Текст книги "Большая охота"

Про снаряжение для горных охот написано куда как много, но охота за баранами на береговых клифах сильно отличается от большинства известных мне охот в горах. Для начала надо учитывать, что длительное время вы будете перемещаться (с очень большими физическими нагрузками) по пересечённой местности в условиях ветра и постоянного температурного контраста. Поэтому постарайтесь уж, чтобы вся ваша одежда легко надевалась и снова снималась – и так раз по пять-шесть за день подхода. На вас должно быть влагоотводящее термобельё, флисовая куртка, пуховый жилет, куртка гортекс или хлопчатобумажная, выполняющая роль ветровки. Штаны из какой-нибудь мягкой, но не продуваемой ткани (ветер на клифе очень любит задувать под куртку – незабываемое ощущение, клянусь). На ноги я обычно надеваю резиновые сапоги, но это объясняется особенностями строения ступни (сугубо личное) и тем, что в мягкой обуви удобнее лазать по скалам, коль уж приходится. В общем, я не настаиваю следовать моему примеру, а предлагаю поспрашивать людей, использующих нормальную горную обувь.

Охотники на тропе.

Особое внимание следует обратить на перчатки. Какие они будут – дело вкуса, но они должны быть! И желательно плотные.

Дело в том, что, когда карабкаешься по клифу, постоянно приходится хвататься руками за стебли самых разнообразных растений. И как минимум половина из них – колючие!

А почему, спросит меня будущий охотник на прибрежных баранов, я ничего не пишу здесь о таких неотъемлемых деталях снаряжения скалолазов и альпинистов, как скальные крючья, ботинки с шипами-триконями, титановые карабины и верёвки?

Дело в том, что если с обонянием, как было уже сказано, у снежного барана дело и обстоит не ахти как (впрочем, это ещё бабушка надвое сказала), то со слухом у него в высшей степени всё отлично. А в природе нет более неестественного звука, выделяющегося из общей шумовой палитры, нежели звяканье металла о камень. Так что про скальные крючья и шипы-трикони приходится сразу забыть. Надо учесть ещё и то обстоятельство, что каменные стены морского побережья находятся под постоянным влиянием процессов выветривания, поэтому они отнюдь не обладают незыблемостью гранитов Карелии и мраморов Тянь-Шаня. Так что прежде чем уцепиться за какой-нибудь камень – думайте и ещё раз думайте!

Верёвка – конечно. Этот обязательный элемент снаряжения горного туриста или альпиниста в арсенале охотника за баранами также не будет лишним. Верёвкой длиной около тридцати метров, имеющей прочность на разрыв около трёхсот килограммов, вы непременно сможете воспользоваться один раз на пять-шесть выходов.

Непосредственно при самом выстреле охотнику не следует забывать о двух немаловажных вещах: куда может упасть убитый баран и куда можно свалиться самому… Этого достаточно.

* * *

Наконец, утомлённый охотой, напряжённым ожиданием, постоянным балансированием на грани скальных обрывов, ты затаскиваешь трофей на вершину обрыва. Солнце тонет в фиолетовой дымке за мысом Корнилова, с нагретой за день земли поднимаются испарения и странный терпкий запах умирающих листьев ивы, сожжённое потом лицо обласкивают волны прохладного ветра с ближайших вершин. Немного отдохнув на краю, ты поднимаешься и идёшь к огромному, похожему на менгир камню. Именно под ним сегодня и быть твоему дому: небольшой наклон скалы заслоняет тебя от ветра и сырости, кругом полно сухого стланика, прямо под камнем – старое кострище, служившее бродягам, наверное, с самых первых дней появления человека на этом побережье. Ты раскладываешь на лапнике спальный мешок, полночи жаришь на прутиках вкуснейшую баранью вырезку, запиваешь её горьким коричневым чаем. Без сахара, конечно же, ибо сахар отбивает у чая его неповторимый вкус.

Утром просыпаешься от того, что щекой ощущаешь колючий иней на молнии спальника. Собираешь бивак и, как всегда перед тем, как взвалить на плечи рюкзак, увенчанный рогатой головой, окидываешь взглядом свою стоянку.

И вдруг наталкиваешься на не замеченный вчера в усталости странный предмет, завалившийся между грунтом и основанием «менгира».

Это каменный наконечник дротика, лежащий здесь не одну тысячу лет, – послание от первых охотников за снежными баранами, десятки веков назад вышедших к тихоокеанскому побережью.

Ты улыбаешься и тихонько говоришь незнакомому предшественнику, ночевавшему здесь тысячи лет назад:

– Привет, брат…

Глава 5
Северный олень

Над морем невысокого кустарничка, который, будто жёсткая щетина, покрывает долину речки с замысловатым названием Кайонмываам, движутся рога. Рога светло-коричневого, почти красного цвета резко выделяются на фоне тусклой, стремительно побуревшей после первых августовских морозов тундры. Со стороны они напоминают массивный, развесистый куст, который ни с того ни с сего стронулся с места и отправился по каким-то делам. Этот «куст» возвышается над общим кустарниковым покровом почти на полметра, его украшают слегка изогнутые отростки – словно два редких гребня с зубьями неравной длины. Рога покачиваются, иногда почти полностью утопая в листве, иногда – возносясь над ней во всей красе. Утлые заросли заполярного ивняка полностью скрывают зверя, на голове которого и красуется это огромное развесистое сооружение. Этот зверь – северный олень.

Для охотников-спортсменов трофейную ценность представляют, конечно же, животные с выдающимися размерами рогов.

Споры о том, какими могут быть рога северного оленя, пусть и не столь бурные, как дискуссии о размахе рогов восточносибирского лося и длине шкур камчатских и кадьякских бурых медведей, но тоже постоянно ведутся. Если судить по трофейным размерам рекордных рогов из России, Канады и Аляски, то количество отростков у особо выдающихся экземпляров может достигать 22 (на одном роге), а длина основного ствола рога (без надглазничной лопаты) – 150 сантиметров. Однако охотники, имеющие большой опыт охоты на карибу (или дикого северного оленя, что, в принципе, одно и то же), любят говорить, что рога этого зверя могут быть сколь угодно велики. Понятно, что это «сколь угодно» имеет определенные пределы, тем не менее мне лично приходилось видеть такие огромные «кусты» рогов в стадах оленей чукотской тундры и у одиночных сокжоев охотского побережья, что я прекрасно понимаю смысл этого выражения.

Охота на северного оленя когда-то подарила человечеству обладание Севером. Сегодня домашнее содержание сотен тысяч этих животных даёт жизнь немногочисленным племенам аборигенов Приполярья. Но дикий северный олень – дикарь, как его называют на севере Евразии, или карибу, как его зовут на севере американском, – не ушёл в историю. Гигантскими стадами, похожими на целые армии, продолжает он бродить по тундровым просторам.

Страна дикого северного оленя.

Большие самцы северного оленя – украшение нашего Севера.

Промышленный отстрел этих животных – широко распространённый вид промысла на обоих континентах, примыкающих к северной полярной шапке Земли. На севере Евразии, в Канаде и на Аляске обитает не менее 4 миллионов диких северных оленей, причём из них в России – около двух миллионов. Подавляющее большинство диких северных оленей России живёт сегодня на полуострове Таймыр и в районе устья Лены. Это тундровые страны, размеры которых не поддаются воображению: они занимают миллионы квадратных километров, превышая по площади крупнейшие европейские страны.

Оленьи горы.

Собственно, в гигантских площадях обитания и кроется причина многочисленности диких оленьих стад. Бедная растительностью тундра не может прокормить сколь-нибудь долгое время на ограниченной площади крупное оседлое животное, потому северные олени – вечные кочевники. Стадо дикарей находится в постоянном движении: именно таким образом оно способно осваивать огромные территории без заметного ущерба для пастбищ. Каждый олень из нескольких тысяч на ходу сщипывает одну-две травинки на пятнадцать-двадцать метров пути. Поэтому при таком типе питания они не стравливают растительность, которая на Севере восстанавливается очень долго. Конечно, это, прежде всего, относится к лишайникам, которые растут по 1–3 миллиметра в год. Но и полноценную осоку несколько тысяч травоядных могут сглодать до минерального слоя, если задержатся на одном месте всего лишь на несколько дней. Собственно, именно поэтому я и называю пастбищное домашнее оленеводство таким симбиозом человека и зверя, при котором плохо и одному, и другому. Люди не в состоянии следовать за оленьим стадом в его естественном режиме движения. Поэтому оленеводы держат оленье скопище на одном участке от трёх дней до недели, иногда – двух (в зависимости от того, насколько ленивы пастухи), после чего растительный покров на стравленном участке восстанавливается десятилетиями.

Размах миграций диких оленьих стад потрясает. За сезон звери проходят сотни (а иногда и тысячи) километров. Во время этих перемещений и проводятся одни из самых массовых охот в современном мире – промышленный отстрел дикого северного оленя на мясо.

Полярный путешественник Кнут Расмуссен рассказывает в своей книге «Великий санный путь»: «Первым условием для охоты была разбивка стойбища на самых путях оленьего хода; пути эти были различны весной и осенью. Отсюда кочевой образ жизни населения. Но люди всегда возвращались обратно к месту старых своих становищ, чтобы основательно, как требовали условия охоты, подготовиться к следующему охотничьему сезону. Дело в том, что охота в открытом поле при помощи лука и стрел давала скудную добычу. Приходилось подкрадываться к зверю чуть не вплотную, и на это часто уходили целые дни: олени были пугливы, а стрельба из лука для уверенности в меткости и смертоносности выстрела требовала весьма близкого расстояния.

Эти затруднения преодолевались охотниками следующим образом.

В два ряда, чтобы получилось подобие аллеи, ставились на ребро крупные продолговатые камни или складывались островерхие кучки из камней и прикрывались сверху кучками торфа, как шапкой, что на известном расстоянии напоминало человечьи головы. Один конец аллеи делался очень широким и приходился как раз так, чтобы олени, сбегая с гребней холмов, сразу попадали в аллею. Женщины и дети преследовали оленей сзади, размахивая шкурами и завывая по-волчьи. Олени, полагавшие, что люди у них и позади и по бокам, не видели иного пути к спасению, как продолжать бегство вдоль по аллее, которая всё суживалась и суживалась. По обе же стороны её, за каменными прикрытиями, были устроены охотничьи засады, мимо которых оленям приходилось пробегать на расстоянии выстрела, так что немалое число их падало жертвами этого хитроумного способа.

Та же система засад практиковалась для охоты около мест переправы оленей через озёра и реки. Разница заключалась лишь в том, что охотники, притаившиеся на воде около берегов, нападали на оленей не раньше, чем те искали спасения в воде. Плавают олени не особенно быстро, и охотникам в каяках нетрудно было нагонять их и убивать копьями. Если место переправы было широко и оленье стадо многочисленно, добыча при таком способе охоты бывала столь обильной, что вся поверхность воды покрывалась плавающими тушами убитых оленей.

Практиковался и ещё один хитроумный способ охоты на оленей зимой в местах их зимовок: в глубоком снегу рыли ямы, прикрывали их сверху прутьями и тонким слоем снега, посыпали оленьим мхом и обрызгивали собачьей мочой. Привлечённые запахом, олени проваливались в ямы».

Собственно говоря, и сейчас промышленный отстрел северных оленей не сильно отличается от описанного Расмуссеном. На Таймыре промышленники отстреливают зверей во время переправы через широкие реки. При этом стрельба по зверям производится с моторных лодок на воде.

Охота с подхода на северного оленя в зимний период трудна и малодобычлива.

В этот период зверь склонен в значительной степени полагаться на зрение – а оно у него отнюдь не слабое; кроме того, у него очень хорошо развиты слух и обоняние. В тундре, лишённой значительных укрытий, подойти к стаду пасущихся оленей не проще, чем к прославленным своими слухом и зрением снежным баранам.

Должен сказать, что в описанных условиях к более-менее значительной группе оленей (а таковой будет любая компания этих зверей, состоящая более чем из трёх животных) наиболее реально подойти «в нахалку», то есть двигаться в полный рост, очень неторопливо, с частыми остановками мимо зверей, так, чтобы на каком-то отрезке пути сократить дистанцию до минимально разумной для выстрела. Но эта «нахалка» будет эффективна только на дистанции триста-четыреста метров.

Что же касается использования камуфляжа, то на фоне снега, который имеет принципиально иную структуру, чем ткань самого хорошего маскхалата, человек, даже одетый полностью в белое, в ясный день становится заметен практически сразу, как появляется из-за горизонта. Вообще, о маскировочной одежде разговор должен быть особый, но в целом к белому маскхалату применимы те же замечания, которые касаются и всех остальных видов камуфляжа.

Он эффективен:

• когда у животных ослаблено внимание и они не насторожены;

• в пасмурную погоду и в условиях плохой видимости (позёмка, дымка, снегопад);

• на изрезанном рельефе.

«А зачем же он тогда вообще нужен? – спросит меня читатель. – В этих условиях опытный человек может подойти и без всякого камуфляжа!» Да, отвечу я. Наверное, подойдёт (ибо слово «наверное» – непременная оговорка в любых охотничьих умствованиях). Но в камуфляже подойдёт быстрее. И на более короткое расстояние. И не только опытный, но и любой терпеливый человек.

Конечно, дистанцию при подходе к северным оленям по снегу можно попытаться сократить, подползая к ним по-пластунски. Но! Во-первых, ползти по-пластунски по снегу при температуре -30 °C и ниже – не просто сомнительное удовольствие, а подлинный мазохизм. Кроме того, звери обнаруживают подкрадывающегося к ним охотника не только визуально, но ещё и на слух. А ползущий человек производит гораздо больше шума, чем даже человек, идущий на лыжах, поскольку в большинстве местообитаний дикого северного оленя снег довольно твёрдый, удутый (что не значит, правда, что он способен постоянно держать человека без лыж и что тот в самый решающий момент не провалится с шумом в сугроб по пояс).

Правда, когда олени страгиваются с места и бегут, то они могут (не «точно сделают», а именно «могут»), отбежав на некоторое расстояние, затем снова приблизиться к стрелку. Чаще всего это происходит, когда звери не уверены в преследующей их опасности и стремятся зайти с подветренной стороны, дабы удостовериться в её, опасности, наличии или отсутствии.

Потому удел современного охотника на оленей, стреляющего их зимой с подхода, – это выстрел с дальней дистанции.

Существует ещё несколько вариантов добывания этого зверя «на своих двоих», без помощи снегохода. Один из них – это когда охотник вычисляет возможный маршрут зверя (чаще всего – стада зверей) с большого расстояния, поджидает в каком-нибудь русле ручья или за бровкой снега и выходит из «засады» наперерез. Здесь же его ждут следующие сложности.

Илирнейские озёра – места массового кочевья северных оленей.

Северный олень – животное довольно… как бы сказать… взбалмошное. Причём степень его взбалмошности напрямую зависит от количества оленей в стаде. Один олень предсказуем с очень высокой вероятностью. Но пятьдесят, а тем паче триста оленей способны в любой момент изменить направление, повернуть обратно, кинуться в сторону метров на двести, затем снова вернуться на старое место пастьбы, после чего двинуться обратно по своему же следу. Дело в том, что в стаде хорошо развита сложная сигнальная система, и какая-нибудь важенка, которой среди снежной равнины поблазнились росомаха, волк или любой другой ужас оленьей демонологии, способна поднять тревогу, взбудоражив всё стадо, с совершенно непредсказуемыми, с точки зрения человека, последствиями.

Но в целом движение оленьих стад подчиняется совершенно определённым сезонным и метеорологическим закономерностям. Осенью они двигаются в лесотундру и северную тайгу, а летом – на морское побережье и в обдуваемые ветром безлесые горные страны. И в любой ситуации оленьи стада стараются идти против ветра.

Надо сказать, что если охота на северного оленя в снежный период очень трудна и требует значительных навыков, а также физической подготовки, то охота на этого же зверя в тёплый период года – одна из самых незатейливых и доступных даже не очень терпеливому охотнику.

Весной северный одень выглядит на редкость непрезентабельно.

Дело в том, что в снежный и бесснежный сезоны северный олень в одних и тех же местах ведёт себя, как два совершенно разных вида.

Если зимой это чуткий, зоркий и осторожный зверь, готовый унестись за горизонт при малейшем подозрительном движении в полукилометре от себя, то летом это зверь нервный, не обращающий внимания ни на что, кроме себя, и постоянно жрущий траву.

Взбалмошность и непредсказуемость оленя в тёплый сезон обращаются чаще всего против него самого.

Отёл

Тёплый сезон у оленей начинается с очень радостного события – массового появления детёнышей. Иначе сказать, отёла.

Дикие северные олени отличаются от домашних по ряду довольно значительных физиологических параметров.

Главный из них – это разница в сроках гона и выплода потомства. И то и другое у дикаря происходит на месяц позже, чем у домашнего оленя. Таким образом, отёл у дикого северного оленя приходится на тёплое время года – июнь, в то время как домашние приносят потомство в классическую пору весенних пург – в мае. Учёные рассматривают эту особенность как доказательство того, что настоящие предки домашнего северного оленя происходят из самых южных районов его обитания – Тофаларии. Вообще, история северного оленеводства удивительна и интересна и, безусловно, заслуживает отдельного популярного повествования. Только не в этой книге.

Так вот, на отёл дикие северные олени собираются на открытых тундровых или горных пространствах, там, где много тёплых, уже давно очистившихся от снега проталин. Именно на эти проталины важенки «роняют» крохотных рыжих мокрых оленят. (Цвет детёнышей – ещё одно отличие дикого северного оленя от домашнего. У домашних северных оленей оленята тёмно-бурого цвета.)

Отёл для северного оленя (что для домашнего, что для дикого) – период повышенной опасности. Новорождённые оленята представляют собой лакомую добычу для всевозможных тундровых хищников – от медведя до ворона. Все эти «любители детского тела» собираются в районах массового отёла оленей и прочёсывают родильные увалы, спугивая важенок и отгоняя их от только что родившихся малышей. В первые часы после рождения оленёнок фактически не имеет запаха, поэтому мать отбегает в сторону, а сам он затаивается среди кочек, где становится практически неразличим: его рыжая шерсть совершенно теряется среди прошлогодней травы. Поэтому шанс выжить у затаившегося таким образом оленёнка довольно велик, тем более если не очень опытный медведь или росомаха увлечётся погоней за неторопливо отбегающей самкой. Оленухи в такой ситуации ведут себя точь-в-точь как птицы, отводящие от гнезда, – отбегут немного и останавливаются, ожидая, пока преследователь приблизится к ним едва ли не на расстояние последнего броска… Потом отбегают ещё и ещё раз.

Но я неоднократно наблюдал, как умудрённый жизненным опытом большой квадратный медведь, сделав пару рывков, не торопясь возвращается к пятну вытаявшей тундры, на котором он в первый раз заметил животных, и с тщательностью сапёра проверяет на проталине каждую кочку. Практически всегда эти поиски заканчиваются одинаково: в какой-то момент зверь коротким рывком ставит лапы вперёд (наверное, придавливает пытающегося встать малыша), затем опускает морду, поднимает её – ив пасти у него болтается нелепый длинноногий трупик задавленного телёнка. Оленья жизнь прерывается, едва начавшись…

Кроме медведей, угрозу для новорождённых телят представляют росомахи, волки и даже беркуты с воронами. По крайней мере, чукотские пастухи стараются во время отёла отогнать воронов от стада и даже стреляют в особо надоедливых птиц.

После того как отёл завершается и снег в тундре окончательно растаивает, олени собираются в стада. Этот период в их сезонном цикле связан с одним из самых неприятных (с точки зрения теплокровных животных) изменением в природе. Это изменение – массовый выплод кровососов.

Комариный сезон

Многие учёные считают, что объединение дикого северного оленя в многосотенные (а иногда – даже многотысячные) стада – это и есть способ ослабить влияние кровососущих насекомых на организм зверя. Арифметика здесь понятная: несмотря на то что облака комаров кажутся на взгляд неискушённого человека совершенно неисчислимыми, число насекомых, способных вылупиться вокруг одной кочки или из одной лужи, конечно. Таким образом, это огромное, но всё-таки конечное племя кровососущих насекомых распределяется вокруг многочисленного стада, и на каждого оленя приходится меньше комаров и мошки, чем если бы он, этот олень, путешествовал в одиночку.

Странствующий в одиночку северный олень (а таких более чем достаточно остаётся за пределами многотысячных стад – это звери, которым по тем или иным непонятным нам причинам нравится лесотундра) от кровососущих насекомых просто теряет голову. Он выбегает на обдуваемые ветром речные косы, беспорядочно бегает и прыгает, залезает в воду по самые уши и держит под водой нос и глаза так долго, как может это вытерпеть. Но мошка и комары тоже не лыком шиты. И поэтому держатся за оленью шкуру так долго, как только в состоянии, зная, что рано или поздно зверь вытащит голову из воды и они смогут продолжить свой кровавый пир.

Эти зловредные существа вполне могут привести даже к гибели животных – например, известны случаи, когда спрессованная в массу мошка забивала трахею оленя и тот попросту задыхался. Мне не раз приходилось осматривать зверей с почти полностью сгрызенной мягкой кожей в паху, в анусе, на губах и вокруг глаз (мошка-белоножка при добыче крови сгрызает кусочек кожи в отличие от комара, который кожу просто прокалывает). Безусловно, зверь, которого таким образом атакуют сотни тысяч кровососов, испытывает невероятные мучения.

Сбившиеся в стадо олени хоть и ослабляют пресс комаров и мошки на свои хрупкие организмы, но одним сбором в стада отнюдь не ограничиваются. На Таймыре олени уходят в северные пологие и более ветреные районы полуострова. На Чукотке же, в горной тундре, мне приходилось наблюдать самые своеобразные и изысканные способы борьбы оленей с комарами.

Измученный комарами и жарой, зверь порой не знает, куда деваться.

Наледь – одно из излюбленных оленями мест спасения от комаров.

Например, я вспоминаю, как стадо в сто пятьдесят оленей облепило совершенно бесплодную коническую каменную вершину, обдуваемую ветром с одной стороны. Естественно, все звери стояли с наветренного склона, а когда ветер начал поворачивать, сдвигались вслед за воздушным потоком. Так они простояли четырнадцать часов и ушли вниз лишь при резком изменении погоды – когда с Северного Ледовитого океана подул холодный устойчивый ветер и принёс низкие дождевые облака.

Другой раз стадо в две тысячи оленей стояло около суток на огромном снежном поле с наветренной стороны – тоже спасалось от вездесущего комарья.

Должен сказать, что одиночный олень в комариный период, будучи помещён в любой ландшафт, – без сомнения, самый уязвимый зверь на свете. Бедолага не обращает никакого внимания ни на что, кроме облепляющей его напасти. В такое время оленей можно убивать хоть копьём, не говоря уже об огнестрельном оружии.

Летние скопления

Оленье стадо на марше всегда в движении. На самом деле понять, что происходит внутри этого копошащегося клубка, состоящего из ног, бурых, обвешанных клочьями сваленной шерсти боков и мохнатых рогов, практически невозможно. Иногда стадо словно закручивается в спираль: кто-нибудь из оленей внешнего ряда устремляется вдоль центральной группы оленей, стоящих в форме овала, идущие за ним следом звери устремляются вдогонку – и вот уже все олени из внешних рядов бегут по кругу друг за другом, исчезая внутри стада и выталкивая во внешний круг тех, кто стоял внутри.

Оленье стадо на марше не боится никого. Ну практически никого. Однажды мне и В. В. Аксёнову – начальнику отряда, в котором я работал, – пришлось наблюдать такое удивительное явление: в долину реки прямо под нами, словно армии на марше, втягивалось несколько оленьих стад. Подходили они постепенно, а так как в тот момент именно северный олень был предметом нашего профессионального интереса, мы этих оленей считали. Всего стад было три, примерно по полторы тысячи голов в каждом. Эти стада где-то через несколько часов слились воедино, образовав скопление в четыре с лишним тысячи животных. Поболтавшись по долине большой реки, звери неожиданно, будто единый организм, двинулись вверх по распадку того ручья, в верховьях которого сидели мы с Аксёновым.

Признаться, мы несколько оторопели. Мы совершенно точно понимали, что маршрут этого стада пройдёт прямо через место, где находится наш наблюдательный пункт.

– А ну его к чёрту, никуда не пойдём, – решил шеф. – Отродясь не слышал, чтобы олени кого-нибудь затоптали. Как сидели, так и будем сидеть!

Сказано – сделано (тем более что и делать ничего не пришлось). Сидим мы рядом на двух сухих кочках и видим, как мохнатая, хрюкающая и стучащая копытами масса оленей втягивается в распадок, как в воронку, и приближается к нам. Надо сказать, что аргумент «никогда не слышал, чтобы олени кого-нибудь затоптали» мне в тот момент показался довольно сомнительным: всё когда-нибудь случается в первый раз…

Оленье стадо на марше представляет собой довольно шумное явление. Во-первых, звери всё время «переговариваются» между собой. Звук, которые олени издают, когда они в массе, «хорканье», похож на глухое, короткое, отрывистое хрюканье. Ещё взрослые олени как бы стрекочут: звук, кажется, получается у них в результате трения двух жевательных поверхностей зубов – на верхней и нижней челюстях. А оленята издают странный шелестящий свист. Кроме того, двигающееся стадо сопровождает очень характерный костяной звук – это соприкасаются друг с другом широкие половинки копыт. А на близком расстоянии становится слышным и дыхание нескольких тысяч животных..

И вот вся эта армада поднимается по руслу ручья и останавливается, не доходя до нас около восьмидесяти метров.

«Останавливается» – сказано довольно сильно. Мохнато-ногато-рогатый поток чуть притормаживает – идущие впереди звери понимают, что здесь что-то не так: рядом находятся живые и, возможно, опасные существа. Но сзади напирают другие звери, их сотни и тысячи, стадо имеет собственную инерцию, которую не погасить десятку-двум остановившихся вожаков.

Мы встаём с кочек в полный рост – замешательство усиливается, но олени продолжают двигаться вперёд. В сорока метрах от нас стадо наконец разделяется, и звери, понимая, что проходят в смертельно опасной близости от человека, набирают ход.

Мы сидим посреди сорокаметрового коридора в оленьем стаде, которое с грохотом, фырканьем и стуком проносится, обтекая нас, обдавая терпким и жирным густым запахом. Проход длится около десяти минут. Наконец последние звери исчезают за перевалом – к тому времени стадо летит во весь опор, и мы слышим уносящийся стук копыт – как грохот улетающей по склону лавины.

К сожалению, этот эпизод происходил в эпоху плёночных фотоаппаратов и тотального дефицита цветной плёнки, поэтому у нас не сохранилось ни одного снимка этого потрясающего явления.

Понятно, что, задайся мы целью убить в такой ситуации несколько оленей, мы практически наверняка выбили бы не меньше четырёх зверей, прежде чем стадо рассыпалось бы.

Большое стадо во время миграции.

После прохода такого большого стада мы ещё часа три-четыре видим, как его догоняют отставшие или, наоборот, собирающиеся пристать к скоплению олени. Они ведут себя на редкость забавно – несутся по следу, опустив головы, как собаки. Индикатором прохода им служит запах межпальцевой железы, располагающейся между раздвоенными половинками копыт.

Наблюдая за перемещениями оленьих стад, я пришёл к выводу об отсутствии в летних скоплениях ярко выраженных вожаков. Как мне показалось, «толкнуть» оленей к движению может любой зверь группы – молодой или старый бык, одиночная важенка или самка с оленёнком. Стронутое стадо выстраивается вполне самостоятельно, держа генеральное направление против ветра, и, несмотря на небольшие флюктуации в перемещении, продолжает так двигаться, пока снова не встанет на кратковременную кормёжку.

Летнее кочевье

Появление оленьего кочевья – незабываемое зрелище для натуралиста. Итак, ты живёшь посреди субарктической тундры, в окружении птичьего разнообразия, цветочного разноцветья и в полном безлюдье… Полярный день дарит тебе странное ощущение невесомости. Организм довольствуется минимумом сна, кажется, что сам образ жизни в этот период требует постоянного движения. Ты обходишь окрестности лагеря петлями многокилометровых маршрутов, описываешь встреченные на пути птичьи гнёзда, медвежьи и волчьи следы, картируешь норы песцов и вслушиваешься в скрипучие крики канадского журавля на тундровой долине у себя под ногами. Раз в пять-шесть дней ты встречаешь бредущего по горам погружённого в свои медвежьи дела бурого медведя, иногда застаёшь его за совсем непотребным делом – разрыванием обширного сусличьего городища, когда над поверхностью земли торчит только подрагивающая задница, покрытая свалявшейся в сосульки бурой шерстью, вокруг летят клочья дёрна и земли, а из-под лап раздаётся возмущённый стрёкот извлекаемого из грунта хозяина убежища… Иногда, проходя по галечным отмелям, ты набредаешь на места гнездования крачек или куликов – и тебя ещё долго сопровождают гневные крики потревоженных мамаш. А то видишь в бинокль неторопливо бегущего по тундре трусцой волка – тощего и облезлого, как все тундровые звери в середине лета.

Крупный самец на пастбище.

Стадо оленей на переходе через реку.

Тундра полна жизни, но для того чтобы это понять, к тундре надо много и тщательно присматриваться.

Нирвана…

В какой-то момент, согревая чай на крохотном тундровом костерке в маленькой впадинке у гребня горы (а мне нравятся такие места для биваков, чтобы можно было держать под обзором громадные пространства горной тундры), ты вдруг замечаешь… Замечаешь, как поверхность тундры начинает стремительно меняться. В самый первый момент эти изменения кажутся невероятными: они происходят необычайно быстро, так, что разленившееся от лицезрения статичной картины внимание отказывается эти изменения осознавать! Откуда-то, из каких-то самых дальних долин и распадков, на серо-зелёную поверхность вытекают потоки крупных животных, перемещающихся с жуткой быстротой. Вот ты только поднял бинокль, чтобы оценить их численность, как знакомое хорканье и стук копыт (чик-чок, чик-чок) раздаётся прямо на склоне под ногами… А со стороны горизонта высыпают десятки и сотни новых пришельцев. Ты встаёшь и двигаешься к лагерю, но, пока доходишь до него, оказываешься прямо в гуще расползшихся по тундре оленей. Олени везде: один пасётся в семидесяти метрах от вагончика, пять других исследуют зелёную растительность в русле ручья, протекающего в полутора сотнях метров, а в трёстах метрах стоит стадечко в сотню голов…