Текст книги "Белое солнце России"

– Вот к кому мы шли! Вот кто позвал нас! – это уже предназначалось «матросику». Поэт не замедлил подтвердить обладателю лент и «пулеметных» взглядов справедливость солдатских слов.

– Это поверившие мне, мои ученики, – слеза уже катилась по изможденному лицу молодого предвозвестника Нового Мира. – Слово проникло в них, Слово проросло в них буйноцветом. Они взмахнут крыльями, их души откроют глаза в Бескрайность Духа. И воспарят.

Поэт взял солдата за руку и повел за собой наверх мимо обомлевшего матросика. Раков и Сосницкий поспешили присоединиться к восходящим. Вся троица незваных гостей спинами почувствовала провожающий их взгляд «пулеметных» глаз.

Как правильно просчитал Назаров, поэт не станет поверять логикой весьма сомнительную историю о «духовном прозрении» солдата и его дружков. Поэты, особенно те, которые похожи на сумасшедших, люди далекие от презренного обывательского здравого смысла.

Матросик, конечно, не поверил в представление, устроенное Назаровым, но знакомство поэта с солдатом налицо, мнимое приглашение в этот особняк подтверждено, и хмырь был вынужден отстать. Значит, подумал Федор, поэты здесь в уважухе.

Они прошагали через лестничную площадку, причем дама в боа не упустила такого случая и пустила в лицо товарищу Назарову струю табачного дыма. «Бабы у них здесь точно все двинутые, – подумал Федор, – пристрелить бы дурочку, да вдруг это искренний знак внимания, идущий от чистого, но сумасшедшего сердца…»

Распахнув створки дубовой двери, изысканной резьбой и габаритами напоминавшей врата старинной церкви, они вошли в зал.

– Обитель Свободных Духом, пристанище Осколков Бесконечности, гавань Отправляющихся в Старомирье с огоньками Новомирья в груди, – провозгласил поэт. – Добро пожаловать.

– Мать честная, – не удержался боец Раков, – с размахом-с гуляют.

Гуляли, действительно, с размахом. В зал, темные дубовые своды которого вознеслись на высоту птичьего полета, видимо, собрали мебель со всего особняка. На паркете, еще не затертом до полнейшего безобразия, стояли: восточные диваны с шелковой обивкой, узкие канапе, широкие спальные кровати, вольтеровские кресла, кабинетные кресла, плетеные кресла-качалки, мягкие стулья с овальными спинками и гнутыми ножками, жесткие стулья с прямоугольными спинками и прямыми ножками, пуфы и табуретки, обеденные, а также журнальные столы, шахматные столики и простонародные лавки.

Темноту над мебельным ералашем разгоняли и пошлые керосинки, и свечи в надменных канделябрах, и свечи в непритязательных подсвечниках, и свечи, вставленные в бутылки, и многочисленные, незатухающие огоньки папиросок.

Людская пестрота гармонировала с мебельной. Мужская половина: от расхристанных юнкеров и разбушлатившихся матросиков до джентльменов в цилиндрах. Женская половина: от мнимых скромниц с чертиками в глазах до совершенно раздетых, хохочущих девиц. И те, и те бросали вызов прерассудкам прическами и нарядами, отвешивали увесистую затрещину скромности и умеренности алкоголем, кокаином и раскованным поведением. Раскованное поведение особенно удавалось на бывших буржуйских кроватях и диванах.

И была еще сцена. Подмостки, сооруженные, сразу видно, недавно и наспех. Примитивный, поскрипывающий и покачивающийся настил из досок. С рампой из керосиновых ламп.

На сцене, широко расставив ноги-ходули, стоял высоченный, наголо бритый человек в редкостно мятых штанах, студенческой тужурке и с лимонного цвета шарфом на шее. Зычный митинговый голос его, как взрывная волна, пронесся по залу:

– В сутолке дел, в суматохе явлений день отошел, постепенно стемнев. Двое в комнате: я и Кропоткин, дагерротипом на белой стене…

– Пустолай трубозвонный, футурист Маяковский, – с гримасой отвращения произнес поэт и отвернулся. И пошел, поманив за собой изящным жестом руки обалдевшую от зрелища паству.

По дороге пастве суждено было лишиться товарища Ракова. Его ухватили за руку и выдернули из процессии.

– Ты рязанский? – услышал Раков вслед за этим. Перед ним покачивался нетрезвый молодой и красивый господин в костюме и цилиндре, подпираемый двумя другими господами, тоже не слишком трезвыми.

– Папаша с маманей мои оттудова, – честно признался поэт.

– Земляк! – обрадовался незнакомый господин, сорвал с головы цилиндр, запустил им в зал поверх столов, тряхнул белыми кудрями и троекратно расцеловал вконец очумевшего Ракова.

Назаров заметил потерю бойца.

– Кто это? – спросил у поэта солдат, показывая на белокурого.

– Деревенщик Есенин, хвалитель сельского рая, – презрительно выговорил поэт и продолжил путь.

«Ладно, ничего страшного, догонит», – опрометчиво подумал Назаров.

А бойца Ракова, несмотря на робкие попытки сопротивления, уже тащили «пить за землю русскую».

– Рязанский рязанского так отпустить не может! – восклицал «земляк» Ракова. – Я тебя сразу по роже признал. Наша у тебя рожа, рязанская, русская.

На сцене новый автор заунывным голосом завел:

 
Когда выйдет ясный месяц на небо,
Я надену свое белое жабо…
 

Между тем Назарова и Сосницкого усадили на диван, на котором хохотали три девицы.

– Обращаемые, – представили их девицам. – У них уже приоткрылись глаза, мы распахнем их полностью.

Товарищ Назаров распахивания глаз дожидаться возможности не имел. Времени у них оставалось не так уж и много. Федор шепнул Сосницкому на ухо:

– Присмотрись, что к чему. Я пойду на разведку по тылам.

И исчез так ловко и незаметно, что его отсутствие обнаружили не сразу.

А в товарища Ракова, хоть он и отнекивался, опасаясь назаровского гнева, влили первый стакан крепкого самогона.

– Я – Серега Есенин, – сказал облокотившийся на полированный столик из березы раковский «земляк». – Что говорят обо мне на земле рязанской? Звучит ли стих мой?

Бравый подчиненный товарища Назарова, уже почувствовавший теплоту в теле и легкость в голове, заглянул в смотрящие на него глаза, небесно-голубые, пьяные и отчаянно грустные, и понял, как ему следует ответить.

– Да как же-с, говорят! Давече вот в поезде кто-то поругал вас, а я заступился.

– Мой друг, на счастье дай мне руку, – голубые глаза увлажнились. – Здесь воздуха нет, людей мало. Здесь соловьев не услышишь. Выпьем за березовый ситец…

Долговязый поэт из поезда проложил на некогда шахматном столике две кокаиновые дорожки и наклонился над ними. Ладную фигуру Дмитрия Сосницкого ласкали шесть женских ручек, расстегивали пуговицы френча.

– Мы твои гурии, – шептали ему напомаженные губы. – Мы твои нимфы, а ты наш сатир.

Его ноздри щекотал ароматный букет духов и алкоголя. Но глаза его скользили мимо склонившихся к нему головок по людской мешанине зала. Сосницкий высматривал тех, кто мог бы быть ему интересен. «Женщины если что-то и знают, то сущую ерунду, – размышлял Сосницкий, в то время как пальчики стали перебирать волосы на его груди и послышались первые постанывания. – Богемную публику тоже отбрасываем. Кто-то из них и знает Князя, но пока найдешь знающего… Из анархиствующей шушеры могут быть интересны те, кто в их команде покрупнее шестерки и сейчас совсем пьяны. Они потеряли осторожность, готовы поболтать и наверняка что-то знают. Стоп! А это кто там в темном углу, за колонной? Эти не похожи на поэтишек и анархистов…»

* * *

– Знаешь Константиново?

Один из молчаливых приятелей Есенина вновь наполнил четыре стакана первачом.

– Знаю, – уверенно врал захмелевший боец Раков, – наши мужики константиновских завсегда уважали.

– Вот, – Серега из Константинове ткнул пальцем в грудь одного из молчаливых приятелей, – их уважение важнее, чем ваш городской подхалимаж. А ты, часом, стихов не пишешь, земляк?

– Пописываю, очень даже, – еще раз солгал Марсель Прохорович, которому уже вконец разонравилось говорить правду.

– Я сделаю тебя знаменитым, – пообещал константиновский мужик.

– Буду премного благодарен, ваш-сятельство.

– Пошли, – вдруг скомандовал Есенин.

* * *

Экземпляр, который вывернул из-за угла и надвигался на Назарова, сразу понравился красному командиру. Ни на анархиста, ни на поэта он не тянул. И вообще, у него разве что на лбу не было выколото: «Я – мазурик».

«Мелочь, понятно. Так оно и к лучшему. Пьян, как сапожник – и это неплохо», – заключил Назаров, огляделся, подобрался.

Их физические тела встретились в коридоре.

– Ну, здорово! – Федор обнял незнакомца, окунувшись в самогонные пары. – Наконец-то вижу своего! Кирю Пензенского знаешь?

– Чего? – прижатый к стене добродушно улыбающимся солдатом, незнакомец недоуменно чмокал губастым ртом.

– А Патрона? А Пастуха знаешь? – не унимался солдат. – А может, ты и Князя не знаешь?

Последнее Назаров произнес угрожающе. И по тому, какой испуг промелькнул в пьяных глазках, обрамленных синевой, Федор понял – знает.

– Чего надо, мужик? – взгляд губастого скользнул влево-вправо по коридору.

– Пензенский я, от Кири. По делам тутова. С делами, вишь, туго. А Киря говорил, плохо будет – к Князю иди, адресок этот шепнул. Князя, говорил, все тутова знают и покажут. Показывай, с меня угощение, с Князя слово ласковое получишь.

Эх, не настолько пьян оказался этот губастый. Видать, просек вранину, нутром уголовным почувствовал, что не свой перед ним и Князь ему не для совместных дел нужен. Дернулся губастый, пытаясь вырваться из фальшивых объятий и убежать к своим – шухер поднимать.

Но Федор и такой поворот предвидел. От удара в солнечное спелетение уголовник, ойкнув, согнулся пополам. И получил добавку солдатским локтем в лоб. Как раз в этот момент в коридоре появились люди. В виде двух девиц с коротко остриженными волосами. Пришлось товарищу Назарову совсем по-дружески, то есть крепко-крепко, обнять готового сползти на пол губастого и пьяно замычать какую-то песню. И мычать, пока девицы не пройдут мимо.

– Вот они, мужчины, – довелось при этом услышать Федору Назарову, – во всем своем великолепии. Отупевшие, довольные собой и ни на что не способные.

Когда девицы скрылись и никто другой пока в коридоре не объявился, Федор потащил губастого к замеченной им поблизости мрачной, грязной и пустой лестнице, чтобы на одной из темных площадок потолковать с мазуриком серьезно. То есть вдавив в ребра опрашиваемого револьверный ствол…

* * *

Скрипели под ногами доски настила.

– Серега! – послышались из зала радостные крики и выстрелы.

– Давай, иди, не бойся ты, рязанские всюду прорвутся, – подталкивал Ракова в спину Сергей Есенин.

– Да я того, – бормотал Марсель Прохорович, – не артисты мы, непривыкшие.

Они остановились, покачиваясь над керосинками рампы.

Есенин вздохнул глубоко. На выдохе гаркнул в зал:

– Слушать сюда! Сергей Есенин представляет! Мой начинающий друг…

– Как там тебя? – он повернулся к Марселию.

– Товарищ Раков я, – прошептал красноармеец.

– Господин Раков! Любите его! – бросил Есенин в зал и ткнул своего протеже в бок. – Читай, публика ждет.

Марсель плохо понимал, что же такое происходит, осмыслить событийные закрутки мешала плотная самогонная завеса. Прохорычу оставалось лишь подчиниться всему этому обрушившемуся на него бреду. Он сказал, поглядев в темноту зала:

– У Кибитина, того, половой… Иван… слагал-с…

– Не пори чушь, читай! – рука Есенина ободряюще легла на плечо.

Раков отер губы тыльной стороной руки и тихим голосом начал:

 
Где Рязанская застава,
Там стоит трактир большой,
В отделении направо
Служил Ванька половой.
 

– Громче ты! – прервал чтеца выкрик из зала.

 
Три копейки, пятачочек
Часто в пояс он совал,
И с тарелки в рот кусочек
Он без промаха бросал.
 

Раков закрыл уставший рот. Зал безмолствовал, переваривая.

– Вот так вот! – воскликнул Есенин, подняв указательный палец, – Съели? Как слагать-то надо! Ну, а меня будете слушать?

Боец Раков уходил со сцены, слыша сзади голос земляка Сереги:

 
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа…
 

Доски сцены под ногами Марселя Прохоровича ходили ходуном, как палуба в шторм. В голове бушевали ветра и, как вымпел на мачте, билась одна-единственная мысль: «Товарищ Назаров будут ругаться…»

Корявые ступеньки, помогающие возвращаться со сцены в зал, под бойцом Раковым принялись отплясывать джигу. Боец не удержался на них и полетел вниз. И попал точно в чьи-то объятия.

Перед глазами опускался-поднимался дешевый жемчуг на длинной нитке. Пахнуло приторно-сладкими духами. Боец Раков обнаружил свою голову в удобной теплой ложбинке.

– Ах, – прозвенело над его ухом, – как чудесно! Я так люблю поэтов!

К Марселю Прохоровичу без промедления вернулась былая устойчивость, он выпрямился и увидел перед собой – Женщину. Она показалась ему прекраснейшей на свете. В чарующем самогонном тумане проступали очертания круглого лица, украшенного многообещающей улыбкой. Ослепительно сверкали крупные медные серьги. Глубокое декольте открывало волнующий вид на пышные холмы. И при этом обладательница подобного богатства говорила:

– Пойдем со мной, голубок! Я поблагодарю тебя за стихи. Здесь столько совершенно пустых комнат!

Товарищ Раков как-то сразу позабыл о своем командире, товарище Назарове, да и о деле, что привело их в такое замечательное место. Декольте и его содержимое заполонило мир, сузило его до размеров совершенно пустой комнаты. В которую очень захотелось попасть. И поскорее.

Боец Раков почувствовал, как теплая ладонь обхватила его запястье. Марсель с удовольствием покорился ей, давая себя увести.

* * *

На этой, непарадной, лестнице было грязно и пусто. «Славное место, – подумал Федор, – тут нам никто не помешает. Спущусь пониже – там совсем хорошо, полная тьма».

И вдруг сзади раздалось шарканье.

Федор резко повернул голову:

– Вам не помочь, милостивый государь?

Немолодой, среднего роста, чуть полноватый господин, хорошо одетый, в пенсне и шляпе, с аккуратной бородкой и при тросточке. Который в этом особняке пару раз попадал в поле зрения товарища Назарова, но ничем солдата не заинтересовал.

«И откуда он только так внезапно и не вовремя выполз?» – посетило красного командира недоумение.

– Вашему другу худо? – участливо спросил аккуратный господин.

– Щас будя хорошо. Сами управимся. Без буржуев, – грубо отрезал Федор, надеясь, что господин обидится и уйдет.

Но тот не обиделся и остался. И даже сказал:

– Я все-таки позволю себе дать вам совет. Положите вашего друга так, чтобы он поспал, отдохнул подольше. Желательно не меньше часика. Тем временем я попробую разрешить все ваши затруднения. Вы ведь ищете Князя, не так ли?

Назаров пристально взглянул в глаза, увеличенные пенсне. Простодушные, честные глаза, черт побери.

– Да-да, я знаю, вы ищете Князя. Пускай это вас не удивляет, но я – его доверенное лицо. Мне сообщили, что вы проявляете повышенный интерес к вышеупомянутому Князю. И мне поручили выяснить обстоятельства, заставившие вас искать встречи с моим доверителем.

Губастый замычал, приходя в себя, зашевелился.

– Решайте с вашим другом, – господин ткнул тросточкой в уголовника. – Если вы хотите продолжить вечер в его компании, то… – он пожал плечами, – ваша воля, я так и передам.

Федор решил. Удар ладонью по шее отключил губастого от революционной действительности. Губастый стек на грязные, мерзко пахнущие лестничные ступени.

– Я предлагаю покинуть шумные и опасные места. Здесь в достатке пригодных для конфиденциальных бесед помещений, где никто нам не помешает спокойненько все обсудить. Давайте найдем такую пустую комнату…

Господин повернулся и взял курс на коридор, который недавно покинул Назаров со своей ношей. Федор направился следом.

В коридоре хохотали. Какой-то полуматрос рассказывал дружку в толстовке и подружке в мужском костюме крайне неприличный анекдот.

Господин с тросточкой и Назаров миновали весельчаков и вскоре оказались у двери с нарисованной на ней углем забавной рожицей.

– Может, здесь свободно? Сейчас убедимся, – провожатый Назарова открыл дверь, заглянул внутрь. – Да, никого.

Он со словами «Прошу!» толкнул угольную рожицу, дверь уехала в комнату. Назаров смело шагнул за порог в действительно пустую комнату. Господина в пенсне, оставшегося ненадолго за спиной, Федор не опасался. Даже если у того и имеется пистолет под костюмом, то пока он его достанет…

– Это, конечно, неподобающие апартаменты для столь серьезной беседы, – сказал господин, входящий в комнату вслед за солдатом и закрывающий за собой дверь, – но…

Назаров оглянулся, да поздно. Темная фигура, прятавшаяся за дверью, уже сделала шаг от стены. Сильный удар обрушился на голову солдата.

– Но есть места и похуже, – последнее, что услышал Федор…

* * *

Навстречу плыли табачные клубы, коридоры, лестницы, попадались и люди. Замутненный вгляд Марселя Прохоровича разглядел какую-то дверь, которую перед ним отворили. Вот и пустая комната, в которой сейчас будет… ах, даже сердце замирает от предвкушения того, что сейчас будет. Вот и волосатый кулак, летящий в лоб. И совсем-совсем темно…

* * *

«Надо будет обратить внимание Назарова, когда вернется, на эту компанию. Сдается мне, у этих людей можно выяснить, где Князь, – продолжал свое наблюдение Сосницкий, в то время как пальчики с длинными ногтями расстегивали ему брючный ремень. Что-то задерживается Назаров на своей разведке».

– Эй! – на плечо Сосницкого легла рука, тяжестью и неласковостью разительно отличающаяся от предыдущих рук на его теле. – Вставай, пошли!

По скуле учителя гимнастики словно невзначай провели холодным револьверным стволом. Сосницкий оглянулся. Узнавание не принесло радости – за диванной спинкой стоял тот недавний матросик с лестничной площадки, да не один. С тремя вооруженными дружками. Отказать таким в их просьбе, подсказал Сосницкому его жизненный опыт – значит, быть огретым по башке и унесенным за руки и за ноги. Он и не стал отказывать. Вздохнув, поднялся. Пришлось применить силу, отрывая отчаянно цепляющиеся за френч неугомонные пальчики. Пришлось выдержать скабрезные анархистские ухмылки и их же похабные шуточки, пока приводил себя в порядок, возвращая пуговицы в петли.

– Давай двигай! – Дмитрия Сосницкого неделикатно толкнули в спину.

Вообще-то анархисты стояли очень удобно и не на очень твердых ногах, и вырубить их Дмитрий мог без труда. Но и место для потасовки не самое подходящее, и, главное, вдруг удастся у них что-то выяснить о Князе. Сосницкий пошел куда повели.

Повели его мимо азартно гуляющей разношерстной публики, вдоль стены, провели через дверь, по коридору, по узкой лестнице, на следующий этаж. Ввели в комнату, заполненную исключительно мусором. Выставили оттуда милующуюся полураздетую парочку.

Окружили его, стоящего посреди комнаты с драными обоями. Матросик, поигрывающий уже знакомым Сосницкому револьвером, нервный и потому опасный, и три его соратника, пьяненькие, веселые, вооруженные, неухоженные и разодетые, как огородные пугала.

– Чекист? – угрюмо поинтересовался матросик.

– Да нет, не чекист, – спокойно ответил Сосницкий.

– Врешь, гидра! Мне врешь! – заорал матрос и наставил на пленника револьвер. – Отвечать, зачем здесь! Меня не проведешь сказками, я сразу вас раскусил. Скажешь, что горлопанов приперся слушать – убью!

«Может», – вздохнул про себя Дмитрий и сказал:

– Нет, я по другому делу. Но я не чекист.

– Он корниловец, – вместе с рыганием произнес один из анархистов. – Офицерик. Агитировать приперся.

– Кто ты и твои дружки?! Секунда на ответ!! – палец на наставленном на Сосницкого револьвере подрагивал от нетерпения.

«Надо пробовать Князя», – решил учитель гимнастики.

– Мы ищем Князя, если тебе это имя о чем-то говорит. Мы из Пензы, мы люди Кири, если знаешь такого. Доволен?

Дмитрий Сосницкий смотрел в переполненные бешенством глаза матроса, и вдруг до него дошло, что тот – самый обыкновенный кокаинист и нанюхался под самую завязку своего порошка. И потому вряд ли у него пропадет желание пристрелить так не понравившегося ему бывшего учителя гимнастики. Дамочка, прыгнувшая на шею Дмитрия, не иначе, являлась матросской зазнобой. А кому ж понравится, когда твоя зазноба у тебя на глазах бросается в посторонние объятия? «Эх, – горестно вздохнул про себя Сосницкий, – вечно эти женщины бросаются на меня не вовремя. Хотя и вовремя тоже бросаются. Но реже».

– Врешь, гидра, – прошипел матрос, – с такими Князь дел не водит. Ты – чекистишка. Ты меня хотел купить! Ты меня… ты…

– Врет, Князя сегодня здесь нет, – перебил морехода-кокаиниста его рыгающий дружок.

«Ну, слава Богу, хоть что-то дельное от этих идиотов удалось узнать». И Сосницкий, несмотря на наставленный револьвер, осмелился продолжить разговор спокойным, без тени тревоги голосом;

– А где я его могу найти? Князь отблагодарит вас за помощь.

– Гнида чекистская! Я тебя вижу насквозь, насквозь, насквозь!!! Меня, меня дурит! – Здравый рассудок стремительно покидал морячка…

Дмитрий Сосницкий не любил огнестрельного оружия. Оно дарит слабакам и трусам шанс на победу, а они этого не заслуживают. Он всегда хотел, страшно хотел добиться, чтобы ни одна тварь дешевая не сумела бы его одолеть только потому, что в руках у этой твари – пистолет, а у него – пустые руки. Дмитрий всегда верил в свою исключительность, и эта вера заставляла его работать над собой, работать над переводом своих желаний в осуществленную действительность. И с некоторых пор он перестал брать с собой оружие и перестал опасаться вооруженных дешевок…

Дмитрий Сосницкий взглядом «держал» своих похитителей, ни одно их движение, даже самое маломальское, не оставалось незамеченным, его мозг мгновенно давал оценку степени опасности этого движения, а тело пребывало в готовности незамедлительно выполнить любой приказ мозга. В минуты, подобные этим, его организм более всего напоминал хорошо отлаженный, отрегулированный механизм, где каждая шестерня запускается тогда, когда требуется, ни раньше и ни позже.

Не пугал Дмитрия Сосницкого матросский револьвер, не пугал. Как только пришла бы в голову матросика мысль произвести выстрел и побежала бы от головы к пальцу, как его намерение выдали бы еле заметные тренированному глазу и совсем незаметные человеку обыкновенному изменения.

Правда, матросик в последний момент надумал растянуть удовольствие, и его рука опустила револьвер, переводя дуло со лба на коленку учителя гимнастики. Палец надавил на курок, громыхнул выстрел.

Коленка не разлетелась кровавыми ошметками, вопли раненого не обрадовали присутствующих. Произошло нечто совсем малопонятное.

В момент выстрела нога, которой принадлежала та самая коленка, оказалась в воздухе, и носок сапога, в который была обута эта нога, саданул по руке с револьвером. Оружие отправилось в полет по комнате. И с этого все началось.

Дружок матросика, что стоял по правую руку от Сосницкого, был ухвачен за одежду и брошен на матросика. По другим двум дружкам была проведена короткая серия из двух ударов, оба в челюсти, и дружки послушно свалились в нокаут. На полу копошились, пытаясь подняться, матросик и его приятель. Самим им это сделать не удалось – их подняли. Мощные мужские руки. Но подняли, как оказалось, только для того, чтобы стукнуть лбами и затем вновь уронить на пол, но уже в состоянии бесчувствия.

Дмитрий Сосницкий, глядя сверху вниз на поверженную четверку, произнес:

– Там вам самое место, падаль!

Но одного снова предстояло поднять и допросить.

Послышался дверной скрип.

Полсекунды потребовалось Сосницкому на то, чтобы присесть, забрать у одного из поверженных пистолет и повернуть голову в сторону дверного проема.

Да, Сосницкий не любил огнестрельного оружия. Но и не отрицал его, признавая, что иногда заменить его просто нечем. Поэтому на всякий случай учитель гимнастики освоил и этот вид оружия. А так как он не мог позволить себе оставаться на посредственном уровне в том, за что брался – пришлось ему достигать вершин мастерства и на огнестрельном поприще.

Итак, Дмитрий Сосницкий обернулся, уже держа пистолет, уже заметив, что в руке у него маузер, а не что-нибудь другое, и что тот снят с предохранителя.

В дверь просунулась лохматая голова.

– Леха, ты здесь? – послышался сифилитическое сипение. – Е-е-е!

Последнее означало, что человек, которому принадлежала его лохматая голова, разглядел, кто находится вместо Лехи в комнате. С криком «Атас!» голова скрылась.

Сосницкий метнулся к двери, распахнул ее, готовый стрелять, но проворный искатель Лехи уже сворачивал за угол.

«Сейчас поднимется хороший переполох», – догадался Дмитрий.

И вдруг на душе у бывшего учителя гимнастики посвежело, будто лопнул зудевший и мешавший двигаться нарыв, будто сброшен был панцирь, не дававший вздохнуть полной грудью.

Дмитрий Сосницкий вдруг понял, что подобного момента он втайне ждал. Что в лабиринтах его души давно уже жила надежда: когда-нибудь он покажет всем этим людишкам, всей этой человеческой грязи, способной лишь отравлять воздух миазмами и мешать другим совершенствоваться, ее место – под ногами тех, кто только и имеет право на звание Человека или Сверхчеловека.

Сейчас он обратит человеческую грязь в грязь обыкновенную.

Дмитрий вернулся в комнату, забрал все оружие, что нашел у поверженных, отправил одного из них, начавшего приходить в себя, в новый нокаут, очень глубокий. Не до допросов уже сейчас. Вот-вот нагрянет собранный лохматоголовым отряд мстителей…

Дмитрий Сосницкий шел по коридору. Френч его был распахнут. Два пистолета, заткнутые за брючный ремень, ждали своей очереди прийти на смену двум другим, которые сейчас утопали в ладонях бывшего учителя гимнастики.

Коридор делает поворот – Сосницкий сворачивает за угол. Узкая лестница. Топот бегущих навстречу ему людей. Сосницкий спускается по ступенькам, приближая тем самым неизбежное рандеву.

– Вот он! – прогремел в лестничном полумраке победный вопль. Дмитрий тоже видел их, рвущихся растерзать его, ощерившихся винтовочными и пистолетными стволами. Давайте, идите, идите…

И вот их уже разделяет один лестничный марш.

«Стрелять все равно придется, и разумнее начать первому» – с этой мыслью Сосницкий надавил на курки. Бедная, заплеванная и заблеванная, лестница теперь еще вынуждена была терпеть невообразимый грохот, содрогаться от воплей, получать свинец в ступеньки.

Пули, выплевываемые обеими стволами, попадали туда, куда и хотел учитель гимнастики. Зря он, что ли, столько времени провел в подмосковных лесах, расстреливая мишени, тренируясь не только в дневных, но и в ночных условиях?

Он израсходовал боезаряды обоих пистолетов, отбросил их, выхватил из-за ремня два свеженьких, заряженных пистолета. Но здесь, на лестнице, они уже были не нужны. Здесь бой закончился.

В ответ противник – теперь, пройдя тот самый лестничный марш, Дмитрий мог пересчитать нападавших, и их оказалось шестеро – успел произвести всего два выстрела, и то неприцельных, видимо, порожденных агоническими нажатиями на курок, но Сосницкий был собою недоволен. Нельзя допускать ни одного. Вот что значит распустить себя: не имея достаточной практики, тренироваться мало, от случая к случаю. А самое прискорбное – один из лестничной шайки удрал, громко топая по ступеням башмаками.

* * *

И была еще стычка в коридоре, на которую ушел весь боезапас. Пришлось отходить. Запоздало посланная вдогонку пуля прорезала пустоту и зарылась в стену. Он побежал по коридору, увидел дверь, услышал за ней голоса. Не раздумывая, вышиб ее ногой.

Посреди просторного помещения стояла группа мужчин и женщин. У всех наблюдались напряженные лица. Впрочем, лица тут же стали удивленными, когда дверь влетела в комнату, упала, звякнув вырванными с корнем петлями, и по ней промчался внушительных габаритов мужчина в расстегнутом френче.

– Дай сюда! – в два прыжка оказавшись возле опешивших людей, Дмитрий Сосницкий сорвал с чьего-то плеча винтовку. – Вон отсюда!

Грозный рык и последовавший за ним выстрел в потолок вспугнул комнатных граждан. Они бросились врассыпную, открывая для обзора овальный столик с керосиновой лампой посередине. Лишь двое остались. Один во фраке, другой – в юнкерском мундире. Фрачник держал у виска револьвер, юнкер стеклянными глазами смотрел на него, вцепившись пальцами в край стола.

– Потом доиграете! – Сосницкий опрокинул столик. – А может, передумаете? Ведь жизнь так хороша!

И Дмитрий двинул одному из любителей «русской рулетки» прикладом в живот, другому – стволом, и тоже в живот. Фрачник выронил револьвер, так и не выяснив, роковой ли выстрел поджидал его.

Второй выход из этой комнаты, которым и воспользовался Дмитрий, вел, оказывается, в центральный зал. Сосницкий вышел как раз к сценическим подмосткам. А у сцены стоял пулемет «максим» без щитка.

* * *

Зная, как быстро нагревается ствол, он скинул френч и обмотал им руку.

– Всем на пол! – пулеметная очередь прошла над головами гуляющих.

И Сосницкий пошел через зал, держа наперевес четырехпудовый максим. Лента выходила из упавшего на бок цинка и серебристой змеей тянулась по залу, отмечая пройденный пулеметчиком путь.

– Всем молчать и не двигаться! – кричал иногда Сосницкий и стрелял. Ни дать ни взять, налетчик. Трудно было поверить, что этим человеком движут совсем иные мотивы.

«Если Назаров в зале – он увидит меня. Не в зале – должен услышать всю эту пальбу, догадаться, прийти сюда и помочь мне» – так думал Дмитрий, отпихивая ногой стулья, вскакивая на столы, проходя по ним, по кроватям, по диванам.

Пулеметная лента послушно ползла следом.

Послышались удары и крики. Дмитрий развернулся и дал длинную очередь.

В двери, в той, через которую учитель гимнастики вошел в этот зал, оседали на пол, прошиваемые пулями, два вооруженных анархиста.

Ага, а вот и та компания в темном углу за колонной, которая давно интересовала Сосницкого. Пять человек уголовного пошиба.

– Встать и идти впереди меня к центральной лестнице, – скомандовал Сосницкий.

Никто не осмелился не подчиниться.

– Лежать, я сказал! – Дмитрий увидел, что кто-то в зале смеет шевелиться, даже поднимать голову. Еще одна пулеметная очередь прошла над головами гуляк.

Разлетелся вдребезги стакан с самогоном для Есенина. Маяковский, чье ухо легонько обожгла пролетевшая пуля, пробормотал: «Когда война-метелица придет опять, должны уметь мы целиться, уметь стрелять».

Пятеро впереди – к ним особое внимание. Весь зал сзади – и его нужно держать в поле зрения. Выход на центральную лестницу приближается медленно. Напряжение, которого требует борьба на все 360 градусов, отнимает очень много сил.

Но вот наконец они выходят на лестницу. Дмитрий ставит всю пятерку к стене. Добавляет к ним троицу, к своему несчастью оказавшуюся на лестничной площадке: двух анархистов и девицу.

– Где Князь? – пулеметная очередь выбивает паркетные крошки под ногами жмущихся к стене. – Ну!!!

Вид человека, держащего на весу четырехпудовый станковый пулемет, да вдобавок направившего его на тебя, да в придачу сверлящего тебя взглядом, до краев полным презрения и ненависти – кого хочешь заставит почувствовать дрожь в коленках.