Текст книги "Ледяной телескоп"

Из Большого грота подземный ход длиною около семи километров ведет к развалинам малоизвестного мазара Урбекир-Баба. В конце подземного хода есть водоем. В нем отвратительнейшая, но совсем безвредная вода… А в развалинах Урбекир-Бабы есть заброшенный колодец с такой же вонючей водой… Из водоема, который находится в конце семикилометрового подземного хода, довольно легко можно перенырнуть в колодец. Ну и обратно…

8

О злоключениях Станислава Юлиановича Кобальского-Зеро Эпсилон рассказывал часа три.

Словно сожалея о том, что он с таким жаром и подробностями все выложил нам и не оставил ни малейшей тайны, Эпсилон-Кобальский глядел на море. Сидел, обхватив колени руками, сопел и молчал. И все думал, думал и по временам вздыхал. Очень ему хотелось рассказать, и он рассказал. А зачем? Ну это еще ладно: рассказал… А вот как рассказать о всей долгой жизни Кобальского, которая была и его прошлой жизнью и которую он помнил. За которую он вроде бы и в ответе, хотя сам, лично Эпсилон, тогда и не жил. А прожито не так, совсем не так… И не вернуть и не переладить все. Вот и выпалил про этот грот, и сил не стало, пусто…

Может быть, он совсем о другом думал. Но, по-моему, об этом…

Георгий-нумизмат тоже молчал, только изредка менял позу, лениво, как старый волк, глядел по сторонам; лежа на боку, что-нибудь трогал на «трапезном ковре». Жевал.

В глаза друг другу мы не глядели, будто совершили какой-то постыдный поступок. Только раз перехватил я взгляд нумизмата, открытый, пристальный.

Я нарушил молчание:

– Лучше нам всем вернуться. И вам ни к чему лететь куда-то и увозить то, что не продается.

Они оба продолжали молчать.

Через минуту я спросил:

– Станислав Юлианович, а что это такое все-таки, ледяной телескоп?

Не сразу, нормально, по-человечески он сказал:

– Станислав-Зеро считает, что это своеобразная телепортационная установка… – скромно прокашлялся. – Некогда на Земле побывали пришельцы, которые при помощи этого телескопа в виде сигналов отправились обратно к себе домой. Понятно, там у них, на планете, при помощи такого же телескопа (или подобного устройства) сигналы преобразуются в живые физические структуры… А опережающее и отстающее отображения – это всего лишь эпифеномен, частное следствие одного из свойств телескопа, а именно: совершать информационные преобразования…

– Вашей эрудиции можно позавидовать, – сказал я Кобальскому.

– Эрудиция – ерунда! – снова оживляясь, убежденно ответил он. – Весь разум человека – вот это драгоценность! А одна эрудиция… – Он лениво махнул рукой. – Вот тот крепкий фанерный ящик мы везем… В нем что? Не знаете? В нем тот рой, о котором я упоминал. Правда, штука удивительная!.. Станислав-Зеро от того роя капель – это не просто обычные капли! – научился почерпывать такие знания!.. Все зависит от первого вопроса. Ответ роя тоже и ответ, на который у тебя обязательно возникнет несколько вопросов. И тебе надо выбрать – задать один, а не сыпать градом вопросов. Потому что обязательно получишь такой ответ, который вызовет у тебя слишком много вопросов. И трудно будет выбрать один… Тут всегда задача – углубиться в проблему, свести диалог с роем «в клин», то есть быстрее получить однозначный ответ… Главное, что все потом помнишь! Конечно, прежде чем занимать внимание роя, самому надо кое-что знать. Или надо иметь проблему, загвоздку. Если бы не этот рой, Станислав-Зеро так и не понял бы, что это такое – я имею в виду масс-голограф – и как с ним работать.

– Рой, значит, что-то вроде ледяного телескопа? – спросил я.

– Нет… От телескопа эрудированным не станешь. Хоть сто лет перед ним стой. Так, по-человечески умней, мудрей будешь… А рой дает именно эрудицию, и колоссальную! Особенно если самому кое-что подчитывать.

– Да, – сказал я, – есть такие орешки, которые и ледяному телескопу будут не по зубам.

– Ты это что имеешь в виду? – зло насторожившись, тихо спросил меня Кобальский.

– Я хочу сказать, что если б Станислав-Зеро махнул рукой на опережающего, он давно уже околел бы в гроте.

– Максим считает, что он среди нас опережающий, – глядя мимо меня, как будто бы совершенно равнодушно проговорил нумизмат. – А мы «орешки», которые все еще заблуждаются.

– Я считаю, Георгий Николаевич, – сказал я, – что в гроте Кобальский кое-что понял. Но его упорно и умело сбивают с толку. Как только он выбрался из грота…

– То есть? – резко спросил он.

– То есть?.. А то и есть, что побег и вывоз не выгорят.

– Почему же?

Я засмеялся.

– А-а!.. Все Кобальские кое-что поняли. А я теперь одинок. Ну и хитер!.. – предельно сдержанно протянул нумизмат.

– Не понял… – сказал Кобальский.

– Льет воду… Разве ты, Станислав, не чувствуешь, как он гладит тебя по голове.

– Меня гладить – руки отсохнут! – возмутился Кобальский.

– Боюсь, он всех вас собьет с толку.

– Так надо разрядить атмосферу. Ну и что ты тут нам объяснял, гражданин опережающий, а?..

– Я хотел сказать, – равнодушно проговорил я, – что Станислав Юлианович Кобальский-Зеро сюда не приедет: в свое время опережающий оставил в нем неизгладимый след.

– Да мы с ним две капли воды! – объявил Эпсилон.

– Ну… две не две… – покачал нумизмат головой. – А терять голову не стоит. Она вам, Эпсилон, еще пригодится. Все те объекты из Большого грота надо вывезти как можно быстрее. Сегодня увезем масс-голографическую установку, телескоп и рой… Вы, Максим, знаете все. Не лететь с нами вам теперь ну… никак нельзя! Стоят все эти вещи баснословные деньги. И вы обделены не будете. Обещаю…

– Захватывает дыхание, – восторженно вдруг зашептал мне Кобальский, – лишь стоит хотя бы смутно представить себе все невероятное богатство хранилища! Слишком всего много!.. Что-то можно оценить хотя бы приблизительно: что сколько миллиардов стоит. А сколько, скажи, стоит тот белый диск на белом квадрате?.. На том диске, если угодно, располагается «модель» бесконечности!.. Цена всем вещам баснословная!

Пришел Бет с чаем. Налил нумизмату и мне. Поставил бутылку с пуншем.

– Не нравится мне это сибаритское чаепитие!.. – недовольно сказал Кобальский. – Вон там опять вертолет летит. Засекут нас тут с телескопом. Все отберут.

– Запомните! – предупредил нумизмат, наливая в чай пуншу. – Все мы астрономы. Спецы по солнечным пятнам. Главное – смелость и самоуверенность! Ясно?.. И не чудить! – повернулся он ко мне.

«Мешанина в голове у Эпсилона, – сидел и думал я. – То верно понимает ценность человеческого разума. То словно бы сам теряет разум, твердит: сколько же миллиардов стоит телескоп…» А нумизмат был непоколебим: не подошел ни к объективу, ни к окуляру телескопа. Боялся.

9

По отлогому берегу, по бездорожью на ревущем мотоцикле к нам приближался какой-то человек. Заглушил мотор, положил мотоцикл набок, подбежал к нам.

Это был… дядя Станислав!

– Дядя!.. – крикнул я и вскочил на ноги, но тут же осекся, потому что хорошо знал, да только на миг забыл, что «дядя» всего лишь плут Зет.

– Поди прочь, щенок! – злобно огрызнулся он и решительно направился к Кобальскому, то есть к Эпсилону.

– Спокойно!.. – сказал «дяде» шеф.

– Ты почему не дождался меня у глиняного холма? – коротко спросил «дядя» у Кобальского.

– А ты мне сказал?!. – отворачивая лицо, спросил тот.

«Дядя» сильно ударил Кобальского в висок. Тот упал. Тяжело подымаясь, закричал:

– Альф, на помощь! Бет!.. – и «дяде»: – Что ж ты сразу с нами не поехал?!.

– А кто бы дома замел следы? А?.. Все бросили! Набрали кое-каких сокровищ – и хватит?

– Сам же собирался прикатить к берегу… – нагловато возмущался Кобальский. – А сам…

На шум подбежал Бет, потом Альф.

– За что ты его? – спросил Альф «дядю».

– За то, что глуп!

Альф ударил «дядю» по лицу. Тот пошатнулся, но на ногах устоял, тут же развернулся и коротким ударом Альфа сшиб. Альф упал лицом вниз и так остался лежать, лицом вниз.

Бет побежал к лодке.

– Вернись, Бет! – приказал нумизмат. – Не смей!..

– Где наш Зеро? – спросил «дядя» нумизмата.

– Это я у вас у всех должен спросить, – тихо, грозно сказал нумизмат, – где именно находится Станислав Юлианович Кобальский, мой друг?

– А гомеопат?

– И об этом должен я у вас спросить и спрошу. Максим, – обратился нумизмат ко мне, – иди повозись в развалинах. Успокой нервы. Я покамест побеседую тут… Крайне необходимо!

– Простите, шеф, – подавленно произнес «дядя». – Третья попытка все-таки и…

Я поспешил оставить их. До чего опротивели мне их физиономии и надоело слушать их планы! Уже оценили, сколько стоит ледяной телескоп, масс-голограф и рой несчетного числа каких-то капель!.. Как какие-нибудь ростовщики, барыги или перекупщики: «сколько стоит»!.. Сколько стоит небо. Почем печаль, зелень травы, память. В какую цену мечта. Сколько стоит радость, леса всей планеты… Прикидывают… Поглядели б они сами на этот парад ушей!

Мне было ясно, что душой «выгодного дельца», вдохновителем «коммерческого» побега являлся нумизмат Георгий Николаевич. Попытаться образумить его, склонить к отказу от бегства, убедить его, что его взгляды на жизнь неверны, сказать, что он попросту мелкий воришка, который взялся продавать то, что не может быть ни продано, ни куплено, потому что принадлежит всему человечеству, – все это говорить ему было бесполезно. Бежать он решил во что бы то ни стало, потому что рыльце у него уже было в пуху. По его же словам, бывали в его жизни «шалости»: разного рода недозволенные граверные работы, в связи с которыми приходилось «пачкать руки краской», случалось тревожить в курганах «спящих» скифов, да и интерес к «уникальным мелочам незабвенной старины» затянулся…

Едва ли мог я образумить и Эпсилона, тем более в постоянном присутствии его шефа. Да и времени было мало.

Я был убежден, что появись здесь настоящий Кобальский, все можно было бы повернуть. У меня не оставалось сомнений, что истинный Кобальский куда-то бежать от найденных им интереснейших сокровищ уже не хотел. Из хранилища и не вылазил, все изучал… Да и не мог человек после тех прозрений, которые пришли к нему в гроте, после возвращения к человеческой порядочности, настолько сильно снова попасть под влияние в общем-то пустопорожнего нумизмата и пуститься в авантюру… Видно, так, поначалу увлекся: вот-де продадим за миллиарды!..

Все ждали его, но он не появлялся.

Надо было действовать. Времени оставалось мало. Вечером они собирались лететь.

И я решил переломить Альфа и Бета. Найти бы только удобный момент. Я был уверен, что, уж во всяком случае, Альф не горит желанием лететь и возьмет мою сторону. А предпринять надо было следующее: сломать модель самолета, на увеличенной копии которого злоумышленники собирались лететь. Если не Альф, то это должен был сделать я. И в крайнем случае, чтоб побег вообще был невозможен, расколоть зеркало масс-голографа. Варварство? Зато был бы цел телескоп, который они уже едва не загубили.

Я подошел к развалинам, вскарабкался по обломкам плит и через пролом проник в автомобиль. Пробрался через одну дыру, через другую. Выпрямился… и вдруг отшатнулся, замер.

Перед большим третьим отверстием, в столбе солнечного света, в котором неподвижно парила легчайшая золотая пыль, стоял человек. Его одежда, руки, лицо – все было запорошено желтовато-оранжевым налетом. В руках наперевес он держал ломик. Вид у мужчины был устрашающий. Глубоко запавшие глаза горели, как мне вначале показалось, лихорадочным светом. Не выпуская из рук ломика, мужчина рукавом стер с лица пот и сказал:

– Не бойся. Я Гамм.

– Вы не утонули? – удивленно воскликнул я.

– Ну разумеется… Только не кричи, не говори громко. А то все это… разом тут рухнет.

– Гамм, это вы сделали такой пролом?

– Да… Чтоб выкатить твой автомобиль. Все равно мне пока что делать нечего. Жду, когда они соберутся лететь. Парень, я помогу тебе. А пока что не ссорься с ними.

– Хитрецы вы все.

– Не все. И Альфу можешь доверять, но… Но! – поднес он к своим губам палец.

– Так вы не за них?.. Не с ними?

– «Не за них…» – этак успокоительно хмыкнул он, отступил и, едва видимый за золотым – в солнечном луче – столбом пыли, сел перед пространным полумраком.

– Значит, – осторожно поинтересовался я, – среди ребят из «алфавита» раскол?

– Совсем нет! Не «раскол» из-за какого-нибудь мелочного несогласия… А трудное возвращение некоторых из нас к истинным человеческим ценностям. Да, вот так-то! Ты понимаешь?.. В самом Станиславе-Зеро очень уж сильна была двойственность. И очень жаль, что плоскун – это вечно скептическое ничтожество – получился таким выразительным. Так вот, мы с Альфом решили помочь Станиславу-Зеро. Я избавлю его от шефа и от гомеопата. Жду, когда Зеро появится здесь.

– Появился один Зет.

– Я знаю. Странно, что все еще нет Станислава-Зеро и гомеопата.

– Когда Зеро прибудет, я найду, что ему сказать, – убежденно заверил я Гамма. – Слишком смело? Но я возьму на себя роль опережающего! Без всякого телескопа. Уверен, мне удастся переубедить его. А через него Эпсилона и, может, Зета. Чтоб сорвать вывоз сокровищ! А если не удастся, я вступлю с ними в открытую борьбу. Вот увидишь. Гамм! Ты, конечно, поможешь мне? И Альф. Может быть, и Бет… Я сломаю модель самолета. Или разобью зеркало масс-голографа. И они не улетят.

– Максим, это, конечно, смелый шаг. Но делать этого пока что не следует. Подождем появления Зеро. Когда он будет здесь, ему от разговора со мной не отвертеться. Как опережающий, я это сделаю лучше тебя. Я вытравлю из него плоскуна, если он в нем снова окреп. А тогда он заставит Эпсилона и Зета сделать кое-что полезное для нас! Если же это – будем готовы ко всему – не удастся, обрушим на них другую силу. Есть у меня, Максим, еще один план. И разреши мне пока что о нем не распространяться… Пытался я их образумить с этим их бессмысленным вывозом сокровищ. Осторожно так пытался. Не поняли. Увидел во мне откровенного врага. И Георгий столкнул меня за борт лодки. Незаметно для Альфа и Бета. Хорошо, что недалеко от берега… А что касается Станислава-Зеро, то еще в гроте опережающий очень доходчиво объяснил ему, что божок плутовства и обмана лишь гасит в человеке полузабытый душевный огонь! Следовательно, сам Станислав-Зеро уже многое понимает. Ведь это же его опережающий говорил ему!.. Я, Максим, например, точно знаю, что на всякой могиле, где будет покоиться романтика плутовства, вырастет только одна травка – полынь забвения. Ну да ладно!.. А тебе я помогу. Это точно. Если, конечно, сам не сумеешь от них уйти… Очень-то не рискуй. А теперь надо заняться делом. Твой автомобиль может еще пригодиться. Будем работать и негромко разговаривать. Мне есть что тебе рассказать. Послушай, вот смех!.. Как поначалу бросились мы изготавливать глыбы драгоценных камней!.. Ха-ха! Как все размечтались!..

Не один час провозились мы с Гаммом, пытаясь до внешнего отверстия докатить мой автомобиль. Под собственной тяжестью оседали и то в одном, то в другом месте частями обрушивались остатки глиняного сооружения. Перед вечером в передней части с грохотом обвалилась крыша. И мы с Гаммом вовсе не опасались, что нас здесь придавит навсегда, если рухнет все это, в тридцать метров, рыхлое строение. Странно: ни тени страха у меня не было, чувство осторожности не то что притупилось, а и вовсе исчезло.

Бет притащился сюда еще в первой половине дня, следом за мной. Минут через двадцать после драки. И сразу как взобрался на неподалеку неподвижно лежавшее тело моего двойника, так весь день там, на солнцепеке, проторчал: караулил, чтоб я не убежал. Походит, походит по руке, потом сядет на плечо и сидит, сидит, с безразличным видом наблюдая, как разваливается, осыпается автомобиль.

10

Вечером пришел Альф и позвал Бета, а мне посоветовал от глиняного автомобиля убираться подальше…

Когда мы шли к берегу, я тихо, так, чтоб не слышал Бет, спросил у Альфа:

– Вы нашли тело Гамма?

– О Гамме не беспокойся, – шепнул он мне на ухо. – Он оттуда уйдет…

– Когда они будут копировать самолет, – сказал я, – надо сломать модель…

– Кто это сделает? – спросил Альф.

– Я сделаю.

– Глупости. За это они просто убьют тебя. Не торопись. Гамм кое-что придумал. Кое-что, Максим, зависит и от тебя. Если ты не захочешь, то самолет не улетит. Понимаешь: если очень не захочешь!

– А это не примитивный обман?

– Ты видел Гамма, – спокойно продолжал Альф. – Говорил с ним. Если ты и теперь считаешь, что он плоскун, то поступай как знаешь. Гамм – это человек! Настоящий опережающий. И Бет уже почти склонился на нашу сторону. И Эпсилон мечется, да времени у нас нет. Шеф его завертел. А Зет – что сам нумизмат. С ним придется повозиться… Ну приотстань теперь…

Мне сразу же приказали отойти подальше в сторону, метров на шестьдесят. Беглецы уже заканчивали устанавливать зеркало, линзу и призму – весь масс-голограф. Оптическая ось множителя была направлена на развалины автомобиля. К нейтринно-вакуумной линзе был подключен кабель, шедший от лодки, где находилась энергетическая установка. Между линзой и зеркалом на невысокой треноге Бет и нумизмат установили действующую модель самолета, которую они собирались увеличить. Как только модель застрекотала, сразу же в лодке пронзительно засвистела турбина. Мало-помалу глиняный автомобиль стал разрушаться. Я побежал к угольно-темному Кобальскому, стоявшему около темно-красного прямоугольника, – зеркало словно плавилось и едва заметно дымило по краям. «Дядя» догнал и сбил меня с ног.

Я поднялся и крикнул:

– Что вы делаете? Ведь в глиняном мой настоящий автомобиль!

– Мне очень жаль, – лениво хмыкнул Кобальский, – но от него там уже ничего не осталось.

– Так почему же вы вчера не дали мне вытащить его оттуда?

– Чтоб ты, Максим, не удрал на нем. Это было бы совсем некстати, – осклабился Кобальский, и я увидел, как из его напрягшихся морщин посыпалась, дымками полетела глиняная пыль.

Нумизмат, выжидательно выпятив челюсть, играя желваками, внимательно глядел туда, где только что были развалины циклопического автомобиля. Рядом с ним стоял и что-то ему говорил «дядя».

Минут через двадцать на месте возникшего холма, сдувая пропеллерами тучи пыли, показался гигантский двухмоторный самолет. Длинный Бет, очевидно исполнявший в этой компании обязанности второго пилота, побежал к новому летательному аппарату.

Вскоре огромный самолет, непривычно тихо гудя моторами, переваливаясь с боку на бок, отполз в сторону.

Таким же образом, как и самолет, компания быстро соорудила мощный передвижной кран, чтоб погрузить телескоп.

– Зет и Альф, – приказал нумизмат, – лодку затопите. Бет займется погрузкой телескопа…

И тут наше внимание привлек рокот где-то недалеко летящего самолета.

Все остановились, замолчав, подняли лица.

Самолет летел с юго-востока, не очень высоко. Пролетел недалеко от нас, сделал круг. На другом круге, почти беззвучно, проплыл над нами и удалился в сторону моря, на юго-запад.

– Вот и дождались захода солнца, – нарушил Эпсилон тягостное молчание. – Дождались заката…

– Только без паники! – твердо сказал нумизмат.

– Самолету негде здесь приземлиться, – громко, тем же тоном обреченного продолжал Эпсилон. – Как раз в свое время здесь будут вертолеты. Нам крышка…

– Да не паникерствуйте же, Эпсилон! – мягко пристыдил его нумизмат. – Всегда в таком деле больше всего вредит паника. Всем сохранять спокойствие! Это приказ. Как я сказал, полетим только после захода солнца. Все за работу!.. Максим, – с деланной улыбкой обратился он ко мне, – помогите, пожалуйста, затопить лодку.

Что было делать? Станислав-Зеро не появился. Гамм ждал его напрасно. Заверял меня Гамм, что в крайнем случае он обрушит на беглецов «другую силу»… Но уже непохоже было, что он сможет что-нибудь сделать. Я действительно верил ему и не обвинял его.

Понятно, стоянку злоумышленников засекли. Ну а вдруг им удастся улететь?.. Телескоп еще ладно… Но чтоб они увезли масс-голограф… Я был настроен решительно против этого. Быстро подошел к стоявшему за зеркалом Кобальскому и сказал:

– Вы негодяй, Кобальский! Хоть вы и приготовлены из каолина и поваренной соли… Из всего белого!

Я каблуком с такой силой ударил по зеркалу, что фотограф за расколовшейся натрое плоскостью согнулся вдвое и завертелся на одном месте.

– Связать его, Альф!.. – фальцетом закричал он.

На меня навалились, словно на тигра. Больше всех усердствовал «дядя». Бесчеловечно заламывая мне руки, он бурно сопел и все повторял:

– Ну и глуп племянник!.. Ох и дубина!..

Со связанными руками я лежал на самом краю берега, затылком в воде. Изредка ленивая волна накатывала на лицо. Приподнимая голову, я едва умудрялся дышать.

И тут на берегу, как я понял, появился еще кто-то. Собиралось все воронье!

Я все пытался сесть. Наконец мне это удалось.

Не знаю, каким уж образом, как добирался, но появился здесь и гомеопат – Иннокентий Уваров. Он был невысокого роста, худощав и широк в плечах, с усиками. Легко одет – в белой запыленной рубашке с подвернутыми до локтей рукавами, в светло-серых брюках.

Уваров был взволнован. Сбиваясь, что-то рассказывал нумизмату. Все сбегались, обступали его.

– Значит, сегодня Станислав Юлианович здесь не появится? – глядя на Уварова широко открытыми глазами, задумываясь, процедил Георгий-нумизмат.

– Как он появится??. – в глубоком недоумении пожимая плечами, растерянно и в то же время внимательно, снизу вверх поглядывая то на шефа, то на кого-либо из «семейства» Кобальского, повторял гомеопат. – Нет, как он в таком случае может появиться?..

– Вы почему, Кеша, нам вопросы задаете? – возмутился Эпсилон.

– Что случилось? – подбегая к компании, тяжело дыша, спросил до того разглядывавший куски зеркала «дядя».

– Кочерыжка зарыл нашего Зеро, – за всех быстро ответил Альф.

– Зарыл нашего Зеро?!.

– Это, конечно, ужасно… – растерянно разводил гомеопат руками. – Не знаю, как я это переживу. Мы со Станиславом Юлиановичем сколько раз объясняли этой тумбе: «Ты, малыш, знаешь, что из хранилища все должно быть вывезено, все до капельки. Как ты понимаешь, для этого, минуя колодец, под мазаром надо сделать другой ход. Широкий ход. И пока что замаскировать его». Но эта глупая двенадцатитонная тумба совершенно превратно истолковал наше указание. Представляете, обрубок совсем неправильно меня понял. Я сказал, чтоб он принялся за работу после полудня. А он начал с утра!.. Когда Станислав еще работал в хранилище с инопланетными объектами. Ужасно!..

Гомеопат сел, картинно уронил голову.

– Кеша, – спросил его «дядя», – а почему здесь появились вы?

– А чем я хуже вас?! – резко подняв голову, возмущенно воскликнул гомеопат. – Видите ли, они полетят, а я должен где-то занимать тумбу, чтоб он снова не увязался за ними!

– Так надо было разрыть ход, чтоб вышел Зеро! – распалялся «дядя». – А то ведь странная получилась «маскировка» хода…

– Я и приказал тумбе!.. Разроет он… А Станислав улетит в следующий раз. Сейчас же надо немедленно увозить масс-голограф и телескоп, пока у нас все не отобрали.

– Нам надо остаться, – подавленно произнес Альф, – а то Зеро без воды погибнет там. Надо ему помочь.

– Конечно! – сказал гомеопат.

– Мы все, кто из «алфавита», – отрезал «дядя», – полетим. Мы не можем остаться без масс-голографа. Три куска зеркала можно склеить. Нам пора восстанавливаться. У Эпсилона вон уже нет ушей… Останетесь здесь вы, Кеша, раз Зеро оказался засыпанным по вашей вине. Да, да, ведь Большой Кеша ваша копия! Вам легче с ним работать…

– Моя, моя… – забормотал гомеопат, помолчал, а потом спокойно сказал: – Кстати, должен всех вас поставить в известность. Хотя огорчать вас и не хотелось. Не сказать не могу. Дело в том, что Станислав-Зеро плохо к вам относится, ко всем: «от альфы до омеги». Он против вашего существования. Это правда. Лучше улетайте, друзья… Сам он, по-моему, лететь уже передумал.

– Ложь это! – взволнованно вдруг вскричал Альф. – Они с кочерыжкой умышленно завалили нашего Зеро! Все ясно!

– Не так ли? – спросил Уварова до того молчавший нумизмат. – Решил ты, Иннокентий, всех устранить и стать единоличным владетелем масс-голографа и телескопа? А? И рой тебе нужен?..

– Да вы что?! – вскочил гомеопат. – Вы с ума сошли? Зачем мне так много?.. Мне из сорока миллиардов хватит и одного миллиона.

– А ты скромник! – с брезгливой улыбкой заметил ему нумизмат.

И тут все, кроме нумизмата, что называется, понесли гомеопата на кулаках. Страшно было смотреть…

И тут я увидел кое-что другое.

Из-за самолета не спеша, вразвалку шел к нам огромный, толстый «гомеопат»! Я сразу понял, что это «тумба», как свою копию называл Уваров. Большого Кешу сбоку рельефно освещало заходящее солнце и, хотя он был далековато, виден был отчетливо. Ростом он был около десяти метров и очень толст. Конечно, в нем были все двенадцать тонн.

– Это он, что ли?!. Кочерыжка!.. – закричал Георгий-нумизмат. – Все гибнет!..

Избиение гомеопата мигом прекратилось.

Стало тихо. Лишь слышно было, как шмыгает носом поколоченный Уваров да скрипит, издали похрустывает под подошвами медленно шедшего толстяка песок.

– Вздумали без меня удрать, – чуть скривив губы, презрительно сказал огромный толстяк и остановился метрах в сорока от нас.

– Вздумали! – за всех резко ответил ему Эпсилон-Кобальский. – В конце концов тебе-то что там делать?

– А вам? – спросил толстяк. – Вам что?

– Мы выполняем приказ Станислава-Зеро. Масс-голограф и телескоп, который стоит, может быть, сто миллиардов, должны быть сегодня же вывезены! Можно подумать, ты об этом впервые слышишь!.. Тебя же на днях вывезем на большом самолете. Этот с тобой на борту не взлетит. Ты слишком тяжел.

– Так я стал слишком тяжелым? – медленно подступая к нам, более решительно заговорил толстяк. – Они выполняют приказ Зеро!.. А вас не волнует то, что Зеро против нашего существования – моего и всех, всех ребят из «алфавита»? То-то он постоянно был против моего полета с вами.

– Кто это тебе сказал? – спросил «дядя» толстяка. – Кто сказал, что он против нашего существования.

– Тот, кому это известно, – мой прототип. Я сделал все так, как он сказал. Разрушил мазар и…

– Засыпал Зеро? – ужаснулся Альф.

– Разумеется…

– Замолчи, глина!! – рявкнул Иннокентий-гомеопат. – Я тебе приказал все правильно сделать!.. А ты заторопился сюда!.. – Он вскочил на ноги, возмущенно потрясая перед собой кулаком, забегал перед Георгием-нумизматом.

– Надо всем остаться и освободить Зеро, – сказал Альф.

– Оставаться немыслимо, – возразил нумизмат. – Я нахожусь в критических обстоятельствах… Полет отменить нельзя.

– Разве это моя копия?! – мотая головой, воздевая руки к небу, петлял на пятачке и слезно вопил гомеопат. – Это недоразумение!.. Друзья, я не должен – не могу! – отвечать за слова лживой, дефектной копии…

– Остановитесь, Иннокентий! – сказал нумизмат. – Вы не можете лететь с нами. Вы останетесь… Устами Большого Кеши говорите вы, мой друг.

При этих словах гомеопат остановился, перестал вопить и шмыгать носом. Вдруг совершенно спокойно сказал:

– Тумба, тебе надо лететь с масс-голографом. Чтоб своевременно восстановиться. Я полечу с тобой. Обещаю восстановить тебя. Не жди, пока развалишься. Не слушай их.

– Мы полетим оба, – обращаясь ко всем присутствующим, сказал Большой Кеша. – Или никто. Можете сделать самолет в два раза больше. Приступайте. Время есть.

– Разбито же зеркало!.. – с сожалением воскликнул робкий Бет.

– Это какое-то проклятье! – злобно, сквозь зубы процедил нумизмат и быстро стал ходить взад и вперед. – Бет, скажи, с Большим Кешей на борту этот самолет взлетит?

– В принципе да, – не задумываясь, ответил длинный Бет.

– Тогда летим. Кстати, Эпсилон, – с возмущением и досадой в голосе спросил нумизмат Кобальского, – и зачем это вы соорудили этого Большого Кешу?

– Ну это же понятно: чтоб из хранилища вытаскивать тяжелые сокровища… Ну а потом оказалось, когда надо было достать телескоп со дна моря, что Кеша умеет плавать не лучше, чем булыжник… Пришлось создать исполина, – виновато вздохнул Кобальский.

– Да-а, размахнулись. Какая удивительная щедрость!..

Большой Кеша первым пошел к самолету.

– Эпсилон, – шепнул «дядя», – возьми осколок зеркала. Я чуть поверну линзу, чтоб не задеть самолет…

– Я понял, – коротко бросил Кобальский. – Все в сторону. Бет, в лодку. Запусти установку.

Кобальский (так уж по привычке называл я Эпсилона) с большим осколком зеркала быстро стал в нужное место. Я видел, как из разрезанных пальцев его левой руки по большому обломку зеркала струйкой текла кровь. Но он этого не замечал.

«Дядя» мертвой хваткой зажимал рот гомеопату.

Большой Кеша за линзой резко вскрикнул и отскочил в сторону, пальцами правой руки держась за локоть левой. Минуты две он с недоумением глядел на нас.

Все тихо, медленно, словно растекаясь, запятились к воде.

«Сейчас, – подумал я, – Большой Кеша начнет всех ловить и топить». Но нет. Он не спеша подошел к телескопу и стал непрерывно бить по нему ногой, пяткой. Бил методично, сопя, постанывая при каждом ударе.

За несколько минут он раскрошил его вдребезги.

Взглянул на нас и, побледневший, молча пошел к самолету.

Все были ошеломлены.

Первым пришел в себя Кобальский.

– Что вы сделали?!. – то обращаясь к Иннокентию, то бегая вокруг полупрозрачных кристаллических глыб, кричал он. – Невозможно поверить! Как мы боялись довериться этому человеку. О, какой ущерб… Какая катастрофа…

Он подбежал к растерянному, уныло стоявшему гомеопату.

– Послушай, старый, глупый Кеша, ты превратил в необратимую груду такую вещь!

– Это не я, Станислав. Я ведь все-таки не он… – оправдывался гомеопат. – И я не обязан отвечать за его действия.

– Его руками это сделал ты, вандал. Ты! Ты в руины превратил бесценное сокровище. Бес-ценное!! В руины, в руины!.. Вон они!

Эпсилон осекся.

Притих весь этот базар, все повернулись к разрушенному телескопу и стояли с отвисшими челюстями – как какие-нибудь дикари глядели, что происходит с его остатками.

Ярко вспыхивала то одна, то другая прозрачная желеобразная глыба. С очередной вспышкой каждая из них горела все дольше. Наконец все они стали светить непрерывно и ровно. Их мягкое, с люминесцентной прохладой свечение ясно выделялось в потоке вечернего солнечного света. Секунд через пятнадцать над кристаллическими глыбами возникла яркая и трепетная световая полусфера. Вдруг мы оказались в ее пределах. Словно круг по воде, она с нарастающей скоростью белесым фоном разлетелась вокруг нас. Так же возникли вторая и третья сферические волны. Через минуту или две, очевидно, где-то отразившись, первая волна возвратилась довольно темным, не ночным, а таким прозрачным сумеречным фронтом. Чем ближе, теснее смыкалось вокруг нас световое пространство, тем тусклее становилось солнце, словно само небо стало огромным темнеющим стеклом. Стало чуть прохладнее…