Текст книги "Толга"

Михаил Лифшиц
ТОЛГА

1

 
Два старичка, промаявшись полночи,
Пошли на кухню, чтоб попить чайку.
Вдруг, после чая, лежа на боку
Сомкнут на час недрёманые очи?
 
 
Покуда он фильтрованной водой
Наполнил чайник и зажег конфорку,
Она зачем-то белую скатерку
Достала из-под полки выдвижной.
 
 
Как будто гости… да и стол кухонный,
И чай ночной какой-то незаконный,
И все-таки поспать они должны…
Но он пошел и натянул штаны.
 
 
На скатерти уже стояли сушки,
Ее стакан, его большая кружка,
На блюдце пастила и полватрушки,
Печенье, вроде шоколадной стружки,
 
 
Две рюмки, полбутылки «Амарулы».
И, чтобы зад не холодить от стула,
Лежал на стуле шерстяной платок,
Носить который уже вышел срок.
Взглянув на стол, со сном простился тяжко,
Поплелся в спальню и надел рубашку.
Когда вернулся он на этот пир,
Еще стояли масло, хлеб и сыр.
 
 
Супруги, предрассветная пора,
Две чашки «Липтона» из одного пакета,
И телепередач в ту пору нету,
И сна не будет, видно, до утра.
 
 
И после рюмки белого ликера
Он ей рассказывал про африканский фрукт,
И что слоны его охотно жрут…
Прилично для ночного разговора.
 
 
С живейшим интересом в третий раз
Она прослушала его ночной рассказ
И с легкой грустью пару раз вздохнула,
Что никогда не ела амарулы.
 
 
Как счастливы! Почти что пройден круг,
Но мил и интересен им супруг,
И в каждом взгляде, слове иль движенье
Они найдут любовь и наслажденье!
 

2

 
Она решила, что настало время
Чуть-чуть покапать папочке на темя,
И разговор от африканской темы
Свернуть на наши местные проблемы.
 
 
«Хотелось мне, чтоб мы на юбилей
Татьяны Зуевой, моей подруги давней,
Поверх конверта с тысячей рублей
Добавили б презент оригинальный…»
 
 
«Ты говорила, мама, но предмет…
Поэзии ведь в этой дуре нет…
Ее пороть бы, а не поздравлять…»
И начал он свои стихи читать.
 
 
«Наша жизнь неповторима,
И не стоит повторять:
С мужем, что ли, нелюбимым
Двадцать восемь лет опять?
С непонятною работой
Не справляться много лет?
Что ль в заштопанных колготах
Снова есть дрянной обед?
Обосравшись в сей юдоли,
В кукиш склавши три перста,
Попрошу о лучшей доле
Незнакомого Христа.
 
 
Совершенно перестроясь
В помутившихся мозгах,
Проповедую про совесть,
Про любовь и Божий страх…»
 
 
Жена заметно огорчилась тут:
От них всего лишь милой шутки ждут,
О пустяке ведь только попросила,
И ни к чему такая злость и сила!
 
 
И, главное, за что? Простая баба,
Не хуже и не лучше остальных.
Не сильно надорвался бы, когда бы
Он написал простой, обычный стих!
«Как ты жесток! Откуда столько злости?
Ведь собираемся мы к этим людям в гости!
Конечно, мы читать не станем им,
Но с настроеньем можно ли таким?!»
 

3

 
«Не бойся, мама, не грусти напрасно!
Я напишу для Зуевой твоей:
«Ты, Таня, работяща и прекрасна»
И зарифмую «юбилей – налей».
 
 
Писать стихи – веселая работа!
Писать для дуры – непосильный труд:
Ты пишешь поздравительное что-то,
А из тебя насмешки злые прут!
 
 
Ведь нам, считай, в обмен на наши годы,
Дана своя, особенная стать:
Мы обладаем чудною свободой
Ни по какому поводу не врать,
 
 
Не льстить себе, не падать на колени,
О тайном, непонятном не тужить,
Чтоб нам десятилетья мерзкой лени
Не выдавали за святую жизнь».
«Нельзя судить так строго и беспечно
Людей, что с нами рядом столько лет!
Не ангелы они, увы, конечно,
Но и у нас такого права нет.
Не так уж много подлинных злодеев,
Но больше павших в жизненной борьбе.
Ведь это все же, папочка, Рассея,
Неужто нужно объяснять тебе?
 
 
Ты хочешь гнев обрушить благородный
На чью-то виноватую главу?
А жертва кто? Космополит безродный,
Крестьянин с животиною в хлеву,
 
 
Профессор с унизительной зарплатой,
И жители несчастных наших сел…
Они, по-твоему, что ли виноваты?
Какой же, все ж ты, папочка, осел!»
 
 
Чтоб этот спор не стал партийным спором,
Пустяк не обернулся бы грозой,
Вновь выпили по рюмочке ликера
И закусили сыром «со слезой».
 
 
Белело небо – то от ТЭЦ далекой
Довольно быстро плыли облака.
Через тройные стекла евроокон
Просачивался гром грузовика.
 
 
Метро под полом снова стало слышно.
По потолку забегала малышка.
Жена пошла и погасила свет.
День начался. Все – ночи больше нет.
 

4

 
Мои герои все-таки собрались,
Отправились на Танькин сабантуй,
Одно лишь муж условие поставил:
В обратный путь чтоб мамочку – за руль.
 
 
Вручив конверт и пожелав здоровья,
Они уселись на диван в углу,
Вступили в хор обычного злословья
И дождались – позвали всех к столу.
 
 
Стол собран был не то что неумело,
Не то что скромно, но совсем не так…
Иль школьница взялась за это дело,
Или замшелый старый холостяк.
 
 
Салат готовый, рядом с ним медуза
Со спаржею, корейская еда,
Но русское ее не примет пузо —
Переварить не сможет никогда.
 
 
Морковка (в том же куплена отделе),
Икорка, бедной роскоши каре,
Скотч-виски, как медаль на голом теле,
И курица с картофельным пюре.
 
 
(Не первый раз я в небольшом рассказе
Пишу о том, что было на столе,
Мне б о еде, как будто о проказе,
Не поминать, при нашей толщине…
 
 
Люблю я стол накрыть, зажарить утку,
С антоновкой, с капустой покислей…
Но это я отвлекся на минутку,
Вернемся-ка на Танин юбилей.)
 
 
Вот Танин муж, уже слегка поддатый:
«Прости, – сказал, – коль в чем-то виноваты.
Но я и дети, кажется, вполне…
Ик… создаем условия жене».
 
 
Одобрили: «Он за нее – горой!»
И тотчас же налили по второй.
Родителей, не чокаясь, почтили.
Чуть закусили и опять налили.
 
 
Тянулась эта зауряд-пирушка
В обычном темпе, мягко, без проблем,
Но встала именинница Танюшка —
Шаг от стола, и поклонилась всем.
 

5

 
Сломалась в поясе, как будто в старой пьесе,
Упала на линолеум коса,
Все гости сразу замерли на месте:
Поклоны в пояс, вот так чудеса!
 
 
«Дорогие гости,
Добрый муженек,
Миленькие детки,
Наступил мой срок.
Я всю жизнь старалась
Походить на всех,
Но не получалось,
Будто бы на грех.
 
 
Скучно на работе,
Грустно мне в семье,
И в лесу, и в поле
Неуютно мне.
 
 
Видно, для другого
Богом создана,
Не могу быть с вами,
Не моя вина.
 
 
Не по мне мирское,
Я учу псалтырь,
Ждет меня над Волгой
Толгский монастырь.
 
 
Тихая обитель,
Скромной жизни рай.
Вы меня простите.
Мир людской, прощай!»
 
 
Весь стол молчал, никто не лез с советом,
Никто не знал, что следует сказать,
Похоже, именинница с приветом…
Вдруг кто-то молвил: «Это – благодать…»
 
 
Две девушки, две дочери Татьяны,
Заплакали за праздничным столом:
Семейной жизни скрытые изъяны
Открылись всем: «Как плохо мы живем!»
 
 
А Танин муж, откинувшись на стуле,
Не отводил от люстры красных глаз
И думал: «Как бессовестно надули!
Смолчать ведь обещала в этот раз…»
 

6

 
Встал мой герой… Его я не представил.
Сергей Ильич, чтоб было поскладней.
Сережу я два раза уж прославил,
И в третий раз нисколько не трудней.
 
 
«Я сам крещен. Но в православной вере,
Пожалуй, слаб, раз не блюду посты.
Меня прельщают… в этом самом деле,
Скорее, проявленья красоты.
Вот Соловки, восьмое чудо света!
Но Никона не любят там, Бог с ним.
А под Москвой стоит Иерусалим.
И Никон там заместо Магомета!»
 
 
Отдельные дефекты этой речи
Я объясняю выпитым вином.
Любого человека покалечит
Корейская закуска за столом!
 
 
Но Таня, как и всякий неофит,
Не чуяла, что ересью разит:
«Ты много знаешь, друг мой дорогой,
А я все это восприму душой!»
 
 
«Кирилло-Белозерский, вид из лодки…
Кто хочет, у меня есть дома фотки.
А Толгский – близко, Таня, не грусти!
Тебя я обещаю отвезти!
 
 
Борисоглебский – рядышком с Ростовом,
Два дня мы жили там на всем готовом…
Вот Иверский на озере Валдай…
Не дергай, мама, и сказать мне дай!»
 
 
Пять раз на протяженье мужней речи
Жена его тянула за штаны
(Пиджак он снял, когда начался вечер).
Он даже и не глянул с вышины.
 
 
Лишь только сел, ее настало время:
«Ну, что ты лезешь, Господи, прости?
Нет, дураков не пашут и не сеют…
То осуждал, то взялся отвезти!»
 
 
Вслед за Сережей гости загудели:
А что, в конце концов, на самом деле,
Пусть человек живет своим умом,
Не всем ведь водку трескать за столом!
 

7

 
Два месяца почти ушло на сборы,
На просьбы, на мольбы, на уговоры,
Еще на увольненье, на развод:
Уход, так значит от всего уход.
 
 
С работой обошлось на удивленье:
Мгновенно подмахнули заявленье
И деньги быстро выдали сполна —
Боялись, передумает она.
 
 
В суде переписала с образца
Татьяна наша в качестве истца:
Утратили, мол, чувство и притом
Совместное хозяйство не ведем.
Смирился муж, конечно, может каждый
Увидеть в переменах профицит.
Сергею Ильичу сказал однажды:
«Найду другую, сына мне родит…»
 
 
А девочки поплакали, повыли,
Ну, а потом не то чтобы забыли,
Но что-то с ними вдруг произошло,
Как будто бы поставили стекло…
 
 
Просила Таня перечень вещей,
По факсу список передали ей.
Казалось бы, для жизни необычной…
Но вещи были все вполне привычны.
 
 
(Люблю по списку собираться в путь…
Не в монастырь, а так, куда-нибудь.
Нашел, что нужно, и поставил крестик,
Удобно и наглядно: все на месте!)
 
 
Сергей Ильич, последний из мирян,
Теперь отъезда срок определял…
И день, и час уже вполне ясны.
Последнее напутствие жены:
 
 
«Не похудей от монастырской пищи,
Не трахни Таньку (непременно взыщет),
И помни, мой водитель дорогой,
Я послезавтра жду тебя домой!»
 
 
Вперед, читатель, в новенькой машине
Сейчас с тобой помчимся по стране.
Не все ж валяться дома на перине,
Рассвета ждать в бессонной тишине…
 

8

 
Вот позади Московское кольцо.
Все атрибуты счастья налицо:
Машина тянет, солнце ярко светит,
В асфальте отражаясь, как в паркете,
 
 
И руки отдыхают на руле,
И все прекрасно на родной земле,
И чувство важности затеянного дела,
И мысли добрые текут легко и смело.
 
 
«Переменивших жизни счет
Я обожаю,
Кто хочет пробовать еще,
Не знает края,
 
 
Тех, кто в загадочный ручей
Забросил леску,
Тех, у кого на дне очей
Я вижу всплески,
 
 
Тех, кто, покинув колею,
Ступил на тропку,
Кто сам собой, кто не в строю,
Не жмется робко.»
 
 
Он в зеркало поглядывал на Таню.
Она сидела сзади на диване,
Держась за ручку, в дверцу вжавшись телом,
Дай волю, и, казалось, улетела б!
 
 
Застыла Таня, съежилась от страха:
Ведь было все, и все пошло вдруг прахом.
Семья, работа – жизнь была полна…
А тут, выходит, не нужна она…
 
 
Как в келье жить? Она не молода,
А есть ли там горячая вода?
Эх! Надо бы подробно все узнать,
А уж потом судьбу свою решать.
Ну, для чего?! С какою перспективой?
Куда везет чужой мужик противный?
Ведь говорила просто, от души,
А он подать машину поспешил!
 
 
Томилась Таня и Сергею спину
Сверлила взглядом: «Это он – причина!
Вот за рулем услужливый дебил —
Рад, что чужую душу погубил!»
 

9

 
Не жди, читатель, плавного сюжета,
Читать неинтересно было б это,
Как двести верст неслись они, горя —
Лишь только бы достичь монастыря.
 
 
Гляди, бурлит у самого шоссе
Базар строительный во всей своей красе:
Работники из сопредельных стран
И лесоматериалов океан.
 
 
Вот слева колокольня, как ракета,
А дальше – поворот на Королев.
Ну, как тут не уверуешь в приметы,
В предвиденье и толкованье снов?!
 
 
Сергей Ильич, когда бы был богатым,
То непременно стал бы меценатом:
Картину купит, лично вставит в раму,
Сам восхищается и заставляет маму.
 
 
Картины покупал из года в год,
Приличных было несколько работ.
Вот видите, такому человеку
В Абрамцево нельзя же не заехать!
 
 
В Абрамцеве «Великолепный Савва»
Своих питомцев приумножил славу,
Талантам обеспечил крепкий тыл,
А сам в тюрьму под старость угодил.
 
 
Рассказывайте больше про героев,
Про тех, кто наш чудесный мир построил!
Сережа произнес большую речь,
Желая Таню бедную развлечь.
 
 
По ходу речи, восхищаясь Саввой,
Сережа повернул чуть-чуть направо,
Потом он взял немножечко левей…
Повез ее в Абрамцево, в музей.
 
 
Экскурсовод, ученая девица,
Принять двоих успела согласиться,
И хорошо, совсем не нужно ждать.
Сергей с Татьяной стали догонять.
 
 
А вот их группа, человек пятнадцать.
Две пары тут же стали обниматься.
Двух пацанов отшлепали мамаши,
И те как будто сразу стали старше.
 
 
Один мужчина вытащил тетрадку,
Раскрыл ее, переложил закладку,
И после пункта «Ясная Поляна»
Вписал: «Абрамцево. Экскурсовод Светлана».
 

10

 
Да, весело глядеть по сторонам,
Но засветло доехать нужно нам!
Я вас отвлек последнею главой,
А надо все же думать головой:
 
 
Ну, не в музей же он ее повез!..
Опять задержка – сдох бензонасос.
Какой пустяк для нашего водилы —
За час железку эту заменил он.
 
 
В машину снова и в дальнейший путь,
Хотим же мы до цели дотянуть!
«Ну и мужчина! – думала Татьяна. —
Умелый, интересный и не пьяный…»
 
 
Теперь она уже сидела рядом,
Смотрела не таким потухшим взглядом,
Сказала: «Тут удобнее и выше,
Там безопаснее, но очень близко крыша…»
 
 
Сергей Ильич, чужим увлекшись делом,
Старался, чтоб она повеселела.
В уме прикидывал: «Коль не случится бед,
То можно задержаться на обед.
 
 
Вон, Переславль Залесский в стороне,
Да и Ростов подходит нам вполне.
Свожу ее в хороший ресторан!
Как раньше не додумался, болван?!»
 
 
А мой герой и впрямь ведь был болваном,
Не надо бы ходить по ресторанам!
Мог умный человек сообразить бы —
Совсем не так готовятся в обитель!
 
 
Не тот монах, не пьет кто и не ест.
Не тот монах, кто слепо любит крест.
А тот, кто среди суетных идей
Себя спасает и других людей!
 
 
А тут тебе экскурсии, пиры,
Быть может, даже элемент игры.
Он вместо надлежащего напутствия,
Что говорить, сбивал Татьяну с курса…
 
 
Уж Ярославль виден в отдаленье,
Последний пункт – и полчаса до цели.
Но солнышка коснулся горизонт.
Приехать ночью, есть ли здесь резон?
 

11

 
Вот так всегда, здесь – час, там – полтора.
Куда тут ехать – ночевать пора!
Но ведь ночевка не входила в планы.
Сейчас поехать? Или завтра, рано?
 
 
В ночи ввалиться в тихую обитель?..
Стучать в ворота? Всех перебудить их?
«Нет, нет, ночуем здесь», – решил Сережа.
И Таня с этим согласилась тоже.
 
 
Нашли отель, автомобиль пристроен,
А для людей – приличные покои.
Все оформленье – несколько минут,
Казалось, будто их в отеле ждут!
 
 
(Нет, не привыкну, видно, я вовек,
Что может так обычный человек
В гостинице остаться на ночлег.
Приветствую тебя, грядущий век!)
 
 
Лишь разместились, Таня постучала,
Они попили чаю для начала,
И вот слились две разные струи.
Им вместе – сто, и как они могли!
 
 
Не думайте, что страсти роковые
Бушуют до семнадцати годов!
Вы, лысые, пузатые, седые,
Вас ждет еще такое, будь здоров!
 
 
Конечно, объяснить одной лишь страстью
Порыв Татьяны, в общем, в нашей власти.
И все ж замечу, честным быть желая,
Возможна здесь тенденция другая:
 
 
Ведь всякий смертный, стоя на краю,
Охотнее воскликнет: «Я люблю!»
И отойдет от кромки, от барьера…
От вышки парашютной, для примера…
 
 
С утра, покинув общую постель,
Сергей еще на день продлил отель,
Чуть задержался около буфета,
Где выпил рюмку водки с винегретом,
 
 
Вернувшись в номер, Таню не нашел,
Решил, что это даже хорошо,
И томно растянулся на диване,
Подумав: «Мама знала все заранее!»
 

12

 
А где же Таня, Господи, прости?
Неплохо бы теперь ее найти.
Вот, в номере своем рыдает Таня:
Уж цель высокая ее не привлекает.
 
 
«Я не достойна звания монашки —
Еще в пути я согрешила тяжко.
Меня запутал он в свои тенета!
Зачем он объяснял про Магомета?!
 
 
Зачем меня он соблазнял хитро?
На поезде б добралась, на метро,
На тройке, или, вот, пришла б пешком,
Лохмотья подпоясав ремешком.
 
 
Иль вовсе, с перебитыми ногами
Я б по камням звенела костылями.
Или слепая, с тросточкой в руке,
Собака-поводырь на поводке!
 
 
Замерзшая, я б грелась у костра,
Тут зов в ночи: «Иди сюда, сестра…»
В своем стремленье Таня не тверда,
Коль мнится эта ей белиберда,
 
 
А дальше даже более того:
«Придется выйти замуж за него.
И пусть навек останутся во мне
Мечты о монастырской тишине!
 
 
Падем перед женою на колени,
Она оценит наши устремленья,
Должна ж, в конце концов, жена и мать
Чужие чувства тоже понимать!
 
 
Конечно, мужа окружу заботой,
Порой лишь загрущу. Он: «Что ты, что ты?!»
Потом глаза опустит, понимая,
Что в вышине душа моя витает…»
 
 
Не плачет Таня – новая заря
Встает в душе. (Мы знаем, что зазря.)
И новый идеал воздвигнут снова,
Иллюзий старых рухнули основы.
 
 
Тут мой герой подергал ручку двери:
«Давай, Танюша, выходи скорее,
Давно ведь время завтракать уже,
Вот тут буфетик есть, на этаже».
 

13

 
Пошли гулять, сначала – взгляд на реку.
Хоть там она и менее версты,
Но это – Волга, испокон, от веку…
От осознанья замираешь ты…
 
 
Татьяна грустная смотрела через Волгу
И думала: «Там монастырь, там Толга…
Мне не попасть теперь уже туда.
Река – предел. Финита, господа…»
 
 
Потом пошли они к Илье Пророку —
Храм изнутри расписан, млеет око.
У выхода – ужасные страданья,
Что ждут нас за грехи и злодеянья.
 
 
У Ризоположенского придела
Сергей Татьяне объяснил, в чем дело:
Над ризами Христа с тех давних пор
Специально этот возведен шатер.
 
 
Священной ткани «красновата часть»
По малому кусочку разошлась.
Но вскоре патриарх Иоаким
Растаскивать святыню запретил.
 
 
Илью Пророка «Северный рабочий»
Просил снести, мол, всем мешает очень.
Но все ж спасли, хоть было нелегко.
Построили в нем маятник Фуко.
 
 
Так целый день, туристский трудный быт:
«Гляди туда!» Она туда глядит.
И лишь минутами моя грустила Таня.
Обедали, понятно, в ресторане.
 
 
Конечно, были к вечеру без ног,
Упали вместе, и – на правый бок.
Вот до чего они у нас устали!
Сергей стал засыпать скорее Тани…
 
 
Глаза закрыл, и тут же лес кругом.
Жена гуляет по лесу с ведром,
Ведро взяла зачем-то, не корзину.
В ведре уже грибов наполовину.
 
 
Он заглянул в ведро, а там – поганки.
«Ты ради этого собралась спозаранку?»
«А мне теперь других грибов не надо.
Я те люблю, в которых больше яда».
 
 
«Ты знаешь, что со мной случилось, мама?» —
Хотел сказать, а под ногами – яма….
Всем телом дернулся, «Ты что?» – спросила Таня.
«Молчи, молчи, – шепнул. – Я засыпаю…»
 
 
И снова лес. Зовет, а слышит эхо…
«Сережа, я должна туда поехать!»
«А, это – Таня. Ну, потом, потом…»
И тут уже уснул глубоким сном.
 

14

 
Вот в монастырь над Волгою рекой
Сергей привез Татьяну, а на кой?
А просто Таня жаждала совета
В обмен на свой рассказ про то и это…
 
 
Блуждала взором, вглядывалась в лица,
Кого, старушку выбрать иль девицу?
Ей приглянулось юное созданье,
Чуть хроменькое, в темном одеянье.
 
 
«Передо мной раскрыть желает душу?
А может быть, нельзя ее мне слушать?
Однако все же это развлеченье…
У матушки спрошу я разрешенья».
 
 
Не сведуща Татьяна и глупа —
Для исповеди надо бы попа.
А девушка хоть в черненьком платочке,
Но все равно лазоревый цветочек!
 
 
Сидела, опустивши очи долу,
Понять пыталась, что мадам молола.
Так дьякон чеховский не принимал дуэли.
«Чего ей не хватало, в самом деле?!
 
 
Пускай, случались трудные года,
Но хлеб и масло кушали всегда!
И муж ведь был, и выпивал несильно,
И дочери здоровые, красивые,
 
 
И легкая работа – просто рай!
Нет, ей чего другого подавай!
Сначала с воли просится в тюрьму,
Потом – назад оглобли… Не пойму!
 
 
Чего хотела эта людоедка?
Тут мясо не дают, а рыбу – редко.
Порой и послушанье выпадает,
Что только вера в Господа спасает!»
 
 
(Так думала послушница моя,
И стало очень грустно мне, друзья…
Когда б из той деревни, где жила,
Был путь другой, она бы им пошла!)
 
 
И девушка вот так сказала Тане:
«Я вам сочувствую, и я вас понимаю.
Как возвратитесь, то идите в храм,
И батюшка велит, что делать вам.
 
 
У мужа и детей просить прощенья
Вам можно сразу, и без повеленья,
Примите, мол! И никаких деталей.
А как потом, вас батюшка наставит».
 
 
«Как верно! Вот Божественная сила!» —
В ответ Татьяна тихо говорила
И норовила, сто рублей достав,
Облобызать сатиновый рукав.
 

15

 
С Татьяной ясно. Ну, а где Сережа?
На травке он, на мир взирает лежа.
И волжские оглядывает дали,
Задрав штаны и расстегнув сандалии.
 
 
Сначала он, как истинный любитель,
Обозревал древнейшую обитель.
Ходил и щелкал фотоаппаратом,
Потом он аппарат в футляр запрятал.
 
 
Все осмотрел и, выйдя из ворот,
Увидел монастырский огород.
Сам праздный среди общего труда,
Сережа устыдился, как всегда.
 
 
Вошел обратно, постоял мечтая:
«Ведь семь веков здесь жизнь течет святая!
Сначала, вот, икону обрели,
И слух пошел во все концы земли:
 
 
Как Трифон по чудесному мосту
На эту сторону прошел, потом на ту.
Шел с посохом, вернулся – без него.
А утром – ни мосточка, ничего!
Пришлось за палкой плыть на плоскодонке.
И видят: рядом с посохом – иконка.
С тех пор, с того таинственного года,
Здесь место поклонения народа.
 
 
И древнее предание гласит,
Что в Ярославле правил князь Давид,
А на московском троне, от татар,
Был Первый из Иванов – Калита.
 
 
Лечили здесь «болезнь иссохших ног»,
(А Грозный-Царь и вылечиться смог!)
А в Смуту бились иноки с врагом,
Тут русская история кругом…»
 
 
Теперь уж в те ворота, что к реке,
Прошел Сергей. И лег на бугорке.
Чуть закимарил, глядючи на реку.
Ведь отдохнуть-то можно человеку?!
 
 
«Домой хочу, да и, на самом деле,
Мне путешествия уже поднадоели,
А наше странноватое турне —
Как будто побывали на Луне.
 
 
Ну, Танька, точно, инопланетянка.
А я-то кто? Я – валенок, портянка,
Смотрю вперед, а пру назад, как рак.
Да, мама правильно сказала, я – дурак!
 
 
А с Таней что? Какие тут сомненья,
Сдам мужику на вечное храненье.
У Таниного мужа много сил,
Раз столько лет Танюшку выносил!»
 

16

 
«На Волге все же мы, и для порядка
Необходимо мне купить стерлядку!
Пусть мама дома сварит мне ушицу,
Такую, знаете, что лишь во сне приснится.»
 
 
Вот едет согрешивший наш герой
В обратный путь и с легкой головой,
И с легким сердцем! Скоро будет дома!
Что ж, муки совести совсем нам не знакомы?
 
 
Нет, он сначала мучился всерьез:
Во-первых, Таньку трахнул, не довез,
А во-вторых, виденье: лес, грибы…
«Уж нет ли тут пророчества, судьбы?..
 
 
Сознаться маме? Разве только спьяну.
Во сне ей не сказал, и так не стану!
Нет, к черту неудобство, ложный стыд!»
И мой герой уже домой звонит.
 
 
И так ведет насмешливые речи,
Пока Татьяна в храме ставит свечи.
(Конечно, далеко. Не очень связь.
Но раза с третьего все ж удалось попасть.)
 
 
«Обычная туристская поездка.
А «свадьбы» не было, везу назад «невесту».
Ты позвони сейчас ее домашним,
Скажи, что к вечеру я им верну мамашу».
 
 
В ответ на мамино: «Скажи, а в чем причина?»,
Стал врать Сергей, как врет любой мужчина:
«Хи-хи, ха-ха, а в терминах знакомых,
Не взяли без согласия райкома».
 
 
И так закончил порцию вранья:
«Звоню из самого монастыря,
Здесь очень строгий жизненный уклад,
С мобильником – монашки не велят.»
 
 
Тут крестным знаменем себя он осенил,
Чего уже лет десять не творил,
И страстно молвил с искренним раскаяньем:
«Я виноват, прости меня, родная!
 
 
И я клянусь на все мои года,
Последний раз, и больше никогда!»
Затем, как побывавший на духу,
Сергей стал думать только про уху.
 
 
И Таня тоже больше не страдала,
Нашла, выходит, то, чего искала:
Сережа, Толга, девушка хромая,
Россия наша без конца и края —
 
 
На Таню повлияли благотворно:
Она не билась в рвении притворном,
И с нежностью мечтала о семье,
Была нормальной женщиной вполне…
 

2003 – 2004 г.