Текст книги "Николай I. Биография и обзор царствования с приложением"

После кончины императрицы Марии Феодоровны (24 окт. 1828 г.) ее канцелярия, ведавшая подведомственными императрице благотворительными и учебными заведениями, была переименована 26 октября в IV отделение, во главе которого был поставлен ст.-секр. Г.И. Вилламов с титулом статс-секретаря по делам управления учреждений императрицы Марии, и таким образом круг деятельности Собственной Е. И. В. Канцелярии еще более расширился.

В области министерского управления рост Собственной Е. И. В. Канцелярии отразился, главным образом, на Министерстве внутренних дел, компетенция которого значительно сократилась с учреждением III отделения. Зато в это время появился и новый орган министерского управления. В день коронации, 22 августа 1826 г., было учреждено Министерство Императорского Двора, к которому было присоединено, как отдельный департамент, Министерство уделов, театральная дирекция, а также Управление Кабинетом Его Величества. Новый министр был поставлен в несколько особое положение. Он, как говорилось в учреждении Министерства Двора, «имеет состоять под собственным ведением Государя Императора; следственно, дает отчет только Его Императорскому Величеству, равно и все повеления получает от Его Величества, а другое никакое правительство никакого отчета по делам, вверяемым его распоряжению, требовать и предписаний по оному чинить права не имеет». Первым министром Двора был назначен кн. П.М. Волконский.

К мероприятиям второй категории первых лет николаевского царствования, носящих определенно преобразовательный характер, надо отнести прежде всего так называемый «Комитет 6 декабря 1826 г.». Частью сведения, полученные от ознакомления с показаниями декабристов, частью многие оставшиеся после императора Александра невыполненными предположения и планы привели императора Николая к мысли предпринять пересмотр всего государственного устройства и управления. С этой целью был учрежден особый секретный комитет (именуемый обыкновенно по дате его учреждения – «Комитетом 6 декабря 1826 г.») под председательством кн. Кочубея; в состав комитета вошли: генерал гр. П.А. Толстой, ген.-ад. Ил. Вас. Васильчиков, кн. А.Н. Голицын, начальник Главного штаба ген.-ад. бар. Дибич и Сперанский (правителями дел комитета последовательно были: статс-секретарь А.Д. Блудов, Д.В. Дашков и бар. М. Кофт).

Сам государь так наметил программу работ комитета: 1. Рассмотрение бумаг, оставшихся в кабинете покойного государя. 2. Рассмотрение современного состояния государственного устройства. 3. Выяснение того, что предполагалось исполнить, что существует и что осталось выполнить. Кроме бумаг, находившихся в кабинете покойного государя, комитет получил на рассмотрение так называемые «Балашовские бумаги»[38]38
  Балашов, министр полиции при Александре I, с 1819 г. был назначен генерал-губернатором Рязанской, Тульской, Орловской, Тамбовской и Воронежской губерний, что являлось пробной мерой перед предполагаемым общим введением в России генерал-губернаторского управления.


[Закрыть].

«Уставная грамота Российской Империи» Новосильцева не была предложена на рассмотрение комитету. Главные вопросы, на которых остановил свое внимание комитет, были: вопрос о центральных государственных учреждениях и о ненормальных отношениях, установившихся к этому времени между Государственным Советом, Сенатом и Комитетом министров, вопрос о местном управлении и о проекте введения генерал-губернаторского управления, вопрос о положении и правах отдельных сословий.

Работы комитета продолжались до июля 1832 г. Выработанные им проекты относятся, таким образом, уже к последующему периоду царствования Николая, где и должны быть рассмотрены характер работ комитета и их результаты. В первые годы николаевского царствования деятельность «Комитета 6 декабря» заслонялась, по крайней мере в глазах общества, до которого все же о нем доходили слухи, другими только что отмеченными мероприятиями. Тем не менее, за данное время можно отметить отдельные меры, в которых сказывались или те же побудительные причины, что привели к возникновению «Комитета 6 декабря», или влияние занятий этого комитета, как, например, только что указанные заботы о кодификации.

Особое внимание в первые годы николаевского царствования было обращено на флот, бывший в забвении и пришедший в упадок в предшествующие годы, особенно за время управления морской частью адм. маркиза А.А. де-Траверсе. Реформы в морском ведомстве в эти годы стояли в связи с осложнениями на Востоке и с военными действиями на Черном море. Уже в декабре 1825 г. был учрежден Комитет образования флота под председательством начальника Морского штаба вице-адм. А.В. Моллера, в который вошли вице-адмиралы: Д.Н. Сенявин, С.А. Пустошкин и А.С. Грейг, контр-адмирал П.М. Рожнов и капитан-командоры: И.Ф. Крузенштерн, М.И. Ратманов и И.Ф. Деллингсгаузен, а кроме того – ген.-ад. светл. кн. А.С. Меншиков. Этим комитетом было подготовлено утвержденное 24 августа 1827 г. «Предварительное образование Морского министерства». Этим образованием окончательно уничтожались теперь Адмиралтейств-Коллегия, превратившаяся в Адмиралтейств-Совет, совещательный орган при Морском министре, в канцелярии которого сосредоточивалось главное управление. В 1828 г. был учрежден «при Е. И. В. Морской штаб» (с 1831 г. – Главный Морской штаб), начальником которого был назначен кн. А.С. Меншиков, фактически ставший в николаевское царствование во главе всего морского ведомства. Начальник Морского Штаба входил с докладом непосредственно к государю. За морским министром (с 1828 по 1836 гг. – А.В. фон-Моллер) была оставлена власть, вообще присущая министерской должности. Он входил со всеподданнейшими докладами через начальника Морского штаба. Одновременно с этим была усилена корабельно-строительная деятельность, в интересах чего был образован в 1828 г. при министерстве особый департамент корабельных лесов и был учрежден корпус корабельных инженеров. Было обращено также внимание на учебно-морскую часть. Было улучшено преподавание в Морском корпусе и преобразованы на началах военного воспитания штурманские училища. К 1827 г. были образованы корпус флотских штурманов и корпус корабельных инженеров. В 1829 г.при Морском корпусе были учреждены офицерские классы, из которых впоследствии развилась Морская академия.

Крестьянский вопрос, которому предстояло занять после 1830 года такое видное место во внутренней политике императора Николая, за данные годы почти совсем еще не выдвигался на очередь. Все дело ограничилось частичными мерами. 12 мая 1826 г. был издан манифест, которым рассеивались ложные слухи об освобождении помещичьих крестьян и об освобождении казенных от платежа повинностей, что давало повод к крестьянским волнениям. Двумя рескриптами на имя министра внутренних дел (19 июля и 6 сентября 1826 г.) предписывалось дворянству «христианское и сообразное с законами обращение с крестьянами». В первом из этих рескриптов находилось, однако, уже заявление, что «порядок в отношениях между крестьянами и помещиками, их заботливостью и предварениями соблюденный, всегда будет предметом… особенного внимания государя». В 1827 г. было запрещено отдавать крестьян в работу на горные заводы, а в 1828 г. было ограничено право помещиков ссылать крестьян в Сибирь.

Внешняя политика императора Николая; восточный вопрос 1825–1829 гг.

Сделав обзор внутренней политики императора Николая I за первые годы его царствования, нам предстоит теперь рассмотреть его внешнюю политику приблизительно за то же время. Такому рассмотрению не мешает предпослать несколько общих замечаний о политической системе императора Николая I в области внешних отношений.

Подобно тому как внутренняя правительственная деятельность первых лет николаевского царствования рассматривается как период колебаний между преобразовательными начинаниями и определенно-консервативной программой, так и внешнюю политику императора Николая I до 1830 г. характеризуют иногда как временное отступление от того принципа легитимизма, который позднее окончательно становится руководящим началом его политической системы. Подобное отступление видят обыкновенно в соглашении 1826–27 гг. России с Англией и Францией и их совместном выступлении по греческому вопросу. Выступив-де в данном случае, согласно традиции русской политики на Востоке, защитником реальных интересов России, император Николай I после июльской революции 1830 г., не оставляя вполне в забвении задачи русской восточной политики, видит в себе прежде всего защитника старого порядка в Европе и, защищая отвлеченный принцип, идет в своей политике иногда вразрез с реальными интересами своей страны. Подобный взгляд на характер внешней политики императора Николая I требует, однако, значительных оговорок.

Само представление об «отвлеченном» характере начала легитимизма не только по отношению к политике императора Николая I, но и по отношению вообще к европейской политике первой половины ХIХ века, страдает большой односторонностью. В сущности говоря, не было ни одного момента в истории Европы, когда то или другое государство руководствовалось бы принципами Венского конгресса и Священного Союза исключительно как отвлеченными началами. Эти так называемые «принципы 1815 года» покрывали собой всегда вполне определенное реальное содержание. Легитимизм начала ХIХ века был своего рода новым обоснованием системы политического равновесия в интересах государств старого уклада. Теоретически принцип охранения старого порядка, практически он ставил себе задачу положить преграду прежде всего новому политическому усилению Франции и становился на пути дальнейшего роста мирового значения Англии. Очаг революционных движений, Франция в начале ХIХ века как бы возвращается к своей традиционной агрессивной политике XVII–XVIII веков, что было теперь выражением мощи ее нового общественного уклада, только что пережившего внутреннее политическое обновление. С середины двадцатых годов эта политика принимает определенно колониальную окраску и, как таковая, сталкивается с новым фактором – экстенсивной колониальной политикой Англии. Одной из арен столкновения политического влияния Англии и Франции делается Ближний Восток – собственно Турция, Балканский полуостров и Египет. Две соперничающие между собой силы, английская и французская политика, идут под одним и тем же идейным флагом. Этот флаг – рождаемые в бурях французских революций идеи правового государства и демократического общества. На мало початой почве стран Востока и далекого Запада, в Египте и Турции, на островах Архипелага и в Морее, в латинских государствах Южной и Центральной Америки эти идеи прокладывают теперь новые пути и расчищают новые арены для приложения промышленных сил Англии и Франции; в центральной Европе они сметают обветшавшие политические и общественные формы и дают выход новым стремлениям европейских народностей, чающих создания национально более сплоченного и политически более обновленного государства.

Можно думать, что император Николай I весьма отчетливо понимал связь между факторами внутренней и внешней политики, между поступательным движением новых идей и ростом политического влияния стран, их породивших или воспринявших. Думать так дозволяют, по крайней мере, его собственные отзывы об отдельных дипломатических и политических осложнениях, бывших результатом революционных движений 1830 и 1848 гг. Характерны в этом отношении приводимые ниже его слова, сказанные им Муравьеву при отправлении последнего в Турцию в 1832 г., и в особенности его разговор с французским посланником Ламорисьером о германских событиях 1848–49 гг., а также циркулярная нота Нессельроде от 25 июня 1849 г. по поводу тех же событий. Поставив себе целью в своей внутренней политике охранение старого политического и общественного уклада и, следовательно, не веря в возможность противопоставить политическому влиянию западных держав мощь национального и политического обновления своей страны, он в своей внешней политике вполне логически должен был держаться начал легитимизма и Священного Союза. Мы можем в настоящее время различно относиться как к этим началам, так и к самой политической системе императора Николая I; мы не можем не признать, что в его глазах борьба во внешней политике с революционными движениями и их последствиями имела значение не только борьбы за охранение определенного политического порядка, но и борьбы за реальные интересы России как европейской державы, и притом такие, ценность которых готовы, быть может, признать и мы, при всем различии наших взглядов со взглядами северного стража Священного Союза и при всем несогласии с теми путями, какими шла его дипломатия. Последовательным и безусловным защитником начал легитимизма в своей внешней политике император Николай I является с самого начала своего царствования, и даже те шаги его дипломатии в первые годы его царствования, которые и тогда истолковывались некоторыми как отступление от этих начал, для него самого были не чем иным, как их последовательным проведением.

Основной задачей внешней политики императора Николая I было окончательное упрочение положения России на Востоке, что в конечном результате должно было свестись к укреплению за ней соответствующей позиции на берегах Черного моря и обеспечению для нее свободного выхода через проливы. Исходным пунктом в данном случае должны были стать те территориальные и политические приобретения, которые были сделаны на Востоке в екатерининское царствование и приумножены к 1812 г. по Бухарестскому миру, но недостаточно использованы, а отчасти даже сведены на нет в александровское царствование в силу других задач, отвлекавших в это время от Востока внимание русской политики. К этой основной задаче присоединялась другая – поддержание в Европе безусловного престижа России путем защиты status quo с теми уступками, какие были сделаны новому порядку к 1815 г., но и в твердой решимости не идти на дальнейшие. Обе эти задачи – возвращение, с одной стороны, к традиционной восточной русской политике XVIII в. и продолжение, с другой, политики Священного Союза – в системе императора Николая I окрашивались в одну и ту же легитимистическую окраску, а общий характер его политики и ее отдельные проявления как на Западе, так и на Востоке отражали на себе отмеченную уже выше излишнюю уверенность императора в своих силах без достаточного на то основания.

Всеми сейчас указанными соображениями обусловливалось отношение императора Николая к отдельным европейским державам и к Оттоманской империи. Верный своей основной точке зрения, он считал необходимым условием общественного спокойствия международную опеку над Францией. Такой опекой ему представлялись те границы, в какие была введена Франция на Венском конгрессе, и реставрированная династия Бурбонов. Франция, управляемая на основании хартии, отступления от которой он считал недопустимыми ни в ту, ни в другую сторону, и французская нация, сдерживаемая в своих порывах в сторону Бельгии, Рейна и северного побережья Африки легитимным правительством, в его глазах – необходимое условие для сохранения европейского спокойствия, условие, при наличии которого с Францией возможно то или другое соглашение. Июльский переворот 1830 года и новая орлеанская династия, воссевшая на обломках революции, а позднее в еще большей степени революция 1848 года снова превращают, в глазах императора Николая I, Францию в очаг революционных движений и новой, более смелой, внешней политики, что грозило для него новыми осложнениями на Востоке и могло найти отзвук в его собственных владениях в Польше. С резким осуждением относясь к каждому новому перевороту во Франции, император Николай I шел еще дальше в своем личном раздражении против тех, кто сочетал братанье с революцией с узурпацией монархической власти; таковыми в его глазах были Людовик-Филипп и Наполеон III, в сношениях с которыми он не всегда держался даже в пределах дипломатической корректности.

В противоположность такой политике по отношению к Франции, политика императора Николая I по отношению к Англии была скорее политикой практических соображений. От его внимания не ускользало то нарастание англо-русского соперничества, которое, по мере развития английских интересов в Леванте, Египте, Ост-Индии и Персии и поступательного движения России к Дунаю и в Закавказье, является крупнейшим фактом мировой истории, начиная с середины XVIII в., и которому именно в царствование Николая I суждено было пережить трагический кризис. По своему государственному укладу, с другой стороны, Англия оставалась для него, конечно, всегда страной неприемлемых политических принципов. Его отрицательное отношение к парламентаризму не только на континенте, но и на его родине как бы уравновешивалось, однако, в императоре Николае I верой в силу консервативных элементов в английской общественной и государственной жизни, его доверием к политике английских государственных деятелей типа герцога Веллингтона. Оставаясь постоянно настороже против Англии, как против своего наиболее сильного соперника, император Николай I в гораздо меньшей степени, чем во Франции, видел в ней своего принципиального противника и, по-видимому, совершенно искренне готов был искать с ней соглашения по отдельным вопросам, и прежде всего по восточному, и не прочь был при случае подчеркнуть противоречие между английскими и французскими интересами.

Как бы различно ни относился император Николай I к Англии и Франции, это различие в его глазах сглаживалось при сопоставлении обеих указанных держав с Пруссией и Австрией. В противоположность первым, являвшимся в конце концов носительницами новых общественных и политических идей, эти последние, глава и наиболее значительное звено Германского Союза, вплоть до начала пятидесятых годов по своему укладу оставались воплощением «принципов 1815 г.». Неопределенный до этого времени по составу входивших в него участников, Священный Союз именно теперь, в царствование императора Николая I, окончательно откристаллизовывается в союз трех восточно-европейских монархий, как бы суживаясь до своего первоначального состава, Англия и Франция всегда остаются для императора Николая I отдельными державами, с которыми возможны те или другие отношения. Австрия и Пруссия для него – необходимые составные части его политической системы, которая для него немыслима без тесного с ними соглашения. Иименно такая точка зрения заставляла его относиться очень чутко ко всему тому, что волновало политическую жизнь его ближайших соседей, и обнаруживать особое беспокойство, когда в правительственной политике кого-либо из них он усматривал малейшую уступку новым веяниям. Связанный близкими родственными узами с Берлинским двором и искренним расположением к прусскому королевскому семейству, император Николай I уже с начала тридцатых годов относится с некоторым недоверием к политике Пруссии, поскольку эта политика, при всем консервативном своем характере, пыталась использовать в традиционных целях монархии Гогенцоллернов нарастающее национальное движение Германии, а тем более взять на себя роль его руководителя. С осуждением относясь ко всем подобным выступлениям прусской политики, в особенности после 1840 г., когда на прусский престол вступил «мечтатель» Фридрих Вильгельм IV, император Николай I не только усматривал в них измену началам Священного Союза, но и провидел будущее создание единой Германии. Германия в состоянии того разъединения, в которое ее поверг Венский конгресс, во главе со слабой политически Австрией и при условии австрийской опеки над наиболее мощным национальным ее телом – Пруссией – таков был идеал императора Николая I, не упускавшего из виду при этом и реальных интересов России и как бы продолжавшего по отношению к Германии ту традиционную политику поддержания соседа в состоянии политического рамолисмента, какая в XVIII в. проводилась по отношению к Польше и Швеции. Эти же соображения заставляли его в течение почти всего своего царствования искать и поддерживать тесное соглашение с Австрией и всегда выступать с одинаковой готовностью в роли защитника трона Габсбургов, как только в тех или других частях многоплеменной дунайской монархии проявлялись симптомы, грозившие ее ослаблением или распадом. Наиболее ярким проявлением такой готовности было, как известно, подавление венгерского восстания; таково же было отношение императора Николая I и к волнениям в итальянских областях, и к славянскому движению, причем отрицательное отношение к последнему обусловливалось, очевидно, и тем, что это движение ставило на очередь вопрос о пересмотре русской политики в Польше.

Таков был в общем характер отношений императора Николая I к его западным соседям. Обращаясь к Востоку, приходится прежде всего отметить, что, лелея, по-видимому, затаенную мысль о разделе в будущем Турции и даже заводя иногда речь о необходимости подумать о наследстве «больного человека», император Николай I не решался высказываться на этот счет вполне определенно. До поры до времени он ограничивался лишь тем, что всячески старался противоборствовать в Турции влиянию тех держав, чьи интересы и чье положение на Востоке наиболее могли бы помешать осуществлению его планов в целом, т.е. Англии и Франции. Влиянию этих держав, все более и более отвоевывающих себе экономическую позицию на Востоке, он противопоставлял традиционный принцип русской восточной политики – защиту православного исповедания и христианских народностей на Балканском полуострове и в Малой Азии. Покровительство этим народностям в его представлении отождествлялось с правом держать их под своей опекой и зорко следить за тем, чтобы во вновь слагающиеся политические организмы Балканского полуострова не проникла «зараза» новых идей и чтобы по своей государственной структуре эти организмы не приблизились бы к западно-европейскому парламентаризму, что открыло бы доступ к ним и англо-французскому политическому влиянию. Не раз он давал почувствовать, и притом очень сильно, эту опеку населению Греции, Сербии и Дунайских княжеств. Не менее зорко следил он и за тем, чтобы не произошло подобного же политического перерождения Турции или ее отдельных, хотя бы и нехристианских областей, как, например, Египта. Политика его на Востоке в этом отношении до известной степени напоминала его политику по отношению к Германскому Союзу.

Державой, с которой он считал возможным идти рука об руку в своей восточной политике, как по ее естественному положению и характеру ее интересов на Востоке, так и по ее отношениям в Европе к Англии и Франции, была Австрия. Это не мешало ему в отдельных случаях вступать в соглашения с Англией и Францией, то стараясь противопоставить интересы одной интересам другой, как это было в египетском вопросе, то выступая с ними обеими заодно, как это было в греческом вопросе в первые годы его царствования. Подобные соглашения и возникавшее иногда на их почве временное охлаждение между Россией и Австрией, как это и имело место в первые годы николаевского царствования, были не более как частичные комбинации в пределах все той же системы Священного Союза, какие и раньше создавались между отдельными европейскими державами.

Первые годы внешней политики николаевского царствования не приходится, таким образом, рассматривать как время уклонения от общей политической системы, усвоенной императором. Это время должно быть, однако, выделено в истории его внешней политики в особый период по другим соображениям. Все достигнутое с 1825 г. по 1833 г. Россией на Востоке стало как бы исходным пунктом для всей дальнейшей политики по восточному вопросу европейских держав. Русская политика по восточному вопросу за это время получает в этом отношении большое общеевропейское значение. Те достижения России, которые знаменуются Адрианопольским и Туркманчайским мирными договорами и Унхиар-Скелессийским союзным соглашением, составляют объект той дипломатической борьбы между Россией и европейскими державами, которая заполняет собой тридцатые, сороковые и начало пятидесятых годов и приводит к Крымской кампании. Приступая к рассмотрению николаевской внешней политики за это время, мы должны поэтому прежде всего дать себе отчет в том, каково было положение дел на Востоке к исходу 1825 года.

Восточные дела сводились в это время главным образом к русско-турецким отношениям и к греческому вопросу. На ход этих дел имели влияние успехи России в Закавказье и то, как складывались в это время ее отношения с Персией.

Уже в последний год царствования императора Александра I намечался некоторый поворот в русской восточной политике. Недовольный результатами петербургских конференций (июнь 1824 и февраль 1825 гг.) по вопросу об умиротворении греков, император Александр заявил, что отныне он оставляет за собой свободу действия на Востоке. Одновременно с этим некоторые из русских представителей при иностранных дворах, будучи запрошены об этом вопросе, отнеслись отрицательно к тому курсу, какого держалась до этих пор в восточном вопросе русская политика. Таков был отзыв русского посла при Английском дворе гр. Ливена и, в особенности, посла при Французском дворе Поццо-ди-Борго, горячо настаивавшего на необходимости подкрепить заявление о свободе действия соответствующими решительными мерами и требовать от Турции удовлетворения русских претензий и интересов. Эти отзывы были получены в Петербурге, однако уже после отъезда императора Александра на юг России. В таком положении застал восточный вопрос при своем вступлении на престол Николай I. Склоняясь лично к тем взглядам, какие были высказаны Поццо-ди-Борго и Ливеном, он, со своей стороны, выдвигал при этом с еще большей силой на первый план вопрос об удовлетворении Портой русских претензий. В данный момент эти претензии сводились к следующим пунктам: Порта, вопреки тем трактатам, которыми определялись русско-турецкие отношения (Ясский мирный трактат 1791 г., торговый договор 1783 г. и Бухарестский мирный трактат 1812 г.), отказывалась вывести свои войска из Дунайских княжеств и нарушала привилегии, дарованные этим княжествам, а также сербам; она стесняла нашу торговлю на Черном мореи не соглашалась окончить споры о восточном черноморском побережье. С другой стороны, самое Порту беспокоило поступательное движение России в Закавказье, начавшееся со второй половины царствования Александра I. Что касается греческого вопроса, то к греческому восстанию император Николай по существу относился несочувственно, как к проявлению революционного духа, и видел в нем «мятеж» греков против своего законного правительства. Он находил, однако, что дарование грекам полной автономии при введении у них монархической формы правления может положить предел распространению в Греции революционно-демократических идей. В силу этого он находил желательным, добившись от Турции удовлетворения русских претензий, принудить ее удовлетворить в указанных рамках и пожелания греческой нации. С другой стороны, выдвигая на очередь греческий вопрос, он мог рассчитывать и на большое сочувствие русского общества, без различия направлений симпатизировавшего греческому движению, как движению единоверного племени против магометанского владычества. Что касается способов действия, то в этом отношении император Николай I резко разграничивал вопрос о русских претензиях, как частное дело между Россией и Турцией, от греческого вопроса, как вопроса общеевропейского. Последний он считал необходимым разрешить в соглашении с другими европейскими державами, имея в виду таким путем, с одной стороны, не дать усилиться Турции, с другой – обезопасить себя от преобладания в Греции, как на новом поприще для европейской политики, исключительно английского и французского влияния, в ущерб русскому.

Аналогичные взгляды нашли себе выражение и во всеподданнейшем докладе (февраль 1829 г.) управлявшего Министерством иностранных дел гр. Нессельроде, точно так же отчетливо разграничивавшего теперь греко-турецкий спор от частных пререканий России с Портой и рекомендовавшего в случае неудачи переговоров по поводу русских претензий прибегнуть к военной силе. С другой стороны, эти взгляды встретили и сильное несочувствие в придворных и правительственных сферах, причем особенно сильно расходился с государем в своих взглядах на восточный вопрос цесаревич Константин Павлович. Только что изложенную точку зрения цесаревич считал нарушением принципов легитимизма; находил, что главная опасность России грозит не с Востока, но с Запада, очага революционных идей, и опасался, что осложнения с Турцией помешают оставить на западной границе количество войска, достаточное для того, чтобы держать в страхе Европу.

К решению императора Николая вмешаться в греко-турецкую распрю особенно несочувственно отнеслась Австрия. В дни русского междуцарствия в Вене, зная взгляды на восточный вопрос Константина Павловича, искренно желали, чтобы к нему перешел русский престол, а после вступления на престол Николая Меттерних отправил к Константину Павловичу особое посольство (гр. Бомбелль) в надежде, что цесаревич повлияет в желательном направлении на своего младшего брата. В этом же духе должен был действовать прибывший в Петербург для поздравления нового государя со вступлением на престол австрийский эрцгерцог Фердинанд Эсте. Все эти попытки не имели успеха, а одно обстоятельство – в доме австрийского посла гр. Лебцельтерна был взят его свояк, декабрист кн. Трубецкой , – даже до известной степени скомпрометировало Венский двор в Петербурге и повлекло за собой отозвание Лебцельтерна.

Совершенно иначе отнеслись к новому курсу русской политики в Англии. Глава английского министерства Каннинг считал в интересах Англии пойти навстречу России в греческом вопросе и тем нанести новый удар системе Меттерниха. В Петербург для поздравления нового государя был послан герцог Веллингтон, который по своему прибытию (18 февраля 1826 г.) тотчас вступил в переговоры по греческому вопросу с самим императором и Нессельроде. Переговоры с Веллингтоном приняли особенно оживленный характер после того, как в Петербург прибыл из Лондона Ливен, и привели к так называемому Петербургскому протоколу, подписанному 23 марта 1826 г. Нессельроде, Ливеном и Веллингтоном, по которому Россия и Англия соглашались относительно условий умиротворения греков. По этому протоколу Греция должна была получить полную внутреннюю автономию и управляться властями, избираемыми самими греками; ей обеспечивалась свобода совести, торговли и внешних сношений, и ее зависимость от Порты делалась исключительно даннической. Петербургский и Лондонский дворы присваивали себе посредничество в Константинополе при выработке подробностей и заявляли о том, что они не ищут ни территориальных приобретений, ни каких-либо особых преимуществ.