Текст книги "Избранные статьи в двух томах. Том II. Современная психопатология"

3. Манипуляции сознанием через сферу бессознательного

Как известно, серьезный научный интерес к казалось бы, сугубо психологической проблеме бессознательного появился лишь в 50-е годы XX века. Но он стимулировал целую серию интереснейших физиологических исследований в области защитного или подпорогового восприятия, преимущественно на Западе. Хотя было бы несправедливым не отметить здесь безусловные приоритеты отечественной науки. Так, еще И.М. Сеченов (1881) признавал, что, помимо явного или осознанного ощущения, могут существовать явления, которые он характеризовал как «ощущения в скрытой форме». Тогда же Н.И. Сусловой (в лаборатории И.М. Сеченова) было установлено, что неосознаваемые раздражители могут вызывать определенные физиологические эффекты.

Однако в последующие годы, как отмечал в свое время А.С. Прангишвили (1978), «скепсис в отношении психоаналитического истолкования проявлений бессознательного переходил постепенно в понижение интереса к самой проблеме». Тем не менее одна из первых отечественных работ по исследованию неосознанной психической деятельности вышла в 1945 г. В ней Л.А. Чистович, работавший в то время в лаборатории Г.В. Гершуни, сделал сообщение о возможности выработки условных рефлексов на неощущаемые звуковые раздражители, интенсивность которых была существенно ниже порога восприятия. В последующем Г.В. Гершуни и его сотрудниками (1955) было убедительно показано, что порог ощущения не является абсолютным пределом реагирования органов чувств (и сознания) на внешние стимулы. А в 1976 году Э.А. Костандовым было выявлено, что биоэлектрические и вегетативные реакции на эмоционально значимые для личности стимулы формируются при более низкой интенсивности воздействия раздражителя, чем требуется для его опознания.

Иван Михайлович Сеченов

Наиболее значительный экспериментальный опыт по вопросу исследования неосознаваемой психической деятельности был накоплен в зарубежной психологии и медицине. Исследования Диксон, а затем Брауна и Крагх позволили сделать заключение, что во многих случаях особенности сознательного восприятия могут формироваться подпороговыми воздействиями, которые оказывают влияние как на оценку воспринимаемых объектов, так и на суждение о содержательной характеристике явлений. Эти данные затем создали предпосылки для появления концепции «защитного восприятия», суть которой, по определению Эриксена (1954), состоит в «способности человеческого организма распознавать присутствие возбуждающих стимулов на бессознательном (не выражаемом словесно) уровне». Полученные выводы, в свою очередь, стимулировали ряд исследований по влиянию подпороговых стимулов на произвольные реакции и сознательное поведение человека. В связи с этим Л. Бейкер позднее ввел понятие «истинных психологических порогов», которые находятся ниже (физиологических) порогов восприятия, а позднее Дж. Г. Миллер установил, что распознавание без осознания является функцией тренируемой. Эти опыты были чрезвычайно просты и осуществлялись преимущественно с помощью тахистоскопов, когда испытуемым предъявлялись стимулы (преимущественного зрительные образы) различного эмоционального содержания в течение интервалов, исключающих возможность их опознания. Параллельно осуществлялась запись некоторых физиологических показателей и фиксировались результаты наблюдения и самонаблюдения. Особенно впечатляющими были различия реакций на неосознавамые стимулы, символизирующие такие противоположенные понятия, как «счастье» и «смерть», а также образы, апеллирующие к сексуальной сфере испытуемых.

Григорий Викторович Гершуни

В 70-е годы XX века в результате исследований влияния подпороговых стимулов на произвольные реакции человека были получены чрезвычайно интересные данные, тут же нашедшие применение в психологии рекламы. В частности, было установлено:

1) подпороговая стимуляция активизирует соответствующие данному воздействию ассоциации (самыми конкурентными среди которых являются пищевые и сексуальные – и мы легко находим подтверждение этому в современной рекламе, где апелляция именно к этим сферам естественных потребностей легко обнаруживается в рекламе пива, зубной пасты, автомобилей и т. д.);

2) эффективность подпорогового стимула проявляется лучше в состоянии пассивного расслабления воспринимающего;

3) наиболее доступным (и «уязвимым») для подпороговой стимуляции является зрительный анализатор;

4) подпороговые стимулы лучше реализуются, если они обращены к витальным потребностям личности (этот вывод отчасти дублирует и одновременно расширяет п. 1).

Подчеркнем еще раз: поскольку перечень общих для всех людей витальных потребностей не велик, а наиболее конкурентоспособными обоснованно считаются сексуально окрашенные стимулы, а также связанные с оральными наслаждениями, основная часть рекламы прямо или косвенно апеллирует именно к этим сферам и реализуется электронными СМИ преимущественно в прайм-тайм (с 18 до 21 часов), когда зрители пребывают в состоянии пассивного расслабления, нередко сочетая его с приемом пищи. Совмещение ситуации поглощения последней с поглощением информации является дополнительным («катализирующим») фактором.

В современной психофизиологии принято считать, что подпороговый стимул (особенно при многократном его повторении) формирует своего рода физиологическую «гипотезу», в результате чего повышается вегетативная активность, которая сохраняется до тех пор, пока эта гипотеза не будет «подтверждена» или «опровергнута» (реализована в действии). Но даже

в случае, если это не приводит к конкретному действию, подпороговый стимул может навязывать ориентировочную классификацию или идентификацию стимулов и, соответственно, формирование мотивационных установок и оценочных суждений (по принципу «хороший – плохой»).

В этот же период было высказано предположение, что подпороговая стимуляция может оказывать определенное влияние на поведенческие реакции человека «в обход» сознательного контроля, вызывая в некоторых случаях эффект императивного подсознательного внушения, и, являясь для сознания индивида в этом случае в известной степени стимулом «изнутри», не встречает внутреннего сопротивления, т. к. субъект связывает совершаемые действия со своими внутренними побуждениями и никак (сознательно или критически) не относит их на счет чисто внешних воздействий. И хотя эти положения многократно оспаривались, тем не менее они также активно используются в современном рекламном бизнесе.

В дальнейших исследованиях О. Петцлем было выявлено, что надпороговые стимулы – и это самое важное: находящиеся вне фокуса внимания – действуют так же, как и подпороговые.

Многочисленные исследования феномена Петцла, который исходил из концепции 3. Фрейда, позволили сделать весьма существенные выводы, в частности:

1) анализаторы фиксируют и способствуют сохранению в памяти значительно большего объема информации, чем та, которая отражается в сознании;

2) повторное предъявление подпорогового стимула приводит к снижению порога восприятия и может вызвать пороговую реакцию, при этом преимущественно невербальную или поведенческую;

3) действие подпороговых стимулов, по-видимому, имеет много общего с эффектом постгипнотического внушения и может проявляться через мотивационную сферу.

Здесь уместно еще раз подчеркнуть, что стимулы, находящиеся вне фокуса сознания, воспринимаемые «боковым зрением» или «боковым слухом», также относятся к подпороговым, а их действие усиливается при многократном предъявлении одних и тех же стимулов.

Я позволю себе чуть-чуть пояснить эту идею ее практическим воплощением: когда мы, сидя перед экранами телевизоров, в очередной (тысячный) раз отворачиваемся от надоевшей «тети Аси с ее порошком», или от мужиков, которые «сидят за кружкой пива и не жужжат», или от надоевших зубов, которые «здесь коренные жители», и временно как бы переключаемся на другие дела, темы разговоров, домашние заботы и т. д., мы создаем самые идеальные условия для вхождения этих надпороговых стимулов в подсознание, фактически в виде императивных подпороговых.

В заключение несколько слов о новых психологических технологиях так называемой репрессивной коммуникации, которая активно используется современными СМИ.

Из многочисленных манипулятивных техник здесь следует упомянуть несколько основных:

1) отсечение от потоков альтернативной информации в целях блокировки критического восприятия и оценки доступной (предъявляемой) информации;

2) специальные методы убеждения некомпетентного слушателя или зрителя не столько в форме рационального или логического построения, сколько в форме массированного интеллектуального и эмоционального воздействия, в совокупности создающих феномен «интеллектуального насилия»;

3) подбор убедительных аргументов, принадлежащих к трудно отрицаемым или не верифицируемым;

4) предложение ситуационно «лежащего на поверхности» решения в условиях дефицита времени для его восприятия без возможности критического осмысления и обдумывания;

5) манипулятивное предложение мнений нескольких специально подобранных экспертов (заведомо представляющих не весь спектр мнений) и целенаправленное (манипулятивное) присоединение аудитории к мнению одного из них;

6) апелляция к базисным потребностям, социальным ожиданиям и примитивным чувствам аудитории (вопреки логике и здравому смыслу);

7) использование других специальных приемов PR-подавления (их сейчас известно более 200), в частности, ориентированных на минимизацию способности к самостоятельной оценке информации и формирование не самостоятельных, а так называемых связанных суждений.

Все вышеизложенное предполагает необходимость разработки механизмов защиты каждой конкретной личности и общества от недоброкачественной информации и от недобросовестной деятельности PR-тех-нологов:

1) среди направления этой работы можно было бы выделить четыре основных: гласный анализ механизмов и приемов подавления и интеллектуального насилия;

2) обучение населения, и особенно неискушенной молодежи, методам противодействия манипуляциям и защиты своего внутреннего мира;

3) законодательные ограничения на реализацию репрессивных коммуникаций; разработка и принятие этического кодекса специалистов в области PR-технологий, предусматривающего запрет на применение манипулятивных техник.

4. Феномен агрессивности в психологии, психиатрии и в социуме

В последние десятилетия особое внимание специалистов и широкой общественности привлекала проблема межличностной и межнациональной толерантности. Однако, как это неоднократно случалось и ранее, официальная постановка вопроса существенно смещала акценты. На самом деле ключевой была и остается проблема роста интолерантности и самых различных проявлений, казалось бы, не мотивированной и логически необъяснимой агрессивности: от ставших почти привычными «разборок» бытового уровня до ужасающих своей жестокостью межнациональных столкновений, массовых расстрелов детей, сослуживцев и вообще незнакомых и ни в чем не повинных людей. Как представляется, эта «необъяснимость» связана с традиционными попытками рационального подхода к психопатологическим феноменам, которые трудно, а порой вообще невозможно интерпретировать, не вторгаясь в сферу иррационального и бессознательного, к которым отечественная психология уже на протяжении десятилетий демонстрирует академически-снисходительное отношение.

Питер Пауль Рубенс. «Избиение невинных», 1609–1610

Следуя принципу историчности, нужно отметить, что в качестве научной проблема человеческой агрессивности впервые была поставлена на I конгрессе психоаналитиков в Зальцбурге 27 апреля 1908 года[1]1
  Отчет о первом частном психоаналитическом собрании в Зальцбурге 27 апреля 1908 года (текст). ⁄ Сост. и реф. Отто Ранк ⁄ Пер. с нем. – Ижевск: ERGO, 2011. – 40 с.


[Закрыть]. Несмотря на то, что доклады участников были посвящены самым различным темам, практически в каждом из них звучала тема человеческой агрессии. Зигмунд Фрейд представил доклад под названием «Казуистическое»[2]2
  Через год этот доклад был опубликован под заголовком «Замечания об одном случае невроза навязчивости», сейчас более известный как «Человек-крыса». Фрейд 3. Собр. соч. в 26 томах. Т. 4. Навязчивые состояния. Человек-крыса. Человек-волк. ⁄ Пер. с нем. С. Панкова. – Санкт-Петербург: Восточноевропейский институт психоанализа, 2007. – 320 с.


[Закрыть]. В этом докладе Фрейд обращает внимание на «хроническое сосуществование любви и ненависти к одним и тем же персонам». При этом феномены навязчивых идей выводятся автором «с одной стороны из реакции крайне преувеличенной сознательной нежности, а с другой – из садизма, продолжающего действовать в бессознательном как ненависть».

Эрнст Джонс в докладе «Рационализация в повседневной жизни»[3]3
  Джонс Э. Рационализация в повседневной жизни. // В кн.: Отчет о первом частном психоаналитическом собрании в Зальцбурге 27 апреля 1908 года (текст). ⁄ Сост. и реф. Отто Ранк ⁄ Пер. с нем. – Ижевск: ERGO, 2011. – С. 19.


[Закрыть], подчеркивая значимость идей Фрейда, в первую очередь выделил идеи неосознаваемых мотивов, а также то, что рациональные объяснения поведения людей обычно чрезвычайно далеки от его действительных причин и не ведут к пониманию их истинных мотивов.

Альфред Адлер в докладе «Влечение к агрессии в жизни и в неврозе» в качестве объяснения агрессии указывает на «влечение к отвоеванию удовлетворения у враждебного внешнего мира» и характеризует страх как одну из фаз влечения к агрессии. Подчеркнем эту идею: «страх как одна из фаз влечения к агрессии». Следует сразу отметить, что доклад Адлера, хотя и содержит ряд устаревших положений, представляет наиболее существенный интерес и не утратил своей актуальности до настоящего времени. Учитывая, что известность идей Адлера ограничивается преимущественно понятием введенного им «комплекса неполноценности», именно этому автору будет посвящено основное содержание данной публикации.

Эрнст Джонс

В своем докладе Адлер, в частности, отмечает, что одним из решающих факторов в жизни любого человека является его отношение к тем задачам, которые он перед собой ставит (или которые жизнь ставит перед ним). Адлер констатирует, что в этом отношении человека к тем или иным задачам всегда есть что-то «наступательное», хотя нужно признать, что это типично далеко не для всех людей и не для всех стоящих перед ними задач. В принципе, реакции на поставленные или встающие перед личностью задачи могут быть и вполне пассивными или даже оборонительными, но Адлер далее уточняет, что он ставит своей задачей изучение именно агрессивного влечения, которое лежит в основе явлений жестокости, властолюбия и садизма. Обратим внимание, что Адлер исходно объединяет в едином перечне жестокость и садизм со стремлением к власти, и множество человеконенавистнических режимов XX века со всей очевидностью подтверждают этот тезис: начиная от гитлеризма и сталинизма и кончая не так давно павшими режимами Чаушеску, Милошевича, Саддама Хусейна и т. д.

Альфред Адлер

В качестве характерной особенности реализации любых влечений человека Адлер указывает на то, что они обязательно претерпевают культурную трансформацию, приобретают определенную утонченность и специализацию. В том числе автором упоминается сублимация агрессивного влечения и возможность его превращения в свою противоположность, например, жадности в щедрость, нежности в садизм, а любви в ненависть. Примеры последнего варианта «превращений» в изобилии проявились на постсоветском пространстве, как только исчез страх (напомним, «страх как первая стадия влечения к агрессии»).

«День Ашура», праздник проводимый в память о смерти имама Хусейна, внука пророка Мухаммеда. Пакистан

Реализация агрессивного влечения, по Адлеру, всегда связана с ориентацией на собственную «высоко ценимую личность», при этом усиление агрессивного влечения происходит тогда, когда честолюбие или тщеславие личности не получают удовлетворения. То есть агрессивность – это свойство личностей, страдающих чрезмерным честолюбием или тщеславием.

В более общем виде это можно было бы рассматривать как ориентацию исключительно на собственные (нередко – предельно извращенные) цели и идеалы при недостаточности или даже полной утрате связи с окружающим миром, чему способствует чрезмерное себялюбие, а также отсутствие (несформированность) чувства привязанности. Современный кризис семейных отношений хорошо известен, а именно: семья является той системой, где исходно формируются привязанности. Следующей по значимости «родительской структурой» является общество и государство, а кризисное развитие этих структур также не нуждается в обосновании.

Осуществление агрессивного влечения, впрочем, как и любых других влечений, связано с чувством удовольствия, а появление препятствий на пути его реализации – с неудовольствием. Мне уже приходилось упоминать высказывание моего французского коллеги Алана Жибо по поводу того, что если бы люди, задумавшие совершить преступление, вначале приходили к нам (к психологам или психотерапевтам), преступность могла бы быть намного ниже. Но, к сожалению, это можно оценить лишь как благое пожелание. Влечение к агрессии является столь сильным и – позволю себе подчеркнуть – в такой степени подчинено принципу удовольствия, что лишь в единичных случаях и лишь у высокоинтеллектуальных личностей оно становится предметом психотерапевтического исследования, вместо того чтобы стать основой преступного действия. Мной неоднократно описывались такие (редкие) варианты коррекции агрессивных влечений[4]4
  Решетников М.М. Месть и ненависть в терапевтическом процессе. В кн. Решетников М.М. Трудности и типичные ошибки начала терапии. – Санкт-Петербург: Восточно-европейский институт психоанализа, 2009. – С. 183–197.


[Закрыть], но их количество не превышает и тысячной доли процента от реализуемых агрессивных и преступных действий – это всегда будут единичные случаи. Ключевой в этих случаях являлась лишь одна (свойственная немногочисленным интеллектуалам) «деталь»: те, кто обращался за психологической помощью, испытывали дискомфорт от своего состояния и/или от осознания своих влечений. В отличие от этого те, кто реализует свое влечение к агрессии, отличаются преимущественно примитивным складом личности и не испытывают никакого дискомфорта. Наоборот – они наслаждаются не только реализацией своей агрессии, но даже самим предчувствием ее осуществления и ощущениями, сопровождающими фантазии на тему своих только планируемых агрессивных действий и своего мнимого могущества. В обществах тоталитарного типа эти влечения и мнимое могущество практически полностью (психологически) подавляются системой репрессивной идеологии и аналогичным этой идеологии аппаратом государственно-политического контроля над поведением людей. Но качественно иные внутренние императивы складываются и начинают действовать у субъектов с примитивным (патологическим) складом личности в переходные и кризисные периоды развития общества. Позднее мы обратимся к некоторым конкретным примерам, которые предоставляет современная действительность.

В этом же докладе Адлер отмечает, что люди, имеющие склонность к проявлениям агрессии, нередко неосознанно выбирают те профессии и специальности, которые позволят им относительно безнаказанно реализовать свои патологические влечения. Возможно, у кого-то это вызовет возмущение, но в перечне таких профессий наши западные коллеги обычно упоминают забойщиков скота, полицейских, педагогов и некоторых других. Не будем анализировать первых, но случаи садистических действий некоторых представителей двух последних категорий достаточно многочисленны и всем хорошо известны.

Отталкиваясь от идей введенного им комплекса неполноценности, Адлер хотя и переходит на органный уровень доказательств (который с современных позиций можно было бы оценить как не слишком убедительный), но формулирует при этом ряд чрезвычайно интересных и актуальных идей. Он (повторю еще раз: исходя из идей общей и парциальной неполноценности, то есть неполноценности того или иного органа) пишет: «У неполноценного глаза больше влечение видеть, у неполноценного желудочно-кишечного тракта больше влечение к еде и питью, у неполноценного сексуального органа больше сексуальное влечение». Апеллируя к известным мне случаям психологопсихиатрической экспертизы сексуальных маньяков, будет уместно добавить, что это патологическое влечение не только больше, но и более извращенное, а большинство, например, насильников и педофилов страдают различными сексуальными дисфункциями.

Но здесь стоило бы продолжить обозначенный Адлером ряд феноменов и вторгнуться в не слишком очевидную, с непрофессиональной точки зрения, область психики. В частности, возьму на себя смелость предположить, что (в случае нарциссического развития личности) у неполноценного интеллекта больше претензий на гениальность тех или иных идей, включая человеконенавистнические; а при неполноценной этической установке больше претензий на особую эстетику. Примеров такой «особой эстетики» в современном искусстве не счесть. Примеры попыток привлечь внимание широкой общественности к собственной примитивной личности и популяризации своих столь же примитивных умозаключений будут приведены в конце этого материала. Но в первую очередь здесь стоило бы упомянуть получающую все большую распространенность (и статус социальной приемлемости) эстетику зла. Мне уже приходилось анализировать эту тему в статье «Попытка осмысления духовного измерения зла», и основной вывод, который был в ней сделан, состоит в том, что именно эстетизация зла делает его опасным. Потенцирующим фактором является открытость Интернета для популяризации фактически любых идей любыми людьми, включая глубоко нарушенных личностей. Кроме того, такие личности нередко демонстрируют парадоксально высокую для них способность к уже упомянутой «культурной» трансформации своих примитивных и человеконенавистнических идей, которые, как результат, приобретают якобы определенную утонченность и специализацию[5]5
  Обращусь еще раз к истории. Как бы мы ни ненавидели фашизм, у него была выдающаяся эстетика. Более того – к созданию этой эстетики были причастны далеко не последние европейские умы. И это также должно напоминать об ответственности интеллектуалов перед историей


[Закрыть].

Самостоятельным фактором современной действительности является извращение демократических идей и их трансформация в демократизм – со все более широким отказом от всех культуральных запретов на распространение любой информации, включая, как уже упоминалось, человеконенавистническую и поощряющую все человеческие пороки. Тезис о том, что у людей наряду с высокими имеются низменные потребности, которые ни при каких условиях не должны удовлетворяться (в том числе виртуально), почему-то вызывает неприятие даже в научной среде.

Думаю, что современная действительность со всей очевидностью позволяет сформулировать следующее положение (получившее существенное подтверждение в эпоху информационного взрыва): человеческие пороки, которые в массовом порядке подаются в форме виртуальной информации, затем закономерно трансформируется в такие же массовые проявления в реальности.

В целом анализ влечения к агрессии дается Адлером в достаточно общем и отвлеченном виде, но (с учетом некоторых современных тенденций) привлекает внимание его упоминание о религиозных, межнациональных и расовых конфликтах, а также ссылка на фразу Лихтенберга[6]6
  Лихтенберг Георг Кристофер (1742–1799) – выдающийся немецкий ученый и публицист.


[Закрыть]: «Это удивительно, как неохотно люди живут по своим религиозным заповедям и как охотно они за них воюют». Здесь уместно обратиться к одному из коренных отличий человеческой агрессивности от агрессивности животных, которое отмечает Эрих Фромм в его работе «Анатомия человеческой деструктивности»[7]7
  Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности ⁄ Пер. с англ. П.С. Гуревича. – Москва: ACT, 2007. – 624 с.


[Закрыть]. Человек обладает фантазией и может реагировать агрессией на воображаемую опасность; кроме того, только у человека можно вызвать агрессию методом «промывания мозгов».

Георг Кристофер Лихтенберг

Агрессия в сообществе социальных (стадных) животных направлена на установление иерархии или, образно говоря, «общественного порядка». Здесь много подобий с человеческим сообществом. Однако установление иерархии в животном сообществе осуществляется в открытой борьбе и побеждает тот, кто не просто агрессивнее или изворотливее, но и сильнее. И сколько бы скепсиса мы не высказывали в отношении интеллектуальных способностей животных, факт победы и установление иерархии тотчас признается всем стадом или прайдом. Но здесь нет агрессии и ненависти в человеческом понимании, хотя некий ее прообраз существует у высших приматов, где доминантная особь (вожак) может вымещать свое «настроение» или «обиды» на суб доминантных самцах, а те, не имея возможности ответить, изливают свои «обиды» на каких других особях, стоящих ниже их на иерархической лестнице. «Низам» вымещать агрессию не на ком, и она просто накапливается. Таким образом, формируется социальная пирамида, низы которой состоят из особей, которые пасуют перед всеми, им в последнюю очередь достаются все земные блага: лучшее лежбище, еда, самки (а некоторые неким негласным решением вообще исключаются из процесса размножения). Но в целом главная функция иерархии направлена на сохранение вида – она структурирует «социум» и устраняет бесконечную борьбу между членами сообщества, а бои за обладание самками также выполняют биологически значимую функцию, предоставляя право на производство потомства самым сильным особям.

Но в качестве «маленького дополнения» к этим общебиологическим законам в человеческом сообществе особую роль начинают играть чувства самоуважения, достоинства и признания. При этом, в отличие от животных, нереализованная агрессивность низов может не только накапливаться, но при отсутствии выхода – приводить к массовому всплеску агрессии, казалось бы, без всякого повода, или «выливаться» на замещающие объекты. Именно такую природу имеют акты вандализма, которые всем хорошо известны: погромы кладбищ, разбитые витрины, сожженные автомобили, расстрелянные соученики или сотрудники.

Хосе де Рибера. «Аполлон и Марсий», 1637

В заключительной части своей статьи Адлер констатирует, что агрессивное влечение господствует над всей человеческой деятельностью. Напомню, что эта идея была сформулирована в 1908 году, когда агрессивное поведение рассматривалось почти исключительно как патологическое и однозначно осуждаемое культурой. Не буду обращаться к истории XX века, демонстрирующей многочисленные образцы эпидемий человеческой агрессивности. Но отмечу, что в наше время оценки агрессивности качественно трансформировались: контролируемая агрессия стала рассматриваться не только как допустимое, но и позитивное качество, а низкий уровень социальной агрессии уже давно подается как некий недостаток (вспомним анекдоты о «горячих» финских или эстонских парнях).

Герард Давид. «Сдирание кожи с продажного судьи», 1498

В этой же статье Адлер отмечает, что именно агрессивное влечение создает жестокие образы в искусстве, когда повседневная реальность, страхи, навязчивые идеи и галлюцинации смыкаются и становятся как бы неразличимыми. Вряд ли уместно напоминать уважаемым коллегам, что фактически все современное (самое массовое) киноискусство в абсолютном большинстве случаев предлагает зрителю видеоряд все более изощренной агрессивности и жестокости. К типичным проявлениям влечения к агрессии Адлер также относит восхищение тиранами (такими, как Наполеон или Сталин), а также особый интерес к извещениям о смерти, различным трагическим происшествиям, суевериям, болезням, нагнетанию страха и т. п., которые уже давно составляют основное содержание всех новостных программ и большей части всего современного информационного пространства.

В итоге разрушаются не только связи с внешним миром, но и вообще утрачивается чувство общности и нормальные межличностные отношения и привязанности. А в результате возникают такие феномены, как боязнь людей, любви и брака, и формируются новые привязанности, в том числе Адлером упоминаются «вторичные привязанности» – к деньгам и странностям. Современная действительность дает массу подтверждений этой гипотезе. То, что в современном обществе синонимом успеха стали исключительно финансовые достижения, уже ни у кого не вызывает сомнений. Реже говорится о странностях. Но давайте профессиональным взглядом посмотрим на большинство развлекательных и юмористических программ – не напоминают ли они нам то, что некогда характеризовалось как гебефрения?

В работе «Влечения и их судьба» Фрейд[8]8
  Фрейд 3. Влечения и их судьба. // 3. Фрейд. Собр. соч. в 10 томах. Т. 3. Психология бессознательного. Под ред. А.М. Боковикова и С.И. Дубинской. – Москва: ООО «Фирма СТД», 2006. – С. 79–111.


[Закрыть], рассматривая преимущественно эротическое влечение и чувство любви, пишет: «Наблюдения показывают нам, что судьба влечений может быть следующей: превращение в противоположное; обращение на собственную личность; вытеснение; сублимирование». Думаю, что не нуждается в обосновании то, что «объект» – внешний мир становится (или, во всяком случае, воспринимается) большинством субъектов как все более враждебный; принцип удовольствия торжествует, хотя в ряде случаев и в извращенной форме (в данном случае я не говорю о сексуальной жизни); понятие «активный» в современной культуре постепенно трансформировалось в «агрессивный», и тогда нам следует в очередной раз согласиться с Фрейдом, что судьба влечений, в основе которых лежали Эрос и любовь и которые на протяжении тысячелетий определяли основные социальные чувства, «может быть следующей: превращение в противоположное». То есть вполне приемлемо допущение, что там, где была любовь и влечение к жизни, вполне реально появление ненависти и влечения к смерти. Эти новые социальные чувства и идентификации пока не получили достаточного осмысления, но массовое распространение идей катастрофизма (как наиболее заметный эквивалент или символизация влечения к смерти) совершенно очевидно.

Как известно, Фрейд не очень любил Штекеля, который во многом отличался особой оригинальностью идей, в ряде случаев противоречащих позиции мэтра. Однако в 1913 году, исследуя происхождение морали, Фрейд признает, что, возможно, гипотеза Штекеля о том, что именно ненависть и нелюбовь составляют первооснову всех отношений между людьми, является верной. Мораль в этом случае признается в качестве некоего социального механизма защиты против ненавистных каждой личности этических запретов. Образно говоря, Танатос приходит на смену Эросу. Не эта ли трансформация лежит в основе приобретающего все большую популярность движения «child-free»?

Франсиско Гойя. «Сатурн, пожирающий своего сына», 1819–1823

В заключение приведем некоторые примеры из современной действительности. Вначале тема повышения уровня агрессивности в современном социуме привлекла мое внимание в связи с проблемой мусульманского терроризма. Но затем возникло ощущение, что определение «мусульманский» скорее маскирует проблему, чем приближает нас к ее пониманию. И в 2004 году мной была предпринята попытка обратить особое внимание на «немусульманский и немеждународный терроризм» [9]9
  Психология и психопатология терроризма. Гуманитарные стратегии антитеррора. // Сборник материалов международной конференции под ред. М.М. Решетникова. – Санкт-Петербург: Восточно-европейский институт психоанализа, 2004.– 312 с.


[Закрыть]. В то время это определение подверглось жесткой критике, так же как и прогноз будущей «палестинизации Европы». Затем мной снова предпринималась попытка привлечь внимание к этой проблеме после направленного на своих же сограждан теракта Андреаса Брейвика в Норвегии, многочисленных расстрелов соотечественников в США и при анализе недавней ситуации с расстрелом сослуживцев Дмитрием Виноградовым в Москве. Все это убеждает, что мы имеем дело с качественно новыми проявлениями человеческой агрессивности, которая остается недостаточно исследованной.

Учитывая отсутствие социального и политического запроса на серьезный анализ проблемы, можно было бы не возвращаться к этой усиленно замалчиваемой теме, если бы в российском Интернете не появилось более 20 тыс. сообщений в под держку Виноградова, в ряде случаев – с искренним восхищением его поступком и выражением намерения последовать его примеру. Можно было бы привести множество различных объяснений такой потребности идентификации с агрессором, но лучше начать серьезное исследование этой проблемы.