Текст книги "Другие времена"

Министр сделал несколько шагов молча, потом подошел и встал напротив Сергеева.

Майор смотрел на министра снизу, спокойно и внимательно. И это министру понравилось.

– Где у нас сейчас узкое место, Сергеев? Не знаешь. А я тебе скажу. Латентная преступность, вот где узкое место. Кукуев бы уже на условно-досрочное освобождение должен был подавать, уже полсрока должен был отсидеть, а он у нас с тобой все еще на свободе гуляет и геройствует. О чем это говорит? – министр любил говорить доходчиво, немножко в сталинском стиле, как учили вождя в семинарии. Вопрос. Ответ. – Это говорит о низком уровне работы органов дознания. Откуда берется низкий уровень? Он берется от несоблюдения уголовно-процессуального порядка реагирования на сообщения о преступлениях. Вот и остаются многие из этих преступлений нераскрытыми. А кто должен следить, кто должен подгонять? Прокуратура. Прокуратура кивает на статью 116 УПК. Ах, мы связаны, ах, мы не можем… Почему не можете? У вас есть статья 212. Очень хорошая статья, дает право ставить задачи перед органами следствия и дознания в процессе, подчеркиваю, в процессе раскрытия преступления. Ты знаешь, во сколько раз вырос объем хищений государственной и общественной собственности по стране за последние шесть лет? В три раза! О как! И мы в это время, вместо того чтобы собрать все силы, их распыляем. Следствие МВД, следствие прокуратуры… Зачем? Не проще ли, не целесообразнее ли уже сложившиеся органы дознания МВД и прокуратуры – все в общий кулак, в единый следственный аппарат МВД! А вот контроль это, пожалуйста, это остается, естественно, за прокуратурой. Отказал в возбуждении уголовного дела – изволь тут же материалы в прокуратуру, не позднее пяти дней. Пусть проверяют, правильно отказано или нет. По Кукуеву твоему семь отказов в возбуждении уголовного дела. Семь! И ни одной прокурорской проверки. Почему? Да потому, что и здесь есть увертка. Есть отказ в возбуждении уголовного дела «по другим основаниям», ты слышал: «по другим основаниям»!.. – Сергеев не только слышал, но и сам сколько раз в делах мелочных или явно бесперспективных прибегал к этой спасительной ст. 5 УПК. – А раз отказано «по другим основаниям», согласие прокурора не требуется, следователь принимает решение самостоятельно и по сути дела выходит из-под контроля. Ты бы согласился работать без контроля? – министр остановился напротив Сергеева.

– Нет, конечно, – мгновенно ответил майор.

– Это почему же? – вдруг простодушно, уже не голосом вещающего командарма, а почти по-домашнему спросил министр, удивленный не самим ответом, а его внезапностью.

– Контроль это, прежде всего, страховка от ошибки. А со страховкой работаешь спокойней, уверенней, – как об очевидном сказал Сергеев именно то, что хотел услышать министр.

– Вот, Анатолий Семенович, если бы все так рассуждали! Когда же наконец поймут, что контроль, верно же майор говорит, это не охота за нарушителями, это действенная помощь. Одно дело делаем, вот что надо понять. А у нас есть, выясняется, лукавые следователи, и берут они свои «другие основания» кто с потолка, а кто, может быть, из чьей-то доброй руки «в лапу»… Есть, есть еще и попытки и отрыжечки, и надо одергивать, и будем одергивать… Промахи и нарушения законности чреваты ущербными последствиями. Ты, Сергеев… – министр посмотрел на Вишневецкого, и тот, прикрыв глаза, чуть кивнул, подтверждая, что фамилия майора действительно Сергеев, – ты работай по Кукуеву. А тебе, Вишневецкий, мое поручение разобраться со всеми семи… – у министра, увы, как и многих его коллег по Совету Министров, случались затруднения со склонением числительных, – разберись с этими семи следователями. Пусть тебе предъявят эти «другие основания». А уж мы посмотрим, что это за основания такие, что в них «другого».

Сергеев уже устал поворачивать голову, сопровождая взглядом расхаживающего министра. Больше наблюдая за ним, чем слушая, он пришел к выводу о том, что министр, скорее всего, репетирует речь, которую ему предстоит где-то произнести, с кем-то объясняясь. Надо думать, решил Сергеев, «натянули партийные вожжи». Скорее всего, этим Кукуевым заинтересовался Административный отдел ЦК…

– Я тебе какую сторону хочу сказать… – и дальше пошел набор привычных для крупного партийного деятеля округлых и ничего не значащих фраз: – Времени у тебя мало, может быть, месяц, а может быть, и неделя. Но торопиться не надо. Не забывайте, это люди. Партия требует от нас бережного отношения к людям. Это как бы с одной стороны. А с другой? С другой стороны, надо считаться и брать за основу то, что имеется. Факты, факты и еще раз факты. Материала накопилось – во! Нельзя же оставлять без последствий. Время… Не бойся, лишнего не переработаешь. Чернила под указом не просохнут, как ты будешь… отдыхать. Это я тебе гарантирую. У Перегудова сейчас дел полно, а кто у тебя начальник отдела?..

– Полковник Малышев, – не дав ответить Сергееву, выпалил Вишневецкий.

– Перегудов скоро в командировку в Болгарию поедет, так что я его в эту тему не ввожу, и Малышева отвлекать не надо…

Министру было совершенно не с руки объяснять рядовому, в сущности, пареньку непростую и неприятную ситуацию, сложившуюся вокруг Перегудова, руководителя Главка, простиравшего свою власть на все жизненно важные сферы хозяйственных и экономических отношений в стране. Только армия да партия были вне поля его опеки.

Ни в какую не в командировку, а по сути дела, в почетную ссылку, даже не послом, а всего лишь советником в болгарское посольство поедет Перегудов, и это самое большое, что мог сделать для него министр.

Шумное дело, строгое наказание, тем более суд, естественно, бросали бы тень не только на Главк, но и на все министерство.

Пришлось искать доверительной встречи со своим столь же бровастым другом, просить его хорошенько пожурить «утратившего партийную скромность» молодого генерала и закатать его «в какую-нибудь Болгарию», чтобы посидел хорошенько и подумал, что можно себе позволять, а что нельзя. Главное же, министру удалось убедить Генсека в том, что за всеми этими «так называемыми» разоблачениями стоят интриги Лубянки, пытающейся восстановить свое прежнее владычество. Генсек согласился со своим другом и дословно исполнил пожелание отправить Перегудова «в какую-нибудь Болгарию».

– Знашть так… С сегодняшнего дня ты будешь прикомандирован к моему аппарату. Я думаю, дела ему свои передавать никому не надо… – здесь министр обернулся к Вишневецкому.

– Только повод для лишних разговоров, – согласился помощник.

– Готовь, Анатолий Семеныч, приказ. «Откомандировать в мое распоряжение…» Нет, в мое не надо. Куда мы его возьмем, чтобы не бросалось?.. Как мы его зашифруем?

Как человек непрофессиональный, министр любил щегольнуть впечатляющим словцом.

– Можем ввести его в группу для плановой проверки нашего ХОЗУ? Нормальное дело. Надо посчитать, сколько и чего наши тыловики за два года растащили…

– Во, во! Самый раз. Там воришек, кстати, как мышей в амбаре. На Тишинском рынке спецпанталоны женские со склада ХОЗУ продают, фланелевые, удлиненные, те, что наружной службе выдают. Но это к слову. Пиши: «Откомандировать… титул полностью… майора Сергеева в аппарат министерства для включения в состав группы по проверке финансовой и хозяйственной деятельности Хозяйственного управления Министерства внутренних дел. Сроком… напиши пока две недели. Там видно будет. Детали с Анатолием Семеновичем, он тебя введет… Так что старайся, старайся… работай напористо, интенсивно. Для простых дел к министру, как ты понимаешь, не приглашают.

Сергеев, наконец, поднялся с кресла, и министр больше его не удерживал.

– Ты комнатку для него нашел? – заботливо поинтересовался министр у помощника.

– Здесь, на третьем этаже.

В министерство наезжал народ со всей страны, для чего в здании МВД были специальные кабинетики, где приезжие могли работать. Ни в одном другом министерстве такой заботы о командированных не было.

– Курировать тебя будет Анатолий Семенович, от него получишь и все материалы на Кукуева. Накопали много, а за руку не схватили. А ваша клиентура, сам знаешь, если за руку не схватил, будь он хоть трижды вор, а в суд идти не с чем, все равно вывернется. А книжку посмотри… Ситуация, понимаешь ли, оригинальная… Есть вопросы?

– Вопрос, может быть, и наивный, но где доказательства, что наш подозреваемый и есть прототип Кукуева? Сочинение как бы художественное…

– Есть у Ложевникова вроде как карманный такой придворный критик, Пионов-Гольбурт, и в статьях и в книжке про Ложевникова с восторгом объясняет, где герой найден и с кого списан, – за министра ответил Вишневецкий. – Автор и герой даже на читательских конференциях вместе появлялись, как Борис Полевой и Алексей Маресьев. Во как!

– Меня, естественно, не творческая сторона этих взаимоотношений интересует, – сказал Сергеев.

– На Ложевникова никаких выходов нет, и ты на него не отвлекайся, – твердо сказал министр.

– Извиняюсь, Ложевников случаем не член ЦК?

– Членами ЦК, молодой человек, – раздельно и строго сказал министр, – «случаем» не бывают.

– Прошу прощения!

– А что касается товарища Ложевникова, то он кандидат в члены Центрального Комитета нашей партии, если тебя это интересует. Еще есть вопросы?

– Никак нет, – почти по-военному ответил Сергеев. И тут же, чтобы министр не подумал, что замечание напугало его, добавил: – Пока больше вопросов нет. Разрешите идти?

– У меня к тебе вопрос есть, – отойдя от Сергеева шагов на пять и, оглядев его фигуру как бы заново, сказал министр. – В майорах давно ходишь?

– Полтора года. Звание присвоено досрочно, – четко доложил майор Сергеев.

– В вашем главном управлении хорошие перспективы роста, – сказал министр, глядя из-под бровей в глаза Сергееву. – Можешь идти. Желаю успеха, – и протянул руку жестом легким, почти дружеским.

– Подожди меня в приемной, – предупредил Вишневецкий.

Сергеев, прижимая левой рукой папку с так и не понадобившейся справкой по Усть-Куту и томиком Ложевникова, повернулся и вышел так, что и самый придирчивый дока по части фрунта не смог бы назвать его поворот и выход штатским, и вместе с тем, и в повороте, и в походке была та естественность и свобода, которую могут себе позволить офицеры, не преувеличивающие значения строевой подготовки в борьбе с расхитителями социалистической собственности.

Была такая.

Майор Сергеев, старший следователь по особо важным делам, а других дел Главное управление практически и не вело, большой охотник за хитроумным жульем, ворующим в особо крупных размерах, лицом располагал совершенно непримечательным, как говорится, незапоминающимся.

Хорошо сыщику иметь такое лицо, но если лицо это возвышается над толпой, как восклицательный знак, то немаловажные для деликатной профессии черты, стертость и неприметность, тут же теряют свое достоинство.

Носитель непримечательного лица был виден за версту, такой он был длинный.

Прадеда его по отцовской линии звали Сысой, что, впрочем, к делу о Кукуеве отношения не имеет.

Черты лица майора Сергеева были правильными и мягкими, как Средне-Русская возвышенность. И мимика у него была спокойной, что свидетельствовало о том, что у хозяина невыразительного лица нет ни склонности к крайностям, ни нервозности, а это вызывает доверие, и не только у начальников, но и у подозреваемых, подследственных и, что немаловажно, у свидетелей, проходивших по особо важным делам.

Именно свидетелей при хищении социалистической собственности оказывалось всегда с избытком.

Приятели из политехнического, где учился правнук Сысоя, однокашники и друзья, узнав о том, что Сергеев пошел в милицию, отнеслись к этому, разумеется, по-разному. Одни как к предательству профессии, другие как к чудачеству, но все вместе если не насмешливо, то иронично.

В ответ на упрек, дескать, неинтеллигентное это дело, сыск, следствие, допросы, Сергеев спрашивал собеседника, считает ли он интеллигентом поэта Блока, Александра Александровича, с большим успехом работавшего в Следственной комиссии Временного правительства. Официально поэт был призван авторитетно редактировать протоколы допросов, а по преданию не только редактировал, и не только допрашивал, но как человек, ко всякому делу относящийся творчески и увлеченно, написал пособие по тактике допроса. Последнее, скорее всего, было фантазией, но категорических возражений на этот счет ему никто не предъявлял.

Сергеев пошел в милицию в те времена, когда репутация Комитета безопасности, обрушенная Хрущевым, Никитой Сергеевичем, и после низвержения самого Никиты Сергеевича все еще продолжала падать, но уже потихоньку, а милиция в противовес ГБ возвышалась.

Вот и Брежнев, Леонид Ильич, в начале своего утомительно долгого правления приложил немало труда для усиления роли как раз МВД.

Призванный на пост министра тов. Щелоков, Николай Анисимович, с которым будущему Генсеку так хорошо поработалось в свое время в солнечной Молдавии, должен был создать в противовес ГБ, структуре закрытой, свою структуру, открытую, по крайней мере, для него, Брежнева, Леонида Ильича.

И надо признать, что с точки зрения собственной безопасности, в интересах защиты себя от случайностей, постигших, к примеру, его предшественника, он сделал все дальновидно и правильно. Чем разбираться, что там, на Лубянке, в этом непроницаемом ящике, происходит, лучше его людей осадить, а ящик задвинуть.

Нам же в этой связи следует лишь заметить, что экономический отдел ГБ был не просто передан в милицию, но уже в милиции развернулся в организацию, наделенную огромными полномочиями.

Либеральная публика, лишь догадывающаяся всю жизнь о намерениях власти по разного рода внешним признакам, тут же эту рокировочку объявила многообещающим началом в духе десталинизации и возвращения к ленинским нормам жизни.

При этом временное возвышение МВД не было в КГБ забыто, мстить милиции никто не собирался, а вот ставить ее на свое место приходилось постоянно.

Интереснейшие события можно было наблюдать на пересечении двух течений!

Развернулась борьба за утверждение ленинских норм неотвратимости наказания, и борьба эта породила невиданную ранее форму пресечения преступлений, близкую к тому, что можно ожидать лишь на высшей стадии развития самосознания человека, на высшей стадии развития чувства ответственности перед обществом.

Комитет государственной безопасности помог осознать свои ошибки министру внутренних дел тов. Щелокову Н. А., и он, не доводя дела до суда, застрелился.

В свою очередь осознал, не без подсказки со стороны МВД, свои ошибки заместитель председателя КГБ тов. Цвигун С. Я., тоже генерал армии по званию, и он не захотел искать правды в суде и вынес себе суровый приговор сам, в общем, тоже застрелился.

Хотя бы эти два ярких примера необходимо сохранить в нашей исторической памяти, они проливают свет далеко вперед, позволяя предположить, что в будущем, на высшей ступени общественного самосознания, суды отомрут.

Достаточно будет человеку указать на его ошибки, и… он сам решит, как быть дальше.

Остается лишь пожалеть, что общество свернуло с этого ясного и в высшей степени привлекательного пути в такие дебри, где пальба стоит непрекращающаяся, а кто наводчик, кто стреляет, кто патроны покупает, кто подносит и кому все это нужно, так до сих пор и не ясно, хотя трупы налицо.

Громогласные убийства, и это стало приметой нашего времени, президент, как правило, берет под свое личное расследование. После многолетней и тщательной работы следственных органов, направляемых в нужную сторону чуть ли не самим президентом, выносится авторитетное предположение о том, что «убийство носило заказной характер».

За десять лет новой власти все «заказчики» из тех, кто пожелал остаться неизвестным, так до сих пор и пребывают неизвестными.

Вот так же неизвестные убьют и Дмитрия Дмитриевича, и довольно скоро.

В провинциальной хронике происшествий не будет сказано о том, что президент или кто-нибудь из начальства поменьше возьмет расследование этого убийства под личный контроль.

Бери тот же президент такого рода незначительные происшествия под личный контроль, тогда его аппарат, и без того немалый, должен был обрести свое Главное следственное управление со штатом, превышающим все остальные следственные управления вместе взятые, поскольку все вместе взятые следственные управления с задачей расследования особо важных преступлений не справляются.

Небольшой исторический экскурс, без капли вымысла, без тени художественной красочности, изощренности, без присущего иным сочинителям налета воображения, вот такая справка нужна лишь для того, чтобы понять главное, ленинский принцип неотвратимости наказания сам по себе неотвратимостью не обладает.

Кукуев мог бы вести себе и вести свою «широкозахватную» (Пионов-Гольбурт) деятельность, если бы люди на непроницаемой высоте, наделенные огромной властью, не были повседневно и ежечасно так обеспокоены тем, чтобы эту власть сохранить, упрочить и по возможности увеличить.

Самое удивительное это связь, реальная связь, существующая между незримым, недосягаемым и нами.

Для пояснения этой трудной мысли придется прибегнуть к научно-образному сравнению.

Что происходит, к примеру сказать, на Солнце, почти никто не знает, если и знают, то очень немногие. И, как правило, лишь приблизительно. Не до конца. И не с самого начала. Но вот что действительно интересно – события, происходящие на довольно-таки далеком от нас расстоянии, оказывается, действуют на нас, влияют и на поведение, и на настроение, и на самочувствие, и даже могут стать причиной катастроф как домашнего, так и вселенского масштаба.

Семь раз пытались возбудить против Кукуева уголовное дело.

Семь раз!

Ну и что?

Могли еще сто семь раз пытаться. Что же? А собака-то, оказывается, зарыта в Кремле, на Новой площади, на Лубянском холме и на улице Огарева, дом девять.

Сергеев, работая «на земле», так на жаргоне борцов с расхитителями социалистической собственности называли сотрудников районного звена, постоянно чувствовал свое особое положение в сравнении с «комитетчиком», сидевшим на подворье особняка князя Горчакова, но не в особняке, где по праву разместился райком партии, а во флигеле, там, где раньше была княжеская конюшня. Как раз на втором этаже этой конюшни, где, может быть, отдыхали и сушили портянки княжеские конюхи, отвели помещение для уполномоченного ГБ по району.

Вот ведь до чего дошло, до чего низвели государственную безопасность!

Сергеев же сидел напротив, через улицу, в здании церковного причта Александровского лицея, переведенного в свое время из-под царскосельской сени на пустынную в ту пору Петроградскую сторону.

Не только помещение у Сергеева было лучше, но и подчиненных и прав у Сергеева было больше. В том же райкоме он без труда открывал двери кабинетов начальников отделов. Мог бы, как говорится, и ногой открывать, но воспитание не позволяло. А еще он мог вызвать к себе практически любого работника предприятия, размещенного в районе, но и этим никогда не злоупотреблял, из уважения к серьезным хозяйственникам и сознавая свою молодость, предпочитал ездить сам.

Впрочем, однажды замахнулся по неведению слишком высоко, послал повестку третьему секретарю обкома комсомола, после того как она «прошла» у него на перекупке заграничных тряпок. Вот здесь уже пригласили, а фактически вызвали самого Сергеева через дорогу, в райком партии, ко второму секретарю, женщине, которая отечески вразумила не в меру наблюдательного начальника районного отдела БХСС. Ему было указано, что Олечка человек честный, а он поставлен партией на ответственный пост для борьбы с людьми нечестными.

Приглашение по телефону называлось «на беседу», второй секретарь звонила лично, и все это были знаки уважения и к должности, и к самому капитану Сергееву.

Сергеев в городе был на хорошем счету.

Впрочем, как человека не из милицейского мира, его смущал плановый характер работы. Профилактика, работа с агентурой, еще несколько разделов как бы в план помещались, но планировать количество пойманных за руку взяточников, непременно наращивая показатели из квартала в квартал, значит, как бы изначально признавать неуклонный рост преступности и тщетность борьбы.

Поставленный в пору обновления кадров руководить ленинградской милицией бывший партийный работник, тут же произведенный в генералы, генерал Птицын, привык ставить в пример хорошие показатели работы Сергеева. Заметив однажды, что показатели «по взяточникам» у Сергеева упали, Птицын поднял его на коллегии: «А ну, Сергеев, скажи-ка нам, что, у нас взяточников уже нет? Может быть, и в районе они у тебя перевелись? Скажи при всех! У него же там, – это уже обращаясь к аудитории, переживающей сладостную тревогу за товарища, – у него же там взяточник на взяточнике! Может быть, ты их всех переловил? Может быть, ты их всех под суд отдал? Может, искоренил?!»

Сергеев знал, что заряд должен быть выпущен до конца, и поспешил на помощь начальнику, воспитательно расшумевшемуся, лишь в тот самый момент, когда следовало ожидать заключительного: «Ну, чего молчишь?»

– Профилактируем, товарищ генерал, – ровно, по-деловому, не оправдываясь, а докладывая, произнес поднявшийся во весь рост Сергеев.

«Профилактриует», – повторил эхом генерал, словно аудитория не поняла, и требовался то ли перевод, то ли пояснение.

– Но вот тебе мой практический совет, – произнес генерал и оглядел всех собравшихся взором дирижера, проверяющего готовность оркестра повиноваться его жесту. – С теми же взяточниками. Что нужно делать? Надо найти… – генерал сделал интригующую паузу и продолжал доверительно, чуть понизив голос, но так, чтобы его было слышно и в задних рядах, – главное звено! Ухватиться за него и… вытащить всю цепь!

Последние слова он произносил с таким нескрываемым энтузиазмом, словно сам вручную вытягивал заведенную на бригель якорную цепь средней руки эсминца, сам же при этом пребывал в убеждении, что вкладывает в руки своих сотрудников универсальный ключ от всех загадок и тайн, порожденных противоправной деятельностью граждан на территории города Ленинграда.

Насладившись произведенным впечатлением, бывший партийный работник высокого ранга, способный руководить всем, чем угодно, вспомнил о молодом офицере, нуждавшемся в помощи старшего по званию и летам:

– Ты понял, Сергеев?

– Так точно, товарищ генерал. Как учил товарищ Ленин, найти главное звено и вытащить всю цепь.

– Вот видишь, как полезно читать Владимира Ильича Ленина. И то, что ты его читаешь, это хорошо. Садись, – генерал не был нисколько задет тем, что лавры мудреца, дающего полезные советы на все случаи жизни, были переадресованы по принадлежности.

Сергеев был самым молодым в Ленинграде начальником райотдела БХСС и самым удачливым.

У него были лучшие показатели в городе по разоблачению взяточников, спекулянтов и по пресечению фарцовки. Новомодным словечком назывались нелегальные торговые сделки с предприимчивыми иностранными туристами, с каждым годом все больше и больше наводнявшими Северную Пальмиру…

Спекуляция валютой была областью интересов «комитетчиков», но и здесь Сергеев преуспел больше, чем его коллега.

Сергеев знал о непростых отношениях в ту пору между ГБ и милицией и не без основания догадывался, что его визави с куда большим вниманием следит за тем, что происходит в райотделе милиции, чем за гостиницами и студенческими общежитиями, в связи с наплывом иностранцев ставшими прибежищем потенциальных шпионов.

Обедая с «комитетчиком», типичным комсомольским выдвиженцем, в райкомовской столовой, Сергеев «скидывал» ему выявленных его службой валютчиков.

«Помоги по дружбе, у меня людей не хватает…»

Молодой чекист принимал своеобразную взятку как должное, но теплое чувство к «запарившемуся» мильтону в душе крепло, поскольку за выявленных валютчиков начальство его хвалило.

Успех работы Сергеева складывался из множества составляющих, но фундаментом была агентурная работа. Сеть его агентов, число граждан, согласившихся негласно участвовать в борьбе за сохранность социалистической собственности, у него в районе была рекордной по городу.

Опять же у ГБ в ту пору существовали ограничения по вербовке, в частности, это касалось партийных работников. И это тоже было следствием дальновидной политики тов. Брежнева, не нуждавшегося в двойной, помимо партконтроля, надзиравшего за внутренней жизнью партии, слежке со стороны ГБ. А для милиции в вербовке ограничений не было. И Сергеев с успехом включал в свою сеть партработников, в первую очередь, низовых звеньев, людей, в свою очередь, весьма осведомленных, пользующихся доверием коллектива. Куда же еще как не в партком шли люди со своими подозрениями, обидами и жаждой справедливости!

Ревность коллег к успехам «молодого да раннего» обернулась традиционным доносом.

На стол начальника городской милиции генерала Птицына легла бумага без подписи, где чрезвычайно грамотно, в четких милицейских формулировках разъяснялось еще не все знающему про милицейскую службу начальнику, как можно пользоваться «девяткой» и как ею пользуется капитан Сергеев.

Статья расходов на оплату негласных и нештатных агентов в соответствующих документах числилась под № 9, отсюда и «девятка».

Расходы по «девятке» у Сергеева были самые большие в городе, что естественно вызывало у коллег законное подозрение. Да вот незадача, внезапная ревизия обнаружила лишь полное соответствие израсходованных средств с документами, подтверждающими выплаты.

Проверка прошла не совсем гладко.

Когда Сергееву предложили открыть сейф и предъявить наличность, в сейфе кроме денег и пистолета оказалось две бутылки из-под кефира и три шарика от пинг-понга.

Бутылки Сергеев просто забыл выкинуть, а шарики, бывшие в дефиците, хранил как зеницу ока.

Проверявший работу Сергеева подполковник из отдела собственной безопасности, с Литейного, 4, потребовал объяснить присутствие кефирных бутылок в несгораемом шкафу под печатью.

Сергееву ничего не оставалось, как сказать, что предметы, обнаруженные в сейфе, не что иное как вещественные доказательства, хранящие отпечатки пальцев преступников, находящихся в разработке.

«Аккуратней… Осторожней, пожалуйста…» – с неподдельной тревогой говорил Сергеев инспектору, вертевшему кефирные бутылки перед его носом.

Так как ни одна уважающая себя комиссия не может провести проверку без замечаний, а к финансовой стороне дела прицепиться не удалось, то пришлось из этих несчастных бутылок выжимать чуть ли не «служебное несоответствие», замененное, в конце концов, примирительным «указать». А указано было на то, что оперативный «вещдок» с отпечатками пальцев следует хранить не только в сейфе, но и в целлофановых пакетах с приложением соответствующей записки.

Сергеев в своем отделе располагал услугами четырнадцати штатных сотрудников, работавших по обычным направлениям: торговля, рынки, социальные учреждения, те же детские садики, где на кухнях воровали нещадно, учреждения культуры, в том числе зоопарк, кинотеатры, клубы, дома культуры, в том числе Дом культуры слепых, ну и, естественно, строительные и промышленные предприятия, научные институты, артели и мастерские.

Два трампарка были также в поле зрения Сергеева и его сотрудников, а два таксопарка, разместившиеся в районе, обслуживал городской отдел БХСС, так исторически сложилось, Сергеев, разумеется, был тому только рад.

Сергеев, вступив на милицейское поприще, никак себя милиционером не чувствовал.

Даже после того как были исполнены все ритуалы, присвоено звание, выдана и подогнана под нестандартную фигуру форма, все это казалось чем-то декоративным и внешним, как форма на армейских сборах в студенческие времена. Но однажды, промучившись с прорабом, не желавшим сознаться в краже водяной арматуры на строительстве котельной, он вдруг услышал: «Ну ты, мент доставучий… ну доставучий ментяра…» и только после этого и поверил, что он действительно милиционер и, может быть, не из худших.

А вскоре другой подследственный в конце трехчасового допроса ударил себя по колену и крикнул: «Все, бдюшник, колюсь!..» Сергеев хотел поставить на место наглого рецидивиста, стяжавшего кровельное железо в особо крупных размерах, но на секунду задумался и сообразил, что показавшееся ему бранным слово было всего лишь производным от глагола «бдеть».

В ту пору офицеры милиции крайне умеренно пользовались воровским жаргоном, а Сергеев подчеркнуто брезгливо от него воздерживался.

Вступив на милицейскую стезю, он нет-нет и вспоминал сюжет из дантовского «Ада», запечатлевшийся в его памяти. В одной из мрачных песен были изображены борцы, чьи тела не только переплелись в ходе схватки, но каким-то чудесным образом проросли друг в друга и превратились как бы в одно тело, продолжая тем не менее борьбу.

Долгие годы службы не раз заставляли борца за социалистическую собственность видеть перед собой живые примеры того, что было выражено дальновидным поэтом в фантастической аллегории. Особенно часто вспоминался Сергееву этот замечательный образ в нынешние времена.

Итак, четырнадцать штыков, как дружески именовал сотрудников Сергеев, занятые повседневной работой, не могли поддерживать регулярные контакты с обширной агентурной сетью.

Сергеев, начитавшись детективных книжек, подпитывавших его воображение, разработал и организовал систему собственной резидентуры. Его агентурная сеть была разбита на группы человек по пятнадцать, а отдельную группу вел, то есть поддерживал постоянный контакт с каждым, свой резидент. Здесь Сергеев пользовался услугами, как правило, отставников, недостатка в которых не было после бурного омоложения в конце 50-х годов как органов безопасности, так и милиции. Отставники получали за свои приятные для их самолюбия хлопоты не только моральное удовлетворение, но и неплохие деньги. Если еще и квартира резидента использовалась как явочная, то оплата шла в двойном размере. Кроме этого, коммунальные выплаты, в советское время, в общем-то, небольшие, отдел Сергеева деликатно брал на себя.

Конспирация, осторожность и бдительность были совершенно не лишними.

В татарской мечети, где шла бесконечная реставрация и бесследно исчезали немалые деньги, агента, работавшего на Сергеева, вычислили, Аллах только знает, каким способом, и повесили. Повесили тоже довольно искусно. Имитация самоубийства была выполнена так умело, что уголовный розыск отказывался верить «ни на чем не основанным» уверениям Сергеева в убийстве и отказывал в требовании «Копать, копать и копать!»

Тогда Сергеев докопался сам!