Текст книги "Николай I. Биография и обзор царствования с приложением"

Вопрос о престолонаследии и вступление на престол Николая

Фактически данные об отречении цесаревича Константина Павловича от престола и о назначении наследником великого князя Николая Павловича представляются в следующем виде. Старшие сыновья императора Павла Петровича никогда не обнаруживали большого влечения принять на себя и нести бремя правления. Александр Павлович при жизни отца не раз высказывал вслух мечтания вести впоследствии жизнь частного человека. В свое время, однако, эти мечты должны были уступить место действительности; позднее, под влиянием событий 1812–1815 гг., надломивших дух императора, эти юношеские мечтания приблизительно к 1817 г. возрождаются в нем уже в несколько иной форме. Около этого времени Александр I нередко высказывал мысль о том, что государь «должен оставаться на своем месте лишь до тех пор, пока его физические силы будут ему позволять это… После этого он должен удалиться». Высказывая эту мысль, он распространял ее и на самого себя. Что касается цесаревича Константина Павловича, то тотчас после трагической смерти его отца он вполне определенно заявлял (в разговоре с полковником Н.А. Саблуковым), что если бы престол и достался когда-нибудь ему, то он, конечно, его не принял бы. При том же мнении оставался Константин Павлович в течение всего царствования своего старшего брата. При вступлении на престол Александра I в текст присяги была внесена оговорка, в сущности противоречащая закону о престолонаследии, и присяга была принесена государю и наследнику престола, «который назначен будет»: по закону о престолонаследии несомненным наследником являлся цесаревич Константин. В суете событий первых дней нового царствования многие этой оговорки не заметили, и только много позднее, через двадцать пять лет, как сейчас увидим, цесаревич Константин Павлович раскрыл ее смысл. Первым определенным намеком на то, что престол со временем, может быть, не перейдет к Константину, было дополнительное постановление к «Учреждению императорской фамилии», изданное одновременно с манифестом 20 марта 1820 года о расторжении первого брака цесаревича, которое гласило: «Если какое лицо из императорской фамилии вступит в брачный союз с лицом, не имеющим соответственного достоинства, т.е. не принадлежащим ни к какому царственному или владетельному дому, в таком случае лицо императорской фамилии не может сообщить другому прав, принадлежащих членам императорской фамилии, и рождаемые от такого союза дети не имеют права на наследие престола». Вскоре последовал второй брак цесаревича – с графиней Иоанной Грудзинской, и все, конечно, поняли, что указанная поправка относится именно к нему, хотя сама по себе, так, как она была редактирована, она не лишала еще самого его династических прав, но могла касаться лишь его будущего потомства.

Нельзя сказать положительно, пошло ли в тесном кругу царской семьи дальше общих заявлений отдельных лиц о своем нежелании царствовать или сама эта поправка побудила наконец цесаревича принять окончательное решение. Во всяком случае, вскоре после второго брака он привел в исполнение свою постоянную мысль и отказался и за себя лично от права на престол. О своем намерении он сообщил своему брату Михаилу Павловичу в бытность последнего в Варшаве еще летом 1821 г. и окончательно объявил о своем решении государю императору и императрице Марии Феодоровне во время своего пребывания в Петербурге в январе 1822 г. Это решение было оформлено им перед его отъездом в Варшаву письмом к государю от 14 января, в котором цесаревич просил передать его право на престол «тому, кому оно принадлежит после него». Утвердительный ответ на это со стороны государя, и опять-таки в форме частного письма, последовал 2 февраля т.г. При таких условиях естественно возникал вопрос о переходе престола к Николаю Павловичу, имя которого все еще прямо не называлось.

В семейном кругу, как мы видели выше, давно уже предусматривалась возможность перехода к нему престола. На это указывает прежде всего программа того образования, которое было дано великому князю. Плохо поставленное, еще хуже выполненное, отражающее в своей односторонности дух придворной среды своего времени, это образование было во всяком случае образованием наследника престола, а не простого великого князя. Уместно будет в данном случае вспомнить ту записку о преподавании Николаю Павловичу политических наук, которую проф. Шторх представил в 1810 г. императрице Марии Феодоровне и которая заканчивалась следующими словами: «Que Votre Majeste se represente la satisfaction avec laquelle un citoyen eclaire, aimant son souverain et sa patrie, verrait consignees dans cet ouvrage les grandes verites morales et les maximes conservatrices des etats. Ces verites, dirait-il, ont ete reconnues par celui, qui probablement nous gouvernera un jour; ces maximes sont les siennes; c'est d'apres, qu'il s'engage a regner, puisqu'il a consenti, qu'elles ussent publiees sous son nom»[21]21
  Перевод


[Закрыть]. Еще в 1807 г. императрица Мария Феодоровна, по словам ее секретаря Г.И. Вилламова, говорила, что «она предвидит, что престол все-таки со временем перейдет к великому князю Николаю»[22]22
  В эрмитажном собрании хранится медаль-жетон с надписью: «Г. Ц.В. К. Николай Павлович и «1810 г. Генваря 25 -го


[Закрыть].

Этим объясняются, по-видимому, отчасти и ее постоянные заботы дать в воспитании своего третьего сына преобладание гражданского и политического элемента над военным.

С другой стороны, вся жизнь великого князя с 1814 года, характер его поездок за границу и по России, его брак и та роль, какую он начинает играть с 1817 года в царской семье, – все это ясно говорит о вполне назревшем, хотя и не сформулированном еще решении. И подобный взгляд на Николая Павловича начинал устанавливаться, как мы видели, к этому времени и в обществе, и притом, по-видимому, раньше за границей, чем в России. Первое время этот взгляд мог не связываться непременно с мыслью об отречении Константина и естественно вытекал из положения Николая Павловича среди других членов императорской фамилии при отсутствии мужского потомства у его старших братьев.

Когда вопрос о разводе Константина Павловича стал приближаться к разрешению и цесаревич начал подготавливать исполнение своего давнишнего желания, государь счел нужным подготовить к этому и самого Николая Павловича. 13 июля 1819 г. он имел разговор с великокняжеской четой, во время которого сообщил Николаю Павловичу и его супруге о своем решении отречься со временем от правления и о нежелании Константина наследовать престол и предупредил, что великий князь Николай Павлович призывается на царское достоинство и что это должно совершиться еще при жизни его, императора. По собственному свидетельству великого князя и его супруги, разговор этот очень их смутил. Когда в январе 1822 г. происходили переговоры между государем, императрицей-матерью и цесаревичем, то Николай Павлович не был к ним привлечен. После письма цесаревича к государю от 14 января 1822 г. императрица Мария Феодоровна, однако, в разговорах с Николаем Павловичем начала упоминать об акте отречения Константина в его пользу, и Николай Павлович в своих записках сам не отрицает того, что о существовании этого акта было ему известно. Государственный вопрос огромной важности, затрагивающий основной закон империи, обсуждался и решался, таким образом, чисто по-семейному и даже без привлечения к его обсуждению того представителя младшего поколения своей же семьи, который был прежде всего здесь заинтересован. Ив этом нельзя не видеть влияния императрицы Марии Феодоровны, вообще так много содействовавшей в детях императора Павла быстрому и прочному росту привычки вносить в государственные дела тон семейного вопроса. Только через полтора года после того, как цесаревич и государь обменялись своими письмами и когда вопрос был уже окончательно решен, акту отречения Константина и назначения наследником престола Николая была придана форма акта государственного. Летом 1823 г. московским митрополитом Филаретом, при содействии кн. А.Н. Голицына, был составлен манифест об отречении Константина Павловича и о назначении наследником Николая Павловича («Наследником нашим быть второму брату нашему, великому князю Николаю Павловичу»), подписанный Александром 16 августа 1823 г. И теперь, как и на всех предшествующих стадиях этого вопроса, была усвоена строгая келейность. Манифест 16 августа 1823 г. остался необнародованным: 27 августа т.г., в бытность государя в Москве, манифест с приложением письма Константина Павловича от 14 января 1822 г. был передан государем тому же митрополиту Филарету в запечатанном пакете с собственноручной надписью государя: «Хранить в Успенском соборе с государственными актами до востребования моего, а в случае моей кончины открыть московскому епархиальному архиерею и московскому генерал-губернатору в Успенском соборе прежде всякого другого деяния». При этом государь через Аракчеева изъявил митрополиту свое желание, чтобы это дело не предавалось огласке. 29 августа Филарет, в присутствии протопресвитера, саккелария и прокурора синодальной конторы, показав им пакет и подпись и объявив волю государя о строжайшем соблюдении тайны, положил пакет в ковчег государственных актов в алтаре Успенского собора, запер и запечатал ковчег. Копии манифеста, собственноручно переписанные кн. А.Н. Голицыным, в пакетах за императорской печатью были разосланы в Государственный Совет, Сенат и Синод. На пакетах были сделаны собственноручно государем надписи: «Хранить в (название учреждения) до моего востребования, а в случае моей кончины раскрыть прежде всякого другого деяния в чрезвычайном собрании». О необнародованном манифесте не было официально известно никому, кроме трех только что названных лиц.

Тайна не была, однако, вполне сохранена самим Александром Павловичем. Уже 5-го ноября 1823 г. он сообщил о своих распоряжениях, упоминая вполне определенно имя Николая Павловича, бывшему в то время в России прусскому принцу Вильгельму, брату супруги Николая Павловича. По своему возвращению в Берлин принц не замедлил сообщить об этом своему отцу, королю Фридриху-Вильгельму III. Вскоре после этого государь говорил о том же с историком Карамзиным, а в 1825 г. с наследным нидерландским принцем Вильгельмом Оранским, супругом сестры государя Анны Павловны. Что касается самой императрицы Марии Феодоровны, то нельзя сказать вполне утвердительно, было ли ей известно только об акте отречения Константина или и о манифесте 16 августа 1823 г. О назначении Николая Павловича наследником престола знали, во всяком случае, лица, наиболее близкие к великому князю. С принцем Вильгельмом у Николая Павловича, как мы знаем, давно уже существовали дружеские отношения; нельзя предположить, чтобы принц, зная, что готовится в России, зная, что тут затрагиваются интересы семьи его сестры (с которой он точно так же был очень дружен), не предупредил бы об этом свою сестру и ее мужа. Скоро дело получило еще большую и как бы уже официальную огласку: в придворном берлинском календаре на 1824 год – а вряд ли у Николая Павловича на письменном столе не было придворного берлинского календаря – он прямо был назван наследником русского престола. Все это приводит к заключению, что Николай Павлович не мог не знать не только об отречении его брата Константина, но и о своем назначении наследником, хотя, быть может, и не представлял себе вполне определенно ту форму, в какую были облечены относящиеся до этого акты. Ввиду того, однако, что эти акты не были обнародованы во всеобщее сведение, он находил возможным не считаться с ними, как с теряющими силу в момент смерти государя. Мог он почесть себя и обиженным тем, как вопрос о его назначении наследником престола обсуждался на семейном совете – без его участия, между матерью и старшими братьями. Эти выводы находят себе подтверждение и в образе действий вел. кн. Николая Павловича в первые минуты после получения в Петербурге известия о смерти государя.

В первых числах сентября 1825 г. император Александр Павлович и императрица Елизавета Алексеевна выехали из Петербурга в Таганрог. Государя сопровождали между прочими министр двора кн. П.М. Волконский и начальник Главного штаба бар. И.И. Дибич. Великий князь Николай Павлович, как бывало не раз и раньше, остался в столице единственным представителем царской семьи (великий князь Михаил Павлович гостил у цесаревича в Варшаве). Главное управление в столице было в руках военного губернатора гр. М.А. Милорадовича, героя 1812 года, в последние годы александровского царствования несколько опустившегося и относившегося довольно легко к тем слухам о заговоре среди офицеров, которые к этому времени ходили уже довольно упорно в городе. Командиром гвардейского корпуса был ген. А.Л. Воинов. С 18 ноября в столицу начали приходить известия о болезни государя, с 25 ноября быстро принявшие крайне тревожный характер. Узнав в этот день вечером, что надежды на выздоровление почти нет, великий князь Николай Павлович совещался с Милорадовичем и Воиновым и предложил им, при получении известия о кончине государя, немедленно провозгласить императором Константина Павловича, говоря, что он первый принесет ему присягу[23]23
  По другим известиям, на присяге Константину особенно настаивал Милорадович.


[Закрыть].

27-го утром происходили молебствия о здравии государя: в Зимнем дворце для царского семейства и приближенных и в Александро-Невской лавре для военных и гражданских чинов. Во время молебствия во дворце было получено известие (от Волконского и Дибича) о смерти государя. Присутствовавшим в церкви это известие принес великий князь Николай Павлович. С императрицей Марией Феодоровной сделалось дурно, ее вынесли из церкви. Вернувшись в церковь, Николай Павлович принес присягу «государю императору Константину Павловичу» и тотчас же после этого привел к присяге роту Его Величества л.-гв. Преображенского полка, занимавшую внутренний дворцовый караул. Во дворце тотчас за великим князем присягнули Милорадович, ген.-ад. кн. В.Б. Трубецкой и многие другие из свиты и приближенных. Одновременно с этим великий князь приказал дежурному генералу А.Н. Потапову привести к присяге главный дворцовый караул. Адъютант великого князя А.Ф. Адлерберг был послан с таким же поручением в инженерное ведомство, а ген. А.И. Нейдгард в Александро-Невскую лавру – поручить ген. Воинову привести к присяге все гвардейские полки. Только после этого великий князь сообщил обо всем происшедшем императрице Марии Феодоровне. Императрица крайне этим встревожилась и поспешила сообщить Николаю Павловичу, что существует акт, по которому он сам назначен наследником престола. «S'il y en a un, il ne m'est pas connu, personne ne le connait; mais nous savons tous que notre maitre, notre souverain legitime est mon frere Constantin et nous avons rempli notre devoir: arrive ce qui pourra»[24]24
  Перевод


[Закрыть], – отвечал ей Николай Павлович. Вслед за этим сообщил великому князю о существовании акта (вполне определенно имея уже в виду манифест 16 августа 1823 г.) прибывший к этому времени во дворец из лавры кн. А.Н.Голицын.

В тот же день, в два часа, состоялось в Зимнем дворце заседание Государственного Совета. На этом заседании возникли разногласия по вопросу, распечатать ли предварительно пакет, о котором сообщили собранию председатель Совета кн. Лопухин и кн. Голицын, или начать с присяги Константину. Первое мнение одержало верх, и пакет был распечатан. Ознакомление с манифестом и письмом Константина от 14 января 1822 г. вызвало новое разногласие, и для разрешения своего недоумения Совет in corpore отправился к великому князю. Николай Павлович убеждал Совет принести присягу его старшему брату, заявив при этом, «что он все это знает, что дело это для него не было скрыто, но что он и тогда дал себе клятвенное обещание поступить в случае подобного несчастья по тем правилам, по коим он ныне поступил». Совет, «услышав непреложную волю» великого князя, решил принести присягу и для этого снова собраться в тот же день в семь часов вечера. К этому времени, к пяти часам вечера, присяга во всех гвардейских полках уже была принесена. Вечером принес присягу Государственный Совет, о чем и был составлен журнал. На другой день копия с журнала Совета была послана с адъютантом великого князя Лазаревым в Варшаву к Константину Павловичу. Отправляя Лазарева, Николай Павлович вручил ему, кроме того, свои личные письма к обоим своим братьям. В тот же день было послано уведомление от Милорадовича к московскому генерал-губернатору кн. Д.В. Голицыну и финляндскому А.А. Закревскому о приведении к присяге Москвы и Финляндии и были разосланы повсеместно о том же курьеры. В Москве, куда вести о смерти государя стали доходить 28 ноября, митрополит Филарет сообщил генерал-губернатору о существовании пакета в Успенском соборе; после некоторого колебания было решено действовать сообразно с тем, как поступят в Петербурге, и после получения официального уведомления Москва 30 ноября спокойно присягнула Константину. В других местах присяга прошла точно так же, без каких бы то ни было осложнений. Пакеты в Сенате и Синоде были оставлены нераспечатанными.

В Варшаве известие о смерти государя было получено 25 ноября. По получении этого известия цесаревич тотчас же написал письма к императрице Марии Феодоровне и Николаю Павловичу, в котором заявлял, что уступает свои права брату «в силу рескрипта императора Александра от 2 февраля 1822 г.». Он ссылался, таким образом, на документ, безусловно известный Николаю. С этими письмами 26 ноября был отправлен вел. кн. Михаил Павлович. Михаил Павлович приехал в Петербург 3 декабря. По общему совещанию между императрицей и обоими великими князьями было решено, что так как письма Константина, привезенные Михаилом Павловичем, были написаны цесаревичем до получения им известия о принесении ему присяги, то они и не могут считаться решающими. В Петербурге «без опасности» их во всяком случае нельзя обнародовать: Константин должен издать от себя, уже как государь, манифест, в котором будет окончательно решен вопрос, кому царствовать. С этим решением в Варшаву был послан в тот же день фельдъегерский офицер Белоусов. В городе начали уже распространяться слухи о том, что Михаил Павлович не присягал, и потому было сочтено за лучшее, чтобы он оставил Петербург. 5 декабря он выехал в Варшаву под предлогом сообщения Константину Павловичу сведений о здоровье императрицы-матери. Лазарев прибыл в Варшаву 2 декабря. Узнав о том, что произошло в Петербурге, Константин Павлович на другой же день отправил письмо к председателю Государственного Совета, в котором очень резко высказывался по поводу поведения Совета. Это письмо – прямой выговор Совету за незнание государственных законов, выговор, с юридической стороны, построенный безукоризненно. Цесаревич указывал, что Совет не имел права приносить присягу, зная, что присяга вообще «не может быть сделана иначе, как по манифесту за императорским подписанием», и что, кроме того, Совет забыл свою собственную присягу покойному государю, когда присягали императору и наследнику, «который назначен будет»; для этого же надо было первоначально ознакомиться с распоряжением покойного государя. Вместе с этим Константин Павлович, отвечая на письма брата, заявлял, что его решение непоколебимо, отклонял приглашение приехать в Петербург и предупреждал, что «удалится еще далее, если все не устроится согласно воле покойного нашего императора». Одновременно с этими письмами на имя Государственного Совета и брата, цесаревич письмом от 4 декабря указал Дибичу обращаться к великому князю Николаю как к государю.

Эти письма были отправлены с тем же Лазаревым. На станции Ненналь (в 260 верстах от Петербурга) с Лазаревым, везшим ответ Константина Павловича на письмо Николая Павловича от 28 ноября, встретился великий князь Михаил Павлович и, поняв, в чем дело, решил не ехать дальше от Петербурга и ждал здесь возвращения из Варшавы Белоусова. В Петербург Лазарев прибыл 9 декабря. Ознакомившись с полученным ответом, а также с письмом Константина Павловича к председателю Государственного Совета, Николай Павлович точно так же решил ждать следующего курьера.

12 декабря положение дел, однако, еще более осложнилось. В этот день Николай Павлович получил от Дибича пакет из Таганрога с подробным сообщением о заговоре тайных обществ[25]25
  В этот же день поручик л.-гв. Егерского полка Я.И. Ростовцев предупредил Николая Павловича о существовании заговора, не называя имен участников.


[Закрыть] . Николай Павлович немедленно посвятил в это сообщение Милорадовича, кн. А.Н. Голицына и ген.-адъют. А.Х. Бенкендорфа, еще в 1821 г. представившего государю записку о тайных обществах. В этот же день прибыл из Варшавы Белоусов с письмом, содержавшим решительный отказ вел. кн. Константина Павловича. Непреклонность брата и известие об опасности заставили Николая Павловича уступить. 13 декабря был составлен от имени Николая Павловича манифест (помеченный при обнародовании 12-м декабря) с извещением о ходе последних событий, об отказе Константина Павловича и о принятом Николаем Павловичем решении. Фактическая часть манифеста была редактирована Адлербергом, которому Николай Павлович сам продиктовал главные положения, общая часть – Сперанским (после того как не удостоился одобрения более обширный проект Карамзина, в котором предполагалось наметить характер нового царствования). Одновременно с манифестом решено было опубликовать манифест покойного государя от 16 августа 1823 г., письма цесаревича и государя от 14 января и 2 февраля 1822 г. и оба письма Константина Павловича к императрице Марии Феодоровне и Николаю Павловичу от 26 ноября 1825 г. На вечер 13 декабря Николай Павлович запиской на имя председателя Государственного Совета просил назначить секретное заседание, «имея поручение от Государя Императора сообщить высочайшую волю Государственному Совету». Заседание открылось очень поздно, так как Николай Павлович желал присутствия на нем Михаила Павловича, которого ждали с минуты на минуту. Не дождавшись брата – Белоусов проехал по другому тракту, и Михаил Павлович был вызван лишь 12-го, – Николай Павлович решил начать заседание без него в первом часу ночи. Заняв первое от председателя место, он, начав словами: «Я выполняю волю брата Константина Павловича», прочел манифест о своем вступлении на престол и «попросил» министра юстиции кн. Лобанова-Ростовского (как генерал-прокурора) тотчас этот манифест и все подлежащие бумаги напечатать, обнародовать и наутро привести всех к присяге.

Неопределенным положением, создавшимся вследствие всех этих событий, решили воспользоваться члены тайных политических обществ, ставивших себе целью государственный переворот и перемену образа правления: Северного, состоявшего главным образом из офицеров гвардии, и Южного, в которое входили прежде всего офицеры расположенной на юге 2-й армии. Существование этих обществ было раскрыто еще при жизни императора Александра I доносами унтер-офицера 3-го Украинского уланского полка И.В. Шервуда, елизаветградского помещика А.К. Бошняка и капитана Вятского полка А. Майбороды[26]26
  Эти сведения и получил Николай Павлович 12 декабря от Дибича.


[Закрыть]. История возникновения и характеристика этих обществ не входят в данный момент в нашу задачу. Присматриваясь к их взаимоотношениям, особенно в те моменты, когда в Петербург по делам обществ приезжал глава Южного общества полковник Вятского полка П.И. Пестель, можно заметить, что Северное общество находилось как бы под некоторым моральным давлением Южного, правильнее говоря – прежде всего самого Пестеля. «Южане» были более сорганизованы и более деятельны и упрекали «северян» за недостаток активности. В то же время внешние условия – близость двора и высших государственных учреждений – сами по себе как бы вызывали к действию прежде всего Северное общество. Среди «северян» к этому времени начало создаваться настроение некоторой угнетенности, сознание, что сделано мало, и отсюда – желание сделать хоть что-нибудь. План действий в обществах до самого последнего момента окончательно выработан не был. Арест некоторых из видных членов (в том числе Пестеля) заставлял торопиться. Слухи о том, что будет вторичная присяга, создавали, как казалось, благоприятный момент. Решено было, что офицеры, участники обществ, будут отговаривать в своих частях солдат от присяги Николаю и, выведя их на Сенатскую площадь и тем отрезав сообщение между Сенатом и Зимним дворцом, заставят Сенат, как верховное учреждение, провозгласить конституцию.

14 декабря к 7 часам утра собрались для присяги Сенат и Синод, а к 11 часам был назначен съезд для молебствия в Зимний дворец. Одновременно с этим начали приводить к присяге отдельные войсковые части. Во время присяги в л.-гв. Московском полку, расположенном в то время на Фонтанке у Семеновского моста, офицеры этого полка, штабс-капитаны кн. Щепин-Ростовский, М.А. Бестужев и брат последнего Александр, штабс-капитан л.-гв. Драгунского полка, уговорили часть солдат не присягать. Пытавшиеся вмешаться полковой командир ген.-майор бар. Фредерикс, бригадный – ген.-майор В.Н. Шеншин и полковник Хвощинский были тяжело ранены саблями, и кн. Щепин-Ростовский, захватив знамя и выведя часть полка из казарм, повел солдат по Гороховой улице на Сенатскую площадь.

Одновременно с этим в л.-гв. Гренадерском полку, расположенном в то время, как и теперь, на Петербургской стороне, подняли возмущение поручики А.Н. Сутгоф и Н.И. Панов, и часть полка, со знаменами, но не построенная, перейдя по льду Невы, была приведена ими несколько позднее также на Сенатскую площадь[27]27
  По дороге Панов, предполагая, что Зимний дворец уже в руках восставших, вошел было со своей частью на дворцовый двор. Его ввели в заблуждение фигуры солдат на дворе: это сменялся караул, ставились саперы в части, преданной Николаю. Заметив свою ошибку, Панов повернул обратно и присоединился к своим товарищам на площади.


[Закрыть].

Наконец, значительно позднее, лейтенант Арбузов привел сюда же по Галерной улице часть Гвардейского экипажа, расположенного в то время, как и теперь, на углу Екатерининского и Крюкова каналов[28]28
  Кроме названных частей, замешательство при принесении присяги произошло еще в Измайловском полку. Личное присутствие там великого князя Михаила Павловича и его решительные действия не дали, однако, этому замешательству разрастись в открытое волнение. Не совсем спокойно было и в Финляндском полку. Обе эти части были расположены в то время там же, где и теперь.


[Закрыть].

Собравшиеся на площади войска построились в каре, причем руководство всеми действиями принадлежало главным образом поручику л.-гв. Финляндского полка кн. Е.П. Оболенскому. Сюда же явились некоторые из штатских членов общества, как, например, В.К. Кюхельбекер, отставной поручик П.А. Каховский и др. К собравшимся начали примыкать и посторонние, и вскоре площадь, примыкающие к ней улицы, соседние здания и леса строившегося в то время Исаакиевского собора покрылись густой толпой.

Узнав о возмущении[29]29
  Известие о происшедшем в Московском полку было доставлено прибывшим во дворец начальником штаба гвардейского корпуса ген.-м. А.И. Нейдгардом.


[Закрыть], Николай Павлович довольно быстро выработал общий план действий. Обозревая мысленно расположение военных сил в городе, он совершенно верно принял в соображение то обстоятельство, что наибольший резерв в его распоряжении был в районе Миллионной улицы, Литейного проспекта, Кирочной и Таврического сада. Здесь были расположены военные части, на которые он прежде всего мог рассчитывать, – саперы и преображенцы. В этой же стороне был расположен л.-гв. Павловский полк и, наконец, внушительная кавалерийская сила в лице кавалергардов. Заняв площадь, мятежники, в сущности, отрезали Зимний дворец прежде всего от прямого сообщения с Конной гвардией, Семеновским и Егерским полками. В то же время Измайловский полк был ненадежен. Части, расположенные в сторону Миллионной улицы и Литейного проспекта, и должны были, по плану Николая Павловича, составить главную силу, предназначенную для охраны дворца и активного выступления против мятежников. Остальным предстояло играть роль резервов и вспомогательной силы.

Поставив у главного входа во дворец 9-ю стрелковую роту л.-гв. Финляндского полка, только что вступившую в караул, Николай Павлович распорядился вызвать 1-й батальон Преображенского полка (расположенный, как и теперь, на Миллионной улице) и Кавалергардский полк, а также 2-й батальон преображенцев и л.-гвардии и учебный саперные батальоны. Саперам была вверена охрана дворца. Кавалергарды и 2-й батальон преображенцев заняли Дворцовую площадь. Вызванная и прибывшая почти в полном составе Конная гвардия, обогнув Исаакиевский собор, выстроилась со стороны Адмиралтейства от собора до набережной Невы. Вверив защите 1-го батальона преображенцев 7-летнего наследника престола, Николай Павлович повел их лично и выстроил на углу Вознесенского и Адмиралтейского проспектов. Одновременно с этим он распорядился, чтобы его дети были перевезены из Аничкова дворца в Зимний[30]30
  Несколько позднее были заготовлены экипажи для отправления всего царского семейства под прикрытием кавалергардов в Царское Село.


[Закрыть].

Семеновский полк был послан в обход Исаакиевского собора к Конногвардейскому манежу. Часть Павловского полка заняла мосту Крюкова канала и Галерную улицу. Измайловский полк, приведенный вел. кн. Михаилом Павловичем, был выстроен в резерве по Вознесенскому проспекту от Синего моста до Адмиралтейского проспекта. Вызван был точно так же Финляндский полк, расположенный тогда, как и теперь, на Васильевском острове; но когда полк вступил на Исаакиевский мост, командовавший первым взводом поручик барон А. Розен, один из участников заговора, скомандовал: «Стой», и это остановило дальнейшее движение всего полка; только та часть его, которая еще не взошла на мост, по льду перешла реку и присоединилась к войскам, стоявшим у Крюкова канала. Сам Николай Павлович в течение всего дня занимал место во главе 1-го батальона Преображенского полка на углу Вознесенского и Адмиралтейского проспектов. Главное командование со стороны Почтамтской и Галерной улиц и Крюкова канала было поручено им вел. кн. Михаилу Павловичу.

Против мятежников были двинуты, таким образом, очень внушительные силы: почти вся масса столичного гарнизона. Можно было подумать, что на улицах Петербурга готовятся к правильному сражению. Значительная часть дня прошла, однако, в нерешительных действиях. Попытки увещания возмутившихся не имели результатов. Выехавший к ним в самом начале Милорадович был смертельно ранен; та же участь постигла командира л.-гв. Гренадерского полка полковника Стюрлера (раны тому и другому были нанесены Каховским). Угрозами выстрелов был встречен и вел. кн. Михаил Павлович. Не имела успеха и попытка увещевания, сделанная митрополитом Серафимом, вышедшим в полном облачении, с хоругвями и в сопровождении дьяконов. К трем часам дня решено было приступить к действиям, начав с кавалерийской атаки. Однако атаки Конной гвардии, а вслед за ней кавалергардов, имели мало успеха: из-за сильной гололедицы лошади падали, палаши оказались не отпущенными, и выгода оставалась на стороне противника, открывшего уже ружейный огонь. Николай Павлович долго не решался, со своей стороны, открыть огонь и, только уступая настояниям ген.-ад. Васильчикова, выдвинул артиллерию. Одно орудие было послано к вел. кн. Михаилу Павловичу; три орудия были поставлены перед 1-м батальоном преображенцев, на углу Адмиралтейского проспекта. Было сделано четыре выстрела картечью; первый был взят слишком высоко и ударил в крышу Сената; следующие – два из орудий у Адмиралтейского бульвара и один из орудия у Семеновского полка – расстроили каре. Главная масса искала спасения через Неву по Исаакивскому мосту и по Английской набережной, некоторая часть – по Галерной. В преследование за бежавшими были двинуты через Неву измайловцы и преображенцы, по Английской набережной – Конная гвардия. Часть бывшего в каре Московского полка спустилась на лед, и здесь Михаил Павлович попытался построить колонну, чтобы идти на Петропавловскую крепость: орудийный огонь артиллерии, выдвинутой к этому времени к Исаакиевскому мосту и стрелявшей теперь уже ядрами, и открывшаяся на льду полынья расстроили этот замысел.