Текст книги "Русские горки. Солнечный ветер"

Благословение, слезы беспокойства и радости на щеках матери, венчание в маленькой церквушке на окраине и более чем скромное застолье для немногочисленных приглашённых – и вот они уже супруги. Желанно, но ещё непривычно.

***

Елена накрывает на стол. Александр стоит у висящей на стене карты и задумчиво смотрит на неё.

— Ты сегодня пришёл мрачный. Дурные новости с фронта?

— Скорее из штаба. Все хотят командовать. Политиканы визируют каждый приказ военных, а солдаты его потом обсуждают и выполняют только, если захотят. И дальше всего этот балаган зашёл в сарапульской «армии». Одно радует, что и у нашего противника дела идут не лучше. Им хватило глупости мобилизовать в шесть своих полков местных крестьян, которые их ненавидят. И теперь комиссары упражняются в том, что гонят их в атаку, а те потом бегут, бросая оружие, которое мы с удовольствием затем собираем.

Вбегает Максим и почти кричит от волнения: «Лена, Александр, какой ужас! Мы с Пашкой ездили на их лодке на остров – там полно утопленников прибило к берегу! Пашкин папа сказал, что это арестанты, которых большевики держали на винном складе и расстреляли перед тем, как бежать из города! Теперь они все всплыли и их там много! Я побоялся считать».

Елена вторит ему: «Женщины в лавке говорили, что контрразведка ловит теперь большевистских доносчиков».

Максим спешит дополнить: «Да, я ещё видел, как солдаты повели под конвоем Клима – наверно тоже на винный склад – там снова тюрьма. Александр, как вы считаете, его тоже расстреляют?»

Сестра прерывает его: «Не болтай ерунды! Это будут решать культурные люди, а не комиссарские варвары».

Александр, отрицательно мотнув головой, возражает жене: «Культурные люди быстро звереют от власти над другими людьми. Клим был слишком активен, а ведь я его предупреждал. Золотые у него руки – помнишь, как он починил мои часы?»

— Память о твоём покойном батюшке? Конечно помню. Очень услужливый молодой человек, но очень наивный.

— Идеалист и совершенно не разбирается в людях. Можно сто раз перевернуть общественные устои, а люди не изменятся и не хочется говорить, что всплывёт наверх.

Максим захлёбываясь от смеха пытается вставить свои пять копеек: «Я догадался, что! Г…»

Елена хлещет его салфеткой.

– Негодник! Набрался у своего Пашки!

Александр бормочет задумчиво: «Смех-смехом, однако, прибьют под горячую руку нашего добрейшего Клима не за понюх табака».

Елена в пол голоса: «Ведь ты можешь его выручить? Комендант тебя ценит».

– Попробую. Ах, Клим-Клим, и скрыться толку не хватило! Это тебе не книжки заумные читать – тут игры не детские. Пожалуй, поспешу – обедайте без меня.

Александр берёт фуражку с вешалки и уходит. Елена и Максим смотрят ему в след.

***

Всё в этом мире имеет свою оборотную сторону, так же и выгодное для развития торговли положение Сарапула на пересечении большой судоходной реки и трансконтинентальной железнодорожной магистрали превратило его в стратегически важный пункт на карте гражданской войны – со всеми вытекающими из того последствиями. Шёл, так называемый, эшелонный период этой войны – подходил к станции эшелон, из теплушек выпрыгивали солдаты и занимали город, через некоторое время подходил следующий эшелон, из него выпрыгивали другие солдаты и выбивали предыдущих, а городу оставались на память следы разрушительных уличных боёв. Особенно же зрелищно выглядело прибытие бронепоезда и его артиллерийская дуэль с уютно расположившейся в городских кварталах батареей.

Николай, занимая не видную должность телеграфиста на железнодорожной станции, был тем не менее благодаря именно ей одним из самых осведомлённых людей в городе – почти все и вся, кто и что прибывало в Сарапул или покидало его, проходило перед его глазами и все срочные известия проходили через него же.

Будучи немолодым вдовцом, единственный сын которого перебрался в Казань, он, умудрённый жизненным опытом и скептик по натуре, не ждал ничего особенно радостного от идущих социально-политических катаклизмов, но молодёжи по отечески покровительствовал. Ему больше нравилось общаться с молодыми, чем с ворчливыми ровесниками и по тому он был рад приютить молодую семью и посидеть, пользуясь случаем, за одним с ними столом.

***

За столом Александр и Николай играют в карты. На диване пристроился Максим с гитарой. Он пытается подобрать какую то мелодию.

Николай, сдавая карты, продолжает беседу: «Должно быть ваша супруга очень устаёт последнее время, дежуря сутками в госпитале?»

— Вы правы – очень она выматывается на работе. Новых раненых везут постоянно – бои приобретают ожесточённый характер. Взаимное озлобление растёт и уже не понятно являются ли расправы под горячую руку следствием или причиной этого. Как же надо ненавидеть народ, чтобы звать его к гражданской войне!

— Кстати, а что сталось с нашим ленинцем, сиречь Климом?

– Опоздал я – отвезли его на баржу. На винном заводе сажать уже было некуда – набит арестантами, как кадушка солёными огурцами. Леночка расстроилась, да и мне искренне жаль парня. Что теперь делать? Ведь комендант тюрьмы такая скотина – этот Касьян Владимирович. Говорят, он ещё в своём селе, кажется в Мостовом, слыл живодёром. Пытался взять Клима на поруки, ручался, что он не опасен. Ни в какую – упивается властью вахлак. Не посылать же мою роту на абордаж!

– Да, уж! От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Чья бы не взяла, а первым делом сажают и стреляют. Тут один священник попытался осудить в проповеди массовые расстрелы – так его самого забрали наши демократы и расстреляли – за сочувствие большевикам.

Максим напевает:

 
«Сброшены цепи кровавого гнета,
Дружно врага уничтожил народ,
И закипела лихая работа:
Ожил рабочий и ожил завод.
Молот заброшен, штыки и гранаты
Пущены в ход молодецкой рукой,
Чем не герои и чем не солдаты
Люди, идущие с песнями в бой.
Люди, влюбленные в светлые дали,
Люди упорства, отваги, труда,
Люди из слитков железа и стали,
Люди, названье которым «руда»».
 

Александр удивлённо спрашивает «артиста»: «Откуда ты взял эту песню?»

— Ижевцы пели.

Николай замечает со вздохом: «Тоже идеалисты. На их крови беспринципные выскочки строят свою карьеру».

Александр резонёрствует: «Из двух зол выбирают меньшее. Это всё же получше большевистского фанатизма. А ту тюремную скотину я однако лично пристрелю, если придётся отступать. Нет никакого желания таскать этого палача в обозе».

– Думаете, что придётся оставить Сарапул?

— Боезапаса в Ижевске мало. Штаб просит Казань поделится. Если не помогут…

Максим встревает в разговор взрослых, обращаясь к офицеру: «Ведь вы возьмёте меня с собой?»

– А кто останется с матушкой, ведь Лена уйдёт со мной. И не болтай нигде о том что слышал. Спой лучше ту песню.

Максим поёт.

***

Ограбление крестьянства советская власть поставила на поток, сформировав для этого целую продармию.

Развалив промышленность и поставив вне закона торговлю, обозвав её спекуляцией, большевики ничего не могли предложить крестьянам в обмен на их продукты и, чтобы хоть как то предотвратить голодные бунты в крупных городах, рассылали во все стороны вооружённые продотряды. Самыми исполнительными в них были латыши и китайцы, которые вели себя как форменные окупанты. Орлы они были только с беззащитными селянами, а столкнувшись с вооружённым отпором быстро бросали винтовки и разбегались.

Китайцев завезло на уральские заводы ещё царское правительство – взамен отправленных на фронт русских рабочих. Вот из них комиссары и вербовали преданных себе «интернационалистов».

Большую шайку из трёхсот этих наёмников и удалось перехватить роте Александра на просёлке между деревнями. Так лучше – зачем рисковать деревенскими жителями, которыми поганцы имели обычай прикрываться в случае опасности и брать их в заложники.

После первых же прицельных выстрелов беззаветные борцы за чужое добро послушно подняли руки – надеялись дураки ненашенские на международную конвенцию о правах военнопленных.

Шалите, черти жёлтые, тут вам не Порт-Артур, тут гражданская война и вы здесь лишние. Примерно в таком духе высказался Александр и приказал своим бойцам, не тратя патронов, управиться штыками.

Слишком много развелось любителей пускать русским кровь – пора сократить их поголовье, чтобы впредь не повадно было.

***

Эсеры – партия социалистов-революционеров победила на выборах в учредительное собрание, разогнанное затем большевиками. Более восьмидесяти процентов населения Российской империи были крестьянами и потому не удивительно, что при голосовании победили эсеры, позиционировавшие себя, как преемники народовольцев и защитники крестьянства. Они подтвердили это, разработав знаменитый декрет о земле, на котором Ленин затем хорошо пропиарился, приняв его на съезде советов, но выполнять его большевики не собирались, считая крестьян «мелкобуржуазной стихией», и загнали их в колхозы, отобрав паспорта. И народ расшифровывал тогда ВКП (б), как второе крепостное право большевиков.

Брестский мир не дал добить немцев убедительно и сделал возможным невероятное – приблудный австрийский ефрейтор стал фюрером и к двенадцати миллионам убитых на гражданской войне прибавилось ещё двадцать семь.

А потом, монопольная власть этой партии привела к её полному разложению и краху государства в 1991-м году.

Мы теперь уже не узнаем к чему бы привели страну эсеры, не случись узурпация власти большевиками, но им бы пришлось изрядно накосячить, чтобы переплюнуть в этом коммунистов.

***

Максим и его подружка – гимназистка Аня гуляют по Пушкинскому саду. Он прекрасен осенью – не даром поэты любят эту пору – клёны кичатся напоследок своими красными и жёлтыми нарядами, роняя их постепенно на посыпанные песком дорожки, а лиственницы не спешат терять свои иголки. Осенний воздух пахнет грустью. Даже для подростков у которых всё ещё впереди.

— Максим, как ты думаешь, какая жизнь настанет, когда война закончится?

— Я думаю, Аня, что хорошая будет жизнь – ведь не зря народ бьётся за свободу.

— Разные армии бьются и во всех этих армиях русские люди – значит за разную свободу они бьются?

— Нашей армией эсэры командуют – они за социализм и большевики вроде тоже за него…

— Значит разный у них социализм? А договориться они не могут? И что такое – социализм? Я вот Чернышевского читала, которого нам в гимназии в руки брать не велели – у него в романе героиня видит четвёртый сон и там про социализм. Все люди будут жить в общих дворцах, работа им будет в радость – за них машины будут работать, и все будут заниматься искусством. Мужья не будут иметь ни какой власти над жёнами и, вообще, семей не будет. Детей будут все вместе воспитывать. И от такой приятной жизни они долго не будут стариться и болеть не станут.

— На сказку похоже… А куда дураки и злодеи денутся?

– Наверное, их добрые люди выгонят – жить отдельно…

— Да, выгонишь таких – они сами кого хочешь разгонят и добрых людей – в первую очередь!

— Но ведь философы про будущее мудрые книги писали – и Платон и Маркс.

— Они все думали, что люди в будущем будут умнее и лучше, а они всё воюют и от войны звереют.

— Мне иногда и нашим солдатам смотреть в глаза страшно. Хоть они и говорят, что нас защищают. Не должны люди убивать людей.

— Не знаю, Аня, но не могут же безумцы победить? И жизнь станет справедливой и люди будут друг другу товарищами! Иначе зачем же всё это? И война и жертвы…

— Вот и мне – и интересно и боязно…

***

Поздний вечер. Пост на дороге у въезда в село Сигаево. Самодельный шлагбаум из берёзовых жердей. Неподалёку крытый соломой шалаш – на случай непогоды. Над костром висит закопчёный чайник. Трое служивых расположились поближе к теплу – вечер прохладный. Покуривают после вечери, лениво беседуя «за жизнь».

«Здоровы будете!» – раздаётся незнакомый голос из темноты.

«Здоровей видали! Ага!» – ответили вразнобой.

На свет вышел невысокий мужик в полувоенной одежде и при усах с подкрученными вверх, на фельдфебельский манер, концами. Присел на корточки у костра и протянул к огню ладони – озяб видать.

– Сам откуда? Куда?

– С войны, до дому.

– Где дом то?

– На Волге.

– Далеко – большой крюк дал!

– Да, пока я на империалистической был, жена ребятишек к своему отцу от голода в эти края свезла.

– Приехал забрать?

– А как иначе? Бабе с ребятишками одной в такое время ехать?

– Да уж, на крышу вагона лезть с мальцами не с руки.

– А сколько их у тебя?

– Трое и все мал мала меньше.

– И у меня також.

– А, что всё не навоюетесь?

– Так за дома свои и завод и воюем – не нужны нам комиссары в хозяева. Рабочие мы с Ижевска и с Воткинска и здешние кожевники с нами.

– Вот как! И кто у вас заправляет?

– Союз фронтовиков и партия эсеров.

– Так, что же они против революции и рабочих советов?

– Сами под красными флагами бъёмся за советы без коммунистов. Они искусный труд не уважают – ровняют умельцев с подсобниками. Всем одну нищенскую пайку и на завод, как на каторгу.

– Да и крестьян грабят, латыши с китайцами всё отбирают по их указу – якобы за укрытие продовольствия. У нас у многих родня в деревнях – наслушались.

– Комиссары крестьян мобилизуют и на нас посылают, чтобы мы друг друга побыстрей перебили и заменить нас китайцами, как им германские хозяева велят!

– Да, братцы, куда не кинь – везде клин! Пожалуй, пойду я…

– А звать то тебя как?

– Василием крестили.

– А я – Степан, он – Сергей, а молодой – Колька.

– Может ещё, Бог даст, свидимся. Прощевайте.

– Удачи тебе, солдат!

Василий шёл в темноте крепко задумавшись. Фамилия его была Чапаев, а неподалёку его поджидал с лошадьми и оружием ординарец – Петька Исаев.

Не стал знаменитый Чапай спешить обагрить свои руки рабочей кровью, как требовал от него неистовый Троцкий и вместо него возмёт Сарапул Азинская дивизия – латышу было наплевать на русскую кровь. Этот садист любил, после сытного обеда, лично расстреливать из нагана заложников во дворе своего штаба. За что его и разорвали казаки на две части, привязав за ноги к лошадям, когда наконец изловили.

Троцкий же не забыл Чапаю того ослушания и подставил под удар казачьего рейда, когда по его приказу штаб чапаевской дивизии оказался вдалеке от её полков. Эх, надо было Чапаю быть последовательным и послать лесом-полем и этот приказ Троцкого!

А с ижевцами Чапаев ещё успеет встретиться до своей гибели. Именно они пойдут на его позиции в знаменитую психическую атаку, но не от избытка лихости, а из-за банального дефицита боеприпасов.

***

Прирождённые вертухаи и палачи – это особая человеческая порода садистов и не важно инквизиторы они, линчеватели или чекисты – им доставляет удовольствие глумиться над безответными жертвами. Ущербные люди, дорвавшись до власти, отыгрываются на всех, над кем могут, за все свои прежние неудачи.

Впрочем, многие из их жертв, поменяйся они с ними местами, вряд ли показали бы себя достойней.

Митинговые «герои» быстро сдуваются в кутузке. Узники «баржи смерти» легко продавали друг друга не только за кружку воды или за сухарь, но и за щепотку махорки. Романтики революции или блатной жизни долго не живут – их продают первыми.

Наивный большевик Клим сразу стал качать права, заступаясь за других арестантов, – они же при первом удобном случае и обменяли его на скудную подачку от охраны.

Когда его вытолкали на палубу его же бывшие товарищи, по принципу – «сдохни ты сегодня, а я – завтра», тюремщики готовились, приколов штыками, выбросить на корм камским рыбам очередную жертву, но доходяга проявил неожиданную прыть и сам прыгнул за борт. Охрана, для очистки совести, пошмаляла ему в след, зацепив пулей ухо, когда он под водой отгребал подальше от баржи. Потом, течение прибило его, уже почти совсем обессилившего, к берегу. Затем, он оборванный, окровавленный, сырой и продрогший, затравленно пробирался по тёмному, безлюдному в комендантский час городу от подворотни к подворотне, вжимаясь в самые тёмные углы, заслышав шаги патруля. Из-за голода и перенесённого потрясения, едва избежав смерти, он толком не отдавал себе отчёта в своих действиях и ноги сами привели его к двери за которой жили единственные в городе люди, которые могли быть к нему добры и к которым бы пришли его искать не в первую очередь. И инстинкт его не подвёл.

Елена убирает со стола. На диване лежит кто-то, завернувшись в шинель. Раздаётся стук в дверь. Елена подходит к ней.

— Кого вам надо?

— Это я, Леночка.

Елена открывает засов. Входит Александр.

— Что случилось? Ты боишься чего-то?

— Т-с-с. Тише. Он под утро пришёл раненный – в него стреляли.

— О ком ты? Кто этот человек?

Александр, увидев фигуру на диване, хватается за кобуру.

– Успокойся. Это наш Клим.

– Откуда он здесь? Каким чудом? Объясни.

— Он протестовал против издевательства охранников над узниками, а они поволокли его на палубу, для расправы. Он рванулся из последних сил и прыгнул в Каму. Охрана стреляла. Он долго не выныривал. Но когда уже не мог выдержать дальше и вынырнул, пуля оторвала ему часть уха. Спасла его только темнота и то, что он научился так плавать, когда служил на Черноморском флоте. Он был весь в крови. Я его отмыла и перевязала. Видел бы ты, как он ел! Он тощий как кляча и весь в кровоподтёках. А теперь спит – я дала ему морфий. Он весь трясся, когда рассказывал о пережитом в контрразведке и на барже смерти. Пусть поспит.

– Я выведу его ночью в моей старой форме в безопасное место. Хотя, где сейчас безопасно? Я недостаточно знаю ваш город и его окрестности.

— Придёт Николай со смены – он подскажет. А можно к моей тётушке-попадье – там сейчас много убогих. Никто не обращает на них внимание.

— Ещё подумаем об этом вместе. Надеюсь, что не весь мой завтрак ты ему скормила?

— Я бы ему всё отдала, но ему плохо стало – отвык от еды. У меня яички остались – сделаю быстро глазунью. Присядь пока к столу.

***

Ночь, улица, фонарь, аптека, идёт патруль – три человека. А Иисуса Христа нет ни впереди, ни поблизости – иначе он предупредил бы не соваться в переулок, где не ждёт их ничего хорошего.

Клим в военной форме идёт в сопровождении Александра. Окрик – Стой кто идёт! Стрелять будем! Клим рванулся прочь, но Александр удержал его за рукав и отвечает: «Свои!»

Подходят трое патрульных и начальник патруля, козырнув, обращается к Александру: «Ваш пропуск».

— Извольте ознакомиться.

Начальник патруля берёт бумагу, светит на неё карманным фонарём и долго читает, шевеля губами.

— Ваш пропуск в порядке, господин корнет. А это кто с вами?

— Я сотрудник контрразведки, а это мой секретный агент. Я не имею права раскрывать его личность и вы не имеете права видеть его лицо. Военная тайна – ну, вы должны знать.

– Ничего не знаю. Мы получили приказ проверять документы у каждого, кого встретим на улице, когда комендантский час. Пройдёмте в комендатуру.

— Но послушайте…

Патрульные снимают с плеч винтовки. Клим неожиданно бросается на начальник патруля, наносит ему удар и пытается отобрать наган. Александр сбивает с ног солдата с винтовкой и бросается на второго. Завязывается драка. Происходит случайный выстрел.

Начальник патруля орёт: «Тревога! Шпиёны!»

Клим стреляет в него из отобранного револьвера. Вдали раздаются крики и свистки. Александр и Клим убегают. Патрульные с кряхтением встают с земли и, матерясь, волокут убитого командира в другую сторону.

***

Белые сразу же объявили свою армию добровольческой, большевики же не гнушались мобилизацией и военспецов-офицеров загоняли в своё войско, беря в заложники их семьи – потому-то в красной армии их и было больше, чем у белых. Но дезертирство было распространённым явлением по обе стороны фронта – за красивые но туманные лозунги мало было желающих идти до смертного конца. И сторону меняли достаточно легко – потому, что все в той войне были «за народ», которому обычно и доставалось на орехи от любой власти.

Народ всегда готов побузить, но разбегается, как только запахнет жареным. Большая часть «розовых» ижевско-воткинских повстанцев не сильно отличалась в этом от основной части российского населения.

***

Всё та же комната. Елена, Николай и Максим смотрят в окна.

Николай в задумчивости говорит вполголоса: «В городе паника, как перед бегством большевиков».

Елена добавляет грустно: «Только месяц, наверное, здесь продержится власть рабочей республики».

— Террор и разложение – только на это и оказались способны эсеровские болтуны, пока рабочие проливали за них свою кровь. А теперь, эти политиканы мечтают замириться с большевиками. Город сдадут.

— Как здесь будут жить вместе люди, которые доносили друг на друга и радовались расправам? Как будут гулять по красивым окрестностям, где вершился самосуд?

Входит Александр и с порога вступает в беседу: «Ну, что, други, заметили нездоровое оживление в городе?»

«Вестимо! Не пойму только непосредственный повод для этого. А что стряслось?» – отвечает Николай.

— Большевики угнали баржу смерти от Гольян. По всему, добрался-таки наш Клим до своих. Скоро придут спрашивать с нас за проделки заплечных умельцев. Штаб упаковывает его канцелярию. Город сдадут. Надо успеть попрощаться с матушкой. Береги её, Максим. Ты теперь взрослый.

Елена плачет. Максим обнимает сестру. Николай кладёт руку на погон Александра, хочет что-то сказать.

— Помнишь, как радовались мы в феврале семнадцатого. Свобода!

— Помню, друже. И никогда не забуду обманутых надежд. Заболтали нашу Свободу и утопили в русской крови!

— Куда теперь?

– Мы с Леночкой – конечно в Ижевск. После падения Казани и он долго не продержится. Большевики бросят на нас все их силы, а нам помощи ждать не откуда. А главное – боеприпасы…

Александр берёт руку Николая в свои.

— Я верю – ты не оставишь без помощи наших Макса и матушку…

— Конечно.

Александр подходит к Елене и её брату, берёт их за руки. Все уходят.

***

Когда оборона Ижевска стала невозможна, прорвав кольцо красных, рабочие двинулись на восток, к армии Колчака. Сначала там отнеслись к ним очень насторожённо, но посланный к ним с инспекцией генерал Тихмеев вскоре докладывал, что рабочие представляют собой великолепную боевую единицу и горят желанием бить большевиков. Ижевские рабочие были сведены в одну стрелковую дивизию, и у них была особая форма с синими погонами и выпушками. На их погонах была буква «И». Такая же форма была и у рабочих Воткинской и Сарапульской дивизий с буквами на погонах соответственно «В» и «С». Были у Колчака ещё три дивизии, сформированные преимущественно из рабочих Урала и Сибири, а также отдельный Петроградский рабочий полк. Всем рабочим корпусом командовал генерал-лейтенант Молчанов родом из г. Чистополя Казанской губернии. После разгрома Колчака, остатки его армии ушли в Харбин, а после прихода к власти китайских коммунистов – бежали оттуда в Америку и в Австралию.

Александр был снова тяжело ранен в бою под Уфой, но Елена смогла его выходить и вернуть в строй. В конце их нелёгких странствий, они осели в австралийском Квинсленде, где до сих пор живут потомки их шестерых детей.