Текст книги "Другие времена"

И пусть слова были из словаря редакционных заключений и директивных докладов, голос был полон наготы, а интонации были чувственны до бесстыдства.

Это же ангельское пение с проглатыванием неудержимой слюны и вязким причмокиванием прозвучало и в исполнении товарища Муреневой. Она говорила о своей влюбленности, да что там, о любви к товарищу Кукуеву с каким-то преодоленным смущением, будто признавалась невольно, поскольку в страсти ее был, надо полагать, какой-то неведомый порочный оттенок.

– Тема труда сама по себе захватывает, – как о глубоко интимном сообщала Муренева. – Она волнует и вызывает всячески приветствуемую симпатию… И всяческую тягу к этому… Это шаг, который надо развить в глубину.

Развить в глубину шаг под названием «Знакомьтесь – Кукуев!» было довольно трудно, практически невозможно, поскольку предельная глубина, где-то по щиколотку зрителю подросткового возраста, была достигнута сразу, зато «развить этот шаг» в высоту оказалось вполне возможно.

Фильм был принят и в ленинградском обкоме, а потом и в Москве, и в Госкино, и в ЦК, как праздничный торт, как знамя, как свершение, как светильник. И когда речь зашла о том, что же выставлять на конкурс на очередном Московском кинофестивале, то и двух мнений быть не могло, «Кукуев» и только «Кукуев»!

Мудрецы высших инстанций были искренне, надо думать, убеждены в том, что «Знакомьтесь – Кукуев!» поведет за собой не только кинозрителей, жаждущих подражать кто посильней, главному, кто послабей, второстепенным героям, но и кинематографистов всего мира, по крайней мере, прогрессивных. Фильму был заранее уготован «Большой приз» фестиваля.

Председателем конкурсного жюри в тот год был назначен Григорий Михайлович Козинцев, патриот Ленфильма, недавно удостоенный Ленинской премии за художественный кинофильм «Гамлет».

И вспыхнуть бы на вершине всемирного кинематографического форума в Москве фильму «Знакомьтесь – Кукуев!», шагнуть бы ему вестником мира и труда к кинозрителям зарубежных стран, но случилось непредвиденное.

Через пятнадцать минут после начала конкурсного просмотра в кинотеатре «Россия», построенном прямо к фестивалю, жюри, не сговариваясь, стало покидать зал. К концу фильма не только ни одного члена жюри, но и жаждущих киноновинок зрителей в огромном зале осталось всего наперечет. Фильм провалился. Ни проползание с тросом через трубу, ни возрождение к новой жизни падшей Пеночкиной, ни симфония протаскивания дюкера через реку, ничто не смогло пробить косность и эстетизм конкурсного жюри.

В срочном порядке, пользуясь преимуществами устроителей кинофестиваля, оргкомитет заменил в конкурсной программе ударный фильм «Знакомьтесь – Кукуев!» скромной кинолентой «Порожний рейс», при распределении наград еле-еле потянувшей на «Серебряный приз».

Козинцев же, несмотря на изрядное давление официальных кругов и рекомендации доброжелательных друзей не пытаться перешибить плетью обух, все-таки обух перешиб, и «Большой приз» фестиваля был вручен итальянскому кинорежиссеру Федерико Феллини за фильм очень далекий от магистральных путей прогрессивного, демократического искусства, борющегося за мир между народами. Фильм назывался довольно странно, но название это стало в кинематографической среде чем-то вроде пароля – «Восемь с половиной».

Руководство советского кинематографа не поступилось принципами и своеобразно доказало ошибочность принятого жюри фестиваля решения.

Фильм, получивший «Большой приз», главный приз Международного Московского кинофестиваля, не был приобретен Госкино для кинопроката, и советские зрители его так и не увидели, зато фильм «Знакомьтесь – Кукуев!» отсмотрело около семи миллионов советских граждан, и это только за первый год проката.

Но если внимательно всмотреться в фильм Федерико Феллини «Восемь с половиной», непредвзятый зритель может увидеть в этой итальянской кинокартине мотивы и темы, затронутые в фильме про «Кукуева».

Есть и у Феллини тема прокладки чего-то нового и жизненно необходимого в особо сложных условиях?

Есть.

Правда, это особо важное режиссер видит в прокладке путей от человека к человеку.

Есть у Феллини и тема взаимоотношения руководителя и коллектива?

Есть.

Главный герой фильма кинорежиссер, естественно, ему приходится все время иметь дело с людьми, с коллективом.

В чем-то схожи и финалы обеих картин.

У Феллини это карнавальное шествие, это игра, вечное детство человечества, много про это уже сказано.

Так и финал «Кукуева» тоже многозначен и так же служит выражением жизненного кредо всех создателей фильма, начиная от Ложевникова и его покровителей. Венчает картину симфония труда, своего рода тоже карнавал, в котором участвуют могучие тягачи, трубоукладчики, бульдозеры и скреперы, управляемые мастерами своего дела при дирижерском руководстве Кукуева.

Однако один фильм был бесцеремонно выставлен за порог конкурсного просмотра на кинофестивале, а второй на многие годы объявили чуть ли не мерилом в кинематографическом искусстве.

Здесь остается вспомнить лишь о том, что и уголек в паровозной топке, и бриллианты на царской короне, в сущности, по составу едины. И то и другое – углерод в чистом виде, и разница лишь в том, как расположены невидимые миру атомы в этом веществе, но вот оказывается, что от этого расположения и зависит, быть ли ему рыхлым и горючим или обрести твердость и способность всеми своими гранями отражать солнечный свет и даже излучать.

Вот так же и в искусстве, у лжи и у правды одни слова, все дело в том, как они расположены.

– …Живая Земля, живая, все в ней дышит, движется, пульсирует, и полюсы, и материки, острова, горы – все живет, – горячился Анатолий Порфирьевич.

– Когда же все это устаканится наконец, когда остановится? – вопрос был задан с такой интонацией, что трудно было понять, что утомило слушателя, движение ли полюсов и литосферы, или рассказ о них.

– А никогда! И это самое интересное. Мир катастрофичен по своей природе. Когда я слышу – «лимит революций исчерпан» – меня смех разбирает. Революция это не мыло и не постное масло, лимит на которые определяется талончиками. Помните? Седьмого ноября на Дворцовой площади Собчак с грузовика, с этакой демократической трибуны, посулил в честь праздника по двести пятьдесят граммов постного масла и по полкило муки. То-то! Эволюция и революция это лишь формы, вернее, стадии единого процесса. Материки движутся себе и движутся, расползаются не спеша, считай, идет эволюция. Но рано или поздно это движение обернется катастрофой, которая изменит картину мира, уверяю вас. Шуточное ли дело! Вот вам и результат эволюции. Что такое революция? Одна жизнь заканчивается и начинается другая. И не только смерть катастрофична, но и рождение. Кровь, боль, крик, слезы… А сколько раз рождение ребенка становилось причиной смерти матери? Вот вам и революция! А вы говорите – лимит исчерпан! Журналисты отменили революцию. Это все равно, что ввести ограничения на действия законов природы. Государственная дума посовещалась и решила с пятнадцатого числа временно отменить закон Гей-Люссака! – Анатолий Порфирьевич не удержался и посмеялся в кулак, но тут же смех оборвал, вспомнив о важном. – Вот контрреволюция, разного рода реставрации монархий, это, на мой взгляд, дело противоестественное. Помните у Гераклита – никто не войдет в одну воду дважды? Никто не вернет вчерашний день. Это судороги. Но понять их можно. Все победители хотят, чтобы их победа была окончательной и длилась вечно. Потому спешат объявить «вечный мир» после своей победы. Только пока есть побежденные, нельзя войну считать оконченной, хоть сто раз на дню объявляй победу. Пока побежденные не признают себя «вечно побежденными», никакого вечного мира не будет. Каждый правитель провозглашает себя, так или иначе, гарантом жизни устойчивой, прочной, стабильной. А как такую жизнь устроить, не знают. А дело, в сущности, не такое, я думаю, и хитрое. Просто нужно собирать и копить, копить и собирать… Датчан уважаю из всех европейцев, может быть, более прочих. А почему? Флаг они не меняли с 1264 года. Семь веков! Вот как жить надо, с каким сознанием собственного достоинства. А что у нас с тех времен сохранилось? Скажут, церковь. Так и церковь умудрились расколоть…

– А в каком году Землю обмерили, размер узнали? – неожиданно спросил молодой путешественник, не увлеченный рассуждениями ученого попутчика на темы человеческого жизнеустройства. Земное во всех отношениях было как-то и ближе, и важней.

– Давненько… Год точно не назову, но около двух тысяч двухсот лет тому назад, не меньше.

– За двести лет до нашей эры? – решил уточнить и вместе с тем предъявить и свою ученость молодой собеседник. – Разве тогда уже вокруг света ездили?

– Сообразительному человеку не обязательно Землю шагами мерить или веревкой. Просто один любознательный грек, а дело было, кстати, в Египте, заглянул в колодец в день летнего солнцестояния и заметил, что лучи солнца освещают дно колодца. Это было в Сиене, нынешний Асуан. Поразительный народ эти греки, везде чувствовали себя как дома, и в Колхиде, и в Египте, и у Геркулесовых столпов. Но вернемся к Эратосфену, так этого грека звали. Уже в Александрии, лежащей к Северу от Асуана, он заметил, что дно глубоких колодцев во время летнего солнцестояния остается в тени. А у египтян уже были придуманы солнечные часы, «скафе». Прибор простой. Маленький колышек помещался внутрь полого полушария. Дальше задача на сообразительность. Красивая история, подтверждающая прямую связь малого и необъятного. – И улыбка снова озарила счастливого рассказчика. – Эратосфен рассудил здраво. Если взять отношение длины тени от колышка и большой окружности «скафе», то оно должно быть равно отношению меридиана между Сиеной и Александрией ко всей окружности Земли. Он считал, что Александрия и Сиена лежат на одном меридиане. Это не совсем так, но ошибка небольшая. В результате была высчитана длина большого круга Земли. У Эратосфена она получилась равной 39 698 километрам.

– А на самом деле?

– Как нас в школе учили, если мне память не изменяет, по меридиану получается 40 тысяч. Ошибка меньше одного процента! При таком вроде бы немудреном инструментарии точность поразительная!

– А вот кто-нибудь пытался подсчитать, сколько стоит все, все, что есть на земле и под землей, в недрах, ну там нефть, золото, газ, уголь, руды, драгметаллы, в общем, все полезные ископаемые, все, все?…

По тому, как ученый изменился в лице, можно было подумать, что его попутчик признался в том, что болен какой-то дурной болезнью, и вот теперь он, человек немолодой и вроде бы опытный, даже не знает, как к этому признанию отнестись.

– Собственно… как вам сказать… – преодолевая непонятное смущение, заговорил ученый. – Здесь сложности никакой нет… Запасы минералов, полезных ископаемых, содержание железа, того же золота даже в океанской воде, запасы леса, пресной воды, да все в основном известно… Умножай, складывай. Для компьютера вообще не задача… Но, с одной стороны, в каких ценах? В какой, так сказать, валюте? А главное, зачем? Ясно, что цифра получится гиперболическая, ну и что?

– Если человек уже в принципе додумался, как Землю остановить или Землю взорвать, так почему же не предположить, что кто-то додумается до того, чтобы все купить. А если додумается? То все и купит. Выяснилось же, вот и вы говорите, победителей быть не может, значит завоевать не реально, а купить? Почему нет?

– У кого… купить? – споткнувшись языком, спросил знаток недр.

– А у кого Советский Союз купили? Процесс идет. Если можно купить шестую часть мира, то найдется какой-нибудь умный грек и вычислит, как прикупить остальные пять.

– У кого? Кто продаст? – спрашивавший даже не пытался скрыть неподдельный тревоги.

– Дело идет к мировому правительству. Анатолий Порфирьевич. Люди, умеющие считать бабки, отлично понимают друг друга. Равно или поздно мировой язык, а это язык денег, породит, да собственно уже породил немало толковых людей, отлично понимающих друг друга.

– Коммерческий интернационал? – попытался пошутить ученый.

– А хотя бы и интернационал. У пролетариев всех стран кишка оказалась слаба, чтобы соединиться, а деловые ребята друг друга быстрей поймут и быстрей друг с другом договорятся.

– И как вы, Владимир, это себе представляете? – так в нетерпении заключенный, получивший судебное определение, спешит заглянуть в самый конец, чтобы скорее узнать грозящий приговор.

– Очень просто. Мировое правительство будет представлять собой как бы собрание акционеров, представлять интересы множества клиентов. Но эти интересы уже увязаны в один пакет. Что нужно сделать, чтобы этот пакет выставить на продажу? Обанкротить его держателя. Можно для понта даже на конкурсной основе тендер какой-нибудь провести.

– Но у кого же найдутся такие деньги, это же немыслимо…

– Какие деньги? Да никаких денег не надо. Кто же по реальной цене станет покупать земшар? Реальная цена в каком случае выскакивает? Когда конкуренция, когда жесткий торг. А тут с кем торговаться? Не с кем. У самих же себя будут покупать, так это и делается.

– Вы шутите, я понимаю, но мне как-то все равно не по себе, – чтобы избавиться от наваждения, признался ученый.

– Почему вы решили, что это шутка? Новое сознание, Анатолий Порфирьевич, – с удовольствием сказал Вовчик, почувствовав свою силу. – Слыхали, небось, была такая организация «Союзнефтеэкспорт»? Не слыхали? Ну была такая. В ходе приватизации экспертами Министерства внешних экономических связей ее оценили ровно в две тысячи долларов. А кто приобрел? А приобретали те, кто оценивал, и их начальники. А по сути, просто поменяли вывеску и объявили себя хозяевами, теперь это частное предприятие «Нафта-Москва». И только зарубежное имущество «Нафты», наследницы отдавшего концы, извиняюсь, исчезнувшего «Союзнефтеэкспорта», по скромным подсчетам оценивается всего-навсего в один миллиард долларов. За две тысячи долларов купили миллиард. И ходят без конвоя! – теперь уже хохотнул Вовчик, непонятно чему. – И это реальность, Анатолий Порфирьевич. И надо привыкать к новой реальности, Анатолий Порфирьевич. Если мы уважаем частную собственность, если мы уважаем капитал, то уж будьте любезны… Где препятствие на пути приобретения, скажем, каким-нибудь холдингом, а потом и вовсе одним сообразительным человеком всей планеты? Где препятствие? Нет препятствий! Нету. А пока я схожу на разведку в вагон-ресторан. Вечером там может столика не оказаться, я забью. И закажу заодно. Вы на горячее рыбу будете кушать или мясное? Думаю, часов так в восемь-девять поужинаем?

– У меня с собой… – начал, было, запасливый ученый.

– Очень хорошо. Одно другому, думаю, не помешает. Закажем одну рыбу, одно мясо, а вы уж сами потом выберете.

Поношенный путешественник вдруг заметил, что ровная бескрасочная интонация собеседника, его неподвижное, даже в разговоре лишенное живой мимики лицо, делают недавнего знакомого все более и более закрытым. Общение сближает, он к этому привык, но вот ведь какой случай… Не только не сближает, но, и здесь он не мог обманываться, разделяет, отдаляет, делает непонятным.

Когда их познакомили в ресторане «Марсель» на 16-й линии, неподалеку от трампарка им. Леонова, все казалось и ясным, и привлекательным. Некоторая скованность, вдруг обнаруживавшаяся и повергавшая молодого друга в оцепенение, легко объяснялась робостью перед ученым званием и заслугами консультанта. Молодой человек был не похож ни на хозяйственника, ни на поисковика, ни на металлурга, ни на чиновника множества ведомств, имевших касательство к земным недрам, но и эту непохожесть немолодой ученый объяснял решительными переменами в жизни. А жизнь и должна меняться, не может она стоять на месте, а потому он и запретил себе мерить на старый аршин новую поросль и новый уклад отношений. Эти утешительные соображения, быть может, более всего гарантировали комфортность начавшейся столь счастливо поездки.

Молодой человек задержался лишь на пять минут в вагоне-ресторане, чтобы заказать столик на ужин, но не вернулся к себе в вагон, а направился в противоположную сторону.

Мимо двери проводницы Сыровой, любезно приглашавшей его войти в тронувшийся вагон на станции Волховстрой, он прошел боком. Не доходя до приоткрытой двери в пятое купе, остановился у окна и принялся задумчиво созерцать мелькающие перелески. Лицо его приобрело мечтательное выражение, а мягкие припухшие губы делали и вовсе похожим на большого ребенка.

Постояв у окна и налюбовавшись жиденькой порослью колченогих елей, раскиданных по необозримому болоту, мелькающими телеграфными столбами, покосившимися и почерневшими на уличной службе, видимо уже отжившими свой срок, поскольку провода то касались земли, то отсутствовали вовсе, романтик почти невольно оказался напротив приоткрытой двери. Та самая молодая женщина, что подарила его улыбкой на станции Волховстрой, задумчиво смотрела в окно, сострадая тем, кто вынужден жить рядом с железной дорогой и никуда не выбираться из окружения огорода, леса, темных сараев и неприглядного жилища, выстроенного безразличными руками для чужих людей.

Почувствовав, что на нее смотрят, она оглянулась, узнала молодого человека и посмотрела на него вопросительно с робкой улыбкой.

И он ей в ответ улыбнулся не менее робко.

– Извините, вы на Суматре не были? – молодой человек прислонился к дверной притолоке.

– Самотлор, что ли? – переспросила молодая женщина, сумевшая в свои-то годы сохранить географическую невинность.

– Нет-нет… Самотлор это другое. Суматра это остров в Индонезии.

– А что я там забыла? – спросила женщина с кокетливой улыбкой.

– Да и я ничего не забыл, но остров забавный. Там есть, к примеру, племя каро-мотаки, – недавно почерпнутые сведения еще не укоренились в аккуратной небольшой голове, занятой множеством практических знаний, и потому всем известное племя «батаки», «каро-батаки», естественно, стало «мотаки». – Прикольное племя.

Лицо рассказчика стало неподвижным, и молодая женщина готова была испугаться, решив, что молодой человек уйдет и унесет с собой тайну прикольного племени.

– Ну? – с интонацией светской дамы, нетерпеливо и протяжно, произнесла воровка.

– Если разрешите… – знаток дальних стран вошел и, повинуясь приглашающему жесту маленькой ладони, присел на край пустующего дивана, на самый край. И ей понравилось то, что молодой человек присел у двери, давая понять, что свое место он знает и готов, удовлетворив законное любопытство скучающей в одиночестве женщины, немедленно покинуть чужое купе.

– Вы знаете, кто такие свекор и сноха?

– Причем здесь Индонезия?

– Мы от Индонезии ни на шаг, просто сноху и свекра вы знаете.

– Ну, родственники.

– Нынче семьи маленькие, такие слова, как деверь, золовка, даже шурин не часто встретишь. Свекор это отец мужа, а сноха это соответственно жена сына. Молодая женщина и пожилой мужчина. Сюжеты тут возникают самые неожиданные. Снохач, может, слышали?

– Не маленькая.

– Так вот, это племя, чтобы между снохой и свекром всегда выдерживали дистанции, чтобы они особенно друг к дружке не приближались, запрещает им разговаривать между собой.

– Совсем?

– Совершенно.

Вовчик замолчал, Наташа молча ждала продолжения и не выдержала.

– Но в семейной жизни всякое бывает, если нужно что-то сказать по делу, предупредить, да хотя бы, к примеру, денег занять.

– Вот тут-то и начинается самое интересное, – рассказчик как-то и для себя незаметно облокотился спиной на стенку, закинул ногу на ногу, расположился довольно основательно. – По обычаю племени каро-мотаки свекор и сноха могут разговаривать только через посредников.

– А если рядом никого нет? В лесу, к примеру.

– Пожалуйста. Встретились в лесу. Свекор говорит: «Сосна, спроси, куда идет моя красавица-сноха?» Та в ответ: «Ель, скажи моему любезному свекру, что я иду на озеро». Свекор: «Береза, скажи моей доброй снохе, что я рад ее встретить». И все в таком духе.

– А дальше? – нетерпеливо воскликнула женщина, ожидая продолжения рассказа, обещающего по ее убеждению, с одной стороны, конец неожиданный, но с другой стороны, легко предсказуемый.

– Скажи мне, окно, почему такая рельефная женщина едет в одиночестве?

– Дверь, скажи любезному молодому человеку, что от меня сбежал попутчик.

– Окно, то есть, дверь, могу ли я поверить своим ушам, что от такой женщины кто-то мог убежать?

– Хорошо пургу гонишь, – наконец не выдержала Наташа и перешла на привычный язык.

– Как-никак в Заполярье едем, надо климату соответствовать.

– Не по сезону пурга.

– Это смотря какая!

Молодые люди беззаботно рассмеялись.

– Коньячку хочешь? – спросила Наташа.

– Хочу, только не привык, чтобы меня девушки угощали. Если позволишь, коньяк мой. – Вовчик извлек из заднего кармана плоскую бутылочку «хенесси».

В ход пошли рюмочки, наворачивающиеся на горло фляжки.

– А теперь давай без лапши. Кто? Откуда? Как зовут? Женат? Сколько деток? Чем кормишься? Романов-то много у тебя было? – весело спросила Наташа, чувствуя свое право на любые вопросы.

Замечено, что женщинам известного рода свойственна особая гордость, которую они и не скрывают, а напротив, предъявляют как готовность в любую минуту удивиться, возмутиться и дать отпор нелепым на их счет предположениям.

Особенно счастливые в блуде возвышаются даже до некоторого величия.

– Романы – дело обременительное…

– Это точно. Ни одного дочитать не могла. Анекдотик можешь?

– Без вопроса. Березовский попал на тот свет. Тут же его ведут к Богу в кабинет, там они два часа о чем-то поговорили, выходят, Бог ведет Березовского под ручку и говорит: Я понимаю, акционерное общество «Рай» дело хорошее, нужное, давно назревшее, я только не секу, почему все-таки я вице-президент…

Наташа отсмеялась и спросила:

– Едешь-то куда?

– Сам не знаю.

– О как! Просто катаешься?

И действительно, видит бог, Вовчик не знал, что он скажет в следующую минуту, но выработавшаяся привычка при разного рода задержаниях тут же, еще больше округлив глаза от правдивости, рассказывать «как дело было», и некоторого рода природные способности сообщали ему уверенность в том, что долго думать и сочинять ничего не придется, все скажется само.

Иногда Вовчику и самому было интересно потом вспоминать, как все складно получилось:

– Я от поезда с детства тащусь. Нигде так себя свободно не чувствую, как в поезде. Вроде бы и со всех сторон, как говорится, шаг влево, шаг вправо… А мне по кайфу. Едешь, как бы дело делаешь, и вместе с тем – отдых. – И тут же, переменив интонацию, начал рассказывать. – Меня дед везет. Как говорится, по местам боевой славы. – И Вовчик налил еще по рюмочке. – Были времена, когда одни сидели, а остальные их охраняли. Слышала?

– Да уж, слава богу, – искренне вздохнула Наташа, подумав про себя, что других времен и не бывает.

– Деда, как врага народа, после тюрьмы запихнули… Зеленоборск знаешь? – Наташа вскинула брови и вопросительно посмотрела на Вовчика, что должно было означать только одно, про Зеленоборск она даже и не слышала. – Страшные лагеря. – Округлив глаза, как напуганный воспоминаниями очевидец, выдохнул Вовчик.

Наташа слышала про Зеленоборскую зону. Зона как зона, ничего страшного, но самой там побывать пока еще не довелось.

– В Зеленоборске дед волочил по пятьдесят восьмой с «бородой». В конце срока был на обслуге, расконвоирован. Познакомился с хорошей женщиной. Хохлушка. Добрая, ласковая, безответная. Брови дугой. Пригрела деда. Дед хоть и внешности не выдающейся, но… А мы же из арагонских горцев. Кровь, сама понимаешь. Родилась дочь. Тут дед под амнистию попал. Куда ж ему с ними, надо ехать устраиваться, начинать жить, институт заканчивать. Уж как расставались… – В этом месте запереживавший Вовчик остановился, чтобы в глубокой горькой паузе утопить подробности расставания деда с милыми его сердцу женщинами и не расстраивать свою новую знакомую. Однако и сказанного оказалось достаточно для того, чтобы у новой знакомой покраснел носик, задрожали губы, а рука потянулась к рюмочке. Вовчик разлил и негромко сказал: – Давай. За ту любовь, что никогда не проходит. – Выпили, почему-то не чокнувшись. – Дед устроился, кончил горный институт с отличием. Его как молодого специалиста отправляют… Извини, геология область в основном секретная… Отправили на точку. Он уже решил выписать и Оксану, и дочку, а как выпишешь, кто они? Они не зарегистрированы. А на точку только супругам можно. Такие времена были, делали, что хотели. Пишет дед в Зеленоборск очередное письмо и получает ответ: адресат умер.

– Как!? – встрепенулась Наташа.

– На почве двусторонней невралгии, как потом выяснилось. Он начинает искать свою дочь, и вот, представь себе, три месяца назад нашел. Жива, здорова, муж военный, гостиницу хотят купить в Зеленоборске, в смысле приватизировать. Но это так. У них уже дочка большая, тоже Оксаной в память о бабушке назвали. Моя ровесница. Чуть помоложе. Едем познакомиться. Очень дед хочет, чтобы мы… познакомились. – Здесь, мобилизовав всю свою задумчивость, Вовчик уставился в окно, стараясь покрепче запомнить рассказанное, горько вздохнул и обернулся к Наташе. – Вот и ответ на твою анкету. Кто? Где? В чем? Образование выше среднего. Лицей. – Наташа недоверчиво посмотрела на Вовчика. – Лицей туристско-гостиничного обслуживания. Холост. Детей не имею. Под судом и следствием не был. В армии служил в ракетно-танковых войсках. Хочешь, с дедом познакомлю? – Вовчик помнил, что заказан ужин. И ничего худого не будет, если пригласить и свою «старую знакомую». – У нас ужин в вагоне-ресторане забит, может, составишь компанию?

Вовчик дерзко пересел рядом с Наташей, уставился на нее своим полуоткрытым ртом и нежно приложился губами к шее.

Наташа вздрогнула и потянулась.

Вовчик оделся первым.

– Ты полежи, я за тобой зайду. Только у меня к тебе одна просьба. Пожалуйста, при деде ни слова о том, что я тебе рассказал. Ты такая… Душа у тебя такая нежная, открытая, сам не знаю, как я все тебе выложил. Когда на меня смотрят такие глаза…Таким глазам врать нельзя…

Вовчик, благодарный за доверие, ему оказанное такой неожиданной, знающей толк в любви женщиной, запечатлел на ее измученных устах поцелуй, полный правдоподобной нежности.

– Я тебя прошу, девочка, при деде ни слова, ни о лагерях, ни о тюрьмах, никаких вопросов. Он и так с тараканами. Мы с ним на вы. Природная интеллигенция. Считает, что молодым людям, даже самым близким, нужно говорить «вы», чтобы чувствовали свое достоинство. Едет в том самом костюме, который купил после освобождения. Вот такая причуда. Я говорю, дед, полный шкаф одежды. Нет, говорит, хочу в том самом. Отдыхай.

Наташе случалось отдавать свою благосклонность почти по обязанности, по случаю, по капризу, и не только по своему, но никогда она ею не торговала, во всяком случае, жила в этом убеждении. Вот и сейчас она была благодарна своему новому другу, хотя и понимала, что, скорее всего, не обошлось и без «лапши», но отсутствие даже желания доискиваться до правды в услышанном рассказе давало ощущение особой свободы, легкости, настоящего отдыха не то чтобы от тягостных или обременительных, но как-никак держащих в напряжении обязанностей основного рода деятельности.

Скорее всего, он не придет, и никакого ресторана не будет. Может быть, и деда никакого нет, только какая разница.

Наташа была искренне рада душой встрече с человеком, ничем ее не обременившим, и с которым было так легко и занимательно.

«Вот ведь они какие, арагонские горцы…», – Наташа пожалела, что забыла спросить, где же это такие водятся. Подумала минуточку и сама догадалась, что на Кавказе, там, где течет река Арагви.