Текст книги "Призраки не тонут"

– Это будет непросто.

– Почему?

– Кабинет отца всегда закрыт на ключ.

– Значит нам его откроют! Я же должен видеть товар, – Гальярдо поглядел на часы и налил себе еще чаю.

– Я не смогу забрать картину и жемчуг при постороннем, – сказала Айелет и подошла к большому белому камину в центральной стене комнаты.

Им пришлось ожидать еще около получаса, когда, наконец, появился риелтор. Зрелый мужчина, так давно мечтавший продать этот мрачный и невыносимо дорогой особняк, рассыпался в любезностях.

– Меня зовут Антонио Кит, и я с радостью покажу вам, сеньор Гальярдо, и вашей очаровательной спутнице этот волшебный дворец. Не часто у меня появляются похожие предложения, но вам повезло. Дом имеет весьма печальную историю, но следуйте за мной, я побуду вашим гидом и все расскажу по пути.

Антонио повел их по длинным коридорам первого этажа, показывая каждую комнату по пути. Айелет молчала, Луис с интересом слушал рассказ о том, как все начиналось.

Особняк, был построен в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году французским банкиром Франсуа-Ксавье Бенуа для возлюбленной Каролины Оливера, дочери малоизвестного ныне испанского писателя Мануэля. Это трагическая история любви, полная политических заговоров и предательств, но важно лишь, что Бенуа так и не удалось пожить в этом доме и создать семью. Он был убит в Париже через год после окончания строительства. Говорят, Франсуа-Ксавье был ярым оппозиционером, и гибель его была угодна жадным политикам, но этого никто не смог доказать. Каролина же готовилась к свадьбе, но, узнав о смерти возлюбленного, вскрыла себе вены. Правда, ходили слухи, что она вела достаточно распутную жизнь еще до знакомства с Бенуа и даже родила дочь, но доказательств тому нет.

После того как дом потерял своих владельцев, за неимением наследников, его использовали в качестве резиденции для высокопоставленных иностранных гостей. А в тысяча девятьсот восемьдесят шестом особняк был продан Адаму Скаату, успешному еврейскому врачу, и в плоть до наших дней им владела лишь одна семья.

Бенуа был очарован духом Испании. Он желал видеть здесь всего понемногу. Что-то, что стало бы напоминать ему о родной Франции, разбавленной местным колоритом. Вследствие этого доминирующей архитектурной особенностью особняка являются элементы готического и колониального стиля. Ремонт делался многократно, интерьер менялся, как и положено в соответствии с современными трендами.

– Но душа Бенуа, его сердце до сих пор бьется в стенах этого прекрасного храма недостроенных надежд. А слезы Каролины не что иное, как олицетворение здешних фонтанов в вечно зеленом саду, – закончил свою речь довольный собой риелтор.

Айелет хмыкнула, а Гальярдо захотелось его ударить.

– Ты явно долго это заучивал. Попахивает дешевой рекламной компанией какого-нибудь отеля с упырями. Давай ограничимся просмотром квадратуры и подсчетом убытков, что я понесу, если вложу в эту старую развалину хотя бы евро помимо основной стоимости, – сказал Луис достаточно жестким тоном, присущим ему одному.

– Ох, прошу прощения, сеньор Гальярдо, пройдемте дальше, и я ограничусь лишь описанием помещений.

Экскурсия продолжалась. Наступил черед второго этажа.

– Вот эта дверь, – шепнула Айелет Гальярдо, указав на большие двойные двери с золотыми ручками.

– А что здесь? – недолго думая спросил он у Антонио, который собирался пройти мимо.

– Кабинет, большой и пыльный, с сотнями всевозможных книг, но боюсь, что сегодня я не смогу вам его показать, он заперт и очень давно, – слегка бледнея, ответил их проводник.

– Это еще почему? Ты, друг мой, забылся. Я здесь не веселые истории пришел слушать, а тратить огромные деньги на свою возлюбленную, а она ждать не привыкла. Так что будь добр, раздобудь мне ключ, иначе скоро будешь добывать новое гражданство где-нибудь на краю света, – зарычал Луис, устрашающе приближаясь к мужчине.

Айелет приложила ладонь к закрытой двери.

– Надеюсь, я не Каролина, а ты не Бенуа, но, черт возьми, я хочу увидеть эту комнату с кучей книг и любовных писем. Любимый, заставь его поторопиться! – в голосе начинающей, но очень талантливой актрисы зазвучали капризные нотки – ее чарующая особенность.

– Я сейчас же свяжусь со смотрителем, не переживайте, прошу вас! – Антонио Кит определенно приготовился к самому худшему.

– Почему ты еще здесь? Живо за ключом! – рявкнул Гальярдо и отмахнулся от него.

Испуганный сеньор Кит в спешке побрел прочь.

– Хм, это было забавно – видеть тебя таким живым и агрессивным, – сказала Айелет, глядя в след сбежавшему Антонио.

– Не нравится? Можешь идти следом, несчастная! – оскалился Луис, не выходя из роли.

– Ясно, кому-то надоело быть душкой, – девушка вновь была спокойна и этим снова разожгла желание в стареющем герое-мошеннике.

– Ты уверена, что искать нужно именно там? – Луис подергал ручку двери, но она, разумеется, не поддалась.

– Абсолютно, но даже, если он и найдет ключ, едва ли я стану показывать тайник с картиной при нем.

– Айелет, мы не будем ждать этого идиота. У нас есть теперь необходимое время на старый добрый взлом.

– Ты шутишь? Моей шпилькой для волос или изогнутой проволокой из твоего ремня? – она закатила глаза.

– Проще, отмычкой из моего кармана, – Луис достал небольшой комплект отмычек в кожаном футляре.

– Ты меня удивил, – сказала Айелет, разглядывая инструменты вора.

Потратив на взлом пару минут, Луис Гальярдо с триумфом распахнул заветные двери, и вот настал момент, которого они так долго ждали.

Это и вправду был большой и темный кабинет с массивным столом в углу и многочисленными стеллажами на стенах. Тяжелые портьеры были задернуты, а еще здесь пахло пылью, которая словно снег оседала повсюду, потревоженная порывом воздуха из коридора.

– Он проводил здесь львиную доли своего свободного времени, – сказала Айелет, подойдя к столу, – это и кабинет, и библиотека. А вот здесь, – она указала рукой на середину комнаты, – вот здесь мы с мамой раздавили стеклянный столик, украсивший меня.

– Мне жаль, – только и смог сказать Луис, понимая, что того требует ситуация.

– Спасибо. Вот видишь картины? Все это подлинники, купленные моим отцом. Не такие дорогие, но весьма приличные.

Помпезные картинные рамы с различными пейзажами оживляли это помещение, создавая рабочий уют. Гальярдо и сам любил подобные дорогие картинки, однако в его доме не было замкóв, которые возможно открыть простой отмычкой, а здесь же понятия безопасности ограничивались классикой средних веков.

– Давай поскорее закончим с этим. Наш приятель может вот-вот вернуться, – сказал Луис, оглядываясь назад.

Айелет подошла к столу и хлопнула ладонью по краю. Раздался щелчок, и один из стеллажей поехал чуть назад и вверх.

– Мило, тайник на все времена, – равнодушно проговорил Гальярдо.

– А я думала, что тебя впечатлит этот фокус, но это еще не все, – Айелет прошла в открывшуюся нишу, и Луис, следующий следом, увидел большую сейфовою дверь серого цвета. На ней был кодовый замок – электроника посреди готических мотивов.

– Смею надеяться, что код ты знаешь? – сейчас Луис действительно был удивлен, ведь он предполагал, что первой потайной дверью все и ограничится.

– Знаю. Но… погоди. Дай мне минуту, – Айелет закрыла глаза, будто погрузившись в себя.

Через мгновения она взяла себя в руки и быстро нажала несколько клавиш, отчего дверь с легким шипением отъехала в сторону.

Говорят, строить планы – смешить бога. Через пару шагов возможно все, и любой толчок способен перечеркнуть вашу жизнь, а цели потеряют смысл. Однако сейчас, в момент, когда Луис был так близок к мечте, правда не к той, что ждала его впереди, но к единственной, что сопровождала его все это время, случилось такое, чего просчитывающий каждый шаг Гальярдо никак не ожидал.

Проход в сокровищницу был открыт, но из темноты донесся страшный запах. Так пахнет плоть. Разлагающаяся гримаса смерти на балу у сатаны во всей своей красе. Айелет отпрянула, и у нее начались рвотные позывы, а Луис, зажав рукой нос, продолжил двигаться вперед.

В помещении зажегся яркий свет, скорее всего сработал датчик движения, и перед героями предстало кошмарное зрелище.

Хранилищем была небольшая, размером с контейнер комната, ярко освещенная. Повсюду разбросанные бумаги, разбитая посуда, а вдоль стен шкафчики с различными предметами искусства: картины, вазы, кубки и даже статуи. Но в дальнем конце, прислонившись к стене, лежал мужчина, вернее то, что от него осталось. Судя по всему, он пробыл здесь очень долгое время, запертый узник, погибший голодной смертью.

Луис обернулся на Айелет и прочитал нескрываемый ужас на ее лице.

– Это… это он, мой отец, – прошептала она, осев на пол, и слезы побежали по ее щекам. Гальярдо опустился рядом и прижал ее к себе.

– Все будет хорошо, мы его нашли… мы о нем позаботимся, – приговаривал Луис.

Что еще он мог сказать ей в утешение? Какие слова могли вернуть Айелет трезвость ума сейчас, когда они стояли посреди запретной комнаты с трупом родного ей человека, пропавшего совсем недавно.

– Боже мой. И как я ей скажу… маме! Она никогда меня не простит… не поймет. Я была не готова, Луис. Я была не готова, – прошептала женщина Гальярдо на ухо, указывая дрожащей рукой на тело.

Гальярдо повернул голову и только тогда заметил, что погибший Адам Скаат сжимает в руке жемчужное ожерелье – порванное и рассыпанное частично по всему полу хранилища. Эта проклятая семейная ценность заставила дочь потерять отца в последний раз.

Глава V

Стремление стать кем-то великим, пожалуй, самый главный враг многих из нас. Желание достигнуть недосягаемого «как в кино», заставляет людей неумело подражать друг другу, теряя крохи жизненных побед на бесконечных ошибках. Мы мечтаем о лучшей судьбе, а иногда сожалеем о том, что не родились в другой, сказочной обстановке, лишенные права это изменить. Людям сложно утолить природную алчность и невозможно усмирить внутренних демонов, которые дремлют, но просыпаясь, доводят их до черты. За рубежом дозволенного постепенно исчезает человечность.

Мы смеем называться героями, в то время как тьма с каждым днем все соблазнительней, а добро не что иное, как миф, красивая легенда и воодушевляющая библейская сказка о людях с чистой совестью. Но они все-таки существуют. Однако никто не знает, где их найти. Да и не ищет, скорее всего. Реальны же сейчас лишь перешедшие черту пожиратели душ. Они верят, что станут другими, изменят свою жизнь и этот мир, искоренят собственную природу и забудут все о происхождении самих себя.

Мальчик, так рано потерявший мать и слишком неуверенный в себе, всегда побаивался отца – сурового и молчаливого человека, лишенного отеческого тепла и излучавшего ауру уныния. Он заставлял сына безукоризненно следовать правилам во избежание наказаний, которых ребенок не заслуживал. Но отнюдь не физическая расправа пугала мальчика. Его страшил упрек, разочарование в глазах последнего близкого человека. Этот мальчик заслуживал поцелуя на ночь, подарка без повода и самое главное – любви, явной и сильной. Но отец был строг, а семейные правила являлись единственной заботой в доме, где совсем недавно протекала нормальная жизнь, когда ничто человеческое было не чуждо.

Иногда, по ночам, маленький страдалец лежал на кровати и мечтал о великом будущем, которое его ожидает, представлял себя лидером, возвышающимся над людьми и командующим ими. Он мог бы исполнять их желания, а они тянулись бы к нему и нуждались, как ни в ком другом, делясь любовью, которой всегда так не хватало жаркому миру.

Ему часто снилась другая, полноценная семья, для которой он был важным звеном и центром вселенной, и, просыпаясь, со стоном сознавал, что всего увиденного никогда не случится. Этому мальчику, по имени Элой, приходилось нелегко. Всегда и везде.

Он жалел отца, старался его понять, но ненавидел при этом за слабость и нежелание вырваться из плена собственного горя, которое изменило и сломило его дух. Долгое время они жили словно на необитаемом острове, в вакууме, в безликой пустоте, лишенной смысла. Их связывало столь многое и до бесконечности ничего. А через много лет Элой покинул родной дом, став художником – творцом прекрасных миров, ничего не значащих ни для кого, кроме самого автора. Но будущее, о котором он мечтал в детстве, наступило быстрее, чем мог мечтать некогда слабый и потерянный ребенок, вознеся его так высоко, как только возможно. Он рисовал души, вырывая их из тел, являя миру обнаженный и правдивый образ человека, каким его никто не смог бы увидеть самостоятельно. Такое опасное ремесло, совершенствующееся от портрета к портрету, загоняло во тьму былые рассуждения Элоя о белом холсте, которому больше не было места в доме полного мрачного вдохновения.

Элой Кальво был «слеп» всю свою жизнь, а терзающее на части стремление творить подобно раскаленным орудиям пыток убеждало при этом, что он бездарный слабак. Что ему нет места возле холста, к которому так тянулось его естество. Долгое время Элой не мог признать собственных поражений. Он боролся со своей творческой слабостью, получая в награду крупицу удачи – жалкую подачку со стола Фортуны. Этой подачкой стала работа на Исмаэля Дельгадо, обучение в Сант-Жорди и даже побег из-под опеки собственного отца. Но теперь, когда он прозрел, эти крупицы счастья превратились в лавину неслыханных успехов, убедивших Кальво в том, что он избран. Новоявленный идол современного искусства не думал о последствиях своего дара. Не осознавал, что, рисуя души, он мог навсегда потеряться среди тысяч чужих лиц и голосов. Стоила ли такая игра свеч? Он превращал свою жизнь в сказку о красавце, осознавшем, что он чудовище, и ему это нравилось.

Жар не спадал вот уже второй день, однако озноб, слабость и лихорадка не помеха для высокой цели. Какая ирония, именно сегодня Элою хотелось совершить задуманное. Сегодня, в день своего рождения.

Ему бы в постель, но некому было проявить заботу, ведь никто не видел Кальво уже четыре дня, а желающих поздравить именинника он попросту игнорировал, не отвечая на многочисленные сообщения в телефоне и социальных сетях. Болезнь, словно алкоголь, вытеснила Элоя из оков реальности, порождая в его сердце странные желания и несвойственную смелость. Он долго не решался вновь испытать себя, потому что однажды этот опыт увенчался зловещим успехом.

Что станет с человеком, который увидит собственную душу? Признает ли он себя и смирится с тем, кто он есть на самом деле? Айелет уже не могла ответить на этот вопрос. Но она стала первой, являясь символом, доказывающим талант и величие теперь уже признанного гения.

Поначалу ее смерть пугала Элоя. Он не спал ночами, просыпался в поту, разбуженный кошмарами той ночи и винил себя в гибели невинной женщины. Но со временем жажда творить пересилила чувство вины, и художник принял опасный волшебный дар, решив не скрывать от мира такую невиданную ранее красоту. Он дни напролет рисовал людей, лишь слушая их. Звонкий смех детей в парках, монотонная болтовня телеведущих по вечерам, скрипучее ворчание пожилых людей в кафе – он не видел их лиц, но рисовал голоса, следуя нерушимому правилу: смотреть на них нельзя, иначе картина будет иной, подобно миллионам безликих портретов.

На свой страх и риск неуверенный в себе Кальво впервые показал портрет Айелет своей подруге Кристине и та, прорыдав минут двадцать, убедила автора в продолжении этого ремесла. Она просила его изобразить и ее, но как он ни старался – ничего не вышло. Лицо Кристины он знал слишком хорошо, а это значило, что ее душе ничто не угрожало.

Затем была выставка Исмаэля, пророчащая день триумфа напыщенного богатенького начальника, который позволил Элою и всем своим художникам принять в ней участие. Кальво подготовился всего за неделю. Три портрета – три души. При этом самому автору смотреть на свои картины было невыносимо больно. Порой он боялся их, нанося краску, но не мог остановиться, словно ученый, оживляющий своего Франкенштейна. Однако риск оправдался. Люди не гибли. Они полюбили его и признали его дар. А некоторые, испугавшись, даже обвиняли в колдовстве, но тут же опровергали это и вновь возносили до небес. Что ему Исмаэль? Кого волнует сорванная выставка? Теперь Элой – главной герой на сцене, и Сиджес не удержит его в своих рамках надолго. Целый мир должен узнать, как выглядит людская душа.

Всего месяц прошел после трагедии на пляже, но Элою казалось, что пролетели годы, и дар ярким пламенем согревал его изнутри. Настало время экспериментов. Рост над собственным эго вылился в неадекватную попытку отбросить жалость.

Сегодня, в свой день рождения, простуженный и ослабленный, но все еще герой, он шел по улице Антонио Гауди, следуя за пожилой сеньорой, которая не догадывалась о его существовании. На ней была шляпка, удачно скрывающая от взгляда художника цвет ее волос. Ему было важно успеть закрыть глаза, когда она обернется, а остальное не имело смысла.

Преследуемая бесшумным охотником, женщина свернула направо и зашла в небольшой магазинчик восточных пряностей. Элой – за ней.

В этом заведении, которое пользовалось популярностью у ценителей редких специй, витал острый аромат приправ, заставивший Кальво зажать рукой рот, чтобы не чихнуть и не привлечь к себе внимания. Сеньора же явно наслаждалась атмосферой арабского колорита, принюхиваясь то к одному, то к другому мешочку со специями.

– Добро пожаловать, донна Хосефа! – продавец, зрелый мужчина с большим животом, радостно приветствовал свою покупательницу, очевидно, постоянную и весьма уважаемую.

– Здравствуй, Лукас. Не поверишь, но у меня уже все закончилось, а сам понимаешь, вино мужа не обойдется без твоих прекрасных пряностей. Как и мои блюда без шафрана. Кстати, он мне тоже сегодня будет нужен, – она говорила медленно и важно, как и подобает даме почтенного возраста с грузом опыта прожитых лет на плечах.

– О, конечно-конечно! Как всегда, поменьше кардамона, побольше гвоздики с корицей. А еще шафран и сушеный имбирь. Я все помню, – мужчина постучал по своей голове, демонстрируя твердость черепа или наличие мозгов.

– Феноменально. Все запоминаешь, хитрец. Вот можешь же ты, Лукас, заставить женщину чувствовать себя особенной, а мой Карлос, увы, стал забывчивым и ворчливым. Порой проснется и не помнит, какой сейчас месяц, – донна Хосефа облокотилась на прилавок и стала наблюдать, как продавец специй суетливо готовит ее заказ.

– Для этого у сеньора есть такая женщина, как вы, донна Хосефа… – их шутливые фразы, словно радиоволны, читались Кальво, и проецировали четкую картинку в его голове.

Элой, все еще никем незамеченный, стоял за большим мешком сумаха, рисуя в блокноте лицо женщины – властной, красивой, но хищной. Душа донны Хосефы во всем своем великолепии была еще молодой, несмотря на преклонный возраст ее физической хранительницы.

И вновь волшебство, ощущение света, смешанные чувства и слезы, наворачивающиеся на глаза. Художнику, пропустившему через себя очередной живой образ, показалось, что он сейчас потеряет сознание. Он прислонился к мешку, глубоко вздохнул и вышел из своего укрытия, совершенно уверенный в том, что прямо сейчас поступит правильно. Чудописец подошел к прилавку и молча положил на него только что созданный рисунок, а после, встретившись с Хосефой взглядом, вернее ее состаренной копией, развернулся и направился к выходу.

– Что это?! – услышал он уже в дверях испуганный скрипучий женский голос.

– Это вы, донна. Разве вы не видите? – сказал Элой и покинул магазин.

Он шел вперед, надеясь затеряться в паутине улиц родного города, пробираясь сквозь легион душной толпы. Больной и слабый, но невероятно взволнованный. В тот момент Элою ничего не хотелось больше, чем вернуться в магазинчик пряностей и увидеть результат, которого он добился.

Можно ли осознать, что всю свою жизнь ты играл роль другого человека, не следуя парадигмам собственной судьбы? Ведь в каждом из нас заложен сценарий всей нашей жизни наперед. У людей отнимают этот сценарий при рождении и отпускают на волю, заставляя искать свое предназначение самим. Затем мы творим зло, надеясь, что все во благо. Простительна ли игра на спонтанной смене жизненного жанра? Ответить может лишь душа – немая суть. Один лишь замкнутый круг по-прежнему олицетворяет всю человеческую натуру. И Айелет, и донна Хосефа получили свои сценарии, но слишком поздно было что-то менять. Слишком долго они были другими.

Элой не услышал, как кто-то догнал и сильным ударом сбил его с ног, отчего художник отлетел к стене и, больно ударившись, упал на землю. Спустя мгновения его вновь схватили и начали избивать, но Элой не отбивался, смея надеяться, что сможет это пережить. Удары вдруг прекратились, и стало слышно, как обидчика оттаскивают от лежащего парня с разбитым лицом.

– Он убийца! Он убил донну Хосефу! Схватите это чудовище! – кричал мужчина, словно раненный зверь в капкане.

Продавец пряностей Лукас стал очевидцем тех самых последствий, о которых мечтал Элой.

– Отпустите меня! Он что-то дал ей, и ее бедное сердце не выдержало! – бедняга был в шоке и оттого рычал, срывая голос.

Элой поднялся на ноги и вытер кулаком лицо.

– Вам интересно, что я ей дал? Показал портрет. Только и всего. Надежду и право на нее. Очень-очень жаль, что она не смогла смириться. Хотите убить меня? Давайте. По крайней мере, это не будет убийством от рисунка. Но тогда никто не сможет нести свет и красоту этому миру. Никто не увидит себя такими, какие мы есть. Только мне. Мне дана такая сила, – сказал Элой, глядя в глаза разъярённого мужчины, сдерживаемого двумя прохожими.

– Сумасшедший! Вы слышите, что он несет?! Убийца!

– Кто-нибудь, вызовите уже полицию. Разве вы не видите, моя жизнь в опасности, – обратился Кальво к столпившимся наблюдателям, снимающим это буйство на свои мобильные телефоны.

Мужчина вырвался из капканов сдерживающих его рук и снова кинулся на Элоя. Художник бросился бежать. Он, словно жертва безумного гипнотизера, очнулся посреди хаоса, которым так гордился еще секунду назад. И если в тот момент ему и стоило кого-то бояться, то только самого себя, ведь Кальво вновь убил, и в этот раз намеренно. Не каждый человек способен принять собственную душу без серьезных последствий – он либо сойдет с ума как Айелет, либо погибнет, не справившись с осознанием. Так почему же теперь, когда Элой узнал правду, ему было так хорошо и легко? Чему он радовался?

«Я чудовище. Мне нравится играть с людьми и мучить их! Что я наделал?! Чего добился?!»

Обо все этом думал Элой, убегая от человека, жаждущего справедливости и возмездия. Они мчались по узкой улице минуты три, но через некоторое время Лукас начал отставать, а затем и вовсе остановился, неспособный бежать дальше. До хрипоты кричал он проклятия в след гению с гнилой душой и ненавистью к самому себе.

«С днем рождения тебя, Элой Кальво – чудотворец из Сиджеса»

Вторую ночь подряд Элою снились кошмары. Ему являлись бесцветные лица незнакомых людей, одновременно улыбающихся и рыдающих. Мучили страшные образы преследующих его монстров, от которых он пытался спастись в узких улочках Сиджеса, которые сужались так сильно, что Элой застревал меж стен и просыпался в момент удара когтистых лап.

Вечера стали пыткой, простыни превращались в раскаленные плиты, а страх прожигал насквозь. Теперь Элой начал бояться последствий. Он понимал, что в порыве безумного вдохновения причинил зло и практически бравировал им на глазах у десятков людей. В тишине своей квартиры художник, продавший душу дьявольскому искусству, в бреду ожидал своих палачей.

«Они найдут меня. Будут судить. Лишат всего. Они ведь даже имя мое отберут. Может безжалостно наступят на горло, наблюдая, как я задыхаюсь»

Но никто не приходил, а жар все не спадал. Чувство вины то отступало, давая вздохнуть свободней, то накатывало, как цунами, вдавливая в матрас миллионами тонн сожаления.

Очередная ночь мучений протекала по накатанному сценарию, вот только Элой не спешил засыпать. Мурашки пробегали по телу, а простыни были влажными от пота. В висках пульсировала, гнездилась боль, и он, закрыв глаза на долгую секунду-мгновение, как будто уснул. И тут же сильный стук в дверь заставил Элоя подскочить с кровати. Не удержавшись на дрожащих ногах, художник упал на колени.

– Кто там?! – крикнул больной и замер, пристально вглядываясь в полумрак прихожей.

Ему показалось, что где-то там, среди темноты, за дверями его крепости раздались шаги, словно ночной визитер в нетерпении ходил взад-вперед.

– Это вы, Лукас!? Уходите, я не делал этого, она сама! Это был просто рисунок! – крикнул Кальво, обливаясь потом.

Он привалился к кровати и обхватил колени руками. Еще немного и начал бы выть от отчаяния и страха. Спасения не предвиделось.

Входная дверь издавала легкие щелчки, словно чужак легонько поддергивал за ручку, а охваченный ужасом парень поднялся на ноги и бросился на кухню, где, схватив нож, побрел назад, понимая, что не сможет пустить оружие в ход, не в силах вонзить это лезвие в чужую, хоть и враждебную плоть. Элой прокрался в прихожую и на цыпочках подошел к двери. Он долго вслушивался в громкую тишину под раскаты биения собственного сердца, но безрезультатно. Незваный гость исчез, оставив июльской ночью липкий озноб и бессонницу.

На часах было уже четыре утра, когда Кальво вернулся в спальню и повалился в кресло. Болезнь и страх осаждали его разум, но взять себя в руки было бы слишком просто. Он совершенно точно был уверен, что кто-то стоял за той дверью, желая добраться до него.

Не существует призраков, есть только люди – завистливые создания, в природе которых изначально заложено стремление разрушать и уничтожать красоту, как она есть. А Элой был всего лишь инструментом, кистью, стражем красоты и воздушных замков. Почему бы не дать им стать реальностью?

Теперь страдающий гений был уверен так же и в том, что не готов сломаться так скоро, не для того он все это затеял и принял, чтобы опустить руки и сгореть в пламени проклятой лихорадки и вины. Его способности и дар имеют право на жизнь. И он не отступится никогда, идя дорогой славы и великих побед.

«Выстраивайтесь в очередь, монстры. Штурмуйте мою дверь хоть каждую ночь. Я не перестану рисовать вас! Не остановлюсь ни перед чем! Покажу миру истину и сорву ваши маски. Положу конец искусственному маскараду, в котором увядает наше общество. Так будет, пока я жив. И пока существуют белые холсты, я всегда буду наготове. А готовы ли вы – мне безразлично»

Его взгляд застыл на портрете Айелет, стоящем на каминной полке. Белое ожерелье висело на уголке полотна.

– Ее лицо, ее жемчуг и ее жертва не будут напрасными. Она ушла прекрасной смертью, подарив людям шедевр. Эта женщина – символ новой эры искусства, – подумал Элой и посмотрел в окно.

Спустя миг его вновь окатило волной кошмара, ведь снаружи, за окном, на открытой лоджии, стоял полупрозрачный человек, прижавшись лицом к стеклу. Он скалил хищное коварное лицо, и Элой узнал его. Это строгое лицо с опущенными уголками губ и морщинистым лбом. Отец. Из легких сына ушел весь воздух, в ушах застучало сильней, а рот открылся в немом крике. Внезапно образ за окном померк и рассеялся. А Кальво завыл от страха, не догадываясь, что крик его был отлично слышен соседям, разбуженным его воплями вторую ночь подряд, когда он терял рассудок посреди кошмаров наяву.

«Уйди, уйди, уйди!»

Если мужчина, обладающий редким даром, вынужден его сдерживать, в чем тогда смысл? Быть может, не суждено ему быть хорошим, но тогда и не стоит думать о последствиях дурных поступков, ведь он не желал и не желает никому смерти, оставаясь лишь художником, рисующим звук глухому зрителю. Он не отступит и продолжит свою великую миссию: раскрывать глаза людям и показывать им, каковы они со стороны, создав утопию, где каждый получит право быть таким, каким ему следует быть. И даже если у него не получится, его картины будут жить вечно, пронося сквозь поколения свет истины.

На утро лихорадка спала, и Элоя вновь потянуло к холсту. О происшествии в магазине пряностей никто не говорил, и художника ни в чем так и не обвинили. Да и что ему могли вменить? За маленький портрет, оставленный на прилавке, наказать человека нельзя, и этот обыкновенный несчастный случай в летний жаркий день не был упомянут даже в местной газете. Видимо, кому-то свыше было угодно, чтобы автор продолжил свой путь. Что он и сделал.

Сегодня Элой Кальво торжественно вернулся к повседневной жизни. Включив телефон, он обнаружил сотни сообщений и пропущенных звонков. Десятки предложений участвовать в выставках; заказы, поздравления – все это не особо волновало его, однако, разобрав входящую почту, Элой обратил внимание на одно маленькое сообщение от Люсии из студии Дельгадо с известием о выздоровлении Исмаэля, который, как оказалось, пытался свести счеты с жизнью. Виной тому стал успех работ Кальво. Элою даже стало жаль талантливого глупца. Но то был его выбор. Он сам позволил своим друзьям участвовать в своем мероприятии, потому то коса и нашла на камень.

Талант и дар – совершенно полярные явления. Ни один талантливый художник не смог бы противостоять природному дару человека, во власти которого разум и людские души. Исмаэль, как оказалось, был слабаком, не имея сил пойти до конца и закончить начатое. Но, по крайней мере, он жив, а об остальном Элою думать не хотелось.

Было в телефоне еще одно сообщение – предложение стать гостем одного из популярных в Испании телешоу. Главным условием была демонстрация волшебных картин. Организаторы, узнав о случившемся на выставке в Сиджесе, не стали медлить. Сенсации с неба не падают. А рейтинги после визита Элоя Кальво на телевидение несомненно взлетят до небес. Всей стране захочется увидеть магический эффект, лишенный рациональности и логики. Чудотворец ничего не имел против. Новая высота и новые лица, как и немалые деньги – это то, в чем он сейчас особенно нуждался.

Через неделю он был уже в Мадриде готовый ко всему. Маленький растерянный мальчик, обитавший в Элое, успокоился и в кое-то веки принял себя. В душе этого человека больше не было места сомнениям и страхам, когда он предстал перед полным залом зрителей в окружении закрытых белой тканью полотен. Чудотворец из Сиджеса не улыбался, но ликовал, когда ведущий попросил открыть, наконец, его ящик Пандоры. В момент, когда страну захлестнуло блаженным осознанием увиденного чуда, Элой улыбнулся в первый раз. Он встал спиной к залу, к камерам и взял микрофон у бледного, смущенного ведущего.

– Уведите детей от экранов. Отвернитесь и говорите со мной. Я буду слушать. Я буду рисовать.