Текст книги "Призраки не тонут"

«Да пошло оно все! Надоело играть на одной и той же скрипке! Что я делаю в этом городе? В этой стране, в этом времени? Годами я окружал себя теми, кого презирал, и что получил в итоге? Одиночество и утешение для гордости. Кому сейчас нужна гордость? Мне нужна молодость. Вот это сокровище никогда не выйдет из моды. А я – старый паук, гоняющийся за древним бесценным хламом, который и оставить-то некому. Позор»

Свернув вправо, поддавшись порыву послать всю жизнь подальше и вернуться домой, Луис не заметил велосипедиста, ехавшего чуть позади. Раздался скрежет и машину слегка качнуло. Можно ли испортить то, что и так хуже некуда? Вконец уничтоженное настроение Луиса Гальярдо было тому доказательством.

Каким бы сильным человеком он ни был и сколько трудностей не пытался преодолеть в определенный жизненный момент, барселонца все-таки настиг злой рок. Вот так вот просто. Когда не ждешь от жизни ничего, кроме монотонного круга, спаянного из одних и тех же событий, мечтая пропустить ставшее неважным событие и в преддверии грядущего обдумать очередной план, интригу и будущий триумф – единственное, чего он не в праве был желать – это перемен. Перемен не к лучшему, но к чему-то новому. Сколько можно побеждать в наскучившей игре с неизменными правилами? Решать: позволить кому-то выбраться вперед или вновь стать объектом всеобщего презрения. И вот, все изменилось. Гальярдо, отказавшийся плясать под собственную дудку и следовать правилам своих же игр, повернул назад в надежде придумать нового себя. Но судьба пошла наперекор хозяину жизни.

Луис Гальярдо – злодей и мошенник, грубиян и холерик, лежал на земле посреди района Лес Кортс. Он ощущал под собой подмерзшую землю, и это никого нисколько не заботило. Его автомобиль, припаркованный у обочины, окружила толпа прохожих, а едва не погибший под колесами велосипедист склонился над ним, проверяя пульс. Нет, Гальярдо не умер. Он сломался. Слишком бурно и слишком неистово он выяснял отношения с потерпевшим беднягой, осмелившимся перейти ему дорогу. Не ущерб машине заботил Луиса. Страх. При наличии стаи демонов в душе убийства Гальярдо себе простить бы не смог. Парень из ниоткуда, без имени и с белым пятном вместо лица, встал на ноги, но лишь для того, чтобы быть схваченным разъяренным владельцем авто, в которое он только что врезался. Ярость вперемешку со страхом разрывали Луиса на части. Он что-то кричал испуганному пареньку и тряс его, невольно удивляясь, что не видит его глаз. А белое пятно уже накрыло все вокруг, и сильная боль в груди заставила отпустить чужой воротник. Белый цвет и Барселона в снегу слились воедино.

– Вызывайте скорую! Скорее всего сердечный приступ! – он слышал это словно издалека, наблюдая как белый цвет сменяет черный.

Высокий голосок жалобно напевал о потерянной любви, под аккомпанемент скрипок и флейт. Что-то знакомое. Должно быть, очередной хит с вершины музыкальных чартов. Такие мотивы никогда особо не впечатляли Луиса. Он предпочитал этнические темы под красивые стихи, акустические гитарные рифы и низкие тембры. Сейчас ему казалось, что он видит сон, основанный на тексте грустной песенки. Сюжет был слишком трогательным для такого человека как Луис.

– Хочу, чтобы это прекратилось. Верните меня в мой сон без снов. Мне нравилось это чувство забвения и пустоты. Не хочу снова думать, – мысли понеслись в голове, подобно бегущим строкам в новостях.

Захотелось есть, пить и сходить в туалет. Один за другим оживали чувства. Хороших, увы, было не особо много. Немного болела голова, а левую руку неприятно покалывало. Пошевелив пальцами, Гальярдо открыл глаза. Больничная палата в полумраке казалась странной ареной сюрреализма. Было немного душно, все словно в дымке. Повсюду стояли вазы с цветами, на одном из дальних столиков большая корзина с фруктами, а возле окна в пол-оборота кресло. На первый взгляд могло показаться что пустое, но приглядевшись, Луис стал различать силуэт женщины, а перед ней на подоконнике лежал мобильный телефон, из которого и доносилась баллада о разлуке и любви. Растворяясь в лирических аккордах, незнакомка смотрела вдаль, в окно. Лица ее Луис разглядеть не смог, но это определенно была не медсестра, ведь их, как правило, заботил покой пациентов. Дослушав песню до конца, женщина отключила свой гаджет и встала, слегка потянувшись.

– Кто вы? – голос Луиса звучал хрипло и сошел на нет. Она обернулась и быстрым шагом подошла к его кровати.

Кудрявые волосы черным ореолом спадали на плечи, большие глаза, подведенные темным карандашом, нос с легкой горбинкой – очаровательная женщина лет тридцати, совершенно незнакомая.

– Ох, сеньор Гальярдо, очнулись? Чудесно, вы меня так расстроили, я очень волновалась, вы бы о дочери подумали, – она хихикнула, потерев нос костяшкой указательного пальца, – я была безутешна, и мне даже разрешили тут переночевать. К счастью, не пришлось.

– У меня нет дочери, что вы тут делаете? Отвечайте, – попытка придать интонации угрожающий оттенок провалилась, и это прозвучало немного жалобно.

– Ну как это нет дочери, а я тогда кто? – незнакомку, похоже, забавляла ситуация.

Она явно не знала, с кем имеет дело, и пользовалась слабостью «вампира из Педральбеса», который уже начинал закипать, не привыкший к насмешкам. Заметив это, девушка осекалась и присела рядом.

– Успокойтесь, я вовсе не хотела вас нервировать. Просто так меня бы к вам не пустили, а мне это было очень нужно. И вот я здесь, обстоятельствам, порой, сложно меня задержать, – она больше не улыбалась, но на ее лице стала читаться неприкрытая надменность. Обычно так вели себя дочери богатых родителей, ощущавших свою безнаказанность.

– Пробралась ко мне, как шпионка. Вот интересно, зачем? – Луис не улыбался, но глядя на ее потуги казаться важной и серьезной, в нем проснулось любопытство. Такого с ним еще не было, ведь люди старались избегать встречи с ним, а не искать ее.

– О вас ходят разные слухи, сеньор Гальярдо, часть из них очевидная чушь, но некоторые заставляют мое сердце биться так часто, насколько это возможно, – она наклонилась к нему, и он ощутил сладковатый аромат духов и тела, – и как это вас до сих пор не разоблачили? – ее шепот и пикантная ситуация разбудили в Луисе мужчину, но, на фоне внезапных слов, забота об этом ушла на второй план.

– Меня не в чем разоблачать. Как вас зовут? – спросил Луис, глядя ей в глаза.

– Айелет.

– Журналистка со странным именем мечтает накопать на меня компромат. Бездарность. Пошла прочь. С тебе подобными у меня короткий разговор, – проговорил пациент, на этот раз действительно весьма угрожающе. Он приподнялся на подушках и вновь утонул в ее взгляде.

– Грубый, страшный, как там вас называют? На злобу дня ожил вампир? Нет, дорогой мой Эль Кукуй (исп. аналог Бабая. Прим. авт.), я не журналистка, – она запустила руку в волосы и завела их за ухо, и Луис заметил шрам у нее на шее, как от тонкого пореза.

– Не журналистка? Да я задницей чувствую диктофон в твоем декольте.

– Так. Давай ты прекратишь ронять себя в моих глазах и успокоишься. Бросим эту битву харизмы, договорились? Тебя принесли сюда с сердечным приступом, и не стоит искушать судьбу дважды. У меня к тебе предложение, а у тебя ко мне… Ну не знаю, чего могут хотеть мужчины в твоем возрасте с кучей денег? – она окинула его взглядом и улыбнулась, – Хотя ты неплохо сохранился.

– Наглая и самоуверенная, ну что ж, мое внимание – твой приз за находчивость и смелость. Говори, зачем пришла, но знай, я ужасно нетерпелив.

– Учту.

Луису показалось, что девушка вдруг потухла на миг и тень пробежала по ее лицу. Было видно, как нелегко ей начать повествование. А может это была мимолетная ненависть? Впрочем, могло и показаться, однако, Гальярдо стало не по себе.

– Я думал ты храбрее, во всяком случае первое впечатление было очень убедительным, – уколол свою незваную гостью Луис и тут же столкнулся с ледяным взглядом карих глаз.

– Оно таким и останется, уверяю. Я начну свою историю издалека, сеньор Гальярдо. Но обещаю, тебе не будет скучно, – она встала и налила себе стакан воды из кувшина рядом с кроватью. Сделав пару глотков, Айелет вновь вернулась на прежнее место.

– Моя фамилия Скаат. Фамилия в определенных кругах достаточно известная, и тебе она точно знакома.

– А, так значит ты дочь Адама Скаата, владельца одной из самых влиятельных фармацевтических компаний в стране, – сказал Луис, поморщившись, понимая, с кем имеет дело.

– Да, и я не удивлена, что ты в курсе. Ты же лично знаком с моими родителями.

– С Адамом виделись как-то раз. Это правда.

– Папа он был… то есть он слишком увлечен редкостями. Неудивительно, что вы встречались. Он белая ворона в нашем роду. Первый врач-бизнесмен посреди целой династии дипломатов. Моя мать, которой это всегда ужасно нравилось. И я, готовая сделать что угодно, лишь бы не идти по его стопам, – сказала Айелет печально, но быстро взяла себя в руки и снова стала похожа на ядовитую искусительницу.

– Хоть я и родилась в Тель-Авиве, детство мое прошло в Мадриде. В лучшей его части. Но счастливой девочкой я была до пятнадцати лет. А все началось с того, что родители, внезапно устроив ад на земле, отправили меня в закрытый колледж в Севилье. Я не очень-то и скучала по ним, да и отец, по-моему, не особо переживал, что любимая дочь вынуждена отправиться в изгнание. Чего, наверное, не скажешь о маме. Но это сейчас я понимаю, что они старались уберечь меня от самих себя, а тогда… Но обо всем по порядку, – вздохнула Айелет и отвернулась к окну.

Иногда понимаешь, что обладание даром получать все чего хочется, работает не всегда. Айелет купалась в достатке, а престиж ее многоуважаемой семьи сформировал в девочке особое мнение об окружающем мире. Если ты не дочь известного врача, то дочь посла, президента или даже монарха. Так она всегда думала, не видя другой жизни, ожидая, что это навсегда. Проходят дни, и тебе уже не шесть, твой кругозор ограничен социальным кругом, семейные традиции и правила выжжены клеймом на твоей душе. От дочери Скаат-старший требовал усердия в учебе и примерного поведения. И, если первое давалось ей легко, второе стало тяжким бременем. Частые банкеты и мероприятия, на которые ее брали родители, обязывали Айелет демонстрировать безукоризненное знание этикета, испанского языка и культурных ценностей собственного народа. Но по натуре своей, она была бунтаркой и всячески старалась препятствовать своей роли идеальной дочери. «Умная, но избалованная» – такой ее считали учителя, самодовольной называли сверстники в спецшколе, эгоисткой называл отец. Но в день, когда ее жизнь изменилась, она почти была готова стать Айелет из родительских сказок. Смирилась и приняла свое будущее, осознав, что дерзость и гордость – причина ее бед.

Все случилось страшным ноябрьским вечером. Как в дешевом фильме ужасов с привидениями, пятнадцатилетняя Айелет проснулась от громких криков и, желая узнать в чем дело, в одной пижаме бросилась прочь из своей спальни. Она бежала по длинному коридору второго этажа мимо притихшей прислуги, столпившейся возле двери отцовского кабинета, надеясь, что ее укроют и защитят. Но никто не глядел на испуганного подростка и не остановил. У самых дверей раздался еще один вопль (кричала женщина), и хриплый совершенно чужой голос отца кричал что-то в ответ.

Айелет вбежала в кабинет и увидела папу, который держал маму за плечи, с силой прижимая ее к стене. Всегда деликатный и сдержанный отец впервые предстал перед дочерью в таком состоянии. Но самое странное, что мама даже не пыталась сопротивляться. Она плакала, но, казалось, покорилась своей участи. И это так же было не похоже на нее, ведь Анна славилась своей эксцентричностью и суровым нравом. Прежняя мама никогда бы не позволила сделать себе больно.

Айелет замерла в ужасе, вытянув руки вперед, боясь подойти к самым родным людям на свете, сцепившимся мертвой хваткой. Анна же, заметив появление дочери, закрыла глаза и ударила мужа ногой в живот, отчего тот отпрянул, позволив женщине подбежать к Айелет, но уже через мгновение ее снова схватила сильная рука Адама Скаата.

– Ты такая же, как и она! Чудовище! – закричал отец напуганной дочери и толкнул ее мать прямо на нее.

Сейчас, спустя много лет, Айелет понимала, чтó не так было с отцом в тот вечер. Он был очень пьян, возможно, даже не контролировал себя, и каждое его действие в последствии напоминало девушке о том, что люди, которых она любила, в один миг могут обратиться в кровожадных монстров, чуждых ее природе и пониманию, а любовь к ним погибла в один миг, когда Анна, оступившись, увлекла за собой дочь на стеклянный кофейный столик, который разбился под ними. С тех пор на шее у Айелет остался тонкий шрам от пореза битым стеклом. Этот шрам стал символом дальнейших событий в семье, которая сумела удивить ее снова.

Вся жизнь теперь делилась на «до шрама» и «после него». Клиника, вопросы окружающих, даже визит какого-то офицера из местной полиции – все слилось в одну длинную ленту лжи. Родители вновь стали прежними, снова и снова демонстрируя обществу свой макет идеальной семьи, в которой неуважение было попросту недопустимо. Не осталось никого, кто мог бы детально пересказать события того вечера. Прислуга была уволена, а новому персоналу были совершенно безразличны семейные тайны. Айелет и сама не желала предавать огласке эту историю. И вовсе не потому, что после ее возвращения из клиники отец с матерью каждый день пытались искупить свою вину подарками, чрезмерным вниманием и опекой. Дело было в ней самой. Айелет ощущала ужасный стыд, разочарование от того, с кем ей приходиться жить. Она боялась повторения и уже просто не могла довериться родителям, которые, будто бы играли в спектакле бродячих артистов. И когда Айелет не бывало рядом (как они полагали), Адам и Анна не замечали друг друга. Складывалось впечатление, что отец начал ненавидеть жену. Быть может, она была ему неверна? Или натворила чего похуже? Но скандал окончательно перечеркнул их жизни, сделав чужими за закрытыми от посторонних глаз дверьми. А через месяц отец сообщил Айелет, что скоро ей предстоит отправиться в Севилью, в закрытый колледж. «С глаз долой из сердца вон».

Неожиданно для себя самой Айелет приняла переезд с радостью. Ей очень хотелось побыть вдали от тревог и ожиданий повторения кошмара. И только Анна переживала это остро, давая волю слезам.

– Как вся эта история может быть связана со мной? – спросил Луис, массируя висок. На протяжении всего рассказа Айелет головная боль усилилась и мешала ему расслабиться. Он ощущал раздражение, не связанное ни с чем конкретным. Нервы были на пределе.

– Я почти добралась до сути, не перебивай, – Айелет Скаат положила ладонь на его ногу, и Луису вдруг стало очень уютно, несмотря на все раздражители, в этой комнате именно она была его таблеткой аспирина.

– Продолжай.

Проведя в Севилье годы, Айелет перестала относиться к отцу, как к чудовищу. Она взрослела и с годами все больше понимала, что не бывает дыма без огня и, если родители до сих пор живут вместе, значит, тот инцидент был исчерпан, а ее ссылка – лишь необходимость в игре взрослых, в которую дочери вникать уже не хотелось. Возвращаясь домой на лето, Айелет бродила по особняку и удивлялась собственным ощущениям. Теперь это был чужой для нее дом, с которым ее перестало что-либо связывать, а кабинет все еще пугал ее, олицетворяя былые ночные кошмары подростка. И ничто уже не могло изменить ее отношения ко всему вокруг.

– В восемнадцать я вернулась туда окончательно, а еще через год покинула Испанию, настояв на переезде в родной Тель-Авив. Сняла маленькую квартирку в оживленном районе и постаралась забыть о прошлой жизни.

– А что же родители? – поинтересовался Луис, заинтригованный бессмысленностью биографии этой странной девушки.

– Родители приезжали ко мне в Израиль пару раз в год, но всегда порознь. А я так ни разу и не вернулась в дом детства. Нисколько не жалею. Эти визиты не сильно сблизили меня с ними. И вот мы уже подбираемся к тебе, мой милый сеньор Гальярдо. Год назад, я получила сообщение от матери, что отец подал на развод. Он выставил ее вон, не позволив даже толком собрать вещи. Даже мне об этом не сообщил. И самое страшное. Мой отец… он пропал. Говорят, уехал, а его компания несет убытки. Дом в Мадриде был конфискован банком за неуплату налогов, и мое прошлое разбилось вдребезги. Суть в том, Луис, надеюсь, ты позволишь себя так называть, что для моей матери нет ничего дороже одной вещи, которая осталась в доме детства, – ее рука немного сжалась, – жемчужное ожерелье. Семейная реликвия, доставшаяся Анне от бабушки. Это украшение с историей, о которой я… ничего не знаю, да и не хочу, но сейчас мне нужно, чтобы ты помог мне проникнуть в тот дом и забрать его из тайника, – Айелет внимательно смотрела Луису в глаза, словно пытаясь загипнотизировать, отгоняя любую мысль против.

Гальярдо шумно втянул носом воздух и нагнулся к ней так, чтобы его лицо было в паре сантиметров от ее.

– Ты, наивная девочка, решила нанять меня? Я коллекционер, а не вор по вызову. Не потратила бы ты столько времени, начни свою историю с конца.

– Нет, Луис, не нанять. Я не дура. Тебя не интересуют деньги, ты в них не нуждаешься. В доме моего отца есть что-то, что заставит тебя прямо сейчас вскочить и в одном белье броситься в аэропорт.

– Что же это такое? Изумрудные подвески твоего дедушки? О, или нет, наверняка фарфоровая кукла тетушки? – развеселившись, Луис, смачно поцеловал ее в щеку, в надежде смутить свою гостью.

Айелет, вопреки ожиданиям, тоже смеялась. Ей очень шла улыбка – искренняя, без примеси сарказма и ехидства.

– Ван Гог «Вид на море у Схевенингена», слышал когда-нибудь?

– Картина, украденная из музея в Амстердаме, конечно, я слышал, ты разговариваешь с профессионалом, а не любителем. Она значится в списках самых разыскиваемых предметов искусства. Стоит миллионы евро. Тебе-то откуда о ней известно?

Айелет улыбалась, освещая палату белизной зубов.

– Да так, я из другого мира, фея, которая каждый день любовалась разными картинками в папочкином кабинете. Эта картина, любовь моя, была куплена отцом в две тысячи пятом году, спустя год после ее исчезновения, не знаю у кого, но это была самая ценная вещь в его жизни. Все это время она ждала своего часа в тенях, в том самом тайнике. Проберемся туда, и она твоя. Картина в обмен на жемчуг. Договорились?

– Отдашь такую реликвию в обмен на какую-то безделушку? – кашлянул Гальярдо, не зная, как реагировать.

– Отдам, потому что не стану брать того, что принадлежало ему. Да и в деньгах я не нуждаюсь.

«Выходит она и вправду ничего не знает. Вот это шанс!»

– Тогда по рукам, Айелет. Какой, говоришь, прогноз погоды обещали в Мадриде?

Глава III

– Слоганом мероприятия будет не «Огонек средь тлеющих углей», а скорее «Пожар, на который вам стоит заглянуть». Думаете слишком самоуверенно? Отнюдь. Выставка просто обязана стать главным мероприятием лета! Мой труд, поддержка друзей и наш общий вклад в наследие нации, не что иное, как символ города художников. Символ, не имеющий никакой альтернативы. Ох, и люблю я подобные речевые обороты. Ха! Сиджес отблагодарит нас аплодисментами, и, что немало важно, шуршащими бумажками. Намек понятен? Прекрасно! Так сделаем это не во вред, а вопреки! – торжественно закончил свою речь Исмаэль Дельгадо, купаясь в лучах внимания коллег посреди небольшого банкетного зала.

Художники со всего города, работники его студии, подхалимы, «друзья» и прочие «доброжелатели» разразились овациями. Все знали, что этого события Исмаэль ждал очень давно. Он был популярен, самовлюблен, как павлин, и, как говорится, весьма талантлив. Во всяком случае его работы оценивались высоко, как туристами, так и профессионалами из столицы. Всем известно, как сложно произвести впечатление на жителей Мадрида – города нищих дилетантов и смелых индивидуалистов.

Собрав всех в одном зале, Дельгадо прощупывал почву, вглядываясь в лица своих гостей. Пытался разгадать их предпочтения, природу страсти и интерес к тренду. Это было легко. Художники – натуры чувственные, открытые и доступные. Он почти никогда не слышал слова нет. Изображал из себя гения и влюблял в себя, неспособный от этого устать.

– Мой мир – это пустынный пляж, посреди разрушенных городов. Я представляю себя единственным человеком на земле, одиноким путником, рисующим освобождение матери Земли от людского гнета. Я больше не царь природы, но наблюдатель, посмевший запечатлеть возрождающуюся красоту, которая долгие века не могла найти себе места. В час, когда такие как мы покидаем этот мир, миллиарды бабочек, расправив крылья, взлетают в небо. Впереди у них вечный покой, а нами заслужено забвение. Я выпью за то, чтобы так и случилось, как бы ужасно это не звучало. Красота должна возродиться с помощью таких художников как мы – жрецов красоты и философии! Без нас этим бабочкам не будет места в небе. Без нас некому будет летать!

Бокалы, выпитые до дна, и эффектное завершение вечера убедили Исмаэля в том, что их сердца окончательно и бесповоротно в его власти.

– Я люблю тебя, жизнь! – подумал герой дня, удаляясь из зала с новым избранником, предвкушая «вечную» любовь на одну ночь.

Каждым летом в городах, подобных Сиджесу, неизбежно испытываешь новые эмоции, свежий поток удовольствий и впечатлений. Толпы людей блуждают по узеньким улочкам в попытках запечатлеть особые моменты, чтобы через многие годы гордиться собой, разглядывая альбомы с фотографиями каталонского отдыха. Их цепкие взгляды стреляют направо и налево, оценивая каждого встречного, как на базаре, и одновременно будто бы и не замечая из-под толстого слоя мании величия. Гордая осанка и поиск приключений с целью сладко навредить себе – основа курортных забав. Туристы в этом мастера. Кто-то проводит вечера с бутылкой виски, кто-то в круговороте клубных ритмов, а некоторые в познании искусства. И, как не странно, последних немало. Группы поколений, объединенные общей музой, слетаются на яркий свет объявлений о предстоящих выставках и флэш-мобах. Они променяют свое лето на разглядывание плодов чужой больной фантазии, совершенно не понимая смысла, но жарко спорят впоследствии о великой идее автора и видят смысл там, где его нет. И все это на радость творцам, потирающим руки подобно паукам. Такими являются не все, безусловно. Единицы тратят годы на запечатление жизни, как она есть, и Исмаэль был одним из них. Несмотря на свою напыщенность и нарциссизм, этому человеку удавалось передать свое видение реальности. Он был признан как художник отчасти благодаря деньгам своих родителей, не желавших участвовать в его модной жизни, но уважавших его профессию. Их уважение и спонсирование позволили «DelGado D'Art» стать одной из самых заметных художественных студий Сиджеса. На этом родительский интерес иссякал, что, впрочем, не особо волновало Исмаэля – благодетеля и мастера высокого полета.

Дельгадо очень гордился своей командой. Потратив месяцы на поиск талантливых художников со всей Испании, он, наконец, ощутил себя главой семьи. Это был настоящий и почти искренний круг верных соратников. Он любил их и ненавидел, считал друзьями и конкурентами, но в целом, был с ними на одной волне. Исмаэль славился своей щедростью, что доказывала солидная зарплата его коллектива, а купленная любовь, как говорится, залог успешного бизнеса.

Семья была бы не полной без белых ворон: Люсии Верес Биро, венгерки, которая держалась особняком, не сближалась ни с кем, редко обращая на себя внимание, и Элоя Кальво, неуверенного в себе молодого человека, знакомого Исмаэлю по художественной академии. Элой старался не отставать от других, но его постоянно что-то отвлекало. Однако, в подчиненном Дельгадо углядел потенциал, как и подход к делу, привлекший его внимание еще в Сант-Жорди. То, как Элой наносил краску, его небывалая плавность линий говорили о тонком восприятии, которого Кальво в себе не признал. Исмаэль ни на секунду не пожалел о том, что предложил ему работу и избавил от бремени официанта. Пожалуй, Кальво был единственным в студии человеком не способным на подлость. За это Исмаэль его уважал. И недооценивал.

Год упорного труда, длительные приготовления и вот он, день, когда Исмаэль Дельгадо в очередной раз докажет свое мастерство, а может даже покинет арену маленького города. Покорит всю страну, Европу, мир – он мечтал об этом с детства. Не стоит заставлять фортуну ждать. Сегодняшняя выставка определит дальнейший путь главных ее участников.

Приглашенные критики и журналисты ждали своего часа, а туристы – повода поглазеть на прекрасное. Был арендован большой зал, оформлением которого занимался Дельгадо лично, не доверивший эту роль никому. Задумка была в том, что гости увидят не только работы Исмаэля, но и его коллег по студии. Конечно, в небольших объемах, но по три-четыре работы от каждого художника команды, в рамках темы сегодняшнего дня: «Природа и первозданность. Натурализм и авангард». Большая часть зала целиком и полностью принадлежала Дельгадо – первой кисточке сезона, а в скромных уголках разместились картины «на вторых ролях».

До открытия оставалось каких-то пару часов, и Исмаэль в последний раз обходил зал в поисках проблемных участков. Но все было на высоте: подсветка картин, центральное освещение, музыкальное оформление. Работы его друзей уже были расставлены в назначенных зонах. Невесть что, но Дельгадо делал им одолжение, делясь крупицами своей славы. Спустя несколько минут Исмаэль все же нашел недостающее звено. В зале отсутствовали работы Элоя Кальво.

– Ну что ж. Ты сам решил упустить свой шанс. Я великодушен и моя совесть чиста, – подумал Исмаэль, почесывая глаз двумя пальцами. Легкая аллергия на краску, как это не парадоксально, не стала помехой талантливому художнику. Наглотавшись таблеток, он рвался в бой.

– Готовы? Сегодня мы станем популярнее чем красотки на пляже Сан Себастиа! – воскликнул хозяин «DelGado D’Art».

– Исмаэль, прошу, не торопись с открытием! – воскликнула вдруг Люсия, быстро набирая что-то в телефоне.

– С какой это стати? Ну что там еще?

– Элой опаздывает. Но скоро будет здесь и очень просит тебя подождать его.

– Не слишком ли много чести? Он думает, я разрешу ему тащить свои работы через зал полный гостей? Он спятил? Не хватало еще, чтобы люди ушли не дождавшись. Вот это будет позор! Скажи ему, что он продул свой звездный час.

Исмаэль был разочарован в Кальво, но не настолько, чтобы отменить событие, которого ждал год.

– Начинаем немедленно! – объявил сгорающий от нетерпения живописец, и эти слова утонули в хоре всеобщего одобрения.

Спустя минут пять зал уже заполнялся первыми посетителями. Эти пестрые и громкие ценители красоты принялись насыщаться современным арт-искусством, шепотом обсуждая Дельгадо, ведь сегодня он, похоже, превзошел самого себя.

Белые стены тонули в полумраке большого зала, где проходило мероприятие. Окна были задернуты шторами, создав своеобразную иллюзию другого измерения, а тусклое освещение намеренно заставляло ощутить себя за гранью реальности. Картины этого смельчака Дельгадо пугали и возбуждали, вызывали массу вопросов, и самый главный из них: где эта невинная первозданность, о которой он столько говорил?

Обнаженные мужчины и женщины с опаленными крыльями бабочек, стояли взявшись за руки, образовав длинную вереницу, а позади виднелись разоренные города, заросшие многовековой растительностью.

– Как живые, – прошептала девушка с фотоаппаратом, сделав пару снимков.

Другая картина изображала молодого парня с крыльями, приколотыми к кресту большими булавками. Перед ним на коленях другой молодой человек тянул к нему руки, но одно уцелевшее крыло не давало ему взлететь, а второе лежало рядом, прозрачное и растерзанное.

– Читаем между строк, господа, тут особого ума не нужно, – усмехнулся пожилой мужчина с желтым блокнотом, в который неустанно записывал свои комментарии со скоростью несущегося локомотива.

Целые ряды боли, подтекста и зловещего гротеска, разбавленные легкими работами тех, кому посчастливилось считать себя частью арт-семьи Дельгадо, заполнили собой откровенный аттракцион.

Красочные пейзажи Люсии знакомили с атмосферой ее родной Венгрии. Отчасти преувеличенная красота мощеных улиц Будапешта, утопавшего в цветах, и слишком счастливые лица горожан говорили о тоске госпожи Верес Биро по дому. Убежденный романтик Рауль Хименес изобразил ночной Сиджес в несколько сказочной манере: с целующимися кошками на крышах. Самая молодая в команде участница Сара Марин Изабель рисовала пожилых людей. Ее волновали серьезные отношения, старость и крепкие узы со слезами счастья. Остальные участники ничем особым не выделялись.

Исмаэль прогуливался по галерее, улыбался, гордо подняв голову, и отвечал вежливостью на комплименты, поток которых не иссякал. Краем глаза он засек какое-то странное движение со стороны входа. Ему показалось, что он видит полотна, завернутые в белую ткань, но приглядевшись, никого не заметил. Справа от него стоял пожилой мужчина-азиат и говорил по-китайски, разглядывая одну из работ Дельгадо. Это картина у Исмаэля была одной из самых любимых.

Девушка обнимала парня. Лица его разглядеть было нельзя, но в ее глазах читалась горечь, словно от утраты. Девушка на картине напоминала Исмаэлю сестру, погибшую в автокатастрофе много лет назад. И раскрывая эту тему, он представлял ее испуганной и запертой в стране одиночества, обнимавшую брата, который забыл о ней. Этим парнем и был сам автор. Казалось, будто это она потеряла его, а не наоборот.

– Возможно, смерть – это утрата для обеих сторон? – подумал Исмаэль, подойдя к полотну. Пожилой китаец, стоящий рядом, перевел на него взгляд и произнес что-то по-китайски, возвращаясь к созерцанию картины.

– Спасибо, что пришли… – пробормотал Дельгадо, намереваясь отойти.

– Господин Менг говорит, что у вас игристое вино в глазах, но в сердце таится вся его сложность, – услышал вдруг он женский голос и, обернувшись, заметил девушку-переводчика, которая все это время стояла неподалеку.

«Китайская мудрость? Звучит неплохо. Только странно. Пожалуй, китайского видения искусства мне не понять»

– Спасибо, а что это значит?

Господин Менг кивнул своей спутнице и ушел сквозь толпу.

– Не спрашивайте, сеньор. Может быть вы это поймете со временем. В любом случае, это прежде всего красивые слова под впечатлением от увиденного. Его не многие способны понимать даже на родине. Я и сама порой теряюсь. Прошу меня извинить, сеньор Дельгадо. Нужно найти господина Менга, пока кто-нибудь еще не пал жертвой его мысли, – улыбнулась девушка и тоже растворилась в толпе.