Текст книги "Антропология повседневности"

Один из импульсов возникшего интереса к антропологии повседневности связан с памятью ушедшего друга – профессора А. С. Рудя. Привиделась задача представить свои соображения как введение в предметную область нового научного направления, которое я взял на себя смелость назвать идентологией. Однако, получив в Яндексе в ответ на слово «идентология» около 400 тысяч ссылок «деонтология», объясняющих ее как учение о проблемах морали, долга и нравственности и не дающих в первой сотне ни одного упоминания «идентология», (только в Гугле нашлась одна ссылка, но и там это слово употреблялось в другом смысле) я сначала растерялся, а потом все же обрел решительность и написал сначала «идентичность», а затем одновременно два слова: «идентичность» и «идентификация». Ответ оказался ошеломляющим: в первом случае – 4 миллиона, во втором – 846 тысяч ответов, в том числе сообщение об одной из моих опубликованных книг «Идентификация и идентичности. Этносоциологические очерки» (М, 2003. 764 стр.).

Океан публикаций, бесчисленные конференции, серьезные диссертации и подчас шаловливые рефераты, факультативные и обязательные курсы об идентичности могут служить вполне весомым основанием для постановки вопроса об изучении идентичности в статическом и динамическом аспекте в качестве основной программатики и проблематики предметного поля возникающей на глазах идентологии.

Наличие океана литературы об идентификации как одном из механизмов социализации и акторской (деятельностной) деятельности личности не может не вызвать глубокого удивления по поводу отсутствия попыток ее «приватизации» в рамках особого научного направления. В чем тут дело? Опаздывает методология, или исследователи оказались задавленными фактологией?

Прежде чем произнести вердикт, сошлюсь на собственный опыт исследований, который обсуждался с коллегами и друзьями на различного рода форумах, в том числе международных.

Проблематика идентичности имеет необозримую историографию, особенно в связи с идентификацией идентичности [Губогло 2003], с теоретическими разработками национальной идентичности, с Я-концепциями, с теориями личности и многими другими теретическими дискурсами.

В мою задачу в данном контексте не входит перечисление и реферирование многочисленных научных течений, в лоне которых с разных позиций изучается и характеризуется идентичность. Я исхожу только из этносоциологического опыта, считая идентологию законной дочерью этносоциологии. В предметной области этносоциологии и в реализованных проектах наиболее ярко и убедительно проявил себя подход, предложенный Энтони Смитом более двух десятилетий тому назад в нашумевшей книге «Национальная идентичность» [Smith 1991].

Коротко говоря, суть его концепции сводится к различию двух разновидностей идентичности: во-первых, к проблеме индивидуального ВЫБОРА человеком или группой своей идентичности, во-вторых, к проблеме ПРИНАДЛЕЖНОСТИ к определенной общности, в т. ч. к этнической, независимо от того, человек пребывает в рамках своей этнической общности или переселяется в иноэтническую среду. Одна из форм идентичности, как видно, лежит в основе конструктивизма, другая теснее связана с традиционным примордиализмом.

Мой этносоциологический по материалу доклад «Языковые контакты и элементы этнической идентификации» (на русском и английском языках), представленный на IX Международном конгрессе антропологических и этнографических наук (Чикаго, 1973 г.), сегодня считается некоей сейсмографической станцией, которая зафиксировала первые толчки грядущего интеллектуального бума в связи с выдвинувшейся накануне распада СССР на передний план этнологии и этносоциологии проблематики идентичности. Востребованность новой парадигмы и терминологии сорок лет тому назад не сразу была принята отдельными коллегами. Выступая перед поездкой в Чикаго на заседании Ученого Совета Института этнографии АН СССР, один из них, в частности, решительно оспаривал привнесение в предметную область и в этнографический вокабуляр понятия «идентичность», считая нецелесообразным «засорять русский язык термином иностранного происхождения», и призывал не заменять русское слово «тождественность» английским словом «идентичность».

Но дело, разумеется, не в термине, а в понятии и в его приживаемости в понятийно-категориальную систему нового научного направления. Когда французский этнолог Люсен Леви-Брюль в двух своих книгах «Первобытное мышление» («La montalite primitive», 1922) и «Ментальные функции примитивных обществ» («Les founctions mentales dans les societies in inferieures», 1910) предложил термины «mentalite», многим это показалось неприемлемым. Между тем вопреки оппонентам слово «ментальность» привилось. Более того, как по истечении времени A. Я. Гуревич подвел итоги, «в исторической науке его слово „ментальность“ ожидала большая судьба» [Гуревич 1991: 518].

В отличие от слова «ментальность», для окончательной инкорпорации в европейские и русский язык потребовалось без малого столетие, чтобы слово «идентичность» ворвалось в лексикон отечественной этнологии и этносоциологии буквально за два-три десятка лет накануне и в первые годы после развала Советского Союза. Обширная литература, посвященная анализу этого понятия и того значения, которое оно заняло в предметной области обновляющейся этнологии, зримо проявляет себя на конгрессах этнологов и антропологов России. Подтверждая огромное значение, которое принадлежит этому слову в деле постижения личного и группового сознания людей разных времен и народов.

Оба понятия – ментальность и идентичность – при всей этимологической расплывчатости и относительно слабой конкретности выражают обостренный интерес этнологии и ассоциированных с ней научных направлений к самопознанию и, следовательно, самоутверждению человека. В стремительно меняющемся мире человеку становится чрезвычайно важным достойно ответить на вызовы времени и модернизации. Чтобы завтра быть успешным, сегодня ему нужна «оснастка ума» и «психическая вооруженность».

Тем не менее парадигма, основы и понятие «идентичность» прочно утвердились в понятийно-терминологическом аппарате этнологического знания. Еще раз могу сослаться в этом плане на свою монографию «Идентификация идентичности. Этносоциологические очерки» (М., 2003), в которой на конкретном эмпирическом материале были рассмотрены природа и сущность проявления, а также взаимосвязи в обыденной жизни тендерной (с. 93–147), семейной (148–192), этнической (195–251), религиозной (252–288), профессионально-трудовой (291–325), социальной (326–343), «собственнической»(344–396) (отдельную публикацию см.: [Губогло 2004]), региональной (399–466) и гражданской (467–534) идентичности (467–534). Серия публикаций Л. М. Дробижевой и В. А. Тишкова вместе с трудами их единомышленников стала важной вехой по пути к созданию нового научного направления, которое вполне корректно можно назвать идентологией.

Подводя итоги исследованиям по социально-культурной антропологии, B. А. Тишков в заключительной главе: «Диалог истории и антропологии» специальное внимание уделил, во-первых, «Проблеме идентичности в истории и антропологии», как процессу конструирования значимых миров, и, во-вторых, «Конструированию реальности через теорию», считая, что История XX в. во многом создавалась интеллектуалами, причем не только в форме объяснительных описаний происходящего, но и в форме предписаний, что и как надо делать. И в этом смысле мы говорим не просто об ответственности историка, но и об его авторстве в истории, а значит, и о пользе или вреде его действий [Тишков 2003: 507–508].

Посильный вклад в конструирование и конституирование этого направления внесли 12 опубликованных томов «Феномен (идентичность. – М. Г) Удмуртии», подготовленных и изданных в 2001–2006 гг. при участии депутата Государственной Думы С. К. Смирновой и поддержке научной и административной элиты Удмуртии.

Изучение идентичности в современном гуманитарном знании, с одной стороны, подводит итоги и анализирует уроки, вызванные изменениями в культуре и менталитете русского и других народов России, с другой – открывает новые перспективы для специалистов в расширении предметной области этнологии и антропологии и для их участия в расширении горизонтов гуманитарного знания.

Обсуждение проблематики идентичности на рубеже XX–XXI вв. происходило по следующим направлениям: личностной и групповой идентичности на примере этнической истории разных народов и этнической судьбы представителей различных этнических и этносоциальных сообществ; проблемно-предметной, ориентированной во времени и пространстве; причинно-следственной, обусловленной главным образом социальными процессами, этнополитической средой и мотивами карьерного роста. В литературе заметно растет удельный вес проблематики идентичности, связанной с культурным наследием народов. Сказалось, в частности, влияние инициированной Президиумом РАН Программы фундаментальных исследований: «Историко-культурное наследие и духовные ценности России». Одним из позитивных итогов политизации идентичности в 1990-е годы явилось, как показано в ряде публикаций, смещение общественного интереса, а вместе с тем и объективных факторов от артефактов к ментифактам, от так называемых «осязаемых» к «неосязаемым» фактам и факторам [Курсом развивающейся Молдовы 2009, 6].

В изучении форм групповой идентичности выявлен, в частности, растущий интерес к популярной в досоветские и советские времена проблематике, связанной с происхождением и этнической историей народов. Объективные и субъективные факторы, порождающие новые идентичности или вызывающие переосмысление прежних, связаны и сопряжены не только с политикой, но и с отдельными конкретными аспектами культуры, в том числе с языком и религией, с пропагандой и воспитанием, историческими памятниками, с гражданской идентичностью, с этногосударственной символикой, семантикой брендов (локальных территорий) [Малькова 2004; Рыжакова 2010; Тишков 2009; Филиппова 2010].

От конгресса к конгрессу, которые проводятся раз в два года Ассоциацией этнографов и антропологов России совместно с Институтом этнологии и антропологии РАН, расширяется участие этносоциологов в обсуждении проблем идентичности, что говорит о закреплении и расширении этого нового междисциплинарного направления в системе этнологии и в лоне современного гуманитарного знания.

Так, например, в обширной программе VIII Конгресса этнографов и антропологов России (июль, 2009 г., г. Оренбург) к заседаниям секции «Идентичность и идентификация» (руководители М. Н. Губогло и М. А. Жигунова) были опубликованы тезисы 68 авторов. Состоявшееся обсуждение было самым активным среди 42 других секций и нескольких круглых столов и манифестировало исключительный интерес профессионалов, в том числе молодых ученых, к проблематике идентичности. В тематическом арсенале этой секции вполне зримо проступают контуры предметной области идентологии, как зарождающегося научного направления, ассоциированного с этносоциологией.

Тематику докладов, вынесенных на обсуждение в рамках Всероссийского форума, вполне можно считать коллективной попыткой очертить границы новой предметной области – идентологии. К этому можно добавить, что идентологическая проблематика обсуждалась и в ряде других секций, посвященных, в частности, следующим проблемам: «Миграции и идентичности» (5), «Этничность и СМИ» (2), «Русский мир: этнокультурная ситуация, границы и пути развития» (5), «Подвижность и устойчивость межэтнических и межкультурных границ в Урало-Поволжье» (5), «Новые идентичности и стратегии адаптации у народов Севера» (3), «Тихоокеанская Россия: проблемы межэтнического взаимодействия и этнокультурной адаптации» (3), «Лики культуры и религии на евразийских просторах» (4).

Особый интерес и оживленное обсуждение вызвали исторические корни возникновения, утверждения и развития идентичности, роль идеологии, власти, культуры, языка, художественной литературы, исторической памяти, религии, нравственных и духовных ценностей в устойчивости и изменяемости этнической, гражданской, региональной, религиозной идентичностей, состояние и функции идентичности детей и молодежи, малочисленных народов и этнических групп, проживающих в ареалах этнически смешанных территорий. Многие выступающие отмечали недостатки в методологических подходах, в частности, слабое вовлечение в круг источников автобиографий людей с различающимся набором идентичностей.

Сильное впечатление производит география городов, «делегировавших» на Конгресс ученых, специализирующихся на исследовании проблематики идентологии. Во-первых, число этих городов возросло с 27 в 2009 году до 37 в 2011 году. И это несмотря на крайне ограниченные возможности Петрозаводска по сравнению с Оренбургом в обеспечении гостиницами участников Конгресса.

Среди участников секции на Конгрессе в Оренбурге по идентичности и идентификации (2009 г.) были представители 5 городов ближнего и 3 городов дальнего зарубежья. Через 2 года в сборнике материалов были опубликованы тезисы докладов от участников, проживающих в 8 городах дальнего и в 4 городах ближнего зарубежья (см. табл. 1).

Молодые исследователи на заре нового столетия с энтузиазмом добывают новые факты и свежую информацию о текущем моменте и о характере этнической идентичности, выступающей причиной и следствием этнополитических процессов и межэтнических отношений. Вместе с тем порой выводы строятся на песке, без привязки итогов проведенных опросов к конкретным показателям внешней среды как в местном, так и в региональном масштабе. Воспринятая из раннего романтического периода этносоциологии «цифромания» сегодня не всегда подкрепляется репрезентативной привязкой ее к социально-экономической, политической и социокультурной инфраструктуре. Назрела, видимо, пора обсудить проблематику идентичности в увязке с характером внешней среды и особенностями этнической истории.

Таблица 1 [16]16
  Таблица составлена по источникам: VIII Конгресс этнографов и антропологов России. Оренбург, 2009. С. 212–241; IX Конгресс этнографов и антропологов России. Петрозаводск, 2011. С. 375–400.


[Закрыть]. География городов, в которых разрабатывались проблемы идентичности и идентификации на рубеже XX и XXI веков

Нынешним молодым энтузиастам изучения идентичности в сфере этносоциологических исследований порой явно не хватает объяснительной «философии» и «лирики».

При подготовке IX Конгресса этнографов и антропологов России в адрес руководителей секции (М. Н. Губогло, М. А. Жигунова) по проблемам идентичности поступило около 100 заявок. В ходе редактирования и переписки с авторами было рекомендовано включить в программу конгресса свыше 80 заявок. Из них опубликовано 69 тезисов докладов. Выступили с докладами 32 участника секции. В дискуссии приняло участие свыше 100 человек из 20 городов России и 9 государств мира.

После развала Советского Союза одной из составных частей транснациональных изменений стали процессы повышения интереса русских и других народов России к своей этнической истории, происхождению и осознанию своей гражданской и этнокультурной идентичности. В немалой мере росту самосознания граждан способствовали поиски ответов на вопросы: кто мы, откуда и куда идем мы. в чем наше сходство и различие с другими народами, – и ряд других проблем личностной, групповой, региональной и государственной идентичности.

Еще раз позволю себе напомнить, что в программах общероссийских конгрессов этнологов и антропологов проблемы идентичности занимают одно из ведущих мест. Секция по проблемам идентичности, инициированная М. А. Жигуновой, в работе конгрессов 1997–2011 гг., особенно на конгрессе в Саранске (2007), Оренбурге (2009), Петрозаводске (2011) собирала рекордное число участников по сравнению с остальными 30–40 секциями, посвященными актуальной проблематике в рамках программ этих конгрессов. Как остроумно заметил один из участников Конгресса в Петрозаводске, секция по идентичности – это «конгресс в конгрессе».

Новая тактика и стратегия подготовки к X юбилейному конгрессу этнографов и антропологов России летом 2013 года, предложенная академиком В. А. Тишковым, представляет собой по сути европеизированную организацию каждого структурного подразделения Конгресса – секции, симпозиума, круглого стола, как «Конгресса в конгрессе».

В ходе подготовки юбилейного X Конгресса этнологов и антропологов России в предметную область секции по идентологии было предложено включить проблематику, связанную с практическими и теоретическими вызовами доверия и доверительности. Новая зона в предметной области идентологии обещает быть востребованной и практически значимой.

Свою роль в выявлении и актуализации этнического самосознания и идентичности в зигзагах этнических историй народов сыграли труды этнографов и историков. Их публикации способствовали прочтению прежних, полузабытых страниц этнической истории народов, порождали стремление понять истоки, судьбу и будущее своих культур, языков, стратегий повседневной жизни.

Изучение идентичности в современном гуманитарном (особенно в этносоциологии) знании, с одной стороны, подводит итоги и анализирует уроки, вызванные изменениями в культуре и менталитете русского и других народов России, с другой – открывает новые перспективы для специалистов в расширении предметной области этнологии и антропологии и для их участия в расширении горизонтов гуманитарного знания. Обновление программатики и проблематики идентичности, начатое более двух десятилетий тому назад, раскрывается в сборнике статей и материалов, посвященных времени, пространству и причинно-следственным основаниям и факторам идентичности, идентичностям и образам России и россиян. Сборник издан к 70-летию академика В. А. Тишкова [Феномен идентичности… 2011; Антропология 2011].

В 1960-е годы на кафедре этнографии исторического факультета МГУ среди студентов и аспирантов самой привлекательной и востребованной областью исследований для специализации была проблематика, связанная с происхождением народов. Сегодня она, увы, выведена на периферию предметной области этнологии. Ее место заняла новая тематика – ее Величество Идентичность. Сторонники постмодернизма и неолиберальных взглядов, исходя из того что мы, современники, дескать не обязаны считать себя в долгу перед прошлым, отвергают проблематику этногенеза как невостребованную и никому не нужную. Сегодня, однако, это выглядит по крайней мере нелепо в свете неизменного восхищения египетскими пирамидами, скифским золотом, половецкими (куманскими) каменными изваяниями, парфянскими коврами и другими бессмертными изделиями ума, души и рук человеческих.

Между тем состояние и содержание идентичности, как самовыражения каждого из народов, вместе с обликом их повседневной жизни и этнополитического статуса, характера расселения напоминают хорошо разветвленную крону и корни дерева. Вполне естественно, что широко разветвленная крона (осознанная идентичность) подпитывается глубоко залегающими, могучими историческими корнями. Живая кросспоколенная связь передает водяное питание листьям от корня и вместе с тем обеспечивает питание от листьев корням. Для того чтобы разглядеть многолистную, многоветвистую вершину дерева, необходимо усилие: приподнять себя и свой взгляд и расширить горизонт своих представлений. Для того чтобы оценить могущество многоцепких корней, необходимы раскрытие почвы и профессионально проведенные археологические раскопки: необходимо в себе самом углубить представление об историческом контексте, в котором бытовала культура предков. Однако в происхождении и в этногенетической истории любого народа остается загадкой количество годовых колец, пересчитать которые практически невозможно, увы, не спилив самого дерева. Между тем широкий фронт исследований, развернутый в области идентичности, ее приобретения и этнической истории, вселяет надежду, что наряду с общим расширением кругозора исследователей и обогащением предметной области науки, с повышением уровня технологических и процедурных средств, однобокие, однолинейные теории происхождения по принципу «или-или» будут постепенно изживать себя.

Важным фактором, закрепляющим статус идентологии как нового научного направления, родственного по сходным методологическим постулатам с опытом этносоциологии и этнополитологии, стало издание юбилейного сборника «Феномен идентичности в современном гуманитарном знании» (М., 2011, 670 с), посвященного 70-летию директора Института этнологии, академика В. А. Тишкова, внесшего значительный вклад в осмысление прежних и в создание новых, воображаемых и реальных, образов, смыслов и идентичностей России.

Ряд публикаций и выступлений Г. А. Комаровой, посвященных новому научному направлению – антропологии академической жизни, я уверен, восходят корнями в предметное поле отечественной этносоциологии и способствуют конституированию идентологии как нового научного направления [Комарова 2010: 5–23; 2012].

Большой и полезный опыт по признанию и самоутверждению этносоциологии был получен в 1990-е годы при реализации в России серии исследовательских проектов с учеными союзных и автономных республик, а также с ведущими учеными США и Нидерландов: Джерри Хаффом, Дэвидом Лейтиным, Тимоти Колтоном. Робертом Осборном, Юджином Хаскей, Сьюзен Лейманн.

Известный вклад в прояснение смыслов идентичности и содержания повседневности внесла серия этносоциологических исследований межэтнических отношений в 2004 г., проведенных в двух тюркоязычных (Башкортостан, Татарстан) и в двух финноугроязычных республиках (Марий-Эл, Удмуртия), нашедших отражение в 12 томах серии под названием «Феномен Удмуртии», получивших признание общественности.

В рамках этнополитического направления идентологических исследований была разработана проблематика, программатика и предметная область этнополитических исследований, а также методика подготовки материалов для концептуальной части проектов законов по национальной проблематике. В рамках этого направления сотрудниками ЦИМО ИЭА РАН собраны, систематизированы, прокомментированы материалы о программах, уставах, лидерах этнической мобилизации, их ключевых публикациях, и опубликовано 130 томов в соответствии с программой серии: «Национальные движения в СССР и в постсоветском пространстве». Это уникальное собрание материалов, очерков и документов свидетельствует об идеологемах, тактиках и стратегиях этнической мобилизации, сыгравшей, наряду с другими факторами, известную роль в дестабилизации этнополитической ситуации в бывших республиках СССР и в развале СССР».

В книге, подготовленной В. Ю. Зориным, Д. А. Аманжоловой, С. В. Кулешовым в 1999 году, говорилось:

Нельзя не сказать о поистине подвижнической работе, проделанной Центром по изучению межнациональных отношений Института этнологии и антропологии РАН, выпустившем под редакцией М. Н. Губогло уникальную серию книг «Национальные движения в СССР и в постсоветском пространстве», фактически аккумулирующую основной документальный пласт, отражающий историю формирования, программатику и цели современных национальных движений [Зорин и др. 1999: 50].

Перечень из 80 книг, изданных по плану указанной серии в 1989–1999 гг. был приведен в коллективной монографии В. Ю. Зорина, Д. А. Аманжоловой и С. В. Кулешова [Там же: 360–361].

Этносоциология подобно барометру с тонкой чувствительностью уже на рубеже 1960–1970-х годов выявила болезненные спазмы нарастающего давления дезинтегрирующих процессов в сфере межэтнических отношений. Я имею в виду диагностированные еще в период «застоя» Ю. В. Арутюняном две разновидности национализма, в том числе «сельского», требующего культуртрегерских мер по его преодолению и так называемого «интеллигентского», указывающего на необходимость внесения корректив в кадровую политику. В основе того и другого лежали нарастающая озабоченность своей личностной и групповой идентичностью, связанная с ростом национального и социетального самосознания.

В США аналогичные «подземные толчки» этнической идентичности сделали в эти же самые годы востребованными исследования природы межэтнической толерантности и солидарности и их антипода – межэтнической конфликтности.

Принятые в России по итогам этносоциологических обследований и при участии этносоциологов в середине и во второй половине 1990-х годов законы (например, закон «О национально-культурной автономии»), в известной мере позволили снизить деструктивное влияние этнической мобилизации и ослабить остроту межэтнической напряженности (подробнее см.: [Губогло 2006: 542–546]).

Однако законодательных мер, а тем более исполнительских мер по их воплощению в жизнь, оказалось недостаточно. Отказ от воспитания интернационализма, имеющего богатый опыт в Советском Союзе, оказался малопродуктивным. От принятия предложенного мной закона «О солидарности» профильный Комитет Государственной Думы самоустранился. (Концепция, принципиальная схема закона опубликована в [Губогло 2005].)

Статус и положение этносоциологии в течение двух десятилетий на рубеже XX и XXI вв. подверглись существенным изменениям. Значительно повысились авторитет, привлекательность и имидж этносоциологии, особенно интерес к теоретической стороне дела. Одновременно несколько увяла ее практическая востребованность. С одной стороны, сократилось финансирование широкомасштабных этносоциологических опросов, что привело к потере исторической перспективы при анализе социальных и этнических процессов в их взаимодействии и взаимовлиянии. Между тем глубокая социальная дифференциация общества и социально-профессионального состава русского и других народов России, повсеместный интерес к разным идентичностям требуют не только новых парадигм и концепций, но и совершенствования инструментальных методико-процедурных средств. В отличие от советского времени, в нынешних условиях крайне затруднительно проводить обстоятельные интервью и анкетирование в условиях возросшего уровня недоверия и сокращения социального капитала в значительных группах населения. В советское время в соответствии с традициями гостеприимства охотно отвечали на вопросы анкеты. Сегодня порой не открывают дверь.

С другой стороны, отсутствие новой информационной базы, оскудение источников, проявляет себя рецидив возвращения к истокам этносоциологии. Сегодня появляются исследования, публикации и диссертации на слабых источниках и на нерепрезентативном материале. В итоге мельчает не только эмпирическая база этносоциологии, но и обоснованность ее выводов, масштаб и размах обобщений.

Начну с истоков. Рождение Московской этносоциологической школы, которое вполне обоснованно связывают с творчеством коллектива сотрудников ИЭ АН СССР во главе с Ю. В. Арутюняном, положившим начало этому направлению в 1966 г. «с конкретно-социологических исследований культуры и быта народов СССР», т. е. этносоциологического исследования повседневной жизни ряда народов Советского Союза.

Этносоциология может стать показателем концептуальной зрелости, общественной востребованности, проблемного многообразия и автономной самодостаточности как нового научного направления в том случае, если она обладает собственным объектом и предметным полем исследования, если она зарекомендовала себя трудами, получившими признание научной общественности, если она преподается в университетах по уже подготовленным учебникам и пособиям, если ее тематика находит выражение на пленарных и секционных заседаниях региональных, общероссийских и международных форумов. Отвечу сразу. Этносоциология на заре XXI века вполне соответствует перечисленным критериям и заслуживает присвоения ей права называться самостоятельной научной дисциплиной.

Изначально московская школа этносоциологии («арутюняновская») базировалась на модернистском, позитивистском по сути подходе, когда объектом этносоциологического исследования выступала объективная и субъективная реальность: носители этнической идентичности, социальные группы (внутриклассовые различия), – а задача исследования сводилась к выявлению, описанию и осмыслению их статических и поведенческих характеристик и динамических взаимодействий.

Смещение модернистских исследовательских подходов и/или совмещение их с постмодернистскими вело от примордиализма к конструктивизму, когда исследователь сам творил («воображал») объект своего анализа.

Что необходимо для появления новых идей? Прежде всего необходима экспертиза и проверка их социально-практической значимости и «свежести». Однако подобно тому, как в «теории практик» смысл задается и подкрепляется практикой, иметь идентичность – означает быть сопричастным к кому-либо и устойчиво повторять мысли и поступки подобно кому-то или вместе с кем-то в рамках принятых социальных норм, точно так же значимость свежих идей может быть проверена на практике. Между тем на практике, в том числе в ходе выявления «массовых вещей», необходимы серьезные усилия и средства, коих сегодня у гуманитарных наук явно не хватает.

Выдающимся успехом этносоциологии, как нового научного направления или даже новой научной дисциплины, служит широкая и многообразная ее представленность в Интернете, особенно на примере новейших учебников, учебных пособий, факультетских курсов, в программах общероссийских и региональных конгрессов, конференций, симпозиумов, в том числе международных.

Однако в какой степени «воображаемый» объект соответствует «реальному» аналогу – остается если не спорным, то, по крайней мере, открытым, если исходить из соответствия одного другому.

Слепое заимствование опыта западных исследователей, «танцы» не от отечественной «печки», а от «камина» французских ученых (К. Леви-Стросс, Дж. Клиффорд, П. Смит, К. Гирц), создателей школы символического (интерпретационного) подхода, когда за осознаваемыми образами воображаются элементы бессознательного, а на основе теории мифов разрабатываются теории общества, привело некоторых исследователей к отрицанию объективного существования этнической общности или к «заговору умолчания» того, что уже в первых программах этносоциологических исследований модернистские приемы признания и фиксации компонентов реальности сочетались с интерпретацией их значений, их социальной значимости и скрытых политических значений.

Вместе с тем состояние и исследовательская ситуация в современной российской этносоциологии определяется противоречивостью и растерянностью, отсутствием идейных ориентиров. Постаревшие кадры известных этносоциологических центров морально не готовы к изучению крутых экономических и социальных перемен, в том числе связанных с радикальным изменением социальной структуры народов, вовлеченных в рыночную экономику, и с попытками привить в корневую соборную ментальность российских народов институты и принципы гражданского общества. Перед динамично меняющейся повседневностью в трудовой и общественно-политической сфере и перед форсированным ростом этнической идентичности, и в частности моды на религиозность, этносоциология, похоже, робеет.