Текст книги "Заложник времени. Заметки. Размышления. Свидетельства"

Не могу не признать как участник октябрьского Пленума, такое дружное обвинительное осуждение выступающими членами Политбюро и ЦК, в которых звучал лишь один мотив: «как посмел», без желания понять аргументы, вникнуть в суть высказанных замечаний, вызвало огорчение не только у меня. Возникало беспокойство за то, что в партии, по существу, ничего не меняется и продолжает сохраняться тот же жесткий централизм, без демократизма.

Говорю об этом не задним числом. Так случилось, что через два дня после пленума ЦК у меня была беседа с А. Н. Яковлевым по моей просьбе, по некоторым проблемам печати и книгоиздания. Я хорошо помню, как в конце этой беседы А. Н. Яковлев в присущей ему манере интересоваться мнением товарищей спросил меня: «А как ты оцениваешь решение пленума ЦК КПСС о Б. Н. Ельцине и могло ли оно быть иным?» Думаю, что А. Н. Яковлев спросил меня не случайно, он и себе в то время задавал этот вопрос, ибо в своем выступлении на пленуме тоже проявил бригадно-групповой подход и осудил Б. Н. Ельцина. Я не скрыл своего беспокойства по поводу столь категорического неприятия на пленуме ЦК критических замечаний по существу и заметил, что такое резкое осуждение Б. Н. Ельциным авторитета ЦК не прибавит и если бы была моя воля, то я бы не стал из него формировать диссидента и оставил секретарем МК КПСС, пленум горкома тогда еще не прошел. А. Н. Яковлев согласился со мной, но добавил, что в нынешнем составе ЦК КПСС иного обсуждения и решения быть не могло. Понимаю, что мне все это было легче говорить в личной беседе, а не с трибуны пленума, тем более будучи лишь кандидатом в члены ЦК КПСС и не принимая участия в голосовании.

О том, что в партии существовало различное восприятие перестройки, свидетельствовал и февральский Пленум ЦК КПСС 1988 года, который вначале без обсуждения освободил Б. Н. Ельцина от обязанностей кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС, а затем рассмотрел вопрос «О ходе перестройки средней и высшей школы и задачах партии по ее осуществлению».

Здесь я хочу попросить читателя проявить терпение и сделаю небольшое отступление, чтобы высказать несколько суждений по проблемам образования, науки и культуры. Многие недостатки и изъяны советской школы были только следствием серьезных социальных пороков общества. Школа не могла быть лучше самой жизни, ибо оставалась ее непосредственным отражением. Наблюдения показывали: то, что было свойственно обществу, адекватно характеризовало и народное образование: административно-бюрократический стиль в управлении школьным делом; догматизм и формализм в преподавании; разрыв между словом и практикой жизни в воспитании; застой в решении насущных материальных вопросов. На примере школы было особенно заметно различное понимание содержания целей и задач перестройки, различие между теми, кто видел в перестройке необходимость коренных перемен, действительного обновления общества, и теми, кто понимал эти перемены лишь как ремонт существующих общественных институтов, совершенствование механизма их управления.

На пленуме стало понятно, что на основе того политического опыта, который был приобретен за последние годы, необходимо было по-новому, с иных позиций оценивать состояние дел и в народном образовании. Вопрос состоял в том, готова ли была партия на деле строить и развивать школу на основе принципов подлинной демократии и самоуправления?

Наиболее принципиальным, конечно, был вопрос о радикальных переменах в главном механизме школы – в преподавании. Время настоятельно стучалось с признанием принципа неодинаковости обучения и дифференцированного образования с учетом интересов, склонностей и способностей учащихся. В дискуссиях о содержании и направлениях школьного преподавания, которые шли в то время, спор шел о том, чему должен принадлежать приоритет – компьютеризации или гуманитаризации, что должно преобладать – технократическое или гуманитарное образование? Суть проблемы, в моем представлении, сводилась не к тому, чтобы увеличивать объемы преподавания литературы, истории, ибо главный изъян состоял не в количестве часов, а в содержании преподавания. В этой связи со всей остротой ставился вопрос о главном назначении школьного образования. Здесь заслуживала внимания та точка зрения, которую отстаивали отдельные, наиболее здравомыслящие педагоги и которую я в полной мере разделял. Согласно ей назначение школы состоит прежде всего в воспитании, а воспитывают, как известно, принципы, которые нельзя сформировать без высокоразвитого гуманитарного мышления. Все мы теперь с тревогой говорим о недостатках профессиональной компетентности отечественных специалистов. Однако забываем, что куда больший изъян общество получало от недостатка общей культуры и гуманитарной образованности молодежи. Молодежь в последние годы все меньше читала, в приоритетах ее интересов все большее место принадлежало телевидению, кино, другим видам развлечений и все меньше – книге.

Социологические исследования среди учащейся молодежи, проведенные в 1986 году, показывали, что среди тех, кто крайне редко обращается к книге или не обращается вообще, школьников было 41,4 %, студентов техникумов – 44, а учащихся профтехобразования – почти 74 %. Столь пространные рассуждения о народном образовании я сделал сознательно, ибо убежден – одна из наиболее серьезных причин формирования кризиса советского общества состояла в многолетнем пренебрежении к науке, образованию, культуре, то есть ко всему тому, что определяло осмысленное развитие общества, его полнокровную жизнь. Какой бы из серьезных недостатков, просчетов в экономической, социальной, политической сфере мы теперь ни взяли, исходной причиной в конечном итоге являлось игнорирование науки и культуры. Происходило то, что неизбежно должно было произойти. Пренебрежение к науке, образованию, культуре на протяжении целых десятилетий оставило тяжелое наследие в виде привычки решать все серьезные социальные проблемы, исходя больше из интуиции, руководствуясь часто общими впечатлениями, а не опираясь на глубокий научный анализ. С этим были связаны многолетнее опоздание в осуществлении научно-технической революции, непоследовательность в осуществлении экономических реформ. Отсюда истоки торопливости и непродуманности многих государственных решений в виде известной программы укрупнения деревни и всех других программ крутого подъема сельского хозяйства, оказавшегося через многие десятилетия правления КПСС неспособным обеспечивать потребности советского общества в продовольствии. Смелость в решениях, как известно, хороша, но она дитя невежества.

Вернемся, однако, к главной теме наших размышлений – партия и перестройка. Если попытаться оценить эволюцию тех перемен, которые получили наименование перестройки, то можно выделить три основных этапа. Первый этап, истоки которого относятся к 1983–1984 годам, преследовал цели совершенствования существующего социалистического строя и осуществления экономических и социальных мер, которые бы позволили ускорить экономическое развитие общества. Очень скоро стало ясно, что этих мер явно недостаточно, чтобы преодолеть экономическое и социальное отставание. Процесс торможения и последующего спада в развитии промышленности и сельского хозяйства не только не был остановлен, а, наоборот, усилился.

С 1988 года (особое значение здесь принадлежало XIX партийной конференции) и до августа 1991 года перестройка вступила во второй этап, который можно именовать этапом радикальных экономических, социальных и политических перемен, когда были реформированы многие устои советского общества как общества социалистического. Со времени августовского путча 1991 года начался третий этап в переменах, которые стали принимать принципиально иной характер.

Как же складывалось положение дел в самой партии по мере эволюции перестройки?

Чтобы понять и правильно оценить происходящие процессы, следует особо выделить один из важных моментов в ее деятельности – XIX партийную конференцию, которая проходила в июне 1988 года на одном из самых крутых поворотов перестройки. Попробуем разобраться в событиях этого времени беспристрастно и без крайних оценок.

Три года перестройки разрушили в обществе атмосферу всеобщей инерции, благодушия и привели в движение энергию огромных масс советских людей, различных по возрасту, образованию, социальному положению, отлучить которых от участия в переменах уже было невозможно. В этих условиях в общественном мнении все острее ставился вопрос о партии и ее роли в перестройке. У общества накопилось слишком много вопросов, на которые партия обязана была ответить. Это были не простые вопросы: почему у советских людей все отчетливее проявлялось равнодушие к идеям социализма, почему столь велик был разрыв между тем, что провозглашалось партийной пропагандой, и тем, что происходило в жизни? Все чаще люди задумывались над тем, почему народ, победивший в тяжелой Великой Отечественной войне, оказался затем неспособным решить многие насущные экономические и социальные вопросы? Почему таким беспомощным и бездарным оказалось руководство великой державы в то время, когда в мире происходили радикальные научно-технические и социальные перемены?

Стремление разобраться в этих и многих других вопросах неизбежно вело к главному вопросу: почему партия не смогла противостоять тем социальным деформациям, которые происходили в советском обществе на протяжении многих десятилетий? Отчего на тех крутых поворотах, когда партия находила силы, чтобы вскрыть причины этих деформаций, как это было на XX съезде КПСС, дело ограничивалось лишь переменами сверху? Попытки думающих людей разобраться, определить свою позицию в ответах на эти вопросы неизбежно формировали мнение, что истоки вины, пороков партии следует искать в ее давнем прошлом, в ее первых послереволюционных шагах, адресуясь к тому времени, когда было разогнано Учредительное собрание и большевики отказались сотрудничать с другими партиями в деле революционного обновления страны. Сейчас на этот счет существует много версий, однако доподлинно известно, что В. И. Ленин в самые последние месяцы своей жизни видел опасность перерождения партии и в своих предсмертных письмах пытался предупредить партию о грозящей ей угрозе. Но было уже поздно, ничего изменить было нельзя. Партия оказалась в плену административно-авторитарной системы, созданной усилиями Сталина и его ближайшего окружения.

Не могу не сказать и о том, что уже на первом этапе перестройки все настоятельнее ставился вопрос, от ответа на который тоже нельзя было уйти: в какой мере социальные деформации в обществе проявились в самой партии? Добросовестный анализ показывал, что партия уже давно утратила демократические методы и формы своей деятельности. Мало для кого было откровением, что перерождение известной части партийных и государственных работников было связано с перерождением самой партии. Многие очаги загнивания и перерождения руководящих работников, ставшие достоянием общественного мнения в короткий период правления Ю. В. Андропова, в Узбекистане, Краснодаре, МВД СССР были бы невозможны, если бы Рашидов, Медунов, Щелоков и им подобные не действовали от имени партии и не опирались на нее.

В партии жестко и неограниченно сверху донизу правил аппарат. Многолетнее отчуждение миллионов коммунистов от участия в формировании и осуществлении политики партии подрывало доверие к ней и разрушало связи рядовых членов с партийными руководителями.

С этим же были связаны и лишенные какого-либо демократизма отношения партийного центра и партийной периферии, о чем я уже говорил. Прямым следствием этих обстоятельств явилась, по моему мнению, беспомощность и неспособность существующего партийного аппарата работать в условиях перестройки без руководящего и указующего перста – диктата партийного центра.

Бездумное послушание неизбежно вело к дефициту партийных лидеров, беспокойство по поводу отсутствия которых в это время стало все более тревожно звучать на пленумах ЦК КПСС. Как могли появиться незаурядные, талантливые партийные работники, настоящие лидеры в условиях многолетнего неограниченного торжества централизма, всеобщего послушания и бездумия? Условия наибольшего благоприятствования в партии были созданы лишь для приспособленцев и посредственностей. Всем известен ответ Л. Д. Троцкого, который он приводит в своей книге «Моя жизнь», своему заместителю Склянскому. На вопрос: «Скажите, что такое Сталин?» – «Сталин, – сказал я (пишет Л. Троцкий), – это наиболее выдающаяся посредственность нашей партии». К сожалению, мало известны признания того, что правление в партии выдающихся посредственностей вовсе не закончилось со смертью Сталина. Правление этих посредственностей не могло не нанести тяжелых кадровых уронов в центре и на местах, ибо, по общему признанию, нет ничего более беспощадного, чем борьба властных бездарностей с талантом. И наше прошлое, и нынешнее настоящее убедительно подтверждают справедливость этого признания.

Собственные наблюдения, многочисленные встречи с секретарями райкомов, горкомов, обкомов, мнения наиболее здравомыслящих из них убеждали, что партийные комитеты переживают тяжелый кризис. Об этом свидетельствовал тот разрыв, который все заметнее стал проявляться между тем, что происходило в это время в общественной жизни повседневно на площадях и улицах городов и сел страны, и тем, как по-старому уныло, формально строилась политическая работа партийных комитетов, по-прежнему в тиши кабинетов и домов политического просвещения. Практика утверждала, что во всех серьезных социальных и национальных конфликтах: в Нагорном Карабахе, Азербайджане, Армении, Грузии, Молдове отчетливо проявилась беспомощность партийных комитетов, их неспособность вести за собой население.

Время настоятельно требовало принятия принципиальных внутрипартийных решений, и в этой связи XIX партийная конференция была чрезвычайно необходима. Вполне обоснованным было и то, что ее главным вопросом был вопрос о несоответствии существующих форм организации и деятельности партийных органов новым условиям экономической, социальной и политической жизни общества. Практика настоятельно требовала изменений структуры партийного аппарата, принуждала к отказу от того положения, когда партийные комитеты полностью подменяли деятельность государственных и хозяйственных органов и сосредоточивали в своих руках управление всеми сферами деятельности общества.

Монополия партийных комитетов, которая хорошо была известна мне из практики работы в Магнитогорске и Челябинске, вредна была не только тем, что порождала иждивенчество и лишала инициативы советских и хозяйственных работников, она неизбежно вела к тому, что многие назревшие экономические, социальные вопросы или решались неквалифицированно, или не решались вовсе, ибо сил у партийного аппарата на все просто не хватало. В этом отношении принципиальным, имеющим самые серьезные последствия было решение XIX партийной конференции о признании строгого разграничения функций партии с государственными, хозяйственными органами и общественными организациями. Одновременно с этим было признано целесообразным сократить партийный аппарат и упразднить все отраслевые отделы от ЦК КПСС и до райкомов КПСС включительно.

Не могу, как участник и делегат XIX партийной конференции, воздержаться от признания отличия ее от предшествующих конференций, съездов, пленумов невиданной открытостью и остротой полемики. Основной тон задавали на ней новые люди, те, кто принес революционный дух и свежий взгляд от жизни. Выступления на конференции рабочих Ярина из Нижнего Тагила, Нижелевского из Орска, хозяйственных руководителей Айдака из Чувашии, Кабаидзе из Иваново, ученых-медиков Елизарова, Федорова – сделали их имена сразу популярными на всю страну. Совсем иначе – тускло, скучно, без свежих мыслей и идей – звучали выступления партийных работников, которые аудитория просто не воспринимала и гнала ораторов с трибуны, как это случилось с секретарем Московского горкома Беляниновым, и не только с ним. Безликими были выступления секретарей ЦК республик: в Армении – Арутюняна, в Азербайджане – Везирова, в Молдавии – Гроссу. Редким исключением среди них прозвучало выступление В. Мельникова – первого секретаря обкома КПСС Коми АССР, который откровенно сказал о консерватизме и отставании от политических событий Политбюро, прямо назвал, когда его на этом пытался подловить Горбачев, и фамилии руководителей верхнего партийного эшелона: Громыко, Воротникова, Слюнькова… как деятелей вчерашнего дня.

Поскольку обещал читателю быть беспристрастным и делиться только собственными мыслями и наблюдениями, скажу и о том, как противоречиво, непоследовательно, а порой и суетливо на XIX партийной конференции выглядела позиция самого генерального секретаря ЦК М. С. Горбачева. С одной стороны, он настойчиво отстаивал решение об отмене 6-й статьи Конституции СССР, чтобы наконец оторвать партию от государственных структур, с другой же стороны, всякими правдами и неправдами протаскивал явно нелогичное и вообще странное решение о совмещении должностей первых секретарей партийных комитетов и председателей Советов народных депутатов.

Только время чуть приоткрыло завесу причин этой странной непоследовательности лидера партии. Позднее, уже после отставки, в мае 1992 года, в интервью итальянской газете «Стампа» Горбачев признался, что необходимость решений XIX партийной конференции была связана с тем, что революция сверху уже себя исчерпала и надо было привлечь к перестройке массы. Еще определеннее и откровеннее раскрыл позицию Горбачева на партийной конференции Г. Х. Попов в своей лекции, опубликованной в «Независимой газете» (апрель 1992 года), где он заметил: «Совмещение должностей было самым гениальным ходом Горбачева в его борьбе с партократами на местах, ибо этим он поставил их в положение, когда они должны были пройти альтернативные выборы и неизбежно их проиграть». Оставим на совести автора эти признания, признаюсь только, что не хотел бы когда-нибудь иметь подобные свидетельства и оценки своих прошлых деяний.

XIX партийная конференция по замыслу должна была положить начало осуществлению реформы политической системы общества и демократизации жизни партии. Уже до конца года предполагалось осуществить реорганизацию партийного аппарата с учетом принятого разделения функций между партией и Советами. Одобрены были предложенные Верховному Совету СССР проекты законодательных актов по перестройке государственных органов, проведению выборов народных депутатов СССР и в апреле 1989 года – Первого съезда народных депутатов СССР. Было также решено осенью 1989 года провести выборы в республиканские и местные Советы народных депутатов.

Таковы были замыслы, на практике же XIX партийная конференция ускорила развитие кризиса в КПСС. Перестройке шел четвертый год, и характеризовался он необычайной активностью общественно-политической жизни страны. В обществе проявлялись невиданные ранее открытость, откровенность, критическая острота. И на этом общем фоне все явственнее, все заметнее становилось отставание от происходящих в стране событий партии, по-прежнему претендующей быть политическим авангардом.

Разумеется, много зависело от позиции партийного центра и его роли в это сложное время. Распространено много суждений по поводу того, что в трудное для партии время во главе ее руководства оказались слабые люди. Это справедливо, да и откуда было взяться сильным людям при той системе и тех порядках, которые существовали в партии. Существует и немалое число людей, в том числе и из членов руководства, которые утверждают, что все дело в том, что существовал заговор против партии, подготовленный Горбачевым и его доверенными лицами. Один из сторонников этой точки зрения, И. К. Полозков, в своих интервью обращает внимание на то, что ошибки, просчеты ЦК на самом деле были тщательно продуманы и спланированы, чтобы сначала ослабить, а затем разрушить партию. Не отношу себя к адвокатам Горбачева, но не разделяю суждений о его заговоре против партии, ибо не вижу ни логики, ни смысла в том, чтобы ему нужно было подпиливать сознательно конструкции, на которых держались все устои вожделенной для него президентской власти.

В чем можно, по-моему, действительно обвинить Горбачева, так это в игнорировании партии, недооценке ее, оставленной им своим участием и вниманием в самый ответственный момент в пользу исполнения президентских функций, которые ему куда больше импонировали, особенно что касается сферы внешнеполитической деятельности, где его растущая популярность и авторитет кружили голову «вождю нации». Думаю, Горбачев не без умысла подбирал в состав последнего Политбюро людей послушных, управляемых, не способных ему перечить или противостоять в его маневрах, сомнительных реформаторских упражнениях.

Логика поведения генерального секретаря была весьма своеобразной, но эффективной: он сам не проявлял инициативы, намеренно медлил с переменами в партии, но одновременно не позволял проявить инициативу и своим ближайшим соратникам. Причем это проявилось не только к последнему Секретариату и Политбюро ЦК КПСС, но и к предшествующим этапам его лидерства в партии. Напомню читателю его сложные маневры осенью 1988 года с Е. Лигачевым и А. Яковлевым. Именно в это время Горбачев приступил к осуществлению в партии радикальных реформ весьма сомнительного характера: без решения ЦК прекратил работу главного исполнительного органа – Секретариата ЦК и перенес решение всех насущных вопросов в комиссии ЦК КПСС. По замыслу реформатора, комиссии ЦК (идеологическая, международная, аграрной политики и т. д.) должны были ограничить власть аппарата и активизировать деятельность членов ЦК.

Однако замысел не оправдался, ибо слишком велика была инерция всесилия аппарата и бесправности выборных органов. Единственно, что удалось Горбачеву, так это осуществить своеобразную, почти шахматную рокировку, когда он расставил по краям верхней должностной партийной лестницы двух ведущих лидеров: Лигачева и Яковлева, занимающих в партии разные позиции. Деятельность Е. Лигачева и А. Яковлева он ограничил определенными профессиональными направлениями партийной работы – аграрным, международным, – каждый из них возглавил соответствующие комиссии ЦК. Этим самым Горбачев освободил от них управление главными участками деятельности ЦК – массовыми средствами информации и аппаратом ЦК, которые были поручены В. Медведеву, человеку, по расчетам генсека, более лояльному и послушному. Эти реформы и рокировка тогда не получили какой-либо оценки и вообще общественного резонанса. Горбачеву не хотелось, чтобы эти перемены вызвали широкое обсуждение. Как «вождь» партии, он считал нужным поступать с аппаратом ЦК и со своими ближайшими соратниками только так, как это соответствовало его расчетам. В этой связи, признаюсь, я не разделяю мнения Е. К. Лигачева в его книге «Загадка Горбачева», где он весь смысл перемен в аппарате ЦК КПСС этого времени сводит лишь к отлучению от партийной власти Лигачева и укреплению позиций Яковлева. Не разделяю, ибо не приемлю оценку Горбачева как послушного ягненка, ведомого то Лигачевым, то Яковлевым. Считаю, что Горбачев всегда тщательно просчитывал все свои шаги и всегда хорошо знал цели и учитывал последствия своих решений, поступков. Он никогда ничего не делал, не учитывая своих интересов.

Прекращение деятельности Секретариата, создание комиссий ЦК, перемещения Лигачева, Яковлева в полной мере отвечали тактическим и стратегическим намерениям Горбачева. В них четко проявилось стремление генерального секретаря к таким маневрам, которые бы позволяли ему держать все нити управления партией в своих руках и не дозволять сильным личностям типа Лигачева, Яковлева, за которыми стояли определенные партийные и общественные силы, проявить себя, оказать влияние на перемены в партии. Это были выверенные тактические шаги Горбачева, преследующие определенные стратегические цели: укрепление своего положения как единственного лидера партии и сохранение КПСС лишь как инструмента обслуживания и обеспечения власти президента СССР.

Внимательный читатель, очевидно, со мной согласится: когда оцениваешь такое сложное явление, как кризис партии, наиболее опасен соблазн его упрощения и сведения всех причин к личностным отношениям лидеров. Именно этим, по моему мнению, страдают, в той или иной мере, свидетельства лидеров партии и государства, опубликованные в последнее время. Как ни важны для этих свидетельств оценки поступков Горбачева, все нюансы его отношений с ближайшими соратниками, сводить все беды и несчастья партии и страны к его скрытым замыслам было бы не только упрощением происходящих сложных общественных процессов, но и немалой ошибкой, ведущей к игнорированию всех других обстоятельств и причин.

Очень не хочу, чтобы на меня обиделись мои собратья по тяжелой и неблагодарной партийной профессии, знаю, сколь горька их доля, но не стану ханжить и скажу, что думаю. Считаю, что дело было не только в слабости партийного центра и коварстве его лидеров, а больше в неспособности партийной провинции идти впереди событий и переломить инерцию старых методов и подходов в партийной работе. Как ни менялись круто события в стране, партийные комитеты в своем общественном влиянии продолжали по-старому рассчитывать лишь на авторитет власти, а не на авторитет среди масс. Партийное самодовольство, которое, несмотря на перемены, сохранялось во всем всесилии, по-прежнему было основано на убеждении, что во всех инициативах и делах люди обязательно придут к партийным работникам и только они будут решать их судьбу. Подобное ожидание все меньше и меньше оправдывалось на практике. Люди все с большей неохотой шли в партийные комитеты. В результате ручеек связей партийных комитетов с различными слоями трудящихся все больше сужался, а потом и вовсе обмелел. Происходило неизбежное и естественное: людям все меньше становился необходим партийный комитет в старом, привычном его виде, ибо стал не нужен прежний партийный администратор-распорядитель и управитель, от которого еще недавно зависела вся их жизнь.

Формирование кризиса КПСС происходило по мере того, как исчерпывался кредит доверия партии. Любопытно хронологически проследить эволюцию этого, тогда часто употребляемого понятия «кредит доверия». В начале перестройки, в 1986 году, во весь голос устами Горбачева было заявлено: «Партия получила от народа кредит доверия и обязана его оплатить». Через год шла речь о том, что этот кредит не бессрочен, а время скоротечно. Еще через год уже с заметным беспокойством генеральный секретарь стал повсеместно говорить, что кредит доверия к партии исчерпывается. А через четыре года он уже с горечью констатировал, что кредит доверия исчерпан и следует работать над тем, чтобы не сохранить, а завоевать утраченное доверие. В эволюции этого понятия, по моему мнению, отчетливо просматривались основные этапы падения авторитета партии и доверия к ней. Можно было по-разному оценивать причины кризиса, но никуда нельзя было уйти от того, что, как показывали социологические исследования, проводимые в различных регионах страны, в конце 1990 года позитивное отношение к деятельности партии проявляли лишь 15–16 % взрослого населения страны.

Доверие – это всегда выполнение взятых обязательств и данных обещаний. В числе самых серьезных просчетов партии и ее лидеров во главе с генеральным секретарем был облегченный неквалифицированный подход к решению сложных экономических и социальных проблем. Именно здесь больше, чем где-либо, проявилась старая, традиционная, реформаторская самоуверенность КПСС: все изменим, все в короткие сроки перестроим и дадим советским людям все необходимое.

Вспомним, сколько раз на длинном мучительном пути к коммунизму вожди от имени партии обманывали народ, обещая золотые горы и молочные реки, и никогда не просили прощения за свое вранье. Наверное, только одному Богу известно, сколько горечи в сердцах людей и горючего материала для грядущих социальных взрывов накопилось за это столь длинное время лжи. Вспомним, как обещано было народу торжество коммунизма уже к 1980 году, как к 2000 году каждому гражданину гарантировали отдельную квартиру, как еще в 1991 году президент Б. Н. Ельцин клялся не повышать цены.

Размышляя над этим, вижу именно здесь исток тупикового положения, в котором оказалась вся партийная пропаганда и информация. Говорю это как ее служитель и жертва. О каком доверии к слову партии могла идти речь, если даже тогда, когда прошло пять лет и все легкомысленные обещания, в распространении которых особенно усерден был генсек, оказались несостоятельными, у партии все равно не хватило мужества сказать всю правду о возникших трудностях советским людям, поверившим и ожидавшим от перестройки улучшения жизни. Не хватило смелости, не хватило мудрости повиниться перед миллионами простых тружеников, тех, на долю которых пали тяжелым грузом испытания страны с ее трудной и трагической историей. Тех самых людей, которые к концу своей жизни с нищенской пенсией, вечной нуждой все еще проявляли терпение и сохраняли веру в перемены, надежду на доброе в своей жизни.

На углубление кризиса КПСС значительное влияние оказало то обстоятельство, что партия оказалась неспособной занять принципиальную позицию в духовной сфере, сфере идеологии и культуры. Здесь с самого начала перестройки стала преобладать сила стихии и присутствовал лишь плач по поводу бедственного, униженного положения отечественной культуры. Место созидания заняли всеобщая тотальная критика и разрушение всех духовных идеалов и ценностей. Заигрывание и маневрирование М. С. Горбачева, его широко рекламированные встречи с ведущими деятелями культуры, литературы, искусства выливались в большую говорильню и были на практике бесплодными. Год за годом перестройки шло настойчивое, целенаправленное разрушение национальной истории, литературы, искусства, и отсутствовало самое необходимое в культурной политике партии на крутых поворотах истории – определенность позиции в защите духовного наследия прошлого. В результате отсутствия у партии созидательной программы очень быстро была пройдена та грань, за которой критика и обличения неизбежно вели к утрате истоков, корней национальной культуры. Реальные утраты, ведущие к серьезным нравственным деформациям общества, к потерям духовных ценностей, особенно наглядно проявились по отношению к культурному наследию. Было, несомненно, благом возвращение забытых или запрещенных ценностей и имен в литературе, философии, истории… Однако, возвращая утраченное, с другой стороны, сразу же начали беззастенчиво топтать, оплевывать, охаивать все то, что еще вчера называли национальным достоянием, и все то, чему поклонялись. В результате неизбежно началось повторение пройденного – известное еще в недавнем прошлом перелицовывание, перекрашивание отечественной истории и культуры. Известная мудрость гласит: народ можно только тогда побить, когда уже побиты его боги, то есть его нравственные идеалы.