Текст книги "Теплые вещи"
Автор книги: Михаил Нисенбаум
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
6
Добрая слава о Коле неслась совсем недолго. Вскоре поползли слухи, что этот проходимец начал встречаться с Санькой. Впервые я услышал об этом в мастерской у Вялкина. Пол в мастерской только что помыли, и мы сидели на диване, приподняв ботинки над землей. Когда Витя насмешливо сообщил мне о том, что у Коли и Саньки роман, я подумал: какое тебе, философу и богослову, до этого дело? Особенно в свете приближающегося конца света, предсказанного тобой же. Как будто расслышав мои мысли, Вялкин сменил тему разговора. Стараясь не ступать на пол всей подошвой, он на пятках подошел к шкафу и достал книгу «Платон и ведийская философия». Раскрыв наугад страницу, я вцепился глазами в цитату из «Упанишад» и понял, что больше всего на свете хочу читать эту книгу.
– Дашь почитать?
– А ты мне что дашь? – быстро отозвался мой друг и учитель с большой буквы.
– А я тебе дам «Искусство быть собой».
– Насовсем?
– Нет, почитать.
– Я ее читал, – сказал Вялкин, отнял книгу и пошел к шкафу, ступая всей стопой: пол уже почти высох.
Встречаясь изредка с Аллой Акуловой, Олей Нитченко, другими «ойкосянами», я слушал новости о скандальной лав-стори. Связь Коли и Саньки описывали с осуждением и сожалением. Жалели всеобщую любимицу Саньку, осуждали Колю. Говорили, что Коля намного старше Сани, что он меньше ростом. Рост и возраст по-прежнему незнакомого Коли меня не касался, но я все-таки не одобрял этого романа. И вот что занятно: осуждавшие Колю не пользовались в моих глазах никаким авторитетом, во всех остальных вопросах их мнение ничего для меня не значило. Ухаживать за Санькой я не собирался, играть милого Эпа не хотел. Вообще никакого Эпа не хотел играть, если на то дело пошло, – ни милого, ни плешивого, ни гугнивого. Дался мне этот Коля! Но вот для чего этот престарелый коротыш лезет к нашей Саньке?
К Уралу подкатывала весна. Просыпаясь утром, чтобы идти в школу, я видел яркое солнце, которое жарко дышало на шторы. За окном внизу постукивал скребок, разбивавший толстый лед. Выходя из дому, я с тревогой и радостью чувствовал, что в размороженном воздухе оживают все запахи. Ужасно хотелось раскрутить портфель и забросить его за ограду парка, чтобы он летел высоко, долго, красиво и проделал берлогу в крупчатом сером сугробе.
В апреле Николай Сычиков со скандалом ушел из театра. Точнее, он ушел, а скандал остался. На роль милого Эпа быстро нашлась замена – Саша Забалуев, живчик-спортсмен из техникума. Саша Забалуев запомнился какой-то неоправданной бодростью: он разговаривал, точно конферансье на восьмомартовском концерте, и сиял рекламной улыбкой Эдуарда Хиля.
Коля стал врагом «Ойкоса». Раньше участие в спектакле как-то сдерживало оценки его донжуанства, теперь оправданий больше не осталось. Впрочем, Ленка Кохановская продолжала отстаивать справедливость. Однажды я провожал ее из школы, и разговор переключился на Колю с Саней.
– Согласно вейсманистам-морганистам, у них должны родиться дети высокие и пожилые.
– Перестань, – рассердилась Ленка. – Может, она его любит.
Санькина любовь могла оправдать Колю. Колины чувства, выходит, ничего не весили.
– Если серьезно, – сказал я, – Саньке положено быть счастливой. Даже про себя этого сказать не могу. А ей нужно.
– Да, она чудо, – голос Кохановской потеплел. – И ты тоже, сын мой.
Любила она такие словечки.
Все желали Сане счастья. Но каким мог быть ее возлюбленный? Кто был ее достоин? Интеллектуал и атлет, простой сердечный парень, настоящий мужчина, боевой офицер-пограничник, аристократ и звезда, Аристотель с фигурой Гойко Митича или Шопенгауэр с лицом Алена Делона? Единственное, в чем сходились все: ни умом, ни фигурой, ни лицом, ни ростом и возрастом он не должен походить на Колю Сычикова.
7
Боги Олимпа! Как же мне не хотелось идти на премьеру «Милого Эпа»! С какой радостью я бы вытряхнул из своих мыслей упоминание о театре «Ойкос»! И все же меня тянуло туда, хотелось видеть все происходящее и воочию убедиться в правильности своих шагов. Придя во Дворец, я тайком пробрался в ложу. Не хотел, чтобы кто-то меня видел, заговаривал со мной, спрашивал мое мнение. Зал был наполнен школьниками, учащимися техникума. Взрослых почти не было. Вместе со мной в ложе сидели незнакомые девчонки, которые всякий раз оживлялись и начинали бурно шептаться и игриво подталкивать друг друга, когда на сцене появлялся Саша Забалуев. Видимо, он был их знакомый.
На протяжении всего действия я присматривал за Ленкой Кохановской и мысленно выкрикивал гнусные оскорбления в адрес тех, кто приближался к ней со своими репликами, жестами и позами. Но главное было не это…
Странно было смотреть на сцену из зала. Видеть там знакомые лица и понимать, как они далеко от меня. Словно стоять на перепутье и наблюдать, как скрываются из виду мои товарищи, избравшие дорогу, по которой я уже точно не пойду. И все же интересно, куда они направляются, что с ними случится по дороге, встретимся ли мы когда-нибудь и узнаем ли друг друга.
Я хотел убедить себя, что «Милый Эп» был если не падением «Ойкоса», то шагом вниз, и мне это удалось. Лицо поводило от иронии. Глядя на главного героя, я думал, что есть еще один человек, который думает про «Милого Эпа» так же. Этот человек был все еще не знакомый мне Коля Сычиков.
То, что Коля ушел из театра за месяц до премьеры, говорило не в его пользу, но меня с ним это как-то примиряло. Я тоже ушел из «Ойкоса», меня тоже недолюбливали Мила Михайловна и часть актеров. Конечно, он их подвел. Но должен ли он был делать то, что ему противно? Наверное, нет, однако можно было понять это раньше и отказаться от роли в самом начале. Неужели он сразу не видел, что такое этот Эп?
Впрочем, так бывает довольно часто. Люди согласны делать за компанию много такого, что при другом раскладе их совершенно не заинтересовало бы. Думаю, Коля пришел в «Ойкос» и согласился играть в этом спектакле, чтобы быть вместе с этими восторженными мальчиками и девочками, среди которых была и Санька. А потом… Не знаю, что случилось потом. Но Санька простила ему уход из театра, хотя все ожидали, что хотя бы после этого она все поймет и бросит его. Вместо этого примерно через полгода Санька вышла за Колю замуж. Говорят, на свадьбу из всего «Ойкоса» пришла только Алла Акулова. Остальных то ли не пригласили, то ли они сами не явились – не знаю. Но у молодых было множество друзей и знакомых, которые не имели к театру ни малейшего отношения, так что свадьба вышла шумная, веселая, без пустующих мест и неловких пауз.
А в следующем ноябре я наконец познакомился с Колей.
Бывает дружба, о которой долго не догадываешься.
Проходят годы, и, оглядываясь на историю встреч, разговоров, всевозможных превратностей и переделок, понимаешь: рядом был настоящий друг. Это знание может поразить горчайшим раскаянием: понять бы раньше – встречались бы чаще, разговаривали дольше, не теряли столько времени на других знакомцев. Хотя не в чем раскаиваться, не о чем сожалеть – все было так, как только и могло быть. Лишь бы друг был жив, чтобы наслаждаться даром дружбы уже в полном сознании.
Но бывает и дружба, которую нельзя не узнавать с первого взгляда, такая же внезапная и молниеносная, как любовь. Так было с Колей. Хватило двух коротких вечерних часов, чтобы открыть новую, потрясающе счастливую эпоху моей жизни. Впервые появился человек, которому я готов был с радостью раскрыть душу. Жадный интерес, охота узнать друг о друге все, откровение откровенности, когда во время разговора то и дело поражаешься, какой полной жизнью может жить душа. Когда удивляешься самому себе – ты никогда не сказал бы этих слов никому другому, потому что ни при ком другом они не пришли бы в голову.
Мы гуляли по плохо освещенным улицам, сидели до глубокой ночи в гостях друг у друга и без конца разговаривали. О музыке, о Саньке, об «Ойкосе», Миле Михайловне, о живописи, о Рильке и Заболоцком, о родителях, детстве, о женщинах и сексе. Коля был первым человеком, который рассказывал мне о сексе как о высокой материи, вдохновенно и уважительно. В этом вопросе Коля был для меня высшим непререкаемым авторитетом, безоговорчочно признавая мое верховенство в живописи и философии. Это очень важно: чувствовать себя выше и соглашаться с тем, что выше он. Ни в каком другом измерении, кроме дружбы, это невозможно. И еще – нам никогда не хватало времени, чтобы наговориться.
8
Я уже упоминал, Коля с Саней были дороги мне именно как пара, вдвоем. Казалось, они всегда будут молодоженами.
К этому времени они перебрались от Колиной мамы в крохотную двухкомнатную квартиру на улице Энтузиастов. Теперь я прибавил к своим излюбленным маршрутам прогулок и этот – мимо Дома Пионеров в сторону магазина «Мелодия».
Я проходил мимо ограды детского сада и уже издали загадывал, горят ли у них окна. Можно было даже не заходить, а просто увидеть горящее окно, нелепую оранжевую занавеску – и сразу возникало настроение. Квартира Коли-Саньки казалась приютом молодых кочевников.
В ней не было спокойного, надежного уклада, не было защиты обдуманным комфортом. Стены и потолок побелены известкой, дверцы шкафа связаны оранжевым, в тон шторам, бантиком (ключ потерялся во время переезда), раковина в ванной желтела плавными разводами ржавчины. Редкие предметы еле живой мебели жались вдоль стен, как бедные родственники. Но на стуле висела нарядная Санькина кофточка, в углу теплилась гитара, а на полочке в ванной поблескивало множество баночек, флаконов, тюбиков, плойка, расчески, бигуди, фен. На веревке беззастенчиво сохли розовые, черные, изумрудные трусики и иные легкие загадочные вещи из мира фей и запретных видений.
Короче, комфорта не было, а настроение было. Щемяще-любовное настроение, какое бывает в минорных гитарных переборах сквозь жемчужный дым табака, в согласном молчании морозных звезд и в узорах на январском стекле.
9
Раз, помню, пришел я к ним в феврале. Санька была одна. Я ходил за ней по квартире, а она мыла посуду, протирала плиту, потом сидела в кресле и пришивала пуговицу к Колиному жилету. И разговаривали мы только о Коле, как будто все остальные темы не существовали или были запрещены.
Вот тогда-то Санька рассказала мне, как загадывала насчет замужества. Сначала Коля ей совсем не понравился. Он так же, как и Санька, пришел во Дворец имени В. П. Карасева делать репортаж о молодежном театре «Ойкос». Видимо, театр затягивал репортеров «Вагоностроителя», а потом превращал в актеров. Но написать текст Коля все же успел. Неплохой текст, но без трепета. Мила Михайловна читала Колину статью ребятам вслух на репетиции, интонацией всячески выделяя признаки недопонимания миссии «Ойкоса». Коли на той репетиции не было. Он вообще довольно часто пропускал репетиции, валял дурака, но потом обязательно шел провожать Саньку до дома. И в газете, и в театре Коля строил из себя бог знает что.
Саньке сочувствовали в форме увещеваний. Точнее, указывали на глупость в форме сочувствия. Но Санька, несмотря на легкий характер и сговорчивость, на этот раз почему-то не прислушалась. Тем не менее, сомнения у нее были.
Она отложила жилет, поглядела на меня, точно принимая какое-то решение, и сказала:
– Знаешь, состояние у меня было… не растерянное, а разбросанное… Раскиданное… Как пасьянс… Что выпадет – то и будет. Думала: «Вот бы кто за меня решил и спокойным голосом мне сказал – Санечка, сделай вот так». Я бы и сделала.
– Насколько я понимаю, – возразил я, – все кругом только и делали, что говорили.
– Да! – закивала Санька с восторгом согласного понимания. – Все говорили, но это было не то. Не было того единственного голоса, который все расставил бы по местам. Мила Михална говорила, Олька Внучкина говорила, Вялкин говорил – кругом жужжание, как на пасеке. Я их слушаю, соглашаюсь. Но вот взять так и отказаться – не хочу. Просто получалось – вот, ничего не было, да так ничего и не стало. Раз! Открылась передо мною дверка, я отступила назад, дверка закрылась. Что – и все?
Санька широко раскрыла свои желто-зеленые, как у козы, глаза и вопросительно подставила ладошку, точно в нее должен был капнуть правильный ответ. Я тогда еще подумал, что если бы Саньке был совсем не нужен Коля, она не стала бы думать ни о дверках, ни о голосе, ни об упущенных возможностях.
– Ладно, – продолжала она, снова берясь за шитье, – зайду я в эту дверку. А куда я попаду? Что там будет? Вот она захлопнется, уже за моей спиной – а обратной дороги нет!
– Что значит нет? Тебя что, в спаниеля превратят в ЗАГСе?
Она начинает хохотать без голоса, одним дыханием.
– Ну, в спаниеля – не в спаниеля, но ведь превратили же. Я теперь совсем другой человек, Миша.
Она смотрит мне в глаза, пытаясь понять, вижу я ее метаморфозу или нет.
– Вот в октябре иду с работы, встаю на остановке у «Пельменной». И загадываю: если придет «девятка», выхожу замуж, если «шестнадцатый» – не выхожу.
– Интересно, – говорю. – «Шестнадцатый» ведь чаще ходит в два раза.
– Одинаково.
– Говорю тебе: чаще.
– Что ты сочиняешь? Ладно, неважно. Стою, автобуса нет. У меня уже зубы стучат. То думаю: хоть бы «девятка», то – нет, лучше «шестнадцатый»…
– Который ходит в два раза чаще.
– Иди в баню, Мишка. И вот к светофору за поворотом подъезжает автобус. Он становится за каким-то самосвалом, номера не видно. Я уже убежать готова. Свет, помню, долго не переключался. Меня колотит, понимаешь?
– Понимаю.
– Наконец он подъезжает. Смотрю: «восемнадцатый».
– Который вообще появляется раз в сто лет.
– Да! И я так обрадовалась! А чему, если подумать?
– Тому, что у тебя не отобрали выбор.
Тут в замке заворочался ключ, и в коридоре зашуршал Коля. Почему-то мы оба подскочили, точно делали что-то неприличное.
– Сань, – хмуро сказал труженик и добытчик, скидывая пегие собачьи унты, – имеется в доме какой-нибудь ужин?
На ужин была сметана с черным хлебом, причем Коля долго вслух удивлялся бесхозяйственности жены, которая додумалась принести сметану в полиэтиленовом мешке.
– Ну Кока! Можно потом вывернуть мешок и выкупать его в супе. И ни одна ложечка не пропадет, – смиренно оправдывалась Саня.
Они вот-вот могли поссориться, и тогда я решил отвлечь их:
– А давайте вам окна заклеивать? Холодно здесь безобразно. Давайте?
Мы режем на полосы старую простыню, разводим мучной клейстер в пластмассовом ведерке, и настроение у всех налаживается, потому что артельное дело – лучший способ отвлечься от противоречий. Или, напротив, довести их до состояния гражданской войны.
Налепляя мокрые скользкие полоски по краям рамы, я чувствовал, как они заледеневают от узкого, как нож, ледяного сквозняка.
Вот что интересно: одиночка приходит в гости к молодоженам, которые ненамного старше его. Почему ему так нравится приходить к ним домой? Участвовать в их разговорах и спорах, смотреть, как они обнимаются, мирить их. Конечно, Коля был мой друг, один из самых талантливых собеседников, с Санькой тоже занятно было поболтать. Но моя тяга к ним не была суммой этих двух интересов. Саня как девушка меня по-прежнему не интересовала. Или я обманывал себя?
Откуда бралось тайное удовольствие в шутку защищать одного от другого? Рыцарственная защита Саньки, мужская солидарность с Колей. И еще. Почему они не то что не стыдились меня, но именно поочередно позволяли себе пригласительную откровенность, какую-то игру вовлечения, соль которой была именно в том, что никакое вовлечение невозможно, да и не нужно? Ласковая аура их объятий, прикосновений – это была картина близкой гармонии, предчувствие собственного счастья в паре, совершенного, идеального.
До этого я был сам по себе, один. А теперь во мне жило предчувствие пары. Не семьи – к этому они не могли меня приохотить, потому что сами пока не были семьей. А именно пары, чтобы можно было куда-то идти вместе сквозь снегопад, прижавшись друг к другу, сидеть возле лампы вдвоем, читать друг другу вслух, вместе петь… Может, это будет Ленка Кохановская? Подумав о ней, я погрустнел.
– Коля. Имею интерес спросить, – окна были почти заклеены, мир восстановлен, в комнате понемногу делалось теплее.
– Дозволяю.
– Как ты, человек средней импозантности, дерзнул приволокнуться за такой красавицей?
– Спасибо, Мишенька! – Санька осуществила показательный реверанс.
– Тоже мне красавица, – надменно отвечал наглец.
– Ну не красавица. Но все-таки! – с вызовом произнесла Саня, намекая на то, что Коле с его средней импозантностью такие придирки не по чину.
– Мишаил! Опытный мужчина умеет решать подобные проблемы, – важно начал Николай.
– Как?
– Нужно заинтриговать женщину, поразить ее воображение…
Санька фыркнула.
– Разумеется, она не должна догадываться о твоих желаниях. Но пусть день и ночь думает об этом, сомневается. Ворочается в девичьей постельке…
– Я не ворочалась. Спала без задних ног.
– И вот я предложил научить ее играть на фортепиано.
– Дерзкий план, – я сам обучался на фортепиано пять лет, и похвалиться мне было нечем.
– Между прочим, мы тогда сидели у Колиной мамы, – уточнила Санька. – Мама патрулировала коридор, раз в пять минут заглядывала в Колину комнату – предложить морсику, сухариков, закрыть форточку, попросить вдеть ниточку в иголочку.
– Разумеется, какой-нибудь юнец, неспособный держать в узде свое либидо, стал бы заикаться, искать бретельки, глупости разные…
– В короткие паузы между морсиком и ресничкой из глазика… – не унималась Санька.
– Александра! Я все-таки повествую!
– Прости!
– Но у меня ситуация – под жестким мужским контролем…
Выяснилось, что Коля учил Саню искусству игры на фортепиано три дня. Все эти дни ушли на обучение правильной посадке за инструментом. Санька не могла выполнять все требования профессиональной посадки одновременно. Поэтому Коле приходилось то поправлять ей спинку, то корректировать положение ступни на правой педали. Плотно следить за дыханием.
– Прошу ее сесть за инструмент. Начинаю ставить осанку. Без правильной осанки на фоно долго не поиграешь.
– Еще бы. Устанешь или промахнешься. Сколиоз… Перелом шейки бедра…
Коля невозмутим:
– Три дня – и все псу под хвост. Совершенно неспособен оказался человек к правильной фортепианной осанке.
– После этого, Миша, у меня был один путь – под венец.
Слушая истории, рассказанные молодоженами, я удивлялся их несходству. По Колиной версии это был блистательный поход стратега, вроде броска Суворова через Альпы, по Санькиным рассказам – тернистый путь сомнений, жалости и милосердия.
При всем внешнем противоречии мне нравятся обе версии. Ведь каждый живет в той истории, в которой может ужиться с самим собой.
10
Катастрофы не всегда происходят в одночасье. Иногда они размываются на годы, так что в протяженной огромности масштаба их невозможно осознать. В последние школьные месяцы мы ссорились с Ленкой Кохановской все чаще. Я обижался на нее, видимо из-за того, что она не могла понять и оценить во мне мятежного гения. Вел себя так глупо, как не снилось даже самому мятежному гению. Ревновал ко всем на свете – от Светки Пряниковой, с которой они иногда гуляли без меня, до ее папы, который не подавал ни малейшего повода для ревности. Но человеку с талантом и воображением поводы не нужны.
Угрюмо и страстно я воспитывал в себе способность жить без нее. В дни, когда до потери памяти хотелось быть рядом с ней, я тосковал и бродил по безлюдным переулкам, не понимая погоды и не видя вокруг деревьев, домов, собак, машин. В краткие просветы я был готов наконец отказаться от всех идиотских правил и придирок, но потом спохватывался и опять принимался закалять силу воли. С волей все получилось, а вот с любовью – нет.
Как-то само собой вышло, что Кохановская поступила в Сверловский пед и уехала из Тайгуля. А я остался. Помня, как сильно она меня любила, какие письма писала, как рисовала карандашом мои портреты, я пребывал в полной уверенности, что ни время, ни расстояние этого не изменят.
Пару раз я навещал ее в общежитии педа, где она жила в большой комнате (на потолке темнели пятна от комаров, прибитых из мести и для профилактики) с двумя другими девочками. Кохановская встречала меня радушно, мы гуляли, разговаривали, вспоминали одноклассников и общих знакомых. Мы не ссорились, ходили за ручку, смеялись. Но встречи перестали быть свиданиями: у нее была своя жизнь, у меня своя, а любовь казалась дальней, заросшей травами станцией, на которую мы редко приезжаем вместе. Почему-то я знал, что рано или поздно мы поселимся там вдвоем и навсегда, был уверен в этом.
И все же иногда становилось не по себе. Лена жила в Сверловске без меня многие месяцы. Понимала ли она, что ни один из ее новых знакомых не может сравниться со мной? Сознавала, что ни одному из них не напишет таких писем, не нарисует таких портретов? Да и сравнивала ли она нас?
Однажды, сидя у Коли и Саньки, я признался, что немного тревожусь. На днях Коля собирался отбыть на сессию, и Саня решила дать ему наказ:
– Коля! Ты ведь будешь в Сверловске. Зайди к Ленке, поговори с ней!
– А ты? Ты сама ведь тоже скоро…
– Ну да, да. Но ты умеешь, ты дипломат.
– И опытный мужчина. Который умеет держать себя в узде, – добавил я.
– Часто, но не всегда, – пробормотал Коля. – Яволь. Сделаю все, что в моих силах.
Через неделю он вернулся на однодневную побывку, и мы втроем прогуливались по улице Машиностроителей. Был мягкий зимний вечер, чистый воздух переливался искорками, дышалось празднично и легко.
Мне ужасно хотелось спросить про Ленку Кохановскуто, но я стеснялся. Не хотел показывать слабость и зависимость. Мы шли медленно, взявши Саньку под руки с обеих сторон. Иногда Санька говорила «Раз, два, три!» и мы делали синхронный цирковой подскок, а потом снова шли гедонистическим прогулочным шагом.
Вдруг вспомнилось, как Кохановская смеялась – без удержу, весело, как солнце в миллионе летних капель наутро после дождя. Я толкнул Саню и сказал тихонько:
– Спроси у мужа, не встретил ли он кого-нибудь в Сверловске.
Санька сразу все поняла:
– Ой! Кока! Ты видел Лену Кохановскую?
– М-да…
– Ты поговорил с ней насчет Мишки?
– Нуу, дааа, я… э-э-э… я заронил семя… э-э-э…
– А вот об этом, друг мой, тебя никто не просил, – возмутилась Саня.
Сразу стало ясно, что никакую Кохановскую Коля не видел, никакого разговора не было, а надо посмеяться и идти дальше.
Больше я не ездил к ней. По ночам я сидел в постели с выключенным светом, смотрел пристально за окно в ночное небо и ждал. Чего? Ждал, когда дрогнет хоть одна звезда. Я думал, если она шевельнется, это будет добрым знаком от Универсума, от Бога, и все будет хорошо, все наладится. С таким знаком ничего не страшно.
О чем я только ни думал, пока ждал этого знака. О Большом Взрыве, о молекуле ДНК, о дальних планетах, по которым гуляют перекати-поле магнитной пыли. Об избушке в лесу за Бездонкой, о купавках и медуницах на Пихтовой горе, о собаках, которые должны научиться переходить улицу, чтобы не попадать под колеса. О Вялкине, Коле, о церкви, которая стоит за прудом, о Фуате, Горнилове, о Саньке. О Ленке тоже думал.
В сущности, это была огромная молитва-летопись обо все известном мне мире. И даже если ни одна звезда на зимнем небосводе не двигалась с места, я засыпал успокоенным и ободренным.
Но раза два или три мне казалось, что я получил знак: звезда вздрагивала от моей молитвы, и с глазами, горячими от слез, я чувствовал, как огромная сила любви распахивается до самых пределов белого света и даже за его пределы. Любя вселенную, я спасался от несчастной любви к девочке Лене Кохановской, но еще и спасал эту любовь от всех невзгод и превратностей. На такой высоте с ней ничего не могло произойти: вздрогнет звезда, замрет на мгновение сердце, погаснут и зажгутся окна в двух наших городах. И мы летим, летим – огромным флотом галактик, сквозь стужу и пожары, через алмазные поля и над черными водоворотами. Что может теперь угрожать нашей любви? Ничего. Ничего-ничего.
Размышления, чтение и поиск книг по философии, ежедневное многочасовое рисование… Я мог бы сойти с ума, но вместо этого стал свободен. По крайней мере настолько, чтобы вставать по утрам и видеть в новом дне проблески смысла. И как прежде я вымуштровал волю, приучившись к одиночеству, теперь я учился радоваться, дружить, петь, рисовать, складывать слова. Не для того, чтобы скрыть от себя собственное несчастье, а чтобы понять огромное счастье, частью которого была и моя неудавшаяся любовь.
А потом в один прекрасный день, узнав, что Ленка Кохановская выходит замуж, я простил ее сразу, даже не успев осудить. Если во мне и екнула боль, я не узнал ее: теперь боль так изменилась, что стала похожа на желание счастья ей, моей первой возлюбленной, которую мне уже не суждено было когда-нибудь увидеть.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?