до тех пор, пока не будет назначен мой преемник.

Мне хотелось бы поблагодарить Вас за то великолепное сотрудничество, которое установилось между нами, и большую дружбу, которую Вы проявляли по отношению ко мне в течение всего периода, когда мы с Вами занимали свои должности и когда так многое было достигнуто, и я шлю Вам самые горячие, добрые пожелания на будущее. Я знаю, что мой преемник будет, как и я, придавать самое большое значение отношениям между нашими странами.

Я рада, что мы смогли провести свою последнюю встречу в Париже, и шлю Вам самые лучшие пожелания успеха в осуществлении тех великих реформ, которые Вы проводите. Мы будем по-прежнему следить за Вашими успехами с огромнейшим интересом.

Дэнис вместе со мной выражает Вам и Раисе Максимовне самые теплые чувства и шлет самые добрые пожелания.

Искренне Ваша, Маргарет Тэтчер

После окончания моей встречи с лидерами «семерки» в Лондоне Маргарет Тэтчер приехала в советское посольство. Разговор запомнился мне.

Конечно, говорила Тэтчер, хорошо, что ваша встреча с «семеркой» состоялась. Фактически в эти дни все было сфокусировано на вашем присутствии и на теме включения Советского Союза в мировую экономику. Теперь уже признано, что Советский Союз бесповоротно встал на путь реформ, эти реформы пользуются поддержкой народа и заслуживают поддержки со стороны Запада. Но – и здесь ее буквально захлестнули эмоции:

– Почему же руководители «семерки» не пошли на конкретные, практические меры такой поддержки? Где реальные шаги? Они подвели вас. Но уж если они заявили о поддержке и сотрудничестве, надо за это ухватиться. Не «выпускайте» их, требуйте конкретных дел!

Путч ГКЧП сорвал наши планы, перестройка вскоре была прервана. Интересно, что Тэтчер, постоянно заявлявшая о своей вере в свободный рынок, скептически относилась к «шоковой терапии», к тому пути, по которому после распада Союза пошли наши радикальные реформаторы.

Мы с ней встречались потом не раз, обсуждали и это, и многое другое, опять спорили, но всегда были согласны в том, что нашему поколению политиков выпала важнейшая миссия – положить конец холодной войне, и эту миссию мы выполнили.

Пожалуй, из всех лидеров, с которыми я общался, Маргарет отличалась наибольшим чисто человеческим своеобразием. Это проявилось во время нашей последней встречи в 2005 году, когда по пути в США я и моя дочь Ирина сделали остановку в Лондоне, чтобы поздравить ее с 80-летием. Встреча состоялась в ее небольшом офисе в центре Лондона. Присутствовали только наши многолетние помощники – Павел Палажченко и Чарльз Пауэлл.

Ирина вручила Маргарет сувенир – красивое блюдо из тонкого фарфора. Баронесса Тэтчер, кажется, не сразу поняла, что это подарок к дню рождения, который был несколько дней назад, вопросительно посмотрела на Пауэлла… А через несколько минут между нами уже шел оживленный разговор, Маргарет задавала вопросы, комментировала происходящие в мире события. Доставалось некоторым лидерам. И вдруг она говорит:

– Михаил, а, глядя на происходящее, тебе не хочется иногда снова порулить?

Я ответил, что время идет, пришло новое поколение, не всё получается, но надо дать ему шанс.

– А я бы порулила! – воскликнула Маргарет.

Джеймс Бейкер в Москве. Серьезный разговор

Вернусь к событиям 1989 года. В середине мая в Москву прибыл госсекретарь Бейкер. Этому предшествовал сигнал от президента Буша: «стратегический обзор» завершен, Бейкер будет готов к серьезному разговору по всему спектру двусторонних отношений, разоружения, региональных проблем, глобального взаимодействия наших стран.

Послание от президента США, которое привез Бейкер, было довольно позитивным. Но следы влияния и лексика «жесткого», а если откровенно – милитаристского крыла администрации были и в этом письме. У США, писал президент, вызвало бы озабоченность, если бы «более сильный Советский Союз стал более решительно проявлять свою военную мощь». Рука сторонников такого подхода – давить на советское руководство, говорить с ним на языке недоверия и военного соперничества – не раз чувствовалась и потом. Но мы были настроены на взаимодействие, на поиск динамики по всем направлениям наших отношений с США.

Мы с Бейкером проговорили около часа один на один, потом была продолжительная беседа в составе делегаций.

– Все, что мы делаем в процессе перестройки, стремясь придать новое дыхание нашему обществу, сделать наше государство сильнее, повернуть его лицом к людям, – сказал я госсекретарю, – все это пойдет на пользу не только Советскому Союзу, но и Соединенным Штатам. Вы слышали на этот счет много различных мнений, рекомендаций, советов, в том числе и такой: зачем, дескать, спешить, в Советском Союзе и так все развивается в направлении дестабилизации и распада, пусть это яблоко созреет и само упадет к нам. Такой подход надо отбросить.

Я считал, что мы можем говорить друг с другом откровенно, в том числе сказал и о наших трудностях, проблемах, которые тогда обострялись:

– Перестройка оказалась труднее, чем мы первоначально думали. Процессы идут болезненно и в экономике, и в политической, духовной жизни, в партии. Все мы вышли из того времени, из прошлого, и все должны измениться.

Сказал, что мы видим и свои ошибки, но подчеркнул главное:

– Наш народ распрямился, говорит во весь голос. Перестройка поднимает вверх новых людей, и это исключительно важно. Много дебатов сейчас по вопросу тактики реформ, их темпов. Есть такие, кому хотелось бы достичь результатов одним махом, чтобы назавтра все было прекрасно. Другим кажется, что мы движемся слишком быстро и надо остановиться. Вот почему так важно не сбиться с курса, держать главное направление.

Ответ Бейкера был содержательным:

– Мы рассматриваем происходящие в Советском Союзе перемены как действительно коренные, революционные. Очень хотим, чтобы все задуманное у вас получилось. Есть, правда, в США небольшое число людей, считающих, что если перестройка провалится, то Советский Союз станет слабее и США от этого выиграют. Но в администрации никто не согласен с этой точкой зрения. У нас иное мнение: успех перестройки сделал бы Советский Союз более сильной, стабильной, открытой, безопасной страной. Хотя среди нас есть некоторые различия во взглядах относительно ваших шансов на успех. Мы также считаем, что успех перестройки зависит от Советского Союза, советского руководства, советского народа, а не от того, что сделает и чего не сделает Запад.

Последующие события показали, что влиятельные люди, которые стремились подорвать шансы на успех перестройки, были не только в политических кругах вне администрации Буша, но и внутри нее. Но тогда это заявление госсекретаря, известного не только своим опытом и политическим чутьем, но и близостью к президенту Бушу, было для нас важным.

Содержательным был и наш разговор по проблемам ядерного разоружения и сокращения вооружений в Европе. Но один вопрос мне пришлось поставить со всей остротой. Речь шла о планах «модернизации» американских ракет «Лэнс», развернутых в ФРГ. По сути это означало бы не что иное, как появление в Европе новых ядерных ракет с дальностью, близкой к ракетам меньшей дальности, ликвидированным по договору РСМД.

– Как это выглядит с моральной стороны? – спрашивал я. – Как это влияет на перспективы переговоров? Вы об этом задумывались?

Бейкер в ответ ссылался то на преимущество СССР в обычных вооружениях, то на наше превосходство в области тактических ядерных вооружений. Я парировал: если сосчитать все, то по тактическому ядерному оружию между нами имеется равновесие, но жуткое равновесие, на очень высоком уровне. А мы ведь как раз и предлагаем начать переговоры по этим проблемам с целью устранения любых диспропорций.

Бейкер отреагировал:

– Мы понимаем политическую привлекательность вашей позиции.

Должен сказать, что мы продолжали настойчиво ставить этот вопрос и потом – в переговорах с США, ФРГ, другими европейскими партнерами.

В конце концов, в 1990 году США отказались от этой затеи.

Но тогда она подпортила впечатление от первой встречи с Джимом Бейкером. Сам он произвел конструктивное впечатление. Человек серьезный, готовый прислушаться к аргументам другой стороны – это впечатление подтвердилось впоследствии. Если считать в общей сложности, я и Эдуард Шеварднадзе провели в разговорах с ним десятки часов. Как говорится, жизнь заставила. Но в тот день, обмениваясь с коллегами впечатлениями о встрече, я сказал: пока не ясно, готова ли администрация США двигаться вперед в быстром темпе.