Текст книги "Николай I. Биография и обзор царствования с приложением"

Когда восставшие были окончательно рассеяны, главные силы Гвардейского корпуса расположились бивуаком вокруг Зимнего дворца и заняли все проезды на Дворцовую площадь. Команда на этой стороне Невы была поручена ген.-ад. князю Васильчикову, на Васильевском острове – Бенкендорфу.

Так кончился в Петербурге день 14 декабря[31]31
  Последним отзвуком движения было восстание, произведенное на юге, в Василькове, полковником Черниговского полка С.И. Муравьевым-Апостолом, членом Южного общества. Подняв 30 декабря 1825 г. свой полк, он повел его к Белой Церкви, надеясь соединиться с расположенными здесь войсками. Еще не доходя до Белой Церкви, он узнал, что войска оттуда уже вышли, и решил изменить направление. Между деревнями Устимовской и Королевской он был настигнут высланным против него отрядом гусар под начальством ген. Гейсмара, разбит и, раненый, захвачен вместе со своим братом Матвеем и другими офицерами.


[Закрыть].

Тотчас после подавления восстания начались розыск и следствие над его участниками. Вечером в этот день, по возвращении государя во дворец, было отслужено молебствие, назначенное еще на 11 ч. утра, но отложенное ввиду происшедших событий. Вскоре после этого во дворец стали привозить арестованных участников восстания, а также других членов тайных обществ. Первоначальный допрос вел в значительной степени сам государь; его помощники были генерал-адъютант гр. К.Ф. Толь и В.В. Левашов. Уже в эту ночь были взяты и подверглись допросу некоторые из главных участников тайных обществ: Рылеев, кн. Оболенский, кн. Трубецкой и др. Допрос продолжался всю ночь и до полудня следующего дня. По мере того как шло расследование, Николай Павлович извещал о его ходе цесаревича Константина Павловича письмом, которое им писалось одновременно с допросом. Уже 15 декабря в газетах появилось сообщение о событиях предшествовавшего дня. 17 декабря был учрежден Особый комитет для следствия о тайных обществах (получивший вскоре название Следственной комиссии) под председательством военного министра Татищева. Членами комитета были назначены: вел. кн. Михаил Павлович, князь А.Н. Голицын и генерал-адъютанты Голенищев-Кутузов, Бенкендорф и Левашов (позднее в него вошли начальник Главного штаба Дибич, ген.-ад. Чернышев и дежурный генерал А.Н. Потапов); правителем дел комитета – состоящий при военном министре А.Д. Боровков, его помощником – флигель-адъютант государя Адлерберг[32]32
  Одновременно с этим особые военно-судные комиссии в Могилеве вели розыск над участниками мятежа в Черниговском полку, кроме главных зачинщиков, и в том числе Сергея Муравьева-Апостола и Михаила Бестужева-Рюмина, которые были доставлены в Петербург.


[Закрыть].

Следственная комиссия вела свои занятия непрерывно до конца мая 1826 г. Уже к январю стали привозить в Петербург взятых на юге участников тайных обществ, в том числе полковника П.И. Пестеля и кн. С.М. Волконского. Первый допрос снимал обыкновенно Левашов; по получении показаний о них немедленно сообщалось государю, который и сам лично принимал по временам участие в допросе. Как во время первоначального допроса 15 декабря, так и во всем дальнейшем ходе дела о «декабристах» Николай обнаружил, с одной стороны, очень суровое к ним отношение, с другой – большое умение применяться к личным особенностям каждого из них. С одними он говорил очень мягко, стараясь пробудить к себе доверие; на других пытался воздействовать угрозами и гневом, иногда в довольно грубой форме. Заключенные в Петропавловской крепости содержались очень сурово. В целях розыска к ним применялись и крайние меры строгости и устрашения: многие из них приводились на допрос со связанными руками, некоторые были закованы в кандалы; прибегали даже к угрозе пыткой. К отдельным заключенным, по личному указанию Николая Павловича, применялся разный режим и различные меры воздействия. 20 декабря 1825 г. на первом приеме дипломатического корпуса государь в своей речи подробно сообщил иностранным дипломатам о совершившихся событиях и о своем решении произвести строгий суд над участниками заговора. Позднее он особенно часто говорил о происходившем следствии с французским послом гр. Лаферроне.

К 30 мая 1826 г. Следственная комиссия закончила следствие и составила свое «Донесение» о тайных обществах. Акт этот отличался большой односторонностью. В основу его легла подготовленная по поручению министра иностранных дел Д.Н. Блудовым статья о ходе следствия, предназначавшаяся для печати, главным образом заграничной, и составленная на основании материалов, представленных Блудову правителем дел Следственной комиссии Боровковым. Этот акт и должен был лечь в основу приговора суда. 1 июня 1826 г. был назначен Верховный уголовный суд над обвиняемыми, составленный из членов Государственного Совета, Сената и Синода. Председателем суда был назначен председатель Государственного Совета кн. П.В. Лопухин; на министра юстиции кн. Лобанова-Ростовского возлагались обязанности генерал-прокурора. Членами от Государственного Совета были назначены: кн. Куракин (который должен был замещать председателя на случай его болезни), адм. Мордвинов, гр. Морковь, кн. Лобанов-Ростовский 2-й, Ланской 1-й, гр. Толстой, Карцов, Сукин, Балашов, Васильчиков, гр. Нессельроде, Шишков, гр. Воронцов, кн. Салтыков, гр. Ливен, Болотников и Сперанский. От Сената: Фенш, царевич Мириан, кн. Гагарин, Ададуров, Обресков, Васильчиков, Михайловский, Гладков, гр. Хвостов, Энгель, Нелидов, гр. Орлов, кн. Шаховской, Хитрово, Грушецкий, Мертенс, гр. Кутайсов, Баранов, Дивов, Корнилов, Батюшков, Ланской, Безродный, Дубенский, Мечников, Сумароков, кн. Куракин, Хвостов, Щулепов, Болгарский, Маврин, Мансуров, Лавров, Полетика, Вистицкий и Казадаев. От Синода: митрополит Серафим, митрополит Евгений и архиепископ Авраам. Сверх этого были назначены к участию в Верховном суде гр. Головкин, гр. Ланжерон, бар. Строганов, Воинов, Опперман, гр. де-Ламберт, Сенявин, Паскевич, Эмманюэль, гр. Комаровский, Башуцкий, Закревский, Бистром и Кушников. Суду были преданы 121 человек.

Ознакомившись с результатами следствия и выслушав чтение тех показаний, которые были даны обвиняемыми в комиссии, суд, со своей стороны, не вызывал снова подсудимых и не подвергал их новому допросу[33]33
  Есть известие, что в данном случае остался при особом мнении адм. Шишков.


[Закрыть], но ограничился лишь тем, что избрал из своей среды новую комиссию для проверки произведенного следствия. В эту комиссию вошли: гр. Ливен, ген.-ад. Балашов, кн. Салтыков, Баранов, Болгарский, Лавров, гр. Головкин, ген.-адъют. гр. Ламберт и Бороздин. Эта комиссия, в свою очередь, ограничилась лишь тем, что, ознакомившись со всеми документами, относящимися к делу, предложила каждому из подсудимых удостоверить своей подписью его показания и очные ставки. Многие из подсудимых не поняли даже, что над ними совершается суд, и предполагали, что они допрашиваются лишь той же Следственной комиссией, но в другом составе. К 10-му июня эта комиссия закончила свою работу, и Верховный суд избрал новую комиссию (гр. Толстой, ген.-адъют. Васильчиков, Сперанский, гр. Кутайсов, Баранов, Энгель, Кушников, бар. Строганов, ген.-ад. Комаровский) для распределения виновных по разрядам и для назначения каждому разряду степени наказания. Все виновные были разделены на 11 разрядов. Первый разряд (31 чел.) был приговорен к смертной казни отсечением головы; остальные – к различным наказаниям, начиная от вечной каторги до отдачи в солдаты с выслугой. Пять главных виновных: Пестель, Рылеев, С. Муравьев-Апостол, Мих. Бестужев-Рюмин и Каховский были поставлены вне разрядов и приговорены к мучительной казни четвертованием. Доклад о приговоре, составленный Сперанским, Казадаевым и Бороздиным, был представлен 9 июля государю, который указом 10 июля даровал жизнь преступникам первого разряда, смягчил всем разрядам степень наказания (дальнейшее смягчение последовало через месяц после этого по случаю коронации), а поставленных вне разряда предал «решению Верховного уголовного суда и тому окончательному постановлению, какое о них в сем суде состоится». В этот же день он писал императрице-матери: «Ужасный день настал, милая матушка, и, согласно вашего приказания, я сообщаю вам о происшедшем. Сегодня я получил доклад Верховного суда, составленный кратко, и он дал мне возможность, кроме пяти человек, воспользоваться данным мне правом немного убавить степень наказания. Я отстраняю от себя всякий смертный приговор, а участь пяти наиболее жалких предоставляю решению суда». Суд приговорил их к повешению. Есть известие, что Николай Павлович, узнав об этом, заметил, что офицеров не вешают, но расстреливают, но на этом позорном виде казни настоял Бенкендорф. В ночь на 13 июля на валу кронверка Петропавловской крепости приговор над осужденными был приведен в исполнение[34]34
  Участь нижних чинов, участвовавших в восстании 14 декабря, была решена значительно раньше: из них был сформирован сводный гвардейский полк в составе двух батальонов, который и был отправлен уже в феврале месяце на Кавказ, на персидскую границу, где вскоре начались военные действия.


[Закрыть].

Вскоре после этого двор начал готовиться к коронации и переселился в Москву[35]35
  Еще задолго до окончания дела декабристов, 28 февраля прибыло в Царское Село тело императора Александра; 6 марта состоялось перевезение в Петербург, а 13 марта погребение. 4 мая того же года скончалась в Белеве и императрица Елизавета Алексеевна, остановившаяся в этом городе по пути из Таганрога в Москву. Погребение императрицы состоялось в Петербурге 21 июня.


[Закрыть]. В половине августа здесь собралось все царское семейство: совершенно неожиданно прибыл 14 августа цесаревич Константин Павлович, до этого времени упорно отказывавшийся покинуть Варшаву. Приезд его очень обрадовал государя. Цесаревич оставался вплоть до коронации. Коронация состоялась 22 августа. В этот день был обнародован манифест о назначении вел. кн. Михаила Павловича, на случай смерти императора, правителем государства до совершеннолетия наследника. 23 августа цесаревич Константин Павлович выехал в Варшаву; государь к 6 октября вернулся в Петербург.

Новое правительство

Постараемся теперь дать себе отчет в том, какое же значение могли иметь события 14-го декабря для последующего времени, и прежде всего для правительственной деятельности николаевского царствования.

Первое, что приходится здесь отметить, это то, что 14 декабря Николаю, до сих пор стоявшему несколько в стороне от течения государственной жизни, пришлось выступить защитником определенного государственного порядка. 14-е декабря было, прежде всего, борьбой против определенного политического строя. Этот строй сложился издавна, рос и креп в течение XVII и XVIII веков, а со второй половины XVIII века стал подвергаться колебаниям. В кратковременное царствование императора Павла была сделана попытка реставрировать абсолютную монархию, очистив ее и от «вольного духа», и от самоволия сильных мира сего, и провозгласить абсолютизм как единственно мыслимый принцип русской государственной жизни. Уродливые проявления этого принципа в павловское царствование привели лишь к новым, и на этот раз более сильным его колебаниям – то в сторону преобразования в духе либерального конституционализма, то в сторону упрочения абсолютной монархии. До самого конца александровского царствования, даже во вторую половину его, носившую определенно реакционный характер, абсолютизм оставался, однако, скорее лишь известного рода фактом, к которому допустимо было различное отношение. Теперь в лице Николая выступал вполне определенный защитник абсолютной монархии, и 14 декабря этот порядок как бы получил высшую санкцию. В свое время император Александр, узнав о зревших замыслах тайных обществ, сказал, что не ему их осуждать, так как сам он повинен в этих увлечениях. Великий князь Николай никогда в подобных увлечениях повинен не был; конституционализм и либерализм всегда были чужды его мышлению. 14 декабря 1825 г. он победил своих политических противников, и консервативная программа, получившая свою принципиальную формулировку еще в 1811 г. в «Записке о древней и новой России» Карамзина, становится теперь окончательно единственно приемлемым для правительства принципом. Отныне все преобразования, поскольку они будут носить на себе окраску конституционализма, заранее будут провозглашаемы как неприемлемые, как бы ни была очевидна их практическая необходимость.

Ниже нам придется еще остановиться на конкретном содержании правительственной программы николаевского царствования; теперь же необходимо отметить другую сторону в событиях 14 декабря. Присматриваясь к тому, как лица, наиболее заинтересованные в вопросе о престолонаследии, относятся к этому событию, как говорят они о самом престолонаследии, мы замечаем одну любопытную черту. Вопрос о престолонаследии для них – прежде всего вопрос династический. Идея закона о престолонаследии мыслилась в конце XVIII в. как одно из условий обеспечения закономерности в абсолютной монархии. Теперь, через четверть века, первый казус, возникший на почве практического осуществления этой идеи, превращает закон о престолонаследии из государственного акта в семейное распоряжение. Необнародованный манифест Александра от 16 августа 1823 г. отступает на задний план перед теми частными письмами, какими перед этим обменялись братья Константин и Александр: после этих писем этот манифест – простая формальность. Мятеж 14 декабря, с такой точки зрения, прежде всего посягательство на права династии. Приглядываясь к тому, как велось следствие по делу о декабристах, нетрудно заметить, как этот последний пункт постоянно выдвигается на первый план и как, в зависимости от этого, отдельные участники мятежа понесли более суровое, сравнительно с другими, наказание. После 14 декабря определенный государственный порядок стал рассматриваться прежде всего как один из устоев династии, а охранение этого порядка как ее традиция.

Какое впечатление мог вынести император Николай из хода событий 14 декабря и из той картины, какая перед ним в этих событиях раскрылась? Известно, что он неверно представлял себе характер отношений декабристов к западно-европейским тайным обществам. Эти отношения не выходили, по-видимому, за пределы чисто идейных влияний. Император Николай в заговоре декабристов усмотрел ответвление одного общеевропейского заговора, охватившего все страны – точка зрения Александра на историю в 1820 г. в Семеновском полку, – и в нем проснулся сторонник Священного Союза, в свое время обещавший императору Александру охранять начала этого союза. Отсюда прямой переход к определенным легитимистическим принципам внешней политики императора Николая; отсюда та роль защитника Священного Союза, которая так последовательно и неуклонно проводится им в его политике, отсюда то, как – хочется сказать «те выходки, какими»… – Николай I реагирует на каждое известие о новой вспышке революционного движения в других странах.

С другой стороны, император Николай преувеличенно представлял себе серьезность заговора и того мятежа, в который этот заговор вылился, а отсюда преувеличивал и значение своей победы над этим мятежом. Его победа 14 декабря была, в сущности, легкая победа. Против нескольких батальонов двух-трех гвардейских полков был двинут весь столичный гарнизон. Участники мятежа были как бы задавлены лавиной войск, обрушившейся на Сенатскую площадь. Но император Николай вынес из этой победы над революционной вспышкой преувеличенное представление о своем могуществе, и эта переоценка, при той позиции, какую, как сейчас было указано, он занял в международных вопросах, отразилась опять-таки прежде всего на его внешней политике. Дело в том, что сложившееся под впечатлением событий 14 декабря у императора Николая преувеличенное представление о своей мощи могло поддерживаться в нем и еще одним обстоятельством. Николаевское царствование, как мы еще увидим ниже, вовсе не представляет из себя на всем своем протяжении такой однообразной печальной картины разложения, каким его обыкновенно рисуют. Картина внутреннего упадка и распада, чем обыкновенно характеризуется николаевское царствование, относится главным образом ко второй половине этого царствования. Упадок и распад начались с сороковых годов. В первое десятилетие своего царствования императору Николаю, безусловно, удалось сделать немало в смысле упорядочения и укрепления сил государства сравнительно с тем развалом, какой раскрывается перед нами в последние годы александровского царствования. Укрепившись внутренне, он усвоил себе мысль о том, что он может обрушиться на европейскую революцию и задавить европейское движение, как 14 декабря ему удалось обрушиться и задавить мятежников на Сенатской площади. Взгляд на себя, как на защитника принципов 1815 г., которому должны повиноваться не только народы, но и цари, при таких условиях стал приводить императора Николая во вторую половину его царствования к чересчур смелым и решительным шагам – шагам, быть может, в сторону весьма насущных для России достижений, но не имевших за собой к данному моменту достаточно реальной опоры.

Почувствовавший себя защитником определенного политического порядка, как оплота династии, и переоценивавший значение своей победы над противником, император Николай вынес, кроме того, из событий 14 декабря чувство глубокого недоверия к русскому обществу и окружающей его среде. Мятеж 14 декабря рисовался ему как стоящий в прямой связи с тем глухим недовольством, которое широкой волной распространилось в данное время в русском обществе, переходя далеко круги тайных обществ. С другой стороны, участниками мятежа в преобладающем большинстве явилось гвардейское офицерство, выступавшее обыкновенно традиционным выразителем настроения дворянской среды. Все русское интеллигентное общество, все русское дворянство было повинно, в его глазах, за события, разыгравшиеся на Сенатской площади (и в данном случае он был недалек от истины), а после 14 декабря, сурово покарав своих политических противников, он читал в глазах этого общества молчаливый упрек по своему адресу. Ибыло повинно не только молодое поколение русского общества, не только те поручики и подпоручики, именами которых пестрит список «декабристов»: еще неизвестно, во что отлились бы в более зрелом возрасте эти молодые силы. Недоверие Николая должно было распространяться и на такие общественные слои, на те отдельные личности, которые, так сказать, уже органически срослись с государственным механизмом. Среди самих декабристов были не одни поручики и подпоручики. Было и шестнадцать полковников, и два генерал-майора. Глава Южного общества, наиболее крупная фигура среди всех заговорщиков, полковник Пестель был командиром полка (Вятского). Был осужден и прямой начальник Пестеля, бригадный генерал свиты Е. В. ген.-майор кн. С. Волконский. Среди декабристов пять человек было в генеральских чинах, и из них трое были осуждены по первому разряду. Своим духовным отцом сами декабристы считали Сперанского, секретарем которого (по сибирскому комитету) был незадолго до этого декабрист Батенков, автор одного из многочисленных проектов конституции, составляемых членами тайных обществ. Сами эти проекты по форме были прямым продолжением тех проектов, которые в таком количестве в александровское царствование выходили из-под пера государственных сановников. К кружкам декабристов был близок и председатель департамента экономии Государственного Совета адм. Мордвинов. В Польше при Константине Павловиче состоял Н.Н. Новосильцев, деятель первых лет александровского царствования, душа Негласного комитета, автор уставной грамоты 1818 г. Решительно разорвав с конституционной традицией и положив предел конституционным колебаниям в правительстве, император Николай не мог опереться на общество и должен был проводить свою программу исключительно с помощью бюрократических сил, чиновничества. За немногими исключениями он искал не столько сотрудников, сколько беззаветных исполнителей своей воли среди лиц, по своему происхождению и положению чуждых тех политических традиций конца XVIII и начала XIX вв., которые из среды высшего русского общества проникали в русское сановничество.

Общество отвечало правительству тем же недоверием. 14 декабря из целого ряда семей выхватило близких и дорогих. Суд был проведен формально. Наказание поразило своей суровостью, а назначение коронации почти непосредственно после совершения казни усугубило неприязненное отношение общества к правительству и сферам. Не до ликования было в Москве в августе 1826 г. Николай не был любим, будучи еще великим князем. Катастрофа 14 декабря окончательно отпугнула от него русское общество. С другой стороны, как консервативная программа стала с этого времени правительственной традицией, так и в русском обществе стали развиваться с этого времени определенные политические традиции, связывавшиеся точно так же с декабрьскими событиями 1825 г. Эти традиции, основываясь на живых симпатиях и личных отношениях, связывали оставшихся с теми, кто ушел за Урал, в Сибирь, в каторжные рудники. В то же время ушедшее в самого себя русское общество в николаевское царствование ближе соприкоснулось с государственным охранительным началом и правительственным бюрократизмом. В александровское царствование это была отдаленная бюрократическая машина в центре; на местах жили екатерининские учреждения, в которых как-никак жив был еще дух сословных организаций и коллегиальности. В николаевское царствование местное управление бюрократизируется и приводится в согласование с центральным управлением. Наряду с органами областного управления, в лице чинов жандармского ведомства, появляются на местах агенты правительственного досмотра. Правительство отстранило от себя общество, проникаясь к нему недоверием, и общество пошло своим путем. Как для Николая консервативная программа приняла династический характер, так и общество приучилось отождествлять данный порядок с идеей государственности вообще и воспитало в себе огульно отрицательное отношение к государственному началу. Отстраненное от практической деятельности, общество теряло в своих программах реальную почву. Но также теряло реальную почву и правительство, замыкаясь и затериваясь в бюрократическом бумагопроизводстве. И правительство, и общество в николаевское царствование утрачивали чувство жизни. В этом отношении система секретных комитетов приводила правительство к тому же, к чему приводили общество кружковые беседы притаясь. 14 декабря разобщило правительство и общество, и это разобщение не принесло пользы ни правительству, ни обществу.

Николаевское царствование принято делить на периоды – до 1830 г.,с 1830 г. по 1848 г. и с 1848 г. по конец царствования. Первый из этих периодов характеризуется обыкновенно как «якобы преобразовательный и, по крайней мере по внешности, не противный прогрессу». Второй – как такой, когда после «quasi-реформаторского периода своего царствования» под влиянием европейских событий 1830 года император Николай «как бы нашел самого себя. Взяв отныне новый, строго консервативный курс, он не допускал уже от него никаких уклонений». Инаконец, последний – как ознаменовавшийся после французской революции «той системой реакций, которая обусловлена была этими событиями». Такую характеристику трех указанных периодов николаевского царствования дает в последнее время профессор А. Корнилов[36]36
  А. Корнилов. Курс истории России XIX в. (М., 1912), ч. II, с. 24, 38 и 101.


[Закрыть].

Как мы сейчас видели, сами условия вступления на престол императора Николая бесповоротно предопределили характер правительственной программы нового государя. Николаю не приходилось искать себя около 1830 г.: он нашел, а еще правильнее сказать – «формулировал» себя в декабре 1825 г. Историю николаевского царствования в этом отношении правильнее не дробить на периоды, но брать всю за одни скобки: это – единое последовательное осуществление консервативной программы, последняя в русской истории попытка практического обоснования и проведения в жизнь без каких-либо уступок начал абсолютизма. Каких-либо принципиальных колебаний в правительственной системе Николая I за все его царствование нет. Из той характеристики, какую дает отдельным периодам николаевского царствования сам проф. Корнилов, видно, как бледны оттенки этой характеристики. До 1825 г. это «quasi-реформаторский период». После 1848 г. это та же «система реакции», от которой, в сущности, император не допускал уклонений и раньше. Указанная периодизация имеет за собой некоторое основание, если мы будем принимать во внимание не курс николаевской программы, но те способы и приемы, к каким в отдельные моменты прибегало правительство для ее осуществления. Время до начала тридцатых годов придется тогда действительно выделить, но не столько как время, характеризующееся какими-либо колебаниями в духе либеральных начинаний, сколько как период, когда на правительственной деятельности лежит отпечаток некоторой спешности и когда принимаются исключительные репрессивные меры как ответ на революционное движение 1825 г. Учреждение III отделения, цензурный устав 1826 г. и рескрипт 19 августа 1827 г. на имя министра народного просвещения гораздо более характерны для этого периода, чем «Комитет 6 декабря 1826 г.» Такими рисовались эти годы и современникам, как, например, Никитенко. С другой стороны, последние годы николаевского царствования, после 1848 г., рисуются скорее как годы правительственной растерянности, когда – и действительно прежде всего под влиянием февральской революции – началась реакционная горячка, вовсе не бывшая показателем силы правительства и иногда даже в глазах людей весьма правого образа мыслей, как, например, Корф, свидетельствующая скорее о нарушении, чем о завершении правильной правительственной системы, какая до этого последовательно проводилась.

С другой стороны, если мы будем рассматривать николаевское царствование с точки зрения достигнутых результатов, то правильнее окажется разделить его на два периода, гранью между которыми лежит начало сороковых годов. К середине тридцатых годов императору Николаю, безусловно, удалось достигнуть немалых результатов в своей внутренней и внешней политике: Свод законов 1833 г., устройство государственных крестьян к 1837 г., финансовая реформа 1839 г.; с другой стороны, Адрианопольский мир 1829 г. и Унхиар-Скелессийский договор 1833 г. – все это несомненные крупные успехи николаевского царствования. Напротив, с начала сороковых годов картина изменяется. Редеет количественно и падает качественно состав сотрудников государя; после 1842 г. Киселев считает крестьянский вопрос проигранным; финансовые меры принимают более рискованный характер. Лондонские конвенции 1840 и 1841 гг. – начало упадка международного престижа России. С этого же времени император Николай начинает чувствовать, что борьба с нарастающим новым движением в Европе скоро ему станет не под силу. С начала сороковых годов, главным образом после перехода европейских армий на более скорострельное вооружение и главных мировых флотов на паровые двигатели, Россия начинает быстро отставать от своих соседей в военном и морском отношениях. Изучая отдельные стороны николаевского царствования, мы постоянно испытываем ощущение какого-то перелома, который начинается с конца тридцатых годов, который совпадает с переломом и в личной жизни, и в личном настроении государя, а с другой стороны – и с началом перелома в настроении русского общества.

Первые годы николаевского царствования ознаменовались целым рядом весьма показательных перемен в правительственных сферах. Эти перемены, с одной стороны, были как бы завершением тех перемен, какие произошли в 1823 г., когда после отставки кн. А.Н. Голицына и назначения на пост министра народного просвещения А.С. Шишкова, министра финансов Канкрина и начальника Главного штаба бар. И.И. Дибича окончательно определился охранительный характер александровской политики. С другой стороны, правительство как бы подчеркивало теперь свою решимость разорвать со всем тем, что напоминало временщичество и туманный ханжеской мистицизм предшествующей эпохи. Отмечая все эти перемены, удобно будет попутно с этим вообще охарактеризовать круг тех лиц, которые начинают выступать теперь как сотрудники нового государя.

На первом месте здесь надо поставить полное удаление от дел всесильного графа Аракчеева. Высочайшим рескриптом от 20 декабря 1825 г. он был уволен от занятий делами Собственной Е. И. В. Канцелярии и от заведывания канцелярией Комитета министров, а в апреле 1826 г., по собственному прошению, и от управления военными поселениями. Потерял теперь всякое значение и известный Фотий. В 1826 г. последовало падение вдохновителей реакции в деле народного просвещения, попечителей петербургского и казанского учебных округов Рунича и Магницкого, причем над первым был назначен суд, а второй выслан в Ревель. Недолго сохранял свой пост и сам министр народного просвещения адм. А.С. Шишков. В мае 1828 г. он был заменен гр. К.А. Ливеном. Это назначение имело скорее временный характер. Зарекомендовавший себя перед этим как гуманный и просвещенный попечитель дерптского округа, Ливен не проявил себя ничем как министр. В 1833 г. он был заменен гр. С.С. Уваровым, одним из самых типичных идеологов николаевского режима.

Весьма существенные перемены происходили одновременно с этими в военном ведомстве. Уже в конце александровского царствования в военном деле сталкивались как бы две школы. Одна олицетворяла собой традиции широкого боевого опыта и специальной научной подготовки. Выразителем такого направления являлся в то время начальник кавказского корпуса А.П. Ермолов; подобные взгляды разделяли в значительной степени и начальник Главного штаба кн. П. М. Волконский, и военный министр Татищев. Вторая школа обнаруживала увлечение давно уже отжившей свой век и теперь реставрируемой линейной фридриховской тактикой, выдвигала на первый план внешнюю выправку, а к боевому делу относилась даже с некоторым недоверием, как к порождающему в войсках сознание своей силы, что может представлять опасность в политическом отношении. Это направление возобладало уже в последние годы александровского царствования, когда в 1823 г. Волконский получил отставку и начальником Главного штаба был назначен бар. И.И. Дибич. Дибич был ставленником Аракчеева. После доноса Шервуда он собрал все сведения о заговоре и тогда же послал об этом рапорт Николаю Павловичу. После 14 декабря Дибич принял энергичные меры к аресту важнейших из заговорщиков, а Николай Павлович отвечал Дибичу на его рапорт весьма милостиво и после своего вступления на престол не забыл о нем. Впавший в немилость при Александре кн. Волконский снова был удостоен знаками внимания, но получил теперь только почетное назначение – на вновь учрежденный в 1826 г. пост министра Императорского Двора. Начальником Главного штаба оставался Дибич, который и сохранял за собой этот пост до своего отъезда в 1828 г. на театр военных действий. Около этого же времени вышел в отставку, правда весьма отмеченный знаками высочайшего внимания, военный министр гр. Татищев и управляющим военным министерством был назначен генерал-адъютант гр. (с 1841 г. – светлейший князь) А.И. Чернышев, находивший поддержку у Дибича, вообще быстро начавший возвышаться после вступления императора Николая на престол и неизменно пользовавшийся его благосклонностью до конца царствования. Чернышев был в милости еще у императора Александра с 1809 г., когда он был послан к Наполеону и проявил большие дипломатические способности. Он был постоянно при покойном государе во время его поездок на европейские конгрессы. Благосклонность Николая он снискал главным образом после того, как был назначен в следственную комиссию по делу декабристов; здесь Чернышев проявил себя как самый придирчивый, безжалостный и коварный судья. После отъезда Дибича на театр военных действий Чернышев был назначен управляющим Главным штабом с оставлением в должности военного министра. Этим назначением как бы завершились те перемены в сфере высшего военного управления, которые начались в 1823 г. и знаменовали собой победу аракчеевских традиций. Чернышев оставался военным министром почти до конца царствования Николая I (до 26 авг. 1856 г.; после него – кн. П.А. Долгорукий) и все время неуклонно держался той системы военного управления, какая окончательно установилась с конца двадцатых годов. К начальствовавшему над войсками на Кавказе Ермолову Николай всегда, еще до вступления на престол, питал недоверие и прямо неприязненное чувство, что выразилось наконец в 1826 г. в замене Ермолова Паскевичем, к которому государь был расположен еще со времени их первого знакомства в Париже и который принимал видное участие в антиреволюционных репрессиях в войсках в последние годы александровского царствования. С самого начала николаевского царствования получил большое значение кн. А.С. Меншиков, назначенный в 1828 г. на вновь учрежденную должность начальника Морского штаба и фактически ставший во главе всего морского ведомства.