Текст книги "Четыре птицы"

Элегия

 
Над углями погасшими рук не согреть,
Променяв тишину на молчанье.
Несогласных привычно-внезапная смерть
Не заслуживает упоминанья.
 
 
И не то, чтобы слова об этом нельзя,
Только слишком обыденно, пресно.
Притупилось вниманье, и факты скользят —
Телезрителю не интересны.
 
 
Оглушает записанным смехом прайм-тайм,
Заслоняет значенье утраты,
И в прохладном «Мохито» утопленный лайм,
Погружается в свежую мяту.
 
 
И пока мы под утро в кроватях сопим,
Доверяясь беспечному богу,
Без присмотра оставленный, рушится Рим,
Подбирается море к порогу.
 

Распродажи шумят золотой мишурой

 
Распродажи шумят золотой мишурой,
И упорные люди спешат
Обустроить уютом Везувий родной,
Как и много столетий назад.
 
 
И Везувий под ними тихонько храпит,
Через трещинки в хрупкой броне,
Мотыльку-однодневке отнюдь не грозит,
Беспокойство о завтрашнем дне.
 

Егман

Окна глаз чудовища стоокого –

Чёрные шевелятся зрачки.

Человеческие тени бродят около,

Чтобы сбить с очкарика очки.

Город щерится, как пёс отпущенный

Отомстить накопленное зло.

Челюстями, по асфальту трущими

Костяное красное стекло.

Егман тонкий старится энигмою –

Разболтавшийся Шалтай-болтай.

Сохрани придумками из книг мою

Порванную душу. Защищай.

Защищай же, рыцарь, звонко падая

Вдребезги с дрожащего коня,

Как Всевышний защищает радугой

От Своей жестокости меня.

Люди-львы и люди-куропатки

 
Люди-львы и люди-куропатки,
Кошколюди и собаколюди
В хаосе, вернее, в беспорядке,
Мечутся – горошины на блюде.
 
 
Мышеглазки или глазомышки,
Мыши-люди с ангельским мечом,
Прогрызают жизнь до кочерыжки,
Бьют под-дых спартаковским мячом.
 
 
Шароосень в желтизне каштанов —
Разноцветный дом для чёрных птиц.
Почему в метро так много пьяных
Грустно дремлют тряпочками лиц?
 
 
Люди в форме, люди при погонах
Думают, как шизика достать,
И торчит мешком из под вагона,
Тот, кому на всё теперь плевать.
 

Старушки

 
Ах, как белые мышки – старушки,
Что гимназии помнят весной,
Что держали стихи под подушкой,
И ходили гулять на Тверской.
 
 
Исчерпались событья и даты,
Но весенние птицы поют,
Им сегодня поют, как когда-то,
В упоении сладких минут.
 
 
Их приветствуют юные скверы
Обнимает цветения дым.
И во сне всё ещё кавалеры
По ночам возвращаются к ним,
 
 
В белым-белые майские танцы,
Лепестки, и листки-лепестки,
Офицерики-поэтоманцы,
Воспеватели звёздной тоски.
 
 
И всё так же прекрасны их взоры,
Та же юность в движенья лихих.
Годы тьмы и столетье позора,
Ничего не затронули в них.
 
 
Но когда время хлопает дверью,
Заглушая на миг соловьев.
Каждый раз ощущенье потери
Возвращается в сердце моё.
 

Мы и они

 
Нет, не злы Они, не сердиты,
Но прощения нам не будет,
Состраданья от них не жди ты,
Потому, что Они – не люди.
 
 
Будем делать, что нам прикажут,
И иллюзий, мой друг, не строй ты:
Ведь не только не люди даже,
Они даже не гуманоиды.
 
 
И хоть кажется это бредом,
Общим местом в трудах фантастов,
От того, чтобы стать обедом,
Не придумали мы лекарства.
 
 
Будем рвать друг у друга крохи,
Предлагать за себя собрата.
Это мы – не люди. Мы плохи.
Это мы во всем виноваты!
 

Мрачно глядя в чёрную воду

 
Мрачно глядя в чёрную воду,
Погружаемся в тишину,
Мы, отравленные свободой,
Ненавидим свою страну.
 
 
Сколько было надежд когда-то!
Шли мы к свету, но снова здесь.
А ведь думали: «нет возврата»,
Получается – всё же есть.
 
 
Что осталось? Зайтись в скандале,
Рвать повязки с закрытых глаз…
Нас уже со счетов списали, —
Просто легче не слышать нас.
 
 
Мы заглянем в слепые лица,
И опустим потухший взгляд,
Тяжкой болью в виски стучится
Недоступной свободы яд.
 

Карикатура на пророка

 
Обидели пророка Мухамеда?
А он невинных граждан не взрывал!
Оружием его была беседа,
Не автомат и даже не кинжал!
 
 
Он не считал, что «смерть – уже победа»,
Детей на бойню он не посылал…
Он не любил убийц и дармоедов,
Учёных и поэтов вдохновлял.
 
 
И вот святое знамя топчут крысы,
И простецы, что хуже всех воров,
Смеется «мировая закулиса»,
Довольно представляя свой улов.
 
 
А пастырей сегодняшних фигуры —
Не нарисуешь злей карикатуры!
 

Ты хочешь стихов

 
Ты хочешь стихов, а получишь баланду,
Вонючие нары, короткие сны
И розу ветров, обжигающих гланды
В далёких просторах родимой страны.
 
 
Вожди не простят, что они не желанны,
Что их побрякушки тебя не манят.
И всех их «свершенья» и «битвы титанов»
По-твоему – крысья возня.
 
 
Нет, их не обманешь, придя на собранье.
Им мало внушать отвращенье и страх.
Они не прощают опасное знанье,
Что миру их власти не место в стихах.
 

На стройке

 
Серый туркмен в своем красном жилете,
Что ты там строишь опять?
– Строю я офисы, где ваши дети
Будут себя продавать.
 
 
Я голодаю на проклятой стройке,
Я не слезаю с лесов,
Чтоб ваши дети, одетые в «тройки»,
Стали, как части часов.
 
 
Чтоб закрутились, как шестерни, сжаты,
Чтоб закалялись, как сталь,
Чтобы в момент неизбежной расплаты,
Жизни им было не жаль.
 

Оптический прицел

 
Спит оптический прицел
Лазерной винтовки.
Он сегодня уцелел —
Он сегодня ловкий.
 
 
И в обойме не блестят
Медные патроны.
Спит солдат среди гранат,
На траве зелёной.
 
 
Он калачиком сопит,
И не замечает,
Как луна над ним летит
Вечно молодая.
 

День Победы

 
Пытаясь заглушить воспоминание,
Отчаянно салюты в небо лупят
Как будто бы всё ищут оправдание
Солдатам, что идут глаза потупив.
 
 
Тот пыльный день и странная улыбка
На улице с домами наизнанку:
Старик еврей, играющий на скрипке,
И чёрные кресты дрожат на танках.
 

Во власти мира за границей век

 
Во власти мира за границей век,
Я остаюсь, глаза приоткрывая,
Спешу к метро, перехожу на бег,
Сон тащится за мной, не отставая.
 
 
Вот в офисе приветствую коллег,
Со мной повсюду аура живая,
Как на ботинках принесённый снег,
Что тает, пятна влаги оставляя.
 
 
Уже опять я в общей суете,
А люди рядом те же, да не те,
Плывут в привычном офисном кошмаре.
 
 
Соседка странно смотрит на меня,
Шипит реальность делового дня, —
Сон розовыми щупальцами шарит.
 

Ветер

 
За ночь ветер веток набросал
Прямо на утоптанной дорожке.
Насвистелся, отшумел, устал
И в сугроб улёгся белой кошкой.
 
 
Отплясал метельный карнавал,
Отсверкала ледяная крошка,
Снова город сам собою стал,
Снегом грязь припорошив немножко.
 
 
Скучный город в ворохе газет,
Начал день томительный и пресный,
Мир, в котором хаос ни при чём,
 
 
Мир, в котором сказке места нет,
Мир, в котором всё давно известно,
Мир, который смерти обречён.
 

Родина

 
Нависшее небо сурово,
Развалины и пустыри.
И «родина» – нервное слово
Ворочается внутри.
 
 
Как будто пустые проклятья
Всё так безнадёжно на вид,
Что мог бы отчизной назвать я,
Да горло сжимает мне стыд.
 
 
Почти уже листья опали,
И пахнет грядущей зимой.
Вот эти неброские дали,
Деревня над речкой лесной…
 
 
Холодные сосны, берёзы
И весь это бедный уклад.
И вдруг неожиданно слёзы,
Росой на ресницах блестят.
 

Ночной интернет

 
Интернет, превращающий зимнюю ночь
В два часа перед тусклым рассветом,
От бессонницы, хоть долбежом раскурочь
Эти клавиши, нету ответа.
 
 
И наверное, мне безразлично уже
В этом мире без верха и низа:
Водку пить по ночам, или лазить в ЖЖ,
Или тупо смотреть телевизор.
 
 
Всё равно, непроглядная темень в душе
Накопилась кофейною гущей,
Вырывай тишину из оглохших ушей
Сжатой музыкой, дико орущей.
 
 
Хуже смерти – сознанье, и хуже всего —
Понимать с этой дудочкой крысьей —
От тебя не зависит уже ничего,
Ничего от тебя не зависит.
 

Сирин

Поэзия-ведьм

 
Одета небрежно и просто,
С копной непослушных волос,
Поэзия – ведьма-подросток,
Что знает ответ и вопрос.
 
 
Ей чуждо кривлянье, кокетство.
Не танцы, а бури в мечтах,
И хрупкая чувственность детства
Дрожит у неё на губах.
 
 
Луна в её грёзах, как в сказке,
Короною в кроне дрожит,
И воронов чёрные маски
Её стерегут рубежи.
 
 
А взор по-охотничьи хваткий —
Вся дикость и дерзость она.
Но женственность в гибкой повадке,
Уже несомненно видна.
 
 
И в той же томительной дрёме,
Как феникс, сгорая в угли,
Праматерь в любовной истоме
Свершает заклятье Земли.
 

Ты

 
Ты похожа на шорох листвы под окном,
На магический шёпот волны,
На пролившийся дождь на безводье сухом
И на песню среди тишины.
 
 
Ты похожа на тёплого дня благодать
И на тёмный лесной водоём.
На слова, что мы будем друг другу шептать,
Во Вселенной оставшись вдвоём.
 

Зайка

 
Белые джинсы, короткая майка,
Трусики «Танго», голый пупок —
С виду – такая пушистая зайка,
В сердце – безжалостный волк.
 
 
Зайка пушистая, вовсе не злая,
И ничего в этом гадкого нет:
Голод её изнутри выжигает —
Каждому зверю нужен обед.
 
 
Что ж, я смотрю, не могу оторваться,
Надо б в кусты сигануть,
Так ведь добычей легко оказаться,
И не успеешь моргнуть!
 

Ангелы

 
Их тонки запястья, лопатки остры,
Они о политике мне говорят,
Они в моем сердце разводят костры,
И льют в меня сладкий желания яд.
 
 
И нежность их взглядов не передать,
Добры и спокойны их лица,
Нельзя изменить, раз нельзя обладать,
Их близость, как в небе зарница.
 
 
Ведь сколько бы в сети я их не ловил,
Не жжёт их огонь вожделенья,
Они мне прощают козлиный мой пыл,
И терпят мои нападенья.
 
 
Наверное, чтоб умереть я не мог,
Остался на этой планете,
Надежду опять посылает мне Бог.
Хватаю – в руках только ветер.
 
 
Мгновенно вспорхнула, и вот её нет,
Растаяла в волнах заката,
А воздух встревожен, и в воздухе след
Нездешних высот ароматов.
 

Как-то в Чеховской библиотеке

 
Как-то в Чеховской библиотеке
Я в буфете тянул коньяк,
В молодом двадцать первом веке
Среди классиков – старый дурак.
 
 
Рядом пили толстые тётеньки,
А я думал, уже в стихах:
Разве бывают у ангелов родинки,
Или ямочки на щеках.
 
 
Боль втыкала в сердце кинжалы,
Я разглядывал профиль твой,
И реальность слегка дрожала
Тонкой розовой кисеёй.
 
 
Недоступная, незнакомая,
Отражалась в бедре стекла.
А потом нас Лена Пахомова
Всех на улицу прогнала.
 

Улыбка грешницы

 
И осуждение, и кара —
Какая это чепуха
Пред обаянием кошмара
И вожделенностью греха.
 
 
Прелестной грешницы улыбка —
Небрежный ангельский лубок,
Такой таинственный и зыбкий,
Как сладкое движенье ног.
 
 
И не грешу уже, не каюсь,
Не приклоняюсь, не молюсь —
Я, точно сахар, растворяюсь,
Шипенью жизни отдаюсь.
 

На Волге

 
Ты выбираешь полубога —
Он молод, крепок и красив.
И выбор твой, подумав строго,
Естественен и справедлив…
 
 
А мне отсыпано сверх края
От ночи радостных даров:
Следить, как баржи проплывают,
Кормить нахальных комаров,
 
 
Где опрокинутые звёзды
Над огоньками за рекой
Рассеивают тёплый воздух,
Как будто говорят со мной.
 
 
И вовсе это не проклятье,
А просто – жизни колея.
Не для меня твои объятья,
Зато Вселенная – моя!
 

Монета

Когда мы впервые с тобой обнялись

В ночи уходящего лета –

Как будто бы две половинки слились

Разломленной древней монеты.

Как будто бы время для нас истекло

Раздельного существованья.

Нам холодно было, а стало тепло,

И просто, как просто дыханье.

И кто бы свиданьем назвать это смог,

Ошибкой, любовной напастью?

Дворовые кошки собрались у ног –

Погреться у нашего счастья.

Куклы

 
Куклы женщин – опарыши в биомассе,
Они знают цель, марафет наводят,
 
 
Они сами растут и ресницы красят,
Грузят в память звуки простых мелодий.
 
 
Как одна по лекалу, и все – принцессы!
Куклы женщин развозят на Мерседесах.
 
 
На потеху господ, что сегодня в силе, —
Смысл игрушек в том, чтобы их купили.
 
 
Для них счастье – дом, где внизу детины
Со свиным прищуром и вонью псины.
 
 
Счастье – жить безбедно, листать журналы,
Обсуждать с подружками сериалы,
Иногда целуя в свиные рыльца
Своих толстых боссов, своих кормильцев.
 
 
Море, яхты, солнце, всё это будет,
Но владельцы кукол, и те – не люди.
 
 
В магазине, в офисе, на тусовке,
Да, не люди вовсе, а заготовки:
 
 
Те кусочки глины, что вниз упали,
При созданьи Адама, тогда, в начале,
 
 
Прихватив случайно с собой немного,
От Святого Духа, живого Бога.
 
 
Расползлись по шару и расплодились,
И в обличье божие нарядились.
 
 
А кусочкам глины, ну что им надо?
Ухватить, продать, отгрузить со склада.
Дальний звук трубы их порой тревожит,
Но неспящих он разбудить не может.
Ни открыть глаза, ни вернуться к свету,
Ни отдать души – её просто нету.
Остается им набивать утробу,
И на нас смотреть с затаённой злобой.
 
 
Только всё – неправда. И те, и эти
Обитают со мной на одной планете.
 
 
Также плач их тих, иногда болеют,
Нет внедрённых в них марсиан на шее.
 
 
Различить нас в зеркале не сумею,
И чем ближе сходство – тем всё страшнее.
 

Полюбил я принцессу

 
Полюбил я принцессу волшебной страны
И коварными чарами замуж сманил.
До того эти хитрые чары сильны,
Что и сам я поверил, мол, буду ей мил.
 
 
Но когда я играю кудрями её,
А она свои грустные песни поёт,
Всё же помню: украдено счастье моё,
И когда-нибудь одурь спадёт.
 
 
Принц прекрасный прискачет на белом коне
И разбудит её поцелуем,
Потому-то не спится, проклятому, мне,
Оттого я ночами тоскую.
 
 
К счастью, в жизни так редок счастливый конец —
Принцев разве на всех напасёшься?
Вот сижу я на кухне и ем огурец,
Жду, когда с магазину вернёшься.
 

Близость

 
Проникновенье в глубину,
Проникновенье
Двух тел, узнавших тишину,
Соединенья.
 
 
Четырёхруким существом,
Изгибом, тенью,
Став мотыльком, став божеством
И став растеньем.
 
 
Всё лишнее отбросив прочь,
Всё сделав бывшим.
Мы возвратимся в эту ночь,
И мы услышим.
 
 
Как медленно, чуть погодя,
В часах, по кругу,
Зубцы сливаются, входя
На миг друг в друга.
 

Недоступное мягко в ладони ложится

 
Недоступное мягко в ладони ложится
Сгустком света, проникшим сквозь тьму,
И трепещет в руках, словно тёплая птица —
Вся полёт, вся изгиб, неподвластный уму.
 
 
Сладкий шёпот мечты, летний шорох зарницы,
Наполняющий лёгкие юной грозой,
Это может привидеться или присниться,
Кожи бархат горячий и шёлк ледяной.
 
 
Но как сорванный парус трепещет одежда,
Сумасшедшее сердце стучит.
В лунном море внезапном, в покое безбрежном,
Точно реки, сливаются двое в ночи.
 

Осенний парк

 
И снова тем парком осенним
Мы, за руки взявшись, бредём,
Блуждаем в тропинок сплетенье,
Мечтая остаться вдвоём.
 
 
Но хитрые их повороты
Выводят нас к людям опять,
Как будто насмешливый кто-то
Никак нас не хочет понять.
 
 
Тепло – две расстегнутых куртки,
Соединенных внахлёст,
И сыплются жёлтые шкурки —
Засохшие листья берёз.
 
 
Шурша, как по своду палатки,
Вдоль складок скользнув, упадут.
В объятья томительно-сладких
Прозрачных осенних минут.
 

Жёлтые пушистые цветы

 
Жёлтые пушистые цветы
На пригорке солнечном в апреле.
Помню я, как улыбалась ты,
Помню, как глаза твои блестели.
 
 
Я был пьян той бешеной весной
В нашем общем головокруженье.
Тем, что стало для меня судьбой,
Для тебя – недолгим приключеньем.
 
 
Наша связь прервалась навсегда,
Да ещё хлестнула на прощанье.
Я ещё не понимал тогда:
Это дар – такое наказанье.
 
 
Обжигает сердце та же плеть,
Двадцать лет в душе весенний ветер.
Говорите – «Нет любви на свете»?
Я могу вас только пожалеть.
 

Скамейка

 
Скамейка кружилась от пары бокалов,
И было так сладко хотеть и не сметь,
И летнее небо над нами сплетало,
Из лучиков звёздных дрожащую сеть.
 
 
И сеть, нас запутав, соединила,
Прижала друг к другу, и руки сплелись.
И взгляд твой наполнился нежною силой,
Как будто смотрела вся звёздная высь.
 
 
С тех пор испытал я не много, а слишком
И бед и чудес, хоть в коробки пакуй.
Но всё же остался он – в памяти вспышкой —
Тот первый, единственный наш, поцелуй
 

маршрутка

 
У отеля пустынно и жутко,
Гаснут вывески мелких бистро,
Ждет своих пассажиров маршрутка,
У закрытого на ночь метро.
 
 
И маршрутке всё грезится яркий
Надоевший навязчивый сон,
Как помчится по тёмному парку,
Торопясь в твой далёкий район;
 
 
Как проедет дорогой знакомой
И уже через сорок минут
Остановится прямо у дома,
Где горит твоих окон уют.
 
 
Где сопит наша дочка в кроватке,
Одеяло во сне теребя,
И ты смотришь в окошко украдкой,
А твой муж обнимает тебя.
 

Сумерки

 
Сумерки, сумерки, сумерки,
Оранжевые фонари —
Свечи в декабрьском сумраке —
Вечное жженье внутри.
 
 
Встречи-воспоминания —
Тёмное, сладкое – «мы»,
Сдержанное обещание
В запахе новой зимы.
 
 
Счастье обетованное —
Не воплощено вдвоём.
Юность моя несказанная,
Горькое счастье моё.
 

Оленёнок

 
Вы мне – о политике умные речи,
А голос Ваш нежен и сладок.
Хочу обнимать Ваши тонкие плечи,
Касаться руками лопаток.
 
 
Расставил силки я и сети,
Звериные принял повадки,
А Вы о серьёзном предмете:
О Риме эпохи упадка.
 
 
И что же? Мой друг, Оленёнок,
Ведь мне уж пятый десяток,
А Вы ещё просто ребенок,
И крылышки между лопаток!
 

К портрету юной Лолиты

 
Хрупкий женственный мальчик —
Девчонка с короткою стрижкой
Демонической грезой, растлевающей ум,
Этот ангел, что кажется глупой малышкой,
Не Лолита – скорбящая Улялум.
 
 
Это имя весны, что течёт между пальцев —
Недоступно-желанной и юной весны
В суете валентиновых зайцев,
Ускользающей в мёртвые сны.
 
 
Сны, где чахнет на окнах герань,
Где извёлся несчастный отец,
И Лолита – вульгарная дрянь,
Матерится и жрёт леденец.
 

Прогулка

 
Выпью пива из горлышка в тёмном дворе,
Где склонились поблекшие звезды.
И кому рассказать о моём сентябре?
Рано в морг, а любить уже поздно!
 
 
Седина в бороде, а под рёбрами бес,
И всё по фигу этому чёрту.
Вдруг посыплется счастье в ладони с небес,
Разрывая на вздохе аорту.
 
 
Так смеётся судьба. В паутине долгов,
В липких нитях вишу я, как муха.
Бросить всё и бежать? Не могу, не готов,
Не хватает присутствия духа.
 
 
Ведь не деньги, а жизнь – мой неслабый «должок»,
И на всех векселях – бескорыстье!
Мне оставлено небо, да пива глоток,
Да шуршащие осенью листья.
 

Наш роман длинною в поцелуй

 
Наш роман длинною в поцелуй,
Влажный блеск миндалевидных глаз,
На стекле автобуса рисуй,
Эту тайну в профиль и анфас.
 
 
Где-то тихий ангел пролетел
В райский сад за окнами тюрьмы,
Когда близость душ на близость тел,
На мгновенье поменяли мы.
 
 
На мгновенье нам открылся сад,
И без вёсел в лодке по реке,
В вечности, не знающей преград
Закачались мы, рука в руке.
 
 
Ради просто шёпота о нас,
И пойди, теперь им растолкуй:
Длится он не здесь и не сейчас —
Наш роман длинною в поцелуй.
 

Злой колдун

 
Сочиняю я сон, чтобы был он нестрашный,
Словно солнечный блик на воде,
Чтобы сосны вздымали могучие башни,
Чтобы ветер по-птичьи галдел.
 
 
Чтобы было светло и тепло, но не жарко,
Чтобы можно любить, а обидеть нельзя,
Чтобы быстро летела на волнах байдарка,
В бриллиантовых брызгах скользя.
 
 
Там опять на меня ты посмотришь влюблённо,
В том лесу без греха и стыда,
Но в реке моих снов берега из бетона
И в промышленных стоках вода.
 
 
В них свинец облаков озаряют пожары,
Где при тёмном биенье огня,
Вижу всплеск одного и того же кошмара:
Злой колдун сочиняет меня.
 

Нет, не сказать

 
Нет, не сказать об этом, ни о том,
Как плоть моя становится собором,
Возносится в пространстве нежилом,
И строит своды – символы простора.
 
 
Громаден и во тьме неразличим,
Мой мир, воспринимаемый на ощупь,
В соединеньи душ, в дыханье общем,
Кометой в бесконечности летим.
 
 
Нет ни руки, ни тела, даже рта —
Сливаются распахнутые лица,
И вечность открывает нам врата,
И новая вселенная родится.
 

Человек разумный

 
Когда Бог создавал человека разумного,
Потеряв свой божественный день,
Представлял ли себе он противного, шумного,
Его злобу, и алчность, и лень.
 
 
Представлял ли себе он наш род тараканий,
Становясь нам навечно Отцом,
Знал ли он, что дитя, щегольнув воспитаньем,
Рассмеётся папаше в лицо.
 
 
Ну конечно, Он знал, Он готовился к боли,
Всемогущий, всеведущий Бог.
Он на чудо надеялся, что ли?
Просто – был одинок.
 

Феникс

Увидеть Бога

 
Когда ты к небу поднимаешь взгляд,
Там, наверху, ты не увидишь Бога.
Там только тучи серые висят,
Там только солнце, мутное от смога.
 
 
И не Его глаза на нас глядят
С икон поблекших мертвенно и строго:
Подонков милуют, а праведных казнят,
Счастливых мало, а несчастных много.
 
 
И бог молчит, считая облака,
Покуда города уничтожают,
Или из печи раздаётся идиш.
 
 
Но если вдруг протянута рука,
К упавшему, твоя рука, живая…
 
 
А в небесах ты Бога не увидишь!
 

Ром

 
Нет, то не шторм качает нашу палубу,
Волна не ходит в трюме напролом —
То жадно смотрит зенками кровавыми,
Кипит внутри, залитый внутрь, ром.
 
 
Нет, мачта не скрипит и не ломается,
Не тонем мы с награбленным добром —
То другом-доброхотом спотыкается,
Над пропастью удерживая, ром.
 
 
Погода, как красотка, переменчива,
И пусть нас к Чёрту унесет дождём!
Ведь в небесах нам просто делать нечего —
На небесах не наливают ром.
 
 
Подруга – Смерть, – и мы дарили цацки ей,
А нынче в ад вразвалочку войдём,
Горланя песни грубые, пиратские,
И запылает под ногами ром.
 

Двенадцать принцев

 
Двенадцать принцев спят на опустевшем поле,
Невидимый для них, злорадствует закат.
Вороны не кричат, а бродят поневоле,
Как будто бы живых найти они хотят.
 
 
Но принцы просто спят и видят сон неверный,
Им снится, что они погибнуть не могли.
Дол сумраком пленён и медленно таверна
Манящие огни затеплила вдали.
 
 
Но принцы всё лежат, им видится победа
Над кем-то, но смеётся, но он непобедим.
В таверне гаснет свет, слышна ворон беседа
И стелется туман – холодный белый дым.
 

Моя жизнь

 
Всё это и есть моя жизнь. Эти грубые крупные здания,
И серая вата, застрявшая в контурах крыш,
И рваный плакат на стене о пути созидания…
О цвете не вспомнишь, когда на него поглядишь.
 
 
А яркое небо и море, античные портики,
Красавицы-яхты – мои голливудские сны.
Здесь все приключенья в году – именинные тортики,
Сотрудницы, пьющие чай в ожиданье весны.
 
 
Не то, чтобы цепью к столу, но уйти не получится
Сегодня пораньше. Ну, разве совсем на чуть-чуть.
Такая вот жизнь – ни судьба, ни жена, а попутчица, —
Моя драгоценность, которую надо вернуть.