Текст книги "Призраки не тонут"

Он бы прожил великую жизнь.

Без сомнения, добился бы всего, о чем и мечтать не смел.

И пусть ты больше не ты, но это так очевидно…

… ну кто я такой, чтобы гадать за тех, кого как будто и нет?

Всего лишь отец.

Глава I

Прошло несколько долгих лет прежде чем Элой вновь начал рисовать. Сгущая краски на деревянной палитре, он снова испытывал досадное удовлетворение от прекрасных невидимых сплетений «белого на белом». Каждый вечер, в своей спальне, он всматривался в чистый холст, пытаясь разгадать глубокую тайну закрытого окна в другие миры. Иногда, охваченный вдохновением, он писал, как ему казалось, очередной «шедевр», однако, спустя пару часов набросок заканчивал жизнь в корзине для мусора.

Все чаще Элой ловил себя на мысли, что наслаждается нетронутым белым листом. Возможно, это и являлось для него идеальной картиной: ненаписанная и незримая красота, представить которую способен любой человек, воображая изящество линий и оттенки ненанесенной краски. Пустой холст не мог вызвать отвращения и негативных эмоций, не обязывал комментировать увиденное, он ограничивался лишь фантазией наблюдателя, желающего прикоснуться к прекрасному. К сожалению, Элою не приходилось встречать ценителей подобного рода, и художник был уверен, что никто не захочет разделить его теорию.

В поисках вдохновения он часами бродил по городу, пытаясь запечатлеть в памяти и блокноте яркие моменты происходящего вокруг. Но воображение – тот самый ключ от заветных порталов и измерений, увы, не водило с Элоем дружбу, а оттого серьезно хромало. Пытка весом в несколько грамм гирей тянула кисточку вниз, заставляя впасть в уныние и уютную стадию жалости к себе. Рисуя пейзаж или портрет, Элой мог в точности передать его характер, подобно любому человеку, умеющему держать в руках карандаш или шариковую ручку. Срисовывать увиденное гораздо легче, чем создать свое. Здесь требуется фантазия, оригинальность, но для художника отсутствие таких качеств почти приговор. Вот только Элой отказывался признавать свое творческое бессилие. Он искал себя, упорно возвращаясь к скомканным клочкам неудачных идей. И что теперь? Очевидно не быть как все. Удариться в модную религию абстракции и возомнить себя эталоном «живописи не для всех». Элой не смел возвыситься до уровня гениев, считавших сгустки разноцветной мазни – великим проявлением их исключительно тонкого видения бренного и недостойного мира. Он тоже мог бы писать что-нибудь абстрактное и сложное для восприятия, как когда-то поступали его сверстники в художественной академии Сант-Жорди в Барселоне, но все-таки отказывался понимать скрытый смысл в вихре красок и геометрических пропорций. Настоящим Элою виделось искусство доступное и понятное, оставляющее послевкусие после просмотра. Такая картина могла заставить задуматься, иногда всплывать в памяти как яркий фантом, являя обнаженную цель своей идеи. Вдохновляясь работами Фортуни и Ренуара, не говоря уже о других величайших творцах различных эпох, Элой не пытался им подражать, но старался уловить знаки, оставленные кистью людей, неиспорченных современностью. Увы, он сам был испорчен. И понимал это.

Годы в академии закалили его, научили держать удар, не сдаваться под градом критики. К сожалению, сложные отношения с отцом, который считал занятие живописью чем-то несерьезным, пошатнули его решимость, заставив Элоя Кальво отдалиться, и в последствии практически разорвать отношения с самым близким ему человеком. Застенчивому и ранимому юноше, с острым желанием быть признанным в обществе, самоутвердиться было сложно. Похвастаться большим количеством друзей он не мог, и все общение с приятелями по Сант-Жорди сводилось к редкой переписке в интернете и поздравлениям по праздникам.

В отличии от многих, Элою повезло, ведь новая работа в «DelGado D’Art» – художественной студии родного Сиджеса, приносила ему массу удовольствия. Городок хоть и небольшой, но в нем всегда кипит жизнь. Праздники, карнавалы, новые лица – бесконечный источник идей для творчества и студия, пользуясь большой популярностью у туристов, во многом способствовала этому.

Проработав какое-то время в одном из местных кафе официантом, Элой понял, что пора бы уже перестать тратить свою молодость на то, к чему не лежали душа и кошелек. Платили в кафе мало, но страх перед белым холстом долгое время не давал ему сбросить с себя оковы привычной жизни, лишенной смысла и возможности самореализации.

И вот, обычным вечером, заведение, в котором работал, а может и увядал, скучающий творец посетил знакомый Элоя по академии, ныне известный художник авангардист Исмаэль Дельгадо – сын богатых родителей, открывший в Сиджесе собственную студию живописи, и, как оказалось, набиравший в команду талантливых работников. Конечно, он узнал «тихоню Кальво», а после пары чашек крепкого кофе и длительной беседы пригласил в итоге стать частью новоиспеченного коллектива, на что Элой согласился не раздумывая.

Работать у Дельгадо было не сложно и прибыльно. Рисовать портреты и пейзажи на заказ, глядя на сидящего напротив клиента или фотографию той или иной достопримечательности – разве это испытание для художника? Но ко всему легко привыкнуть, и Кальво заскучал. Радость от того, что он снова в обойме, сменило разочарование от неспособности создать что-либо свое. Он жаждал известности, одновременно опасаясь обратить на себя внимание критиков. И целая вечность впереди не сулила никаких перспектив. Она пугала, порождая сомнения. Как будто одной лишь «вечности» немого диалога с белым холстом было недостаточно.

Странный июльский день, странным летом, в странном, но прекрасном городке. Элой ловил на себе беглые взгляды незнакомых людей и ощущал себя голым посреди оживленной площади. Такое с ним случалось часто. Возникало острое желание надеть «кольцо всевластия» и раствориться в воздухе. В таком состоянии думалось бы легче, но люди так не умеют и колец таких не придумали.

– Что ж, узрите меня глупцы, я в вашей власти, – проворчал про себя Элой.

Рабочий день был окончен и, как обычно, блуждая по вечерним улицам, одинокого художника с щекой измазанной синей краской буравили взглядом прохожие. Элою это даже нравилось, и он невольно улыбался в ответ. Такое внимание было для него нормальным явлением – Элой вполне соответствовал определению «симпатяга». Короткие черные волосы, смуглая кожа и глубокий взгляд серых глаз заставляли поверить, что перед вами лирический герой из сказок с глубокой тайной за душой. Первое впечатление о нем всегда было положительным, и хитрец часто пользовался этим качеством в надежде получить желаемое. Срабатывало почти всегда. Но сейчас чужие взгляды отвлекали. Мешали сосредоточиться. Опустив голову, художник ушел мыслями в прошлое, отчасти выдуманное и уютное. Оно напоминало о светлых минутах, когда маленьким мальчиком он слушал сказки тетушки Бетэнии, в которых все всегда заканчивалось хорошо. Надежда на то, что и в его жизни все будет так же, умерла вместе с матерью, когда ему было пятнадцать лет. Нет. Не стоит думать о прошлом. Настоящее тоже преподносит сюрпризы. И в их ожидании возникала необходимость побаловать себя на сон грядущий. Тем более что лучшая пища для ума – это кофе и десерт. Так думал Элой, прибавив шагу и направляясь в сторону любимого прибрежного кафе. В место, служившее убежищем, что так часто спасало его от бедности и даже вдохновляло. Именно здесь он когда-то глушил тоску, работая не покладая рук. Сбежав в новую жизнь, он возвращался, но как посетитель: всеми любимый и свой в доску. Вот и оно – «Фрагата», нарядное пристанище на побережье Коста-дель-Гарраф, где обитают музы.

Он занял свободный столик возле стены. Отсюда немного было видно море, чернеющее в сумерках, и прохожих – яркие пятна, на фоне уходящего дня. В зале было немного душно, играла негромкая музыка, и внезапно Элоя охватила эйфория. Собственно, что плохого в его жизни? В деньгах он особо не нуждался, альтернативу любви он находил в сексе, как в самой доступной забаве в Сиджесе, а друзьями он называл любого, с кем общался больше трех раз. Иными словами – жизнь прекрасна, особенно когда ты молод, не голоден и, конечно же, не одинок.

В доме музы, во «Фрагате» работала знакомая официантка Кристина, которая души в нем не чаяла. Ее замужество не помешало им провести пару ночей в элоевой спальне. И что с того? Пустому мольберту все равно, а Кристину совесть, похоже, совсем не мучила. Впоследствии они стали приятелями. После того, как Элой бросил работу в кафе, их отношения не перестали быть теплыми. Напротив. Она подсаживалась поболтать и посплетничать, а он молча ел свой десерт и «ненавидел» ее за наивность и прямодушие. Конечно, не по-настоящему, но в частые дни тотального творческого кризиса. Да простит его Господь.

Сегодня Кристины здесь не было. Оно и к лучшему. Достав блокнот и карандаш, Элой долго разглядывал фонарь за окном, глубоко вздохнул и принялся чертить набросок. Один лишь кофе, забытый, остывал на краю стола. Но ему, несчастному, ничего другого и не оставалось.

– Я же «гений». Что может быть красивее уличного фонаря? Только уличный фонарь на фоне моря. И, несомненно, лет через пятьдесят такую картину выставят как минимум в Прадо, нет, в Лувре, чего это я мелочусь, – произнес он, спустя пятнадцать минут, вертя карандаш в руке. Карандаш выскользнул и закатился за диванчик напротив.

– Проклятье, – пришлось встать и искать сбежавший предмет.

Уют внезапно покинул кафе. Слишком громкие голоса, колокольчик входной двери. Не смерч ли это вот-вот уничтожит хрупкий комфорт? Цокот приближающихся каблуков, сладковатый аромат парфюма и звякнувший мобильный телефон. Люди во «Фрагате» в основном каста туристов, сорящих деньгами и пафосом. Но вошедшие были явно из другого теста. Иные. Опасные. Совершенно неделикатные негодяи. Новые посетители, не особо заботясь о приличии, заняли место прямо позади Элоя, шумно обсуждая что-то. Кажется, они спорили или ругались, но не подслушать было сложно и Элой, найдя карандаш, вернулся к своему незаконченному фонарю.

– Прекрати, дорогой, в твоем-то возрасте и так нервничать? Ты же себя раньше срока в могилу загонишь, – мелодичный и немного низкий женский голос, заставил Элоя резко отложить свой набросок.

– Не нервничать?! Ты устраиваешь невесть что, плетешь интриги и рушишь судьбы, и хочешь, чтобы я был спокоен? Что стало с Айелет, которую я знал три месяца назад? Где она?! Ах да! Она никуда и не уходила, просто до этого все, что ты делала и как поступала, говорило о том, что это игра! Искусная, да, но все же игра. Но, оказалось, ты всегда была собой! А я тебя придумывал! – спутник женщины и, судя по голосу, не молодой, был явно зол и даже не пытался вести себя тише, – И почему нельзя было сменить это чертово платье? На нас постоянно пялятся, а, учитывая обстоятельства, добиваться внимания мы не вправе!

– Да, все верно, я была честна и теперь получаю по заслугам, – послышался щелчок зажигалки, – а мое платье тебя не касается, как и то, во что вляпалась. Я дала себе слово и держу его. Это расплата за все, что у меня отняли, а ты, дорогой друг, не герой. Всего лишь инструмент. Прости, но я снова не лгу.

– Я спас тебя… и так ты мне отплатила? Подлая и лживая натура. У вас это семейное похоже, – мужчина произнес это, понизив голос, но не на столько, чтобы Элой его не услышал.

– Грубо, неоригинально, в этом весь ты. Трогаешь мою семью? Ты и мизинца моей матери не стоишь. Всегда был и будешь проходимцем, который только и может, что судить по себе. Знаешь, а не свалить ли тебе, Луис, в закат, или на яхту, не помню, что ты там обещал устроить. Я устала от тебя. Очень устала, – безапелляционный тон звучал как немой удар.

– Устала от меня?! От того, кто спас тебя от клетки, сломал тебе жизнь, подарив свободу?! Хорошо, а как же человек, который полюбил тебя и доверился? А ведь я сейчас говорю не о себе!

– Она сумеет позаботиться о себе, и не моя вина, что ты приставил ее шпионить за мной.

– Вот как… Нужно было оставить тебя посреди каминного зала – напуганную, растерянную и жалкую. Хорошо, девочка, теперь ты будешь одна! Признайся, далеко тебя такой путь не заведет! А меня ты больше не увидишь. Обещаю!

– Убирайся! – вскричала женщина. Похоже, слова мужчины все-таки задели грубиянку за живое, – Я сильнее, чем ты думаешь! Сильнее! Слышишь?! Теперь я знаю правду! И мне не страшно! Понял меня?! Ты… не нужна мне твоя свобода и яхта, полная надежд! Проваливай…

Постаравшись абстрагироваться, Элой перевернул страницу с незаконченным фонарем и начал рисовать. Наваждение на фоне урагана. И когда скандал позади набрал силу, он, казалось, слился с ним воедино. Но слышал Элой только ее. Этот злой, пропитанный ненавистью и презрением голос вел его, вводил в состояние гипноза. Странное чувство, словно на автопилоте, рука сама выводила плавные линии лица молодой женщины. Ее глаза: большие карие, подведенные темным карандашом, ее нос с легкой горбинкой, пожалуй, слегка хищный; придающий пикантности маленький рот, с полной нижней губой, кучерявые черные волосы до плеч и едва заметный шрам на шее, как от пореза. Голос позади диктовал, как будет выглядеть то, что создавалось рукой художника, лишенного воли, лишенного фантазии. Еще немного и Элою почудилось бы, что рисунок вот-вот оживет. Такими его работы не получались никогда. Непередаваемая естественность во всем своем великолепии. Захотелось плакать. Ему показалось, что в глубине рисунка, словно через замочную скважину, он видит душу героини, которую только что придумал. Подобно обжигающей сфере, она освещала портрет изнутри.

В чувство художника привел резкий звук, словно в стену позади него что-то бросили, и это что-то, отскочив, скатилось на диванчик Элоя. Мобильный телефон не пострадал, в отличие от самолюбия того, в кого его швырнули. Спустя пару мгновений, мужчина встал из-за стола и быстрым шагом пошел к выходу, и вскоре все стихло. Наступила тишина, в течение которой лишь остывший кофе ждал развязки.

– Прощай, дорогой рыцарь. Ох. Быстро же ты сдался, – пробормотала женщина по имени Айелет.

Она встала и, перегнувшись через диванчик Элоя, схватила свой телефон. Сладкий, даже приторный аромат духов, окончательно вернул Кальво к реальности. Он обернулся, ожидая извинений, однако напрасно. Бесшумным шагом, Айелет подошла к окну кафе и задумчиво провела пальцем по стеклу. А затем, словно заметив кого-то, медленно покачала головой, продолжая пристально глядеть куда-то вперед. Окончательно стемнело, и ее силуэт выделялся на фоне недорисованного фонаря.

– Уже уходите, сеньора? Или желаете все-таки сделать заказ? – возникший рядом с ней официант, казалось, дождался звездного часа, чтобы выпроводить проблемную посетительницу, а может и правда проявлял внимание. Элой же поднял взгляд и принялся с интересом разглядывать ее спину. И было чем полюбоваться. В полумраке заведения он различал длинное красное платье и глубокий вырез на спине. В такой одежде редко посещают места вроде этого, скорее фуршеты на круизных лайнерах или, чего уж скромничать, бордели в конце концов.

– Бокал Barbadillo, и я буду где-то в этом зале, – она отвернулась от окна и направилась назад. Круг света от лампы, подобно прожектору на сцене, осветил ее лицо. И Элой внезапно осознал, что узнает его. Айелет. Кудрявые волосы до плеч, острый взгляд и поджатые в презрении губы. Она была копией, а портрет, нарисованный несколько минут назад – оригиналом. Именно так, набросок словно кричал о своей подлинности, завораживал, женщина же перед ним была отражением, подобно Алисе по ту сторону зеркала. Ее шею украшало ожерелье из крупного белого жемчуга. Оно красиво контрастировало с антуражем вокруг, в отличие от хозяйки, чей образ был несколько агрессивным и вульгарным.

Айелет остановилась возле Элоя, и он, подняв голову, посмотрел ей в глаза.

– Не возражаешь, если присяду? – спросила она, положив руку на краешек стола.

– Зачем? – он спрятал ее портрет за чашкой с нетронутым кофе.

– Вечер, скандалы, желание напиться одним бокалом хереса и такой симпатичный ты, да и я недурна, – она улыбнулась и внезапно стала приобретать сходство с рисунком, но лишь самую малость. Пародия.

– На самом деле я уже собирался уходить.

Не дождавшись приглашения, она села напротив и, подперев рукой голову, посмотрела на него.

– Ты все слышал, не так ли? И как тебе этот спектакль? Правда я была на высоте? – она говорила так, будто они давно знакомы, как заговорщики, подводящие итоги произошедшего. Но Элой не придал этому значения, ведь он только что заметил на шее женщины шрам, такой же, как и на портрете. Его пробила дрожь.

«Как?? Как это вышло?!»

– Ты же вроде не немой? Ответь же, ну! – в глазах, подведенных черным карандашом, вспыхнули огоньки.

«Воображение, остановись, умоляю»

Очевидно, эта женщина привыкла получать от жизни все, даже ответы у незнакомцев.

– Меня не касаются чужие скандалы. Ну да, я все слышал. Даже и то, чего не должен был. Простите за это.

– Ну-ну. Ты думаешь, я сержусь? Не переживай, я люблю делать это при свидетелях. И не только это.

Возникший рядом с Айелет официант слышал каждое слово. Он едва слышно усмехнулся, но, внезапно оступившись, едва не расплескал заказанный напиток янтарного цвета. К счастью, обошлось.

– Не нервничай, тебя в свидетели уж точно не возьму. Не в моем вкусе, – подмигнула она смущенному парню, который поспешил исчезнуть.

– Не думаю, что его бы это заинтересовало. Диего-то гей, – рассеяно проговорил Кальво, глядя ему вслед.

– А ты? – сделав грустные глаза, Айелет надула губки.

– А мне пора, – Элой схватил свою сумку и потянулся за блокнотом, мечтая унести с собой то, что так поразило и даже слегка напугало своего создателя.

– Постой! – она попыталась схватить его за руку, но промахнулась и, задев чашку кофе, разлила его на рисунки.

– Мои эскизы! – воскликнул Элой, спешно убирая блокнот со стола.

Ему повезло. Пострадала лишь обложка. Портрет был цел.

– Тебе не кажется, что вечер перестал быть интересным? – сказала Айелет, глядя, как Элой промокает разлитый кофе салфеткой.

– Он перестал им быть с момента вашего визита сюда, – одной салфетки было явно мало.

– Ну вот, еще один грубиян, – протянула она и взяла пострадавший блокнот, стряхнув с него остатки бурых кофейных пятен.

– Рисунки, значит, можно взглянуть?

– Вас ведь это не остановит, – Элою захотелось поскорее закончить знакомство, и будь, что будет.

– Остановит, если рисунки – дрянь.

В блокноте Элоя, помимо портрета Айелет, были и другие работы, все они были неоригинальны и однообразны, как скучная незаконченная книга, полная ненужных деталей. Однако, эта женщина явно была не в состоянии отличить хороший рисунок от плохого. Такие люди видели лишь достоверно переданное изображение на бумаге и восхищались талантом автора. Элой ожидал, что ей наскучит просмотр тривиальных эскизов, и она не доберется до сути. Но он недооценивал ее упрямства. Айелет разглядывала наброски так, словно ничего интереснее в жизни не видела. Не комментируя, но взглядом давая понять, что удовлетворена. Настал черед незаконченного фонаря. Казалось бы, что может быть скучнее?

– Может, на сегодня хватит? – в нетерпении спросил Элой, протянув руку за своим блокнотом, но она уже переворачивала страницу.

Сердце Элоя споткнулось, а после – камнем рухнуло куда-то вниз. Какое-то мгновение Айелет разглядывала свое лицо на листе и, казалось, не узнавала его. Ни удивления, никакой реакции. Мгновения в жутком ракурсе. А рисунок и вправду светился. Он будто освещал ее лицо – бледное, уставшее, слегка тронутое морщинами. И Элой вдруг понял, что Айелет вовсе не одержимая хаосом стерва, как показалось на первый взгляд. С ней что-то случилось, и весь этот фарс, разыгранный недавно, служил щитом от внешнего мира. Она застыла, накрытая внезапным осознанием.

– Это же не я… – прошептала она, – Нет… я такой никогда не стану. После всего, через что пришлось пройти. После того, что я наделала. Но так похожа на маму. А вдруг это она? Это ведь она?! – Айелет подняла глаза, и внутри у Элоя вновь все сжалось. Безумие. Она сошла с ума.

– Айелет, успокойтесь, вам нужно домой, я провожу вас. Где вы живете? – беспокойство сжало его, словно щипцами. Впервые Элой Кальво ощущал себя палачом, виновником несчастья.

– Нет. Не мама. И она не настолько чиста. Это я. Я! Но и я не чиста, я всего лишь тень этой женщины. Кто же это? Айелет до или Айелет после? – она залпом допила свой херес и встала.

– Мне… пора, – глаза полные боли и слез.

– Куда вы? Давайте я провожу вас…

– Нет! Мне недалеко. А это, я возьму его, можно? – она прижала рисунок к груди и выглядела очень несчастной. Слабой.

– Конечно, только будьте осторожны, в такой одежде вечером…

– Я справлюсь, – вырвав рисунок из блокнота, она сложила его в свой клатч и пошла к выходу.

И вот уже растворилась, будто и не было.

Никогда прежде Элою не доводилось видеть подобную реакцию людей на собственные работы.

«Должно быть, она была пьяна, хотя от одного бокала чего бы то ни было сложно опьянеть вот так»

Художники не сводят с ума своих наблюдателей, они будоражат их внутренний мир, удивляют, даже пугают, но не вредят. А ей портрет навредил. Этот странный магический рисунок, надиктованный ее же голосом, являлся шедевром, оружием, сводящим с ума.

Собрав свои вещи и расплатившись, Элой покинул дом музы. Он устал за день. Хотелось спать, но тревога не покидала его. Вот бы все исправить и поговорить с ней. Но куда она пошла? Он не знал, в каком отеле проживала Айелет, не знал номера ее телефона, не знал о ней ничего.

В смятении, он побрел в сторону пляжа. Прогуливаясь вдоль берега, Элой вглядывался в темные воды моря и представлял страшных чудовищ, затаившихся в глубокой бездне. Было ветрено, и море нагнетало эту атмосферу выдуманного ужаса, демонстрируя высокие волны, спешащие на встречу берегу.

– Пора домой, все будет хорошо, – подумал Элой. Но кто сказал, что подобные истории заканчиваются так просто? Красное платье, темный клатч и жемчужное ожерелье лежали на песке перед ним.

– О, Господи, – прошептал Элой и, оглядевшись, заметил ее, плывущую вперед навстречу страшным волнам. Она плыла, нагая, подобно нереиде, все дальше отдаляясь от берега.

– Айелет! Вернитесь! – напрасно он звал ее, она и не слышала, а ветер заглушил его крики.

Хозяйка жемчуга вдруг обернулась, вскинула руки к небу, будто бы прощаясь с кем-то, и ушла под воду. И Элой, забывший, что не умеет плавать, бросился в море, спеша на помощь женщине с портрета, Алисе, решившей разбить зеркала. Бездна поглотила и его. Демоны глубин смеялись над ним, сковавший страх пророчил смерть. Он знал, что, минуя буйки, уже ни за что не выплывет. Так и случилось. В погоне за нереидой, Элой провалился в яму, в пропасть и утонул. Бешеные волны несли его куда-то вниз или вверх. Бессмысленно сопротивляться. Никто не найдет его. Их обоих. Соленая смерть в теплых водах родного города.

– Я никогда не увижу свой холст, не создам еще одной Айелет, оно и к лучшему, ее гибель отомщена, я сам себя наказал, – подумал художник и внезапно ощутил твердую почву. Не дно, но берег. Жизнь порой преподносит сюрпризы. И Элой своего дождался.

Он выполз на песок и отключился. Ему снилась женщина в красном порванном платье. Лицо в морщинах, в глазах слезы, и только жемчуг ярко белел на ее дряхлой шее. Седые волосы развевались на ветру. Мать Айелет. Элой был уверен. Она гуляла по воде и махала ему рукой, приглашая пройтись с ней. Он отказался. За это его вернули в мир живых.

Было еще темно, но где-то вдалеке, на горизонте светлел рассвет. Элой вдруг понял, что ему зверски холодно, болит голова и зубы. Его отнесло в сторону, и, чтобы найти вещи Айелет, пришлось идти назад вдоль берега.

Красное платье, намокшее и грязное, было на том же самом месте. Айелет не было. Подняв ее клатч, он раскрыл его, и взял рисунок. Элой был очень рад ему и, возможно, не обрадовался бы сильнее, будь она жива. Идя в сторону спящего Сиджеса, он держал в руке портрет, а в кармане джинсов жемчуг. Напоминание о том, как он родился заново.

– Пойдем домой, Айелет, жемчужная сирена, прощайте демоны и черти, здравствуй, белый холст!

Глава II

Будь жизнь пьесой, то ее финал целиком и полностью зависел бы от таких людей как Луис Гальярдо. Во многом благодаря удаче и поразительной изворотливости, подобно ящерице, для которой брошенный в момент опасности хвост лишь способ избежать страшного. Но, увы, удача не куча слов на бумаге и купить ее невозможно. Хотя иногда, благодаря слову «если», проныре Луису удавалось добиться своего. Если бы не его страсть к редким предметам искусства, он был бы обыкновенным мошенником, презираемым всеми. Но не смотря на свой солидный статус влиятельного бизнесмена и образ темпераментного «хитреца с большим сердцем», общество отнюдь не питало к нему теплых чувств. Осознав, что понятия «хороших и плохих» поступков весьма неоднозначны, Гальярдо сколотил немалое состояние, идя, как говорится «по трупам». Талант и потенциал сделали из него настоящую ищейку реликвий. За годы, проведенные на аукционах, черных рынках и прочих мест сбыта раритета, он узнал вкус истинной ценности и заработал репутацию богатого, не отступающего ни перед чем вампира, способного на ужасные поступки, многие из которых были сильно преувеличены. Однако, часть страшных сказок о нем действительно была правдой. Его темное прошлое, необъяснимое везение и неумение проигрывать заставляли людей уяснить одно правило: соперников Луис Гальярдо не щадит. Этот человек не требовал любви и уважения, купался в море фальшивых улыбок и был уверен в двуличности своих компаньонов. Несмотря на это, он был желанным гостем в высшем свете и даже имел репутацию завидного холостяка. Расставшись с женой в тридцать шесть лет, Луис предпочел сохранить свою свободу на радость наивным дурочкам, рассчитывающим на продолжение любовных фейерверков после ночи с ним. Но мог ли он полюбить? Тяжелый развод с Элизой, убедил его в том, что истинное чувство выдерживается годами, а делиться ими с охотницами за кошельком он был не намерен. Но пьеса была бы скучна, не появись в ней новый персонаж. Прекрасный, но вызывающий уважение своей неистовой наглостью и злобой. Дерзкий шанс испытать себя, который Луис не захотел упустить. Женщина. Эхо далекого прошлого, влюбившая в себя жестокого Гальярдо, подняла его над землей и тут же сбросила вниз, как груду тяжелых камней. Не ответив ему взаимностью, она отреклась от него и сгинула в небытии, оставив на память букет сожаления. Она превратила его в Призрака Оперы – могущественного, но неспособного приручить ее. Впервые Луис обрел достойного соперника и видел в нем самого себя. Ее звали Айелет. Резкая, вздорная и избалованная. Но взгляд, прожигающий насквозь, острый ум и красота притягивали к ней. Темперамент Айелет не уступал его собственному, а ведь, в свои сорок шесть, Луиса было сложно удивить. Он с самого начала раскусил ее, осознав, что вовсе не его персона привлекла интерес такой строптивой женщины, но таинственная цель, о которой он ничего не знал. Лишь спустя какое-то время, Гальярдо, позволивший себя одурачить во имя странного притяжения, стал постепенно крепнуть и залечивать душевные раны. Его слабость, его бессовестная страсть, ради которой совсем недавно он ворвался в гущу опасных поворотов судьбы и едва не перечеркнул собственную, билась в агонии на другом конце золотых цепей. Но прошел бы Луис весь этот путь, узнай он, чем для него закончится игра с огнем? Наверное, да. Он слишком долго отдавал себе отчет обо всем на свете. Слишком долго был один. Потеряв голову, возможно впервые в жизни, он понял, к чему стремится.

Для Луиса Гальярдо эта история началась гораздо раньше странного лета. Минувшей зимой, когда беда впервые пришла не одна.

Крупные снежинки накрыли Каталонию. Такие зимы не любил никто. Аномалия заботливо укутала улицы Барселоны белой простыней, парализовав движение на дорогах. В одной из таких пробок и застрял Луис. Сидя за рулем своего автомобиля, он внимательно изучал брошюру предстоящего аукциона. Подобные события в его жизни случались слишком часто и вполне могли приесться, но даже несмотря на то, что его коллекция предметов искусства была одной из самых крупных в Европе, Гальярдо старался не упускать возможности посетить очередные торги в надежде развлечь себя. Пожалуй, Луис был единственным человеком в мире, считавшим аукционы местами для забав. Но это и вправду было весело. Его появление всегда провоцировало одну и ту же реакцию: разочарование, натянутые улыбки, порой даже громкий шепот, ведь все знали – Гальярдо сделал выбор, отойди в сторону.

– Обратная сторона уважения – нож в спину, а ножам в спине не место, – думал Луис, глядя как суетится вокруг местная знать.

Эта разодетая, облитая элитным парфюмом толпа была безобидной скалящейся массой в глазах того, кто с легкостью смог обвести вокруг пальца судью Диаса в две тысячи третьем году, подменив только что купленную им андоррианскую чашу XIII века точной копией, сделанной в одной маленькой мастерской Мадрида. Увы, бедняга до сих пор полагает, что владеет сокровищем, и не показывает его никому, верный таинству своей коллекции. И этого бы не случилось, не будь судья упрямым старым ослом, бросившим вызов Луису и «выигравшим» торг. В такие моменты Гальярдо всегда давал сопернику почувствовать вкус победы, но лишь затем, чтобы, продумав план действий, непременно завладеть его имуществом, преодолевая препятствия. Он вор, фантом, заботливо оставляющий на месте кражи подделку. В конце концов, нельзя же лишать потратившего состояние глупца сувенира. Но подобного рода соперники встречались Луису крайне редко. Большинство старалось не переходить ему дорогу, и он честно скупал понравившийся артефакт.

В этот снежный февральский день погода, казалось, не хотела присутствия Гальярдо на предстоящем мероприятии. Отложив брошюру, Луис с интересом осматривал улицы города, еще недавно считавшегося городом Солнца. Крупные снежные хлопья напоминали ему больших назойливых мух на вкусном торте. Барселоне такая зима была не к лицу. Плотный ряд машин медленно двинулся вперед, и внезапно Луиса охватило отвращение. Приложив ладонь ко рту, он почувствовал тошноту. Стало дурно от пункта назначения и даже самого себя, в груди неприятно покалывало. Такие эмоции посещали его редко, ведь он был уверен в собственной исключительности, но теперь погода в Каталонии и тревожное осознание реальности выбили его из колеи.