Текст книги "Белое солнце России"

– Мы сами не местные, мы специалисты по фабричным машинам, – ответил Назаров, заранее рассчитывая, на какой фразе надо будет ему заикнуться, а где покраснеть, чтобы было видно – врать ему непривычно. – Пригласили нас в Михайловну, на тамошнем сахарном заводике, что свеклу переваривает, починить кое-что. Его ведь национализировали недавно, и местному совету специалисты понадобились.

Марсель Прохорович изумленно посмотрел на Назарова: мы ведь не об этом говорить собирались. Между тем Павел Филимонович сказал:

– Машины чинить – дело полезное. Только одно меня удивило… чего вы не в саже? Заводик-то в Михайловне – вот какая незадача – сгорел в марте месяце. Мужики тамошние сами и подожгли, чтобы склад пограбить. Так что же вы там среди угольков починяли?

– Простите, – еще скромнее, даже боязливо сказал Назаров, – дело у нас очень сурьезное, коммерческое, поэтому мы решили сразу правды и не говорить. Послал нас один московский негоциант по селам поездить, разведать, какие тут цены на скот? Будет ли ему выгодно загрузить пару вагонов с бычками, да в столицу.

– Сам я, люди добрые, в Первопрестольной давно не был, – сказал Павел Филимонович, – и какие там негоцианты остались, не знаю. Одно мне известно: при новой власти вам в вагон и коровью ногу-то будет непросто запихнуть, не то чтобы стадо загнать. Вы будто год проспали под ракитовым кустом и сейчас только при большевиках проснулись.

– А мне надоело!.. – внезапно крикнул Косой. – С нами нашу водку пьют и нас же за дураков держат!

– Не сердись, Сеня, – Павел Филимонович ласково положил ему руку на плечо. – Если люди не хотят говорить, зачем приехали, – значит, на то есть причина. Но, – он посмотрел на Назарова и сказал уже строже: – если есть у вас секрет, так не надо было собутыльников обижать. Сказали бы сразу – говорить не будем. А вот теперь придется вам правду рассказать. Чтобы ссоры не вышло. – И уже мягче: – Федор Иванович, Марсель Прохорович, мы ведь уже друзья. Говорите правду.

– Ну ладно, – со вздохом облегчения сказал Назаров, будто наконец-то принял решение. – Мы слуги господ Чернецких. Барыня наша тяжкую зиму пережила в родовом гнезде, а сейчас послала нас в Москву – письма для ее души дорогие племяннице отвезти. Мужики-то, не ровен час, подпалят усадьбу. Она и хочет бумаги сберечь. Их и везем.

– Двоих лакеев послала бумаги перевезти? Опять темните! – сказал Косой. Павел Филимонович опять положил ему руку на плечо и успокаивающе сказал:

– Зря ты кипятишься. Вот теперь я им верю. – Но при этом он бросил цепкий взгляд на обоих товарищей, что заметил и Назаров. А еще он заметил, как все трое посмотрели на мешок, будто пытались понять, что скрыто за дерюгой.

– Простите, ребята, – сказал Косой. – Надо за примирение выпить.

Выпили. Товарищ Раков чуть не подавился огурцом, и его долго хлопали по спине.

– Скажите, а чем вы в усадьбе занимались? – спросил все время молчавший Прошка.

– Я за конюшню отвечал, так сказать, был смотрящим по конюшне. А Марсель Прохорович – великий мастер стол накрыть и обслужить гостей. Теперь оба без дела – лошадей конфисковали, гости не собираются.

– Да что барыня, – запинаясь сказал товарищ Раков. – Я, бывало, на двести персон стол накрывал в…

– В день именин Натальи Ивановны, – перебил Назаров, потому как понял, что его напарник хочет произнести название московского ресторана.

– Да при чем тут Наталья Ивановна? – воскликнул Марсель Прохорович. – Тогда сам генерал-губернатор изволил быть!

– Я сам помню, – быстро сказал Назаров, – специально для его превосходительства старались. – При этом он пнул под столом товарища Ракова. – Именины, конечно, предлог, он был главный гость.

– Но я все равно… с трудовым народом… несмотря на чаевые… я готов до последней капли.

– Кстати, о каплях, – сказал Назаров. – Раз налито – пить надо. Ну, за дружбу!

Опять стекло звучно соприкоснулось со стеклом. Марсель Прохорович широко открыл рот, чтобы произнести особо знаменательную речь, и тут же сел, ударившись лицом в тарелку с огуречным рассолом.

У Назарова тоже шумело в голове, но он знал, что до критической отметки еще далече. «Ну Медведев, сукин сын, подсунул мне боевого товарища, который водку пить не умеет. Удружил, ничего не скажешь. Ох, поговорю с Ваней!»

– А вы-то, товарищи, чем в этом славном городке занимаетесь? – спросил он собутыльников.

Все трое рассмеялись: Косой – зло, Прошка постарался скопировать его смешок. Только Франт улыбнулся от души.

– У каждого из нас своя стезя, – сказал он. – Я – артельный подрядчик, людям работу подбираю. Люди не жалуются. Сеня у нас слесарь. Смотреть, как он с металлом работает, – как соловушку слушать. Но если у соседа надо животину заколоть, его тоже зовут. Ну, а Прошка наш, так сказать, на подхвате. Во всех делах помощник.

Похоже, если бы Назаров не выглядел пьяным, Франт так не откровенничал бы.

– Кстати, дружище, как ты думаешь до Москвы добираться?

– Слышал, вроде поезд завтра из Монастырска выходит, – сказал Назаров заплетающимся языком (с неудовольствием обнаружив, что пьяная речь дается ему уж очень непринужденно), – а ночь, наверно, здесь проведу.

– Зачем? – сказал Павел Филимонович. – Можно и у меня переночевать. Живу я близко. Сейчас выпьем напоследок и пойдем.

Назаров заметил, что Косой на этот раз пододвинул все рюмки поближе к себе и быстро их наполнил. Над одной из рюмок его рука чуть-чуть задержалась, и было видно, как в водке что-то растворяется.

Назаров огляделся. Дело приняло неприятный оборот. Одно хорошо: в такие моменты, когда думать надо, хмель почти сразу вылетал из головы. Так случилось и сейчас.

Он посмотрел на мирно храпящего Марселя Прохоровича. «Должна же быть от него хоть какая-то польза». Назаров с самого начала приметил, что Марселю Прохоровичу достался старый, скрипучий стул. Незаметно вытянув ноги, Федор сильно и резко ударил по двум передним ножкам сразу. Стул разлетелся на куски. Все три бандита обернулись к упавшему, а Косой и Прошка даже помогли ему подняться и принесли целый стул. И Павел Филимонович тоже расслабился – смотрел, смеясь, на беспомощного Ракова, который, кажется, не проснулся, хотя ударился о паркет копчиком. За это время Федор Назаров сделал, что хотел.

– Ну, еще раз за приятную компанию, – сказал он.

Все трое тоже выпили. Павел Филимонович пил медленнее других. Видно, он почувствовал в своей водке странный привкус. Впрочем, главаря должно было успокоить то, что сам Назаров почти сразу принял положение Марселя Прохоровича – положил лицо на руки.

– Крепкий, черт, – услышал Федор слова Косого. – Я еле выдержал.

– Да и мне чего-то на пользу не пошло. Видать, не выспался. Сеня, сделай ему хороший угомон – и во двор.

Краем глаза Назаров увидел, как Косой надевает на руку кастет, обходит его со стороны, медленно размахивается…

Косой настолько был уверен, что сейчас ударит пьяного конюха по голове, что сам удивился, когда отлетел на середину комнаты от удара ногой в низ живота. Назаров боялся, будучи пьяным, ударить слабее обычного, поэтому сделал это со всей силой – как канат привязали к ноге и дернули. В тот же миг он уже стоял напротив Павла Филимоновича.

– Ах, ты… – не столько злобно, сколько удивленно сказал тот. Назаров двинул его кулаком прямо в глаз, сил не пожалев. И от удара, и от выпитого снотворного главарь рухнул на пол.

А Прошка вылезал из-под стола, где он уже начал потрошить мешок с барскими бриллиантами.

Прошка растерялся меньше всех – двинулся на Назарова с коротеньким ножом. Федор ухватил правой рукой бандитское запястье, как сбивают в воздухе ладонью слепней, и левым кулаком засадил пареньку в челюсть, отчего тому стало совсем неуютно. Парень выронил нож, обмяк, будто тоже наглотался сонного порошка. Ударив его сверху кулаком по затылку и отшвырнув ногой клинок, Назаров обернулся, чтобы посмотреть, как себя чувствует Косой. Тот уже смог кое-как распрямиться и выхватить нож, раза в полтора побольше Прошкиного.

«Кстати, мне все равно стрелять придется, Медведеву сигнал подавать, – подумал Назаров, – значит, не надо глупостями заниматься».

Он плавно и неторопливо вынул из кармана маузер и, почти не прицеливаясь, шмальнул из него с пяти шагов. Нож Косого упал неподалеку от Прошкиного ножа, а сам он схватился за простреленное правое плечо.

– Ах ты, сволочь… – начал он.

– Тсс! Человека разбудишь, – сказал Назаров, указывая на Марселя Прохоровича. – Сядь-ка лучше на стул.

Впрочем, забота о товарище Ракове была излишней. Марсель Прохорович пробудился на секунду от пистолетного выстрела, оглядел комнату, сказал: «Не извольте-с сомневаться» – и заснул опять.

На лестнице раздался топот.

– Болваны, без стрельбы, что ли, было нельзя? – кричал во всю глотку официант, ворвавшийся в комнату.

– Извините, товарищ половой, – вежливо сказал Назаров, – виноваты-с.

Половой оглядел зальчик и понял, что случилось.

– Господин товарищ, – затараторил он, – неужто вы с другими клиентами поссорились?

– Я тебе, дружок, когда-нибудь подробно расскажу, как все здесь было. А сейчас возьми-ка свое полотенце да перебинтуй руку этому слесарю, – сказал Назаров, показывая на простреленного Сеньку Косого.

– Извините, господин хороший, я фельдшерской профессии не знаю…

– Дружок, – сказал Назаров, демонстративно поигрывая маузером, – дружок, ты что, хочешь прямо сейчас дискуссию открыть?

Официант взглянул на огромный пистолет и, решив дискуссию не открывать, нагнулся с полотенцем над стонущим Сенькой. Назаров сидел на стуле, дохрумкивая чудом уцелевший соленый огурчик. За этим занятием его и застал Медведев с пятью красноармейцами. Когда они взбегали по лестнице, топоча ногами, Назаров сперва решил, что они скачут по ступенькам на лошадях.

– Принимай работу, Ваня. Вот они – твои горячие монастырские парни. Если что – не обессудь. Других воров тут я не нашел.

Медведев начал делать свою прямую работу, то есть командовать.

– Этих, – он указал на уже перевязанного Косого и скулящего на полу Прошку, – связать и вниз. Этого, – его палец ткнул в мирно храпевшего Павла Филимоновича, – тоже вниз и там привести в чувство. И поскорей. А что с товарищем Раковым? Не ранен?

– Ваня, – сказал Назаров, с нежной грустью глядя на Медведева, – ты же меня знаешь. Я никогда о том, на что согласился, не жалею. Лишь когда этот поймай-мыша упился и пошел на бал к графу Храповицкому, я взгрустнул. Ты же сам должен понимать, каково это: отправиться с напарником, а потом оказаться одному.

– Ну, прости, Федя. Эй, человек халдейского племени, – сказал Медведев половому, уже окончившему фельдшерские труды. – Возьми товарища, – он указал на Марселя Прохоровича, – протрезви как сумеешь и потом доставь домой. Это я приказал. Понял, клоп трактирный?

– Понял, ваше сия… товарищ командир.

Все пошли вниз, но Назаров на минуту задержался возле официанта, уже начавшего колдовать над Марселем Прохоровичем.

– Дружок, ты мне еще на один вопрос ответь. Когда я буду отчитываться за потраченный казенный червончик, мне, что ли, прямо так и писать в рапорте: отдан за водку в «Красном кабачке»?

– Никак нет, товарищ командир, – сказал официант, – никогда водкой мы не торговали, законы уважаем-с. А вот и ваши червончики.

– Вот и молодец. Кстати, бинтовать ты природный мастер. Когда твое заведение закроют, приходи в госпиталь, помогу в санитары устроиться. Или в труповозную команду…

* * *

На дне Конского оврага, названного так потому, что иногда туда бросали лошадиные туши, как всегда, копошилась мелкая ночная живность, пожирая траву или друг друга. Но вдруг зверьки поразбежались. В овраг спустились люди. Трое из них были связаны, а остальные их стерегли.

До города было полверсты. Сюда лишь изредка доносился лай собак из ближайшей слободы. А так – никакого Монастырска, считай, что ушли за полсотни верст.

– Что ты от нас хочешь, красное благородие? – в очередной раз спросил Сенька Косой. Его трясло от раны, холода и страха.

Медведев ничего не ответил. Бандитов поставили к почти отвесному глиняному склону. Наверху остался один красноармеец с лошадьми. Остальные четверо молча вскинули винтовки.

– Я не Чека, – наконец сказал Медведев. – Вас можно и без допроса отправить в могилевскую губернию.

– Так же нельзя, – удивленно сказал Павел Филимонович.

– Мне все равно придется вас расстрелять. Смотрите, вот двое солдат, что из-за вас чуть под трибунал не попали. А может, еще и попадут. Я не могу позволить, чтобы всякая мелкая сволочь моих бойцов губила.

– Товарищ большевик, – Сенька Косой, несмотря на простреленное плечо, проворно подскочил к Медведеву. – Мы у этих солдатиков кое-какое золотишко взяли, так это же специально, чтобы они его не потеряли. Они же пьяненькие были. Мы его хоть сейчас вернуть можем.

– Как?

– Пустите меня, я сбегаю до хазы и все принесу.

Медведев подмигнул Назарову: пошло на лад.

– А нам тебя в этом овраге ждать до дня победы пролетарской революции во всем мире? Нет, кривоглазый, если хочешь дожить до суда, сам проводишь нас в свою нору.

Сенька Косой что-то прошептал Павлу Филимоновичу, тот яростно замотал головой.

– Ну, ребята, дело ваше, – сказал Медведев и обратился к солдатам: – Взвод! Готовьсь! Прицел!

– Простите, дядя! – крикнул Прошка, бросаясь к Медведеву. – Простите!

– Встань обратно, не то я тебя сам, – сказал тот, направив Прошке в лоб наган.

– Простите, дядя товарищ, я готов вас хоть сейчас к хазе отвести.

– Где хаза?

– В конце Грязной улицы. Отсюда будет идти совсем недалече.

– Сука ты, Прошка, – с чувством сказал Сенька Косой.

– Это вы сука, дядя Сеня, – всхлипывая, ответил парнишка. – Говорили, грабануть их можно без всякой опаски. А вот что получилось. Расстреляют же!

– Ладно. Собрание закрыто, – сказал Медведев. – Все наверх.

Солдаты потащили бандитов из оврага. Франт шел спокойно, уворачиваясь от тычков, а вот Сенька Косой, несмотря на свою рану, попытался лягнуть Прошку, за что тотчас получил прикладом.

Уже в седле Медведев обратился к Назарову:

– Этих братьев-разбойников двое отконвоируют прямо в Чека. Как ты думаешь, мы вдвоем да с тремя бойцами возьмем хазу?

– А чего думать? Пусть нам Прошка расскажет. Сколько там у вас народа?

– Гришка Клык да Граф Подзаборный. Еще Катька. Ну, иногда кто заглянет переночевать, из старых знакомых.

– Когда вы были должны сегодня туда заглянуть?

– Как управились бы в «Красном кабачке», так бы сразу и вернулись.

– Федя, может получиться, что пока мы приведем подкрепление, эти «катьки» и «графы» почуют неладное и дернут с хазы, прихватив золотишко. Значит, нам лучше время не терять. Возьмем их логовище поскорей.

– Давай, и вправду, поскорей, – сказал Назаров, – пока я в седле не заснул.

* * *

По улицам Монастырска люди и днем-то ходили осторожно: в некоторых тамошних лужах к осени раскармливались крупные караси, попавшие туда весной мальками. Однако Санька Евстигнеев мчался по ночному городу, интуитивно угадывая во мраке очертания луж и преодолевая их немыслимыми прыжками. Его юная душа ликовала: наконец-то, наконец-то он сможет отличиться перед товарищами!

Тринадцатилетняя биография Саньки отличалась тоской и однообразием. Отец спьяну попал под паровоз, оставив в предместье безутешную вдову с годовалым мальцом на руках. Мать была добра к Саньке, лишь когда напивалась, правда, происходило это редко. Когда она тоже умерла, Саньке впервые повезло: вместо какого-нибудь приюта, влачившего с осени 1917 года жалкое существование, он, подобно паре таких же сирот, прибился к губернскому ЧК. Дела ему поручались несерьезные: помыть полы, сбегать на базар за бубликами к чаю, отнести письмо.

Неделю назад Саньку командировали в уезд с каким-то циркуляром. К официальному пакету прилагалась небольшая записка от пензенских товарищей с просьбой пристроить парнишку в Монастырске, перечислив все его профессиональные навыки. За неделю Евстигнеев перемыл и перетер полы во всем здании, кроме подвала, временные постояльцы которого на грязь обычно не жаловались. И вот теперь, впервые за все месяцы службы в ЧК, Санька смог отличиться.

Он выскочил на улицу им. Спартака (бывшая Базарная), где увидел главное чудо нынешнего Монастырска. Прежде владельцем этого чуда – легкового автомобиля «спикер» был хозяин кожевенного завода. Эту игрушку, то и дело застревавшую в грязи, хозяин так любил, что смог в 14-м уберечь от мобилизации. Но от новой власти не уберег. Теперь в машине ездил начальник местной Чеки Сунс Судрабс.

Через минуту Санька уже был рядом с автомобилем, ползущим ему навстречу. Паренек отчаянно замахал руками, чуть не прыгнув под колеса. Лишь после этого машина остановилась.

Судрабс недовольно взглянул на юного полотера. Он явно куда-то торопился, и задержка в его планы не входила.

– Товарищ Судрабс! – крикнул Санька. – Я банду раскрыл!

– Что ворует твоя банда? – спросил Судрабс, угрюмо глядя на собеседника.

– Я по станции гулял, там случайно наткнулся…

– На станции много разной шпаны и спекулянтов. Мы ловим их днем. Саша, каждый мальчик, который хочет помочь нашей революции, сразу же находит банду. Я сейчас очень тороплюсь, – сухо ответил Сунс. Шофер посмотрел на командира – не пора ли трогаться.

– Я вагон увидел, – торопливо тараторил Санька, будто его и не прерывали. – Обычный вроде такой вагон, пассажирский. Рядом с вагоном наш товарищ Гребенко стоял на часах. Он никому рядом проходить не давал, а меня пропустил, мне было близко пройти через пути – в горздрав приказали пакет отнести.

Шофер еще раз взглянул на начальника и понял: в ближайшие несколько минут ехать не придется. Товарища Судрабса явно заинтересовал Санькин рассказ.

– Что ты увидел в вагоне? – спросил он.

– Почти ничего. Просто показалось, сквозь щелочку, там свет горит.

Лицо Судрабса стало менее напряженным, на нем проявилась прежнее сердитое выражение, но Санька продолжал:

– А когда я обратно шел, уже стемнело, и я захотел этот странный вагон рассмотреть. Товарищ Гребенко меня не увидел, я подкрался к вагону. Смотрю в щель – там в теплушке человек десять сидят. Водку пьют, на гитаре играют бандитские песни, а один пистолет чистит. Я скорее к товарищу Гребенко и спрашиваю, что это за вагон? А он не знал еще, что я в щель заглядывал – отвечает мне: «Вагон как вагон, завтра должны к московскому поезду прицепить, может, там сейчас сторож сидит». Я ему рассказал, какого там сторожа видел, советовал скорее вызвать подкрепление. Он немного удивился, но сказал, что вы ему приказали здесь стоять и никого не подпускать, а уйти он не может. Тогда я помчался вас искать…

– Разворачивайся. Мы едем на станцию, – приказал Судрабс и указал пальцем Саньке на место перед собой.

Не веря своему счастью, паренек мигом оказался в машине. Такая поездка предстояла ему впервые в жизни. И все же эйфорию, охватившую Санькину душу, портила малость одна мысль, которой он решил поделиться с начальником ЧК.

– Товарищ Судрабс, на станции, кроме товарища Гребенко, наших товарищей больше нет. Конечно, наган вы мне дадите, но как мы втроем с такой бандой справимся?

– Сиди спокойно. Ты все увидишь сам, – ответил Судрабс.

* * *

Хазу можно было вычислить еще шагов за двести. Хотя ее обитатели кутили, закрыв поплотнее ставни, звуки гулянки все равно разносились по погруженной в тишину улице. Лишь изредка взлаивали собаки и быстро замолкали. Барбосы и Жучки в России 18-го года уже поняли: за продолжительный лай иногда можно получить пулю.

Назаров и Медведев сошли с коней, взяли парня под руки и направились к воротам.

– Начинай спектакль, – сказал Назаров. Прошка два раза свистнул и забарабанил в ворота:

– Открывай скорей, мне тащить тяжело!

Никто ему не ответил. Однако Назаров понял – по ту сторону ворот кто-то ходит и поглядывает в щели. Медведев почти отпустил Прошку, наклонился в сторону и сделал вид, будто тужится блевать.

Наконец ворота отворились. Они еще не распахнулись до конца, как Назаров и Медведев, дружно отшвырнув Прошку, кинулись вперед. Перед ними возникла удивленная физиономия: бандит с огромным клыком, торчащим из под нижней губы. Клык успел только сунуть руку в карман, как рукояти двух пистолетов разом обрушились ему на голову, и он упал навзничь.

Назаров и Медведев несколькими прыжками достигли крыльца, влетели в раскрытую дверь и очутились в темном коридоре, в конце которого из-под двери виднелась полоска света. Медведев высадил эту дверь плечом с разбега.

Помещение было неплохо освещено. Бандитская маруха Катька, пьяная вусмерть, лежала на кровати. Граф выскочил из соседней комнаты. У него в руке был браунинг. Однако воспользоваться оружием Граф Подзаборный не успел – Медведев с порога разнес ему череп двумя выстрелами.

В коридоре послышался топот и кряхтенье – два красноармейца втащили Клыка, уже немного пришедшего в себя.

– Ответь на один вопрос, клыкастый. Мой друг спросил этого, – Назаров ткнул пальцем в сторону Графа, вокруг головы которого растеклась неаппетитная лужа, – где вы золотишко прячете? Оказалось, он ничего не знает. Вот я тебя и спрашиваю, неужели здесь все только так отвечать и умеют?

Клык посмотрел на маузер, которым поигрывал Назаров, и сказал:

– Здесь золото. Не убьете?

– Постановлением губкома в ночное время торговля запрещена, – сказал Медведев, – так что давай без торговли. Где оно?

– Под этой половицей. Не убивайте, пожалуйста.

– Ну, раз так просишь – ладно, – сказал Назаров.

Бойцам потребовалось пять минут, чтобы отыскать нужный инструмент и, подняв половицу, вытащить чемодан. Оба проштрафившихся солдата вскрикивали от радости, находя в нем доверенные им золотые и серебряные ценности.

– Ну вот, – вздохнул Медведев, – гора с плеч. Назаров, сейчас будет тебе еще одно поручение.

– Ваня, я спать хочу.

– Приятное поручение. Возьми арестованных и отведи в Чека. Все равно тебе по пути. Я хочу, чтобы ты в глазах товарища Судрабса отличился. Красноармеец Матвеев, пойдешь с товарищем Назаровым.

– Ну ладно, по пути, так по пути. Завтра никаких учений. Я сперва отсыпаюсь, а потом еду к себе в деревню…

* * *

Десяток баб с узлами, ожидающих на станции утреннего паровичка-подкидыша, изумленно протерли глаза, услышав рокот автомобильного мотора. Потом он стих, и по перрону торопливо прошли двое: высокий мужчина в фуражке и мальчишка, семенящий рядом. Паренек показывал куда-то пальцем.

Вдали, в свете одного из редких станционных фонарей, мелькнула фигура Гребенко, идущего навстречу. Только тогда Судрабс обернулся к Саньке:

– Иди к начальнику станции. У него должен быть пакет для меня. Если нет, возвращайся быстро.

Евстигнеев удивленно взглянул на своего командира: какие пакеты, если банда неподалеку? Однако приказ есть приказ, и он помчался вприпрыжку. Судрабс посмотрел ему вслед, достал портсигар и закурил.

Подошел Гребенко. Сунс Судрабс взглянул на него так, что лицо бойца стало строгим и сосредоточенным, будто они присутствовали на революционном траурном мероприятии.

– Ты исполнил приказ? – спросил начальник ЧК.

– Да, товарищ Судрабс. – Хотелось сказать «так точно», но нельзя, революция отменила армейскую лексику, объявив ее старорежимной. – Никого к вагону не подпускал.

– Кроме мальчишки, – сказал Судрабс.

– Да он вроде к нему близко не подходил, – замялся Гребенко.

Командир прервал его:

– Кто еще ходил возле вагона?

– Никого больше не было, товарищ Судрабс. Честное слово. Именем счастья мирового пролетариата клянусь!

Судрабс пристально посмотрел ему в глаза, будто хотел определить: готов ли рядовой боец революции Гребенко стать ответственным за счастье всего мирового пролетариата.

– Ладно. Стой дальше и смотри внимательно. Скоро сменим.

Через минуту в темноте послышались торопливые шаги. Перед Судрабсом возник Санька.

– Товарищ командир, никакого пакета для вас нет. Сказали, что даже не знали, будто он должен прийти.

– Пошли. Сейчас я тебе все разъясню.

Санька зашагал вслед за командиром. Как он и ожидал, они направились в сторону вагона, но потом свернули и двинулись по основным путям. Парнишка правильно понял, что командир затеял обходной маневр.

Некоторое время они шли молча. Потом Судрабс заговорил:

– Саша, я хочу, чтобы ты знал. Среди нас есть предатель.

– Неужели товарищ Гребенко? – шепотом спросил Санька.

– Я еще не знаю. Мы должны его вычислить. Скажи мне, кому ты, кроме меня, говорил о людях в вагоне?

– Никому. Я сразу к вам прибежал.

– Это правда?

Санька изобразил непритворное возмущение на своем лице, хотя из-за темноты Судрабс вряд ли заметил это. Неужели кто-нибудь может допустить, что он скажет неправду, когда речь идет о таких серьезных делах?

– Спасибо, Саша. Это главное, что я хотел узнать.

Потом они свернули влево. Перед ними возникла какая-то громада, и Санька сразу узнал ее. Зимой неподалеку от города случилась крупная авария. Три искореженных вагона привезли сюда и бросили на запасных путях. Конечно, их надо бы отправить в пензенское депо, но сейчас никому не было дела до последствий тогдашней катастрофы.

– Мы должны перейти на ту сторону, – сказал Судрабс.

Санька удивленно посмотрел на него: в такой темноте ноги переломаешь. Начальник ЧК вынул фонарь. Тонкий луч высветил наклоненный бок вагона, проржавелые ступени.

Санька первым забрался в тамбур, протянул руку начальнику. Дверь с противоположной стороны была заперта.

– Взгляни сюда. Здесь лом, – сказал Судрабс.

– Всех же перебудим, нельзя так, – шепотом проворчал парнишка, пытаясь разглядеть в куче мусора хоть какой-нибудь инструмент. Луч указал на угол. Санька присел на корточки, вглядываясь туда.

А потом для Саньки исчезли и свет, и звук. Он покачнулся, клюнул носом и осел на пол, даже не застонав…

Судрабс нагнулся к нему, скользнув пальцами по теплому телу, и краешком рубашки обтер рукоять нагана. Ругаясь, он нашел в углу какой-то железный обломок и несколько раз опустил Саньке на голову. После второго удара раздался неприятный скрежещущий звук. Сунс посветил на голову паренька, еще раз выругался и отвернулся. В темноте нащупал папиросу, закурил.

Через три минуты он высветил руку Евстигнеева, брезгливо приподнял ее. Рука уже похолодела. Судрабс завалил труп обломками сидений, потом выпрыгнул наружу. Дело сделано. Эти вагоны простоят здесь до победы пролетарского дела во всем мире, поэтому тело не найдут.

Или найдут. Найдет какая-нибудь мелкая местная контра, уже сознавшаяся в каком-нибудь преступлении. У этой контры будет любимая жена, которой пообещают безопасность. Умные люди обычно сознаются.

Сунс закурил опять и, насвистывая какой-то курземский мотивчик, направился к станции.

* * *

Лишь только в Монастырск пришла новая власть, новая жизнь началась и у лучших городских домов. Так, готический особняк сахарного заводчика Шлемлера достался некоему КОМСТУДТЕНОВИСК – Коммунистической Студии Театра Нового Искусства. Студия состояла из недоучившегося студента семинарии, гимназиста, оставленного в виде исключения в шестом классе на третий год, и кладбищенского сторожа, принесшего для постановки «Гамлета» сразу пятнадцать черепов, чтобы из них выбрали подходящего Йорика. Гимназисту и студенту черепа настолько приглянулись, что вместо спектакля они просто решили организовать выставку черепов под девизом: «Осиновый кол в гробницу старого мира».

Но тут в Монастырске появилась ЧК, и театралы вылетели из особняка со всем своим немудреным реквизитом. Теперь у входа стоял часовой в кожанке, в кабинете прежнего хозяина товарищ Судрабс Сунс допрашивал контру, а в подвале скучали те, кому это еще предстояло. Огромная гостиная была превращена в караулку.

Солдаты, притащившие в ЧК Франта и Косого, предупредили часового: улов не последний. Поэтому Назарова с его добычей пропустили сразу. Дежурный чекист повел бандитов в подвал, а Назарову предложили подождать в караулке, пока товарищ Судрабс не придет. У начальника ЧК было какое-то неотложное дело на станции, и он не покончил с ним даже к трем часам ночи.

Почти половину помещения караулки занимал огромный дубовый стол. В прежнее время за ним разместились бы полсотни гостей хлебосольного купчины, но сейчас едоков было только трое. Три рядовых чекиста, сбросив кожанки на спинки дубовых стульев, хлебали щи. Один из чекистов жрал жадно, причмокивал и крошил в тарелку хлеб, а остальные двое ели медленно и над ним посмеивались, тыча пальцем. Один из них пару раз произнес слово «цука», и Назаров, которому довелось побывать на фронте в окрестностях Двинска, понял – это латыши. А своего товарища они называли время от времени «русской свиньей».

Еще одного человека, сидевшего в отдалении, едоком было нельзя назвать никоим образом. Это был худой мужчина лет пятидесяти, с тощей бороденкой. На его скуле была большая ссадина, а под глазом – синяк.

– Привет, товарищи, – обратился к вошедшим русский чекист, – щей хотите?

– Спасибо, сыт, – ответил Назаров. Выпитое в «Красном кабачке» время от времени давало о себе знать, и он скорее согласился бы выпить капустного рассола. А еще лучше – огуречного. Красноармеец, прибывший с ним, решил вести себя как Назаров и тоже отказался от угощения.

– Ну, не хотите – как хотите, тогда просто посидите, – быстро, как раешник на ярмарке, сказал собеседник.

– Что это за пойманный человек? – спросил Назаров.

– Церковная контра. Дьячок Варваринского храма. Целый вечер в колокол звонил, запрет губкома нарушал.

– Не я звонил, – сказал дьячок тихим, дребезжащим голоском – ни дать ни взять, надтреснутый колокол, – сынишка мой Костя с приятелями на колокольню забрался и…

– Заткнись, контра, это уже слышали, – бросил чекист, и дьячок замолк на полуслове, будто на него замахнулись. – Так вот и сидит у нас, голубчик, третьи сутки, а мы ждем, когда поумнеет и правду скажет: кто ему приказал подавать звуковой сигнал.

– А чего он у вас в караулке, а не в подвале? – спросил Назаров.

– Житья не давал. Стучал, орал, просил к семье отпустить. Мы его сюда и пригласили, поговорили немножко, объяснили кой-чего. Сейчас он потише стал. Мы его уже снова в подвал отправить хотели, а тут – вы пришли.

– Простите меня, товарищи, – прогнусавил дьячок, – дайте хлеба.

– Ужин для контры закончен, – чавкая, ответил чекист.

– Ну хоть крошечку…

– Крошечку – пожалуйста. – Чекист открошил от краюхи кусочек, уместившийся в щепоть и кинул дьячку. К удивлению Назарова, тот послюнявил палец, подобрал со стола, облизнул.

В это время один из чекистов-латышей уже выхлебал жижу и вгрызся зубами в кость. Она ему явно не понравилась, и чекист протянул ее пленнику:

– Ешь, поп.

Дьячок покачал головой:

– Извините товарищ, пост у меня.

Латыш удивленно взглянул на дьячка, потом посмотрел на русского товарища: