Текст книги "Герой нашего времени. Поэмы. Стихотворения"

 
Он был похож на вечер ясный,
Ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет.
 

Это и есть примерное состояние человеческих душ, тех нерешительных ангелов, которые в борьбе Бога с дьяволом не примкнули ни к той, ни к другой стороне. Для того, чтобы преодолеть ложь раздвоения, надо смотреть не назад, в прошлую вечность, где борьба эта началась, а вперед, в будущую, где она окончится с участием нашей собственной воли. Лермонтов слишком ясно видел прошлую и недостаточно ясно будущую вечность: вот почему так трудно, почти невозможно ему было преодолеть ложь раздвоения.

«Верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные», – говорит Печорин. Но это – «необъятная сила» в пустоте, сила метеора, неудержимо летящего, чтобы разбиться о землю. Воля без действия, потому что без точки опоры. Все может и ничего не хочет. Помнит, откуда, но забыл, куда.

«Зачем я жил? – спрашивает себя Печорин, – для какой цели я родился?» – Категория цели, свободы открывается в будущей вечности; категория причины, необходимости – в прошлой.

Вот почему у Лермонтова так поразительно сильно чувство вечной необходимости, чувство рока – «фатализм». Все, что будет во времени, было в вечности; нет опасного, потому что нет случайного.

Кто близ небес, тот не сражен земным.

Отсюда – бесстрашие Лермонтова, игра его со смертью. «Тенгинского пехотного полка поручик Лермонтов, – сказано в донесении одного кавказского генерала, – во время штурма неприятельских завалов на реке Валерике имел поручение наблюдать за действием передовой штурмовой колонны, что было сопряжено с величайшей для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот исполнил возложенное на него поручение с отличным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы».

За экспедицию в Большую Чечню представили его к золотой сабле.

Игра со смертью для него почти то же, что в юнкерской школе игра с железными шомполами, которые он гнул в руках и вязал в узлы, как веревки.

«Никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице его перед дулом пистолета, уже направленного на него», – рассказывает кн. Васильчиков о последних минутах Лермонтова.

Не совсем человек – это сказывается и в его отношении к смерти. Положительного религиозного смысла, может быть, и не имеет его бесстрашие, но оно все-таки кладет на личность его неизгладимую печать подлинности: хорош или дурен, он, во всяком случае, не казался, а был тем, чем был. Никто не смотрел в глаза смерти так прямо, потому что никто не чувствовал так ясно, что смерти нет.

Кто близ небес, тот не сражен земным.

Когда я сомневаюсь, есть ли что-нибудь кроме здешней жизни, мне стоит вспомнить Лермонтова, чтобы убедиться, что есть. Иначе в жизни и в творчестве его все непонятно – почему, зачем, куда, откуда, – главное, куда?

Дмитрий Мережковский

Т. Скрябина
«Странный» и «гадкий» Печорин

«Герой нашего времени» вышел в свет в 1840 году – в ту пору, когда русский роман существовал в зачаточном состоянии и поэзия считалась высшим и, бесспорно, совершенным видом словесного искусства. «Евгений Онегин» Пушкина, в полном виде появившийся в печати за 7 лет до «Героя нашего времени», хоть и был назван романом, все же оставался поэтическим произведением, «романом в стихах». Тем удивительней выглядел тот факт, что знаменитый поэт Лермонтов переходил с поэзии на прозу – и все ради чего? Чтобы изобразить сомнительного в нравственном отношении героя-авантюриста Григория Печорина. Своим первым и, увы, последним романом Лермонтов как будто подводил итог «золотому веку» русской поэзии – светлому и спокойному периоду, продолжавшемуся более тридцати лет и вместившему в себя Батюшкова, Жуковского, Пушкина. С «Героя нашего времени» начиналась совершенно новая, напряженная эпоха русской психологической прозы, в центре которой стоял «внутренний человек».

В Печорине, как и в Онегине, были различимы многие черты романтического героя западноевропейской литературы: презрение к тихим домашним радостям, к устоявшейся жизни, к дому, к браку, ко всем общественным институтам. Его индивидуализм и стремление к свободе, разочарованность и тяготение к таинственному и ужасному, «возвышенное зло» и порочность – также родом из романтизма. В 1836 году во Франции вышел роман Альфреда де Мюссе «Исповедь сына века», в котором говорилось о пороках поколения и звучала романтическая тема человеческого зла в ответ на зло Бога. Очевидно родство Печорина и с героем романа «Адольф» Констана Бенжамена, в котором герой проявлял несовпадение чувств с убеждениями, а одна часть его «я» наблюдала за другой. «Мы так несовершенны, – признавался Адольф, – что часто начинаем испытывать чувство, которое разыгрывали». Чем не Печорин перед княжной Мери?

Лермонтов назвал Печорина «героем времени», мастерски разыграв многослойность этого определения. Григорий Печорин типичен, он «портрет, составленный из пороков нашего поколения». «Нашего» – значит живущего в 1830-е годы; Печорину, как и Лермонтову, в это время 20–25 лет. Общие пороки поколения 1830-х годов Лермонтов описал в стихотворении «Дума»: скептицизм, бездействие, сомнение, бесцельность и какая-то общая размагниченность всего существа – недостатки скорее стариковские, чем юношеские:

 
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее – иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
 

В этом смысле Печорин – духовный двойник Лермонтова, недовольный своим веком и оценивающий настоящее с позиции прошлого, как в знаменитом стихотворении «Бородино», где поэт говорит от лица «стариков», героических личностей великого прошлого:

 
Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри – не вы!
 

Печорин хочет героизировать свою жизнь, прожить ее в духе рыцарей Вальтера Скотта или героев Наполеоновских войн, но все, что предоставляет ему российская действительность 1830-х годов, – это возможность обольщать женщин, подглядывать за контрабандистами, заключать пари и драться на дуэлях. На дворе мрачный период российской истории, известный как безвременье и «николаевская реакция». В такие времена для людей чести стремиться сделать карьеру и стать приспособленцем – одно и то же, поэтому неудивительно, что в романе Печорин никак не проявляет себя на социальном поприще.

Но, при всем несогласии с эпохой, Печорин все же человек своего времени, он делает все, что модно, или, как сейчас бы сказали, актуально: покупает дорогую английскую коляску и колесит в ней по разбитым дорогам, имеет целую коллекцию современных и дорогих «вещиц», восхищающих Максима Максимыча, приезжает на Кавказские Минеральные Воды, когда они входят в моду у российской аристократии. Как и Онегин, Печорин – модная «столичная штучка», денди, даже в путешествиях по кавказской грязи заботящийся об ослепительно чистом белье и безупречных перчатках.

Образ Григория Печорина показался читателям настолько правдоподобным, перенесенным в литературу из жизни, что общественное мнение не уставая упражнялось в поиске прототипов: кто такой этот «герой нашего времени»? может быть, сам Лермонтов? Одни его ненавидели, другие им восхищались. Среди разгневанных ниспровергателей Печорина был Николай I: император усмотрел в Печорине пагубное подражание Западу. Государь прочитал «Героя нашего времени», возвращаясь из Германии на пароходе: новый русский роман дала ему императрица в надежде смягчить участь Лермонтова, сосланного в чеченский отряд. В письме жене Николай разразился зловещей сентенцией: «Счастливый путь, господин Лермонтов, пусть он, если это возможно, прочистит себе голову…» Это был приговор поэту, подтвержденный весной 1841 года, когда Лермонтов просил об отставке и получил отказ вместе с предписанием покинуть Петербург в течение 48 часов. А через три месяца произошла пятигорская дуэль.

Но Печорин не нравился и людям совершенно иного духовного склада. Декабрист Кюхельбекер прочитал роман в сибирской ссылке и был поражен тем, что «Лермонтов истратил свой талант на изображение такого существа, каков его гадкий Печорин». Принцесса Мария Павловна Веймарская, женщина европейски образованная и дружившая с Гете, отозвалась о книге Лермонтова не менее скептически: «Его роман отмечен талантом и мастерством. Но даже если и не требовать от произведений подобного рода, чтобы они были трактатом о нравственности, все-таки желательно найти в них направление мыслей, которое способно привести читателей к известным выводам. В сочинениях Лермонтова не находишь ничего, кроме стремления вести игру за власть, которая делает невозможной какую-либо привязанность».

Суть претензий к Печорину проста: он аморален и приносит людям несчастье. Убивает Грушницкого, губит Бэлу, играет чувствами княжны Мери, отталкивает преданного ему старика Максима Максимыча, разрушает семейное благополучие Веры. Берет на себя провиденциальные функции и испытывает людей крайними ситуациями, как будто он не «русский офицер, странствующий по казенной надобности», а сам Господь Бог. При этом Лермонтов нигде прямо не выразил своего отношения к Печорину, в романе не было ни темы возмездия, ни безоговорочного осуждения героя, не было и прямых авторских выводов о его характере и поступках. Эта непроясненность авторской позиции показалась (да и продолжает казаться) многим читателям весьма оскорбительной: нам не дают ни толком осудить героя, ни как следует пожалеть его жертв. Несмотря на все уверения Лермонтова, что «ему просто весело было рисовать современного человека, каким он его понимает», публике чудилась оскорбительная двусмысленность. Ведь так приятно разоблачить, развенчать, сорвать все и всяческие маски, разродиться нравоучением… Но Лермонтов лишил нас этого удовольствия.

Истоки парадоксального ума Печорина – мятежная поэзия Байрона, французское просвещение и немецкая философия. Первоклассный коктейль, позволяющий от общих суждений о человеке легко переходить к конкретным выводам о его поступках и намерениях – и наоборот. Автор на протяжении всего романа исследует душу Печорина, но и сам Печорин не отстает от автора, изучая психологию Вернера, Мери, Грушницкого. Прекрасно разбираясь в людях, Печорин тем не менее постоянно нуждается в проверке своих теорий, в подтверждении или опровержении их на практике. Роль психолога-скептика, знающего цену человеческой природе, все время сменяется у него влечением к людям и попыткой выяснить истину об их тайных мотивах и желаниях. Он ждет, что жизнь опрокинет его умопостроения: Грушницкий окажется не таким ограниченным и самовлюбленным болваном, Мери чем-то большим, чем просто московской кокеткой, а контрабандисты станут первым звеном более сложной тайны. За маской рассмотреть подлинное лицо человека, за биографией – историю души, за личиной – сущность. Для того-то Печорин и провоцирует в людях конфликты, для того и сталкивает их друг с другом в крайних ситуациях. Он хорошо знает, что законы человеческого общежития не корректируют природу человека, а лишь вводят его в мир новых условностей, подменяя понятия добра и зла светскими приличиями и кодексом чести. Поэтому вывести человека за рамки условностей к его подлинной, но тщательно скрываемой в современном обществе сущности – вот в чем смысл постоянных экспериментов Печорина над людьми. «Печорин, готовый играть жизнью при всяком удобном случае, этой своей стороной был героем своей эпохи и нашим органическим типом героического, – писал критик Аполлон Григорьев. – Печорин – это сила, без которой жизнь закисла бы в благодушии Максима Максимыча». Разрушая благополучие других, Печорин выводит людей из раз и навсегда заданного круга, из вялости жизни. Его зло не унижает, но, наоборот, приподнимает и даже возвышает тех, кто с ним соприкоснулся. Кем была бы Мери, не повстречайся на ее пути Печорин? А Грушницкий так и остался бы сплетником и позером?

Странности поведения главного героя соответствовало и странное построение романа. Собственно, перед читателем оказывался не роман, а пять новелл, лишенных последовательного развития сюжета. Если пересказывать «Героя нашего времени» от начала к концу, то хронология событий выглядит следующим образом: Печорин за какую-то скандальную историю выслан на Кавказ, по дороге, в Тамани, он сталкивается с контрабандистами. Затем, получив отпуск, он приезжает в Пятигорск, где убивает Грушницкого и затягивает в свои сети княжну Мери. Из крепости он едет в станицу и там заключает пари с Вуличем, Вулич трагически погибает той же ночью, а Печорин в одиночку обезвреживает его убийцу. За дуэль с Грушницким Печорина ссылают в крепость под надзор Максима Максимыча, но и здесь Печорин не успокаивается, похищая дочь черкесского князя Бэлу. Из крепости Печорина переводят в Грузию, а в финале всей истории он едет в Персию, по дороге встречаясь с Максимом Максимычем и автором. Возвращаясь из Персии, Печорин умирает, о чем автор сообщает нам не в финале, а в середине романа, в предисловии к «Журналу Печорина». «Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист», «Бэла», «Максим Максимыч» – такова должна быть последовательность повестей «Героя нашего времени». В романе же первая глава «Бэла», а последняя – «Фаталист».

Причины хронологического сдвига очевидны: «Герой нашего времени» – это история души в пяти разных зеркалах. Печорин восторженными глазами Максима Максимыча и Печорин под пристальным взглядом автора – это разный Печорин. Да и сам герой все время смотрит на себя под новым углом: в «Тамани» он смешон, в «Княжне Мери» зловещ, в «Фаталисте» великолепен. Пять эпизодов из жизни Печорина как будто выхвачены из времени и создают ощущения затемненности, непроясненности его жизни, а вместе с тем и любой другой человеческой жизни. В романе ничего не сказано о воспитании и происхождении Печорина, о том, что сделало его таким «странным». У него нет как таковой биографии, автор упоминает, что вместе с журналом он получил толстую тетрадь Печорина – вполне возможно, что там спрятан ключ к разгадке, но читателю об этом ничего не сообщается. «Он скрывался от нас таким же неразгаданным существом, каким являлся нам в начале романа», – писал о Печорине Виссарион Белинский.

В романе, где, по словам литературоведа Эммы Герштейн, главной пружиной является движение, все время слышится звон колокольчика, стук колес, крики ямщика, обрывки фраз, брошенных на дороге. Все это создает ощущение времени, которое не ждет, торопливого и неизбежного хода событий. «Постой! Постой!» – как будто не Печорину кричит эти слова Максим Максимыч, а какой-то третьей силе, неминуемо сводящей и разводящей между собой людей. Человеческая природа на поверку оказывается слабой и зависимой, но правда о людях не единственная правда, до которой хочет докопаться Печорин. «Узнать, для воли иль тюрьмы на этот свет родимся мы» – вот главный вопрос, который, наряду со скукой, гонит его то в логово контрабандистов, то в путешествие по Персии, где, кстати сказать, не так давно убили русского посла Грибоедова. Если для тюрьмы, тогда все – в топку. Этот вывод мгновенно обесценивает все устремления автора и его героя. Неслучайно Лермонтов приводит Печорина на Кавказ, сталкивает его с восточным фатализмом, родовой и социальной предопределенностью: смириться, склонить голову перед судьбой, начертанной на небесах, Печорин не может. Не может этого и сам Лермонтов. «Смирению учила нас русская природа, – писал о Лермонтове Дмитрий Мережковский, – холод и голод, русская история: византийская история и татарские ханы, московские цари и петербургские императоры. Смирял нас царь Петр, смирял Аракчеев, смирял Николай I. Смиряет вся русская литература. Если кто из русских писателей и начинал бунтовать, то разве для того, чтобы тотчас же покаяться и еще глубже смириться. И вот единственный человек в русской литературе, до конца не смирившийся, – Лермонтов».

Но все же прямого ответа на вопрос о роли предопределения в человеческой жизни в романе искать не стоит. Что было бы, если бы Печорин не убил, а ранил лошадь Казбича? Тогда Казбич не убил бы Бэлу. Что было бы, если бы Печорин не подслушал разговор Грушницкого и драгунского капитана? Тогда Грушницкий убил бы Печорина… И так до бесконечности. Как только в тексте наметится какое-нибудь всеобъемлющее определение, забрезжит непререкаемая истина (как в случае с Вуличем – вот уж где судьба, фатум!), автор тут же подбросит новую трактовку. В «Фаталисте» она вложена в уста Максима Максимыча: никакого поединка с судьбой у Вулича не было, а был чистой воды блеф, выстрел из плохо смазанного револьвера с вероятностью осечки сто против одного.

Появление Печорина в русской литературе вводило читателя в круг совершенно особых тем: воля и одиночество, предопределение и поединок с судьбой, роль случая и нравственный выбор. Т. е. в контекст вещей, гораздо более связанных с метафизикой, чем с психологией. Про предшественников Печорина, Онегина и Чацкого, такого не скажешь: они хоть и «странные», и «лишние», но совершенно не обращенные ни к космосу, ни к надмирным вопросам. Параллели метафизике «Героя нашего времени» в поэзии Лермонтова можно находить бесконечно: это и «Демон» с его величавым космосом, и «Мцыри» с мятежностью одинокого беглеца, и лирические шедевры вроде маленького «Утеса», открывающие совершенно особенный мир поэзии и философии, но все же наиболее очевидная ассоциация – «Выхожу один я на дорогу». Один из главных мотивов этого стихотворения – тоска и одиночество, охватившие человека в прекрасную божественную ночь. В такую ночь очевидно: все на земле исполнено высшего смысла, каждая тварь, каждая травинка участвует в общей гармонии, осуществляет заданную свыше программу. И человек тоже осуществляет. И участвует. Но в этом хоре он – единственное существо, наделенное разумом, сознанием, задающееся вопросами: кто он? чего он хочет? чью волю творит? зачем и почему живет? Он вынужден самоопределяться, он не может жить, бездумно присоединяясь к мировой гармонии, пока не ответит на эти вопросы. Это и есть главный импульс поведения, главная движущая сила «странного» и «гадкого» человека Григория Печорина.

Комментарии

Бэла

Я ехал на перекладных из Тифлиса. Тифлис – старое название Тбилиси, столицы Грузии. Грузия вошла в состав Российской империи в 1801 году, и Тифлис стал губернским городом. Автор едет из Тифлиса во Владикавказ по Военно-Грузинской дороге, которая пересекает Кавказский хребет и соединяет Грузию, Азербайджан и Армению с Россией. Ему предстоит преодолеть сложную и опасную часть дороги, ведущую через горный перевал.

Уже солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Койшаурская долина – верхняя часть долины реки Арагвы в Грузии. Долина известна своими живописными видами и богатой растительностью.

…мы остановились возле духана. Духан – трактир, харчевня.

Да, я уж здесь служил при Алексее Петровиче… Алексей Петрович Ермолов (1777–1861) – генерал, полководец, дипломат, участник многих войн. С 1815 по 1827 год был главнокомандующим на Кавказе. Проводил в жизнь план покорения народов Северного и Центрального Кавказа, строил дороги, крепости, лечебницы при минеральных источниках. Сочувствовал декабристам. После восстания декабристов в 1825 году за Ермоловым был установлен надзор, а в 1827 году он получил отставку и покинул Кавказ.

Известен отклик Ермолова на смерть Лермонтова: «Уж я бы не спустил этому NN (Мартынову). Если я бы был на Кавказе, я бы спровадил его, там есть такие дела, что можно послать да, вынувши часы, считать, чрез сколько времени посланного не будет в живых… Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный: таких завтра будет много, а этих людей нескоро дождешься!»

Когда он приехал на Линию… Линия – линия укреплений от Черного до Каспийского моря, на которой располагались русские войска.

Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие… Татарами назывались все тюркоязычные народы, жившие на Кавказе и в Закавказье и исповедующие ислам.

Гуд-гора. По Гуд-горе пролегала Военно-Грузинская дорога. Зимой и поздней осенью здесь было опасно, т. к. дорога шла по краям обрыва и над ней нависали лавины.

Штабс-капитан не отвечал ни слова… Штабс-капитан – военное звание в царской России, в иерархии воинских чинов стоял выше поручика, но ниже капитана.

Едва успел я накинуть бурку, как повалил снег. Бурка – плащ без рукавов из тонкого войлока, одежда кавказских горцев. Вошел в моду у кавказских армейцев после публикации пушкинского «Кавказского пленника» и кавказских повестей писателя-декабриста А. А. Бестужева-Марлинского. Лермонтов любил носить бурку и изобразил себя в ней на акварельном автопортрете.

…нам отвели ночлег в дымной сакле. Сакля – жилище горцев, состоящее, как правило, из одной комнаты. Посреди сакли обычно находился очаг, над которым висел котел, прикованный к дымовому отверстию железной цепью.

Да, я лет десять стоял там в крепости с ротою, у Каменного Брода, знаете? Каменный Брод – русское укрепление на границе с Чечней.

…потому что фельдфебель говорит «здравия желаю». Фельдфебель – воинское звание в дореволюционной России, соответствует современному званию старший сержант.

Да вот хоть черкесы, – продолжал он, – как напьются бузы на свадьбе… Во времена Лермонтова черкесами часто называли всех горцев. Буза – хмельной напиток, приготовляемый из печеного хлеба или муки.

Я раз насилу ноги унес, а еще у мирного князя был в гостях. Мирной князь – князь, присягнувший на верность русским. Но, поскольку присяга давалась под давлением, деление горцев на мирных и немирных часто не соответствовало действительности.

Да, пожалуйста, зовите меня просто Максим Максимыч, – к чему эта полная форма? приходите ко мне всегда в фуражке. Этой фразой Максим Максимыч дает понять Печорину, что соблюдение армейских формальностей в крепости необязательно. В условиях Кавказской войны подобные вольности были обычным делом.

…а мы были с ним кунаки… Кунак – у народов Кавказа друг, приятель.

Нас приняли со всеми почестями и повели в кунацкую. Кунацкая – отдельная комната или сакля для гостей.

…потом начинается джигитовка… Джигитовка – скачка на лошади, во время которой вооруженный всадник выполняет акробатические трюки.

…и вот к нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати, и пропела ему… как бы сказать?… вроде комплимента. Бэла действует так исходя не из личной симпатии к Печорину, а из кавказских обычаев: у народов Кавказа дочь хозяина по указанию отца должна была приветствовать гостя. В обыденной жизни черкешенка не могла разговаривать с посторонним мужчиной, тем более говорить незнакомцу комплименты.

…и галуны на нем золотые. Галуны – нашивка на форменной одежде.

Говорили про него, что он любит таскаться за Кубань с абреками… Абреки – горцы, изгнанные из рода и занимающиеся разбоем и набегами. Во времена Кавказской войны так часто называли тех, кто вел борьбу против русских.

…и я заметил, что у него под бешметом надета кольчуга. Бешмет – одежда горцев, полукафтан, который носили под верхним платьем.

За мной неслись четыре казака; уж я слышал за собой крики гяуров, и передо мной был густой лес. Гяурами мусульмане уничижительно называют иноверцев.

Карагёз – в переводе с тюркского «черный глаз».

…а шашка его настоящая гурда. Гурда – старинный сабельный клинок самого лучшего, превосходного качества.

Много красавиц в аулах у нас… Сравнение женщины и лошади – традиционный мотив, встречающийся в поэзии Ближнего Востока. Конь играл в жизни джигита огромную роль, поэтому ничего зазорного в сопоставлении девушки с лошадью, с точки зрения горца, быть не могло.

Карагёз будет ее калымом. Калым – выкуп, который жених вносит за невесту ее родным.

Урус яман, яман! (тюркское) – Русский злой, злой!

– Что за шутки? Пожалуйте вашу шпагу.

– Митька, шпагу! Без шпаги офицер не имел права выходить из дома. Отнимая у Печорина шпагу, Максим Максимыч, как старший по званию, берет его под домашний арест.

…а если отдадим дочь этому дикарю, он ее зарежет или продаст. Согласно представлениям народов Кавказа, Бэла обесчестила семью, поэтому отец должен был или отречься от нее, или убить.

Я нанял нашу духанщицу… Духанщица – жена содержателя духана, трактира.

Послушай, моя пери! Пери – в персидской мифологии прекрасная фея, защищающая людей от злых духов дивов.

На другой день он тотчас же отправил нарочного в Кизляр за разными покупками. Нарочный – гонец, Кизляр – город в Дагестане.

…уздени его отстали… Уздени – свита отца Бэлы, приближенные к князю дворяне.

…осетин вел коренную под уздцы со всеми возможными предосторожностями, отпрягши зараннее уносных, – а наш беспечный русак даже не слез с облучка! Коренная, уносные – так назывались лошади в упряжке.

…переезд через Крестовую гору (или, как называет ее ученый Гамба, Le Mont St.-Christophe)… Жак Франсуа Гамба – французский консул в Тифлисе, путешественник, автор книги «Путешествие в Южной России» (1826). В этой книге Гамба называет Крестовую гору горой Святого Христофора (Le Mont St.-Christophe).

…а там пониже, чай, Байдара, так разыгралась, что и не переедешь. Байдара – речка, правый приток Терека.

Мой гренадер приложился… бац! Гренадеры – в царской армии военнослужащие привилегированных полков, первоначально – солдаты, вооруженные гранатой.

– А все, чай французы ввели моду скучать?

– Нет, англичане. Автор имеет в виду сплин – хандру, тоску, охватившую в начале ХIХ века аристократическую молодежь Англии. В Россию мода на сплин пришла в 1820-е годы, что нашло отражение в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин»:

 
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу…
 

…которая утверждала, что Байрон был больше ничего, как пьяница… Джорд Гордон Байрон (1788–1828) – английский поэт-романтик, пользовавшийся огромной популярностью в первой половине ХIХ века. В ранний период творчества Лермонтов находился под сильным влиянием Байрона и заимствовал мотивы и образы его поэм.

У меня был кусок термаламы… Термалама – персидская шерстяная материя с шелковыми узорами.

Слышал я, что на правом фланге у шапсугов есть какой-то Казбич, удалец, который в красном бешмете разъезжает шажком под нашими выстрелами и приветливо раскланивается, когда пуля прожужжит близко; да вряд ли это тот самый!.. Шапсуги – вольные черкесы, жившие на побережье Черного моря. Лермонтов дал Казбичу имя Кизилбеча Шертулокова (или Казбича), знаменитого вождя шапсугов, до 1863 года оказывавшего русским отчаянное сопротивление.

Максим Максимыч

Расставшись с Максим Максимычем, я живо проскакал Терекское и Дарьяльское ущелье, завтракал в Казбеке, чай пил а Ларсе, к ужину поспел в Владикавказ. Казбек – станция у подножия горы Казбек, Ларс – станция на Военно-Грузинской дороге, Владикавказ – русская крепость на Тереке, ныне крупный город, столица республики Северная Осетия.

Мне объявили, что я должен прожить тут еще три дни, ибо «оказия» из Екатеринограда еще не пришла… Оказия в данном случае – вооруженный конвой, который сопровождал обозы через Кабарду, т. к. кабардинцы нападали на проезжающих. Екатериноград – город на Тереке, позднее станица Екатериноградская.

…Казбек в своей белой кардинальской шапке… В действительности кардиналы, высшие после папы духовные лица католической церкви, носят не белые, а красные головные уборы.

За нею шел человек с большими усами, в венгерке… Венгерка – расшитая шнурами и отделанная мехом короткая куртка, заимствованная у венгерских гусар.

Он явно был балованный слуга ленивого барина – нечто вроде русского фигаро. Фигаро – ловкий слуга, который умеет вертеть своими господами, герой комедий французского драматурга Бомарше (1732–1799)«Севильский цирюльник» (1775) и «Безумный день, или Женитьба Фигаро» (1784).

…он сидел, как сидит Бальзакова тридцатилетняя кокетка на своих пуховых креслах после утомительного бала. Бальзакова кокетка – героиня романа Оноре де Бальзака (1799–1850)«Тридцатилетняя женщина» (1831–1834), изнеженная и принадлежащая к высшим кругам аристократии особа.

Грустно видеть, когда юноша теряет лучшие свои надежды и мечты, когда перед ним отдергивается розовый флер… Флер – тонкая прозрачная ткань.

Журнал Печорина. Предисловие

Исповедь Руссо имеет уже тот недостаток, что он читал ее своим друзьям. Жан Жак Руссо (1712–1778) – французский философ, писатель, просветитель. Руссоистские идеи, в частности, идея превосходства природы над цивилизацией, имели большое значение для творчества Лермонтова. Через весь роман проходит антитеза: «дикари» – европейцы, – и последние отнюдь не выигрывают в нравственном отношении. Обдумывая замысел «Героя нашего времени», Лермонтов, без сомнения, обращался и к исповедальным мотивам «Les confession» («Исповеди», 1766–1769») Ж. Ж. Руссо.

Тамань

Тамань – город на берегу Керченского пролива, основанный на месте древнегреческой колонии Фанагории, а затем столицы древнерусского удельного княжества Тьмутаракани. Тамань, вместе с Крымом и Кубанью, присоединила к России императрица Екатерина II. В романе Лермонтова – это окраина империи, нечистое место, пограничье, заехав в которое можно никогда не вернуться.

Вышел урядник и десятник. Урядник – младший казачий чин, соответствует унтер-офицеру. Десятник – казачья должность, название которой дано по количеству людей, находящихся в подчинении.

…завтра отправлюсь в Геленджик. Геленджик – во времена Лермонтова укрепление на берегу Черного моря.

При мне исправлял должность денщика линейный казак. Денщик – в дореволюционной российской армии солдат, состоящий при офицере или чиновнике в качестве прислуги. Линейный казак – казак из Линейного войска (позже теркского казачьего войска).

«Где хозяин?» – «Нема». – «Как? Совсем нету?» – «Совсим». – «А хозяйка?» – «Побигла в слободку». Слепой мальчик говорит с Печориным по-украински.

…поставив в угол шашку и ружье, пистолеты положил на стол… Как военный человек, Печорин имеет при себе холодное оружие: пистолеты, шашку, кинжал, ружье.

И вот вижу, бежит вприпрыжку моя ундина… Ундина – в германо-скандинавском фольклоре русалка. Образ русалки не раз встречается в творчестве поэта («Русалка» (1836), «Морская царевна» (1841), Лермонтов был хорошо знаком и с поэмой В. Жуковского «Ундина», стихотворным переложением повести немецкого писателя Фридриха де Ламот-Фуке.

…это открытие принадлежит юной Франции. «Юная Франция» – группа молодых французских писателей-романтиков (А. Де Виньи, Ш. Нодье и др.), объединившихся после революции 1830 года вокруг Виктора Гюго.