Текст книги "Пространство сна"

19

Следующие несколько недель Серенька на новом, придуманном Зуевым и Ириной пути сделал неожиданно большие успехи. Брушко в назначенный им самим день почему-то не появился, а Замковская готовилась оказать ему решительный отпор и отбиваться до тех пор, пока они не найдут компромисс. Она решила для себя, что в любом случае, придется ли ей только врать и изворачиваться, или перейти некую другую границу, Сереньку ей сегодня оставлять нельзя.

Потому что он буквально за два дня научился двигаться с машинкой по всему пространству «маленького зала». Маршрут его движения определялся несколькими тонкими палками, которые Замковская с Матреной прокладывали с обеих сторон по направлению его хода. Ирине практически сразу пришлось идти к Зуеву, чтобы он помог придумать «события» на маршруте сына.

К некоторым «придумкам» Серенька оказался совершенно равнодушен. Он не то чтобы не замечал их, как раньше, когда сносил или наступал на игрушки, оказавшиеся на его пути. Нет, сейчас он начал обращать на них внимания, как на некий предмет, помеху, но не проявлял ни малейшего интереса к их сути.

Ему было все равно, кукла это, другая машинка или домик, он просто огибал их в своем движении и ехал дальше, а если предмет занимал всю ширину его «дорожки», разворачивался и двигался в обратном направлении.

Стул, оказавшийся на его пути, поначалу вызвал изумление, почти панику. Но когда машинка, которую за веревочку тянули по очереди Ирина и Матрена Григорьевна, въехала в арку, образованную ножками стула, Серенька медленно, как завороженный, последовал за ней и с этого момента перестал бояться.

Чуть позже Алексей Михайлович предложил изменить структуру поверхности, по которой двигался ребенок, и Ирина вместе с Матреной Григорьевной начали подкладывать под ковер разнообразные предметы – мячик, длинный и неширокий рулон, просто устраивали для Сереньки небольшой подъем и спуск.

Мячик он обходил, рулон переползал, не замечая, а подъем и спуск приводили его в некоторое смущение. Он останавливался на несколько секунд, словно размышляя, стоит ли двигаться дальше. Потом медленно взбирался наверх и так же не спеша, можно было бы сказать – солидно, спускался вниз.

Когда Серенька привык к подъему и спуску и перестал их бояться, Зуев сам пришел в «маленький зал», чтобы принять участие в следующем этапе. Под его руководством женщины, оставив пологий подъем, сделали горизонтальную площадку на большей высоте, а спуск соорудили, в отличие от подъема, крутым и резким.

Серенька, преследуя убегающую от него машинку, привычно преодолел знакомый ему подъем, не заметив, что тот стал несколько длинней и выше, но наверху остановился. Каким непонятным инстинктом мальчик, который никогда не падал с высоты, почувствовал опасность, никто не знал, но сползти или съехать вниз Серенька решительно отказался.

Он стоял на четвереньках на небольшой площадке, оставленной наверху, потом попытался повернуться на сто восемьдесят градусов, чтобы отправиться назад, но места для этого явно не хватало, и он попытался завалиться на бок и замереть в привычной апатии.

Однако пространственный инстинкт тут тоже был начеку, и Сереньке пришлось отказаться от своего намерения. Он отчаянно начал крутить по сторонам головой, конечно, в тех пределах, которые ему позволяла неудобная поза, в надежде найти какой-то выход.

Вот тут и появилась в поле его зрения старая, но еще крепкая рука Матрены. Ирина хотела проделать все сама, но Алексей Михайлович запретил, сказав, что она, Замков-ская, слишком эмоциональна и жалостлива, а тут может понадобиться и усилие какое-то применить, например, подтолкнуть Сереньку против его желания.

Еще какой-нибудь месяц назад Ирина бы не спустила Зуеву и начала бы скандал, считая, что с ее ребенком она должна общаться в первую очередь сама. Но сейчас она была уже несколько другой Ириной Замковской, чем в тот момент, когда они появились здесь с Серенькой, и она не стала спорить, подумав, что потом все равно перехватит инициативу.

Рука Матрены Григорьевны протянулась к мальчику, мягко, но уверенно взяла его за плечо и, не спеша, начала двигать Сереньку к страшному спуску. Мальчик пытался сопротивляться, но старуха, приговаривая какие-то ласковые слова, медленно подталкивала его к краю.

На самом деле никакой реальной опасности, конечно, не было – верхний край площадки отстоял от ковра сантиметров на семьдесят, а наклон был под углом не больше шестидесяти градусов, но Сереньке сверху такая высота казалась, наверное, бездной.

Ирина внизу возила машинку, которая выполняла функцию приманки, Матрена подталкивала ребенка к краю площадки, и сейчас главное было – не испугать Сереньку окончательно. В последний момент он ухватился за Матрену Григорьевну и так, подталкиваемый и одновременно поддерживаемый старческой рукой, съехал вниз к своей игрушке.

Зуев махнул рукой Ирине, чтобы она тянула машинку, дальше тем самым превращая спуск с горки из потрясения в ординарное, нормальное событие, а Матрена, приговаривая «Молодец, Серенька, молодец…» попыталась свою руку отнять. И он отпустил старую женщину, устремившись к любимой игрушке.

На самом деле событие произошло почти космическое. Неизвестная сила появилась не тогда, когда Серенька безучастно лежал на ковре или бессмысленно нарезал по комнате. И сделала эта сила не то, что она хотела, поступила с ним не по своему произволу, а хотя и с некоторым его сопротивлением спасла в безвыходной ситуации. Впервые ребенок попросил о помощи и получил ее. Он вступил в диалог с окружающим миром.

Они еще не раз за эти дни повторяли все обстоятельства, добиваясь раз за разом, чтобы Серенька боялся все меньше и меньше, чтобы он уже явно для себя искал и просил помощи. И дело шло – ребенок, не только преследуя игрушку, но сам, и охотно, начал взбираться наверх и оглядываться по сторонам в поисках поддержки.

Ему, похоже, нравилось и кататься с горки, и просто чувствовать в своей жизни иную, по-доброму относящуюся к нему силу. И это делало возможным постепенный переход к следующему этапу – надо было начинать играть не просто с Серенькой, а вместе с ним. Надо было, чтобы иной, другой в его жизни приобрел реальные, осязаемые черты, чтобы он стал конкретным человеком, и Ирина очень надеялась, что этим человеком будет она сама.

Замковская почти перестала спать, придумывая все новые и новые ситуации, которые двигали бы сына вперед. Каждое утро она с нетерпением спешила в больницу, чтобы выдать Алексею Михайловичу очередную порцию своих идей, и в последнее время ей начало казаться, что он стал ее побаиваться. Хотя ко многим ее затеям он относился вполне благосклонно и разрешал применять их на практике.

Например, она придумала, чтобы этот новый, другой, человек, уже не в качестве некоей силы, а в конкретном виде, появился в жизни сына не просто где-то и как-то, а тоже играющим и обязательно точно такой же игрушкой, как Серенька.

Зуев как-то пошутил:

– Вам пора становиться нашей коллегой, Ирина Николаевна. Я многим в медицинском отделе мэрии не могу объяснить, что мы тут делаем, а вы просто на лету схватываете.

Упоминание о мэрии резануло Ирину по нервам, но она быстро подавила страх, взяла себя в руки и, улыбаясь, сказала:

– Так у меня же нет образования, Алексей Михайлович…

– Да зачем оно? – удивился Зуев. – Образование в лучшем случае дает умение учиться, а в большинстве – ненужный набор формул.

– А вы что заканчивали, Алексей Михайлович?

Они шли по заснеженным дорожкам больничного парка. Зуев предложил пройтись подышать, попеняв Ирине, что у нее усталый вид. Сам он в последнее время много занимался с Аркашей-децепешником и, судя по довольному виду, дела у него там шли хорошо.

– Я учился в небольшом областном центре на логопеда, а доучивался уже здесь, в больнице.

Они, повинуясь прихотливому изгибу дорожки, повернули направо и увидели плачущую Машу. Она сидела не на лавочке, а на перевернутом ведре, которое летом, видимо, выполняло функцию урны, а сейчас едва виднелось над снегом.

– Что с тобой, Машенька? – спросил Алексей, и Замков-ская уловила в его голосе не слышанную ею прежде интонацию. – Что случилось?

– У меня разлился лак. Это – мрак… – все так же плача, продекламировала Маша.

– Что это за бред? – не понял Зуев.

– Это не бред, это такая телевизионная реклама, – почему-то обиженно пробасил сзади Гриша.

20

На Новый год Ирина со своим «двором» собралась в Москву. Положа руку на сердце, ехать ей не очень хотелось, хоть она и соскучилась по мужу. В какой-то момент Замковская даже решила позвать Тимофея сюда и встретить праздник тихо, по-семейному, втроем.

Но, подумав немного, не стала обсуждать с ним такой вариант. Муж никогда ни в один праздник не бывал свободен хотя бы на один полный день. Прошлое почти суточное общение вдвоем было своеобразным и почти нереальным подвигом. Бизнес не знает выходных, и не важно, что вся Россия не работает на Новый год – у Тимофея были интересы по всему миру.

На Западе Рождественские каникулы к этому времени уже давно прошли, а на Востоке Новый год вообще отмечают в другое время или не отмечают вовсе, поэтому под рукой у мужа всегда должна быть команда необходимых консультантов, юристов, помощников.

Вывозить же из Москвы сюда еще человек двадцать по ее, в общем-то, капризу, Ирина посчитала неправильным – даже если ей удастся уговорить мужа на такой шаг, все равно это для него будет неудобно и оставит в душе нехороший осадок.

Москва, в которой она не была больше месяца, а по ощущению полгода, поразила Замковскую своей суетой и размерами. Такое же чувство у нее было, когда она впервые попала сюда.

Шум, отвратительный воздух, немытые машины – после тихого маленького городка все это воспринималось, как Апокалипсис районного масштаба. Даже Гриша с командой, во всяком случае, те, кто прожил все это время рядом с Ириной, присмирели и крутили головами, изумленно осматриваясь.

Как сказано в известной рекламе – «Испания оставляет след». Только здесь за плечами было не знойное Средиземноморье, а средняя полоса России. Двинувшись резко вперед и, по приобретенной за месяц привычке, не обратив внимания на светофор, шофер «Кадиллака» едва увернулся от выскочившего справа на зеленый свет огромного «Форда Экспедишн». А он что, виноват в том, что от гостиницы до больницы Зуева ни один светофор никогда не работал?

«Экспедишн» с затемненными стеклами и неустановленным количеством пассажиров несколько секунд простоял, видимо, находившиеся внутри раздумывали, не затеять ли разборку. Но, оценив первую непростую машину и подтянувшийся в этот момент «Мерседес», все четыре дверцы которого недвусмысленно приоткрылись, все-таки раздумали и предпочли убраться восвояси.

«Кадиллак» и джип двинулись дальше. Они ехали на городскую квартиру – так почему-то попросил Тимофей. Замковская предпочла бы сразу уехать в загородный дом, но муж таинственным голосом попросил сделать это немного позже. Как поняла Ирина, он приготовил какой-то сюрприз.

Она весь этот месяц каждый вечер звонила Тимофею, рассказывала о Серенькиных победах. Дважды она сняла сына и занятия с ним на видео и отправила кассету с машиной, которая еженедельно ездила в Москву за всякими приятными мелочами вроде сыра «Фоль-Эпи», ее любимого крема или сидюшника с записью нового концерта Нины Хаген, в общем всего того, что в местных магазинах не водилось. Последний раз кассета была отправлена две недели назад, и сейчас Ирина собиралась воочию продемонстрировать мужу успехи сына.

Угрозы и исчезновение Брушко за это время почти стерлись из памяти, только изредка перед ее мысленным взором возникала толстенькая фигура с похотливой улыбкой на лице, и ее передергивало от ненависти и страха. Но сын занимал все большее и большее место в ее сознании и подсознании, по-хозяйски вытесняя оттуда все, что не имело к нему отношения.

Замковская всю дорогу до Москвы размышляла о том, почему Алексей Михайлович не хочет пойти ей навстречу и явно отдает предпочтение Матрене в работе с Серенькой. Ничего умного в голову не приходило, разве что опыт. Во всем остальном никаких преимуществ у пожилой медсестры уже давно не было.

Не очень сложную механику взаимодействия с сыном Ирина понимала даже лучше ее, страх причинить ему боль почти преодолела, никакой работы, даже самой грязной, не чуралась – здесь они с Матреной Григорьевной были на равных, а насчет силы и сноровки Замковская опять же выигрывала.

Но Зуев во всех ситуациях взаимодействия с Серенькой на самую важную роль ставил не ее, мать, а эту, по большому счету, постороннюю женщину. Прошлое объяснение Алексея Михайловича – пара мать – сын должны дополнять пару педагог – ребенок – Ирину совершенно не удовлетворяло, потому что никак не объясняло, почему нельзя сочетать эти два персонажа в одном лице. На прямой вопрос Зуев не отвечал, только улыбался и ссылался на занятость.

А сын вдруг пошел вперед семимильными шагами. Сегодня он уже не только научился катать машину по ковру. Матрене понадобилась неделя, для того чтобы привлечь внимание Сереньки настолько, что он начал повторять ее движения. Она, как бы это ни было трудно ее старческим костям, каждое утро становилась на четвереньки и, выставив вверх толстый зад и тщательно воспроизводя губами звук работающей машины, отправлялась выполнять предписанный Зуевым сценарий.

Сценарий был прост, как бутылка пива. Из пункта А в пункт Б необходимо было доставить груз. Поэтому возле окна стояла на боку большая коробка, наполненная пластмассовыми кубиками. Пожарную машину Матрена отложила на второй день, когда Серенька начал замечать рядом играющую старуху, и теперь она пользовалась зеленым самосвалом.

Самосвал подъезжал к коробке, загружался, в кузов входило ровно четыре кубика, и, проехав через всю комнату, со страшным грохотом сваливал свой груз с небольшого обрыва, устроенного из знакомого пандуса, только на этот раз с отвесной дальней стенкой.

На третий день Серенька, до этого игравший со своей машинкой на одном месте, двинулся вперед и подъехал к коробке у окна. Постояв здесь пару минут, он развернул пожарную машину и тронулся к пандусу. Опять остановка, возвращение к окну и снова к пандусу.

Испуганная Ирина побежала к Зуеву. Ей показалось, что у сына что-то не в порядке со зрением, не мог же он не видеть, что Матрена гоняет самосвал не просто так, а перевозит груз. Но Алексей Михайлович успокоил ее:

– Ребенок ведь не понимает, что вы, собственно, делаете. Ему все равно, что вы что-то там перевозите. Он видит то, что понимает: машина приехала в одно место, постояла там, потом в другое, опять постояла, и все. Нужно время, чтобы он заметил, что она там не просто так стоит, а с ней что-то происходит. Потерпите немного, не надо ничего гнать… Дети – не персонажи мультфильма, они живут в своем ритме, а не в нашем.

Серенька заметил кубики через день, и работа закипела. Укладывать их на пожарную машину у него, естественно, не получалось, входил только один, да и тот обычно сваливался по дороге, поэтому решено было предложить ему самосвал. Тут у Замковской со старухой вышел спор – зеленый или красный.

– Зеленый, – говорила Матрена Григорьевна, – он ведь знает, что самосвал – зеленый…

– Красный, – возражала Ирина, – для него этот цвет привычней, это – цвет его машины, понимаете?

Конец этим препирательствам положил Зуев. Внимательно выслушав женщин, он сказал:

– Вы обе правы. Только разве у нас есть еще один самосвал? – спросил он у Матрены.

– Был. – Она удивилась вопросу. – Я точно помню, поменьше, чем этот, зеленого цвета…

– Так мы его выбросили на прошлой неделе, – засмеялся Зуев, – он и так на ладан дышал, а тут на него Ванюша нечаянно наступил, и чинить уже нечего стало.

Ирина предложила отправить одного из охранников, чтобы он купил точно такой же самосвал, как Матренин, только красного цвета, но Алексей Михайлович резонно возразил, что вряд ли сегодня удастся подобрать пару к игрушке, купленной почти десять лет назад.

– Тогда купим просто две одинаковых машины, – настаивала Ирина.

– Тоже не выход. – Зуев покачал головой. – Серенька привык именно к этому самосвалу…

Короче, охранника отправили за любым самосвалом, и Ирина шепнула ему, чтобы он купил, кроме красной машины, еще побольше разных красивых игрушек. Но красных самосвалов не оказалось в продаже, и машина у сына с этого дня стала синего цвета. На ней и отправился Серенька в свою первую осмысленную поездку – перевозить кубики.

21

Они свернули с третьего кольца, и Замковская изумленно открыла глаза. На рекламном щите перед ней была изображена женщина, на груди которой жарилась яичница-глазунья. Только всмотревшись, она поняла, что это такая расцветка шубы, а щит призывает идти в меховой магазин.

Когда сын привык перевозить кубики, взрослые начали строить ему козни. Первой, конечно, попробовала Матрена Григорьевна. На одном из перегонов ее зеленый самосвал вдруг подпрыгнул на заранее подложенном валике и завалился набок. Кубики разлетелись в разные стороны. Старуха села на пол и засмеялась:

– Вот, здорово… Смотри, Серенька, – позвала она мальчика, – как красиво все рассыпалось по ковру.

Через два дня таких непрерывных Матрениных аварий, валик подложили под ковер на маршруте сына. Машина, естественно, перевернулась, чему немало способствовало движение самого ковра, который по поручению Зуева дернула Ирина. Серенька по примеру Матрены сел на пол и засмеялся.

– Чему мы его учим? – налетела на Алексея Замков-ская. – Что ломать и разрушать – это здорово?

– Меня больше волнует отсутствие или наличие эмоциональных реакций, чем объяснить вашему сыну, что такое хорошо и что такое плохо, – спокойно парировал Зуев. – Создать что бы то ни было – гораздо сложнее, чем сломать, а пока он не обретет отношения к разным событиям в жизни, вы не сможете объяснить ребенку, что правильно и что нет. Поэтому сейчас для него важнее любая эмоция, чем морализаторство. Вы не согласны?

– У вас на все есть ответ. – Ирина с досадой махнула рукой. – Почему он вообще должен обезьянничать?

– Мы учимся, заимствуя у других, – еще спокойнее сказал Алексей. – Если ребенок не видит другого и не подражает ему, то он не развивается.

– Хорошо. Теперь скажите, когда вы подпустите меня к моему ребенку?

– У вас другая задача. – Алексей Михайлович куда-то заспешил и явно начал тяготиться разговором. – Вы будете работать с Серенькой дома.

– Что мы будем делать?

– По-моему, вы собирались к мужу в Москву?

Показалось Замковской или он произнес слово «мужу» с какой-то особенной интонацией?

– Я вообще-то небольшой сторонник таких перемен, пока не придет некий навык, но вы мать, вам виднее. Давайте поговорим о перспективах после вашего возвращения. – Зуев встал, давая понять, что разговор окончен. – Тем более что ни вы сами, ни Серенька еще не до конца готовы к новой программе.

Замковская скрипнула зубами, но промолчала. Тайно, ни с кем не советуясь, она несколько раз пыталась в гостинице работать с сыном по той программе, которую видела каждый день в больнице.

Только ничего у нее не получалось, вернее почти ничего. Серенька с удовольствием катал свою пожарную машину, но на все попытки Ирины привлечь его внимание к самосвалу реагировал слабо. Казалось, что это не он какой-то час назад лихо подавал свою синюю машину под загрузку. Максимум, чего удалось добиться Ирине дома – это то, что Серенька начал катать свою машину более свободно, размашисто, но ни кубиков, ни коробки, ни пандуса просто не замечал. Все внимание и вся игра доставались уважаемой Матрене Григорьевне.

Замковская еще и потому побаивалась этой поездки домой, что никто не знал, как поведет себя сын без своей «любимой» старухи. С другой стороны, она еще и потому хотела съездить в Москву, что считала, что Зуев был все-таки неправ и собиралась взять у него реванш.

У нее был план на эти три дня: найти самосвал нужного цвета и нужной модели, затем не спеша, нежно, пользуясь тем, что Матрена далеко, перевести все стрелки на себя, пройти всю программу, которую прошел Серенька, еще раз самостоятельно, с ней в роли ведущей, и увести сына от старой медсестры.

Все сделать, все пройти – и вот сын любит ее и играет с ней, а не с замечательной, но все равно такой чужой женщиной. Алексею Михайловичу придется признать свою ошибку.

С самого порога квартиры Ирину взяли в оборот пять женщин. Троих она узнала сразу – это были ее парикмахер, маникюрша и косметолог. Две другие оказались массажисткой и… банщицей. Все пятеро набросились на нее и со словами «Тимофей Семенович велел» повлекли в ванную комнату. И тут всласть над ней надругались. Сначала они втроем, за исключением двух новеньких, неодобрительно покачивая головами и цокая языками, рассматривали каждая свое будущее поле деятельности. Потом уступили Ирину банщице и массажистке, и те, сменяя друг друга, принялись за работу.

Ее, как почти неодушевленный предмет, передавали из рук в руки в течение больше трех часов. Ирина, ничего не понимая, пыталась задавать вопросы, на которые получала один и тот же ответ:

– Тимофей Семенович велел…

Она с ужасом вдруг увидела, как запустила себя, и была искренне благодарна мужу за то, что он все это затеял. Умелые женские руки, а Тимофей наверняка выбрал и нанял лучших, расслабляли ее и почти убаюкивали.

Единственное, что отвлекало Замковскую во время процедур, это мысль «Как там Серенька?», она пыталась встать и пойти проведать сына, но ее слабые попытки быстро подавлялись, и она так никуда и не собралась.

Тем более что в той неге, в которую ее погрузили, она смутно помнила, что встречающих женщин было шесть, и одна из них, полная, с миловидной улыбкой, была явно новой няней, потому что, едва поздоровавшись, проследовала за Гришей, который нес Сереньку на руках.

Кроме того, Ирина верила мужу и хорошо понимала, что он не мог не позаботиться о сыне и, даже если она ошиблась и эта женщина не няня, то все равно Тима что-то придумал и она может расслабиться. Тем более там, в детской, присутствовал еще и Гриша, которому Замковская последнее время привыкла доверять.

Когда через несколько часов ее выпустили из ванной с готовой головой и руками, Замковская с изумлением обнаружила в своей комнате известного дизайнера и черное платье на вешалке.

Несмотря на явно нетрадиционную сексуальную ориентацию, выкрашенный в ярко зеленый цвет «вьюнош» вкус имел неплохой. Он взглянул критически на прическу Ирины, но, видимо, остался доволен, потому что, подойдя ближе, поправил только один локон.

После этого приступили к примерке и всего через час с четвертью выбрали тонкие, почти телесные колготки и такие же, только на тон теплее, перчатки. Макияж накладывать не стали (Тимофей этого не любил), только чуть подчеркнули губы. Строгое черное платье оказалось оторочено тончайшим золотым кружевом на рукавах и с большим вырезом на груди. Туфли с таким же кружевом оказались здесь же, а затем по знаку дизайнера горничная внесла большую бархатную коробку.

Только теперь Ирина смогла оценить весь замысел «вьюноша», а скорее всего не его, а Тимофея. Как она поняла, затеяно все было давно, потому что в коробке лежали золотые с изумрудами и бриллиантами колье, серьги, перстень и браслет эпохи модерн, и именно их орнамент был повторен на кружеве платья и туфель.

Когда она надела драгоценности, ее проводили в гараж и усадили в машину, которая доставила Замковскую в их с Тимой любимый ресторан. Публики не было, как в фильме «Однажды в Америке», с той только разницей, что с эстрады улыбался двойник всемирно известного итальянского тенора. Но, когда он запел, она вдруг поняла, что это совсем не двойник.

Муж ждал ее в конце зала, за раздвинутой портьерой кабинета.

– Тим, – она была почти пьяна от всей этой роскоши, – что случилось? Тебя выбрали президентом земного шара?

– Нет, – он хитро улыбнулся, – я просто представил себе, как ты соскучилась там, в деревне, по всему этому…