Текст книги "Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть V: Лекарство о жадности"

Шуи не уезжал в Китай, думаю, лет десять и за это время передал мне множество таких маленьких «больших секретов». Не знаю, прав ли я, но мне кажется, что именно из таких мелочей и складывается сокровище, которое называется «Гун-Фу».

Сила – это еще не кулачное искусство; кулачное искусство – это еще не Гун-Фу, ибо все приемы кулачного искусства не стоят одного Гун-Фу.

Традиционное воинское наставление

Что есть Гун-Фу

Все должно управляться одним сердцем. Используя две Ци (т. е. вдох и выдох) для управления Пятью фазами, тренируйся все время, не откладывай на утро и вечер. Скрещивание ног для медитации и удары для отработки форм часто требуют усилий. После того как будет потрачена Гун (т. е. Гун-Фу: энергия и время), все станет естественным. Это – искренние слова, а не пустой разговор.

Юэ Фэй, «Важные рассуждения о Синъицюань»

Вообще говоря, Гун-Фу – это мастерство, которое может представлять собой что угодно. Например, научился по-настоящему водить машину – вот у тебя и Гун-Фу водителя. Научился пить, не пьянея, – вот у тебя и «Гун-Фу выпивохи». Можешь даже этим на жизнь зарабатывать: поить нужных людей, слушать, что они спьяну несут (что у трезвого на уме, то у пьяного на языке), и докладывать «заказчику». Но в традиционном смысле под понятием «Гун-Фу» обычно подразумевается нечто более возвышенное. Например, духовная практика, Ци-Гун, воинское искусство. Я тоже привык употреблять это слово именно в этом смысле.

Хотя, честно говоря, я не люблю высокопарных и непонятных определений. Ибо мало кто (или вообще никто) по-настоящему понимает, что такое духовная практика, или Ци-Гун. Мне, например, определить для себя, что такое Гун-Фу, удалось совсем недавно. Определение, конечно, то еще, но я его никому не навязываю, а для себя очень даже сойдет.

Произошло это совершенно случайно. Как-то я делал Тай-Цзи-Цюань в парке. Для своих занятий я всегда стараюсь выбирать безлюдные места, а тут вообще был морозный зимний день, и людей вокруг себя я не видел.

И тут появился один гуляющий, который некоторое время смотрел на меня со стороны, а потом решил подойти. Разумеется, во время занятий ко мне иногда подходят люди. Человек – существо любопытное, а тут кто-то делает что-то непонятное. Как тут не подойти и не спросить, да еще если делать нечего. Так что такое случается, но крайне нечасто, и такие вещи запоминаются. А тут вообще особый случай, ибо именно благодаря этому персонажу я и сформулировал для себя «простецкое» определение Гун-Фу.

Подошедший человек был далеко не юноша (ненамного моложе меня) и держался крайне вежливо, я бы даже сказал, осторожно.

Он спросил меня, чем я занимаюсь и нельзя ли ему поучиться у меня. Взяться его учить я никак не мог (учить кого-то – это та еще работенка, да и брать для этого человека «с улицы» – не лучший вариант), но человек этот был исключительно вежлив, и не ответить ему было бы верхом хамства. Поэтому я сказал, что практика, которую я сейчас делаю, называется Тай-Цзи-Цюань и что про нее много чего можно найти в Интернете, и что там же он почти наверняка сможет, если не пропадет желание, найти себе преподавателя.

Разговаривая с ним, я внимательно следил за выражением его лица, я так делаю с середины семидесятых годов, когда стал заниматься с мастером Минем, который строжайшим образом требовал, чтобы те, кого он учит, всегда следили за глазами своего противника. И не только противника, а всех, с кем имеют дело. Вначале он говорил с сильным акцентом, и в его устах это правило звучало смешно: «Смо́трет на гра́за».

Полезнейшее, кстати, правило. Если постоянно это делать, то через какое-то время вырабатывается «чувство», позволяющее весьма точно определять эмоции и чувства своего визави.

Это сработало и в этот раз. Я заметил, что при словах «можно найти в Интернете» ему сразу же стало неинтересно, и он разочарованно протянул:

– А я думал, вы что-то знаете…

С этими словами он откланялся, а я остался в полном восхищении: незнакомец «передал» мне новое определение Гун-Фу.

Мне оставалось лишь его окончательно сформулировать. Получилось у меня следующее:

Гун-Фу – это какое-то знание или умение, некое неуловимое «что-то», которое нельзя найти в Интернете и которое может быть получено только от человека, у которого есть это «что-то».

Anno nouvo, vita nuova

Когда ты устранил все мысленные привычки, все тенденции ума, тогда ты становишься свободен; тогда ты можешь использовать свой ум, теперь ты его хозяин и директор. Он более не обусловливает тебя, это ты обусловливаешь его.

Лестер Левенсон

Привычки – это не что иное, как шаблоны. Чем больше человек освобождается от шаблонов, тем более свободным он становится.

Наша трактовка

У итальянцев есть замечательная пословица: «Anno nouvo, vita nuova» (Новый год – новая жизнь). Казалось бы, ничего особенного, все знают, что новая жизнь начинается с понедельника, с первого числа месяца и т. д. и т. п. Но с тех пор как я узнал, что такое нейробика, я начал относиться к этой пословице совсем иначе: она перестала казаться мне всем известной банальностью. Дело в том, что главный принцип в этой методике – готовность к тому, чтобы постоянно меняться самому и изменять окружающее пространство вокруг себя. И получается, что самая лучшая нейробика – это изменение своей собственной жизни.

С этой точки зрения с момента поступления в институт каждый мой день совершенно чудесным образом приносил столько нового, что его вполне можно было считать за «новый год». Каждый день новая техника, каждый год новый мастер и, соответственно, новый стиль.

Не знаю, что сказал бы по этому поводу создатель нейробики Лоренс Кац, но с некоторых пор я считаю, что любое настоящее Гун-Фу – это в некоторой степени нейробика.

Суть нейробики в смене (в идеале – отмене) шаблонов. Иначе говоря, если ты ходишь каждый день одним путем, то сегодня пойди как-то иначе или вообще в другую сторону; если каждый день готовишь одну еду, то приготовь что-то другое; если ты правша, то пытайся хотя бы самые простые вещи делать левой рукой. То, что делал руками, сделай ногой. Переверни книгу и читай ее вверх ногами.

Тут нормальные люди могут привести кучу возражений. Пойдешь не тем путем – потеряешь кучу времени, заблудишься, опоздаешь на работу, начальник будет недоволен. Приготовишь по новому рецепту – может не получиться, лучше готовить, как показала бабушка, – проверено. Начнешь делать что-то левой рукой – потратишь больше времени, порежешься, уронишь, разобьешь… Делать ногой то, что делаешь руками, – это вообще как-то не по-человечески, скорее, «по-обезьянски», хорошо, что хоть не посоветовали поступить наоборот, например, начать ходить вместо ног на руках. А читать книгу, держа ее вверх ногами, – так это полный и несомненный идиотизм.

И будут они, несомненно, правы. Но только если бы все так думали, то ничего не менялось бы и все было бы постоянно и устойчиво. Одна беда: прогресс бы давно остановился. Ибо единственное, что постоянно, – это изменения.

И это правильно, потому что изменения – это основа мудрости. Может, потому правильно изменяться так нелегко, ведь путь к истинной мудрости никак не может быть легким. Он может быть прост (обычно так и бывает), но понять эту простоту и следовать ей бывает ох как непросто.

Например, один Мудрец рекомендовал каждому выяснить, что для него плохо, а потом ни за что этого больше не делать. Казалось бы, проще некуда. Например, человек плохо себя чувствует. Он идет к врачу и с его помощью выясняет, что плохо себя чувствует потому, что курит (ну, или выпивает, или ест что ни попадя, неважно). И вот тут наступает момент истины. Он знает, что нужно делать, чтобы все исправить. Но для того чтобы это сделать, ему нужно бросить курить (или прекратить пить, или начать есть простую и диетическую пищу), то есть поменять привычку, изменить шаблон. И в этот момент большинство людей и «ломается», ибо выясняется, что шаблон сильнее их, что им легче плохо себя чувствовать и продолжать курить, пить и питаться фастфудом, чем отменить ненужную или вредную привычку и забыть о ней.

Последнее время я делю привычки на две категории: кошачьи и собачьи. Разумеется, я не придумал такую странную классификацию. Уже не помню где, я прочитал, что репутация делится на кошачью («привязана к месту») и собачью («привязана к хозяину»).

Например, есть некая фабрика, производящая продукцию под какой-то торговой маркой. Бренд этот известен высоким качеством продукции, и товары под этой маркой раскупаются очень быстро.

Но однажды главный конструктор этой фабрики уходит, открывает свое дело и начинает сам производить разработанные им товары уже под новым брендом. Если у старого бренда кошачья репутация, то она остается на своем месте и товары фабрики по-прежнему разлетаются как горячие пирожки. Если же главный конструктор – персона известная, и многие знают, что на старой фабрике на самом деле все держалось на нем, то тогда репутация оказывается собачьей и уходит на новое место вместе с хозяином. Иначе говоря, старая фабрика постепенно приходит в упадок, а новое производство, основанное главным конструктором, преуспевает с первых дней своей работы.

Это я к тому, что большинство привычек – собачьи и накрепко привязаны к хозяину. Так что связь человека с некоторыми его шаблонами бывает очень сильной, часто сильнее самого человека. Поэтому никто не говорит, что отмена шаблонов – это просто, ведь куда бы ни пошел человек, его привычки с собачьей преданностью следуют за ним.

Хотя некоторые шаблоны могут быть до какой-то степени полезны, ибо они позволяют делать что-то не задумываясь, быстро и максимально эффективным способом. Но они же превращают человека в робота, в некий автомат, без раздумий (а зачем ему думать, если в него встроен шаблон для поведения во всех возможных ситуациях?) выполняющий набор предписанных, изученных и намертво вдолбленных действий.

У людей, занимающихся воинскими искусствами, такой автомат встроен очень часто. А у серьезно занимающихся – всегда. Бывает он и у уличных хулиганов, «практикующих драку на регулярной основе» (американцы называют это “on a regular basis”). Нормальному человеку, тренирующемуся в зале и даже достигшему некоторых успехов, требуется все же подумать, прежде чем начать кого-то бить. У этих же уличных красавцев все происходит само по себе (такие люди бьют как дышат: абсолютно не задумываясь), и им все равно, кто стоит перед ними: мужчина, женщина, старик, ребенок. Просто включается автомат и отрабатывается заданная программа. Кстати, такие люди очень нужны любому государству, ибо именно из них получаются идеальные солдаты или полицейские. Отличие лишь в том, что у хулигана этот автомат включается по его собственному желанию, а у «госслужащего» – по приказу.

У воина тоже есть шаблоны, без них иногда не обойтись, но если у солдата шаблоны управляют им, то воин сам управляет ими. Он пользуется ими, как мастеровой инструментами: по необходимости. Иначе говоря, они его слуги, а не хозяева.

На практике изменение шаблонов может выглядеть, например, так. Изучение формы Тай-Цзи-Цюань делится на три этапа, которые описываются старинным правилом: «Сначала человек делает форму, потом форма сама делает себя, а потом форма делает человека». Абсолютно правильное наставление, смысл которого заключается в том, что сначала человек думает над каждым движением, старается, прилагает усилия; затем все это укладывается у него в голове и в теле, после чего форма начинает делаться как бы сама собой («Там ступа с Бабою Ягой идет, бредет сама собой»); и, наконец, доходит до того, что все меняется местами – и форма вовлекает в себя всего человека: его ум, энергию и тело.

Все это правильно, все так и есть, только это наставление, как обычно бывает у азиатских мастеров, недосказано. В известной его части речь идет о «превращении человека в робота». Но на уровне робота может функционировать драчун или солдат. Мастер, воин или мудрец никогда не бывает роботом, он в принципе не может им быть. Вот для этих людей и предназначена недосказанная часть наставления: «…а когда научишься до уровня, на котором форма начинает делаться как бы сама собой, измени, отмени, отбрось все и начни сначала, так, будто ничего не умеешь».

Разумеется, у этого не слишком понятного на первый взгляд наставления есть и прямое практическое применение.

Например, можно отказаться от шагов и всю форму сделать сидя, отрабатывая только движения рук. А шаги можно сделать, ходя на руках, да еще, для «пущей смены» шаблона, надев на руки домашние тапки. Звучит, разумеется, совершенно по-идиотски, подходит только тем, кто молод, полон сил и к тому же умеет ходить на руках, но подход иллюстрирует вполне.

Разумеется, есть и не такие радикальные методы. Например, изучив форму на одну сторону, начни делать ее в другую. Дело в том, что традиционно выполнение всех китайских формальных комплексов начинается в левую сторону. А ты возьми да и «поломай традицию»: начни вправо. При этом то, что делалось «на правую руку», станет делаться на левую.

И неожиданно окажется, что даже у того, кто до этого момента считал себя мастером, ничего не получается, особенно если комплекс длинный и «навороченный».

У меня была подобная история. Причем не при изучении Тай-Цзи-Цюань (в те времена я и слова-то такого не слыхивал), а в быту. Хотя повседневная жизнь куда важнее любого Тай-Цзи-Цюань, ибо без Тай-Цзи-Цюань можно прожить (что подавляющее большинство людей и делает), а без таких вещей, как, например, приготовление пищи, – никак.

Вышло так, что на производственной практике после третьего курса я от излишнего старания (это ж надо было быть таким идиотом: усердствовать на заводской практике!) перенапряг правую руку и месяц не мог ею нормально пользоваться.

Тут же выяснилось, что всю свою жизнь я не замечал многих простейших вещей. Например, что мужская одежда запахивается на правую сторону и что «застегивать – расстегивать» пуговицы левой рукой, разумеется, можно, но крайне неудобно. Что наш домашний холодильник устроен так, чтобы дверцу было сподручнее открывать правой рукой, а доставать и класть продукты – левой. Разумеется, можно и наоборот, но при этом руки перекрещивались. В общем, выяснилось, что есть куча мелочей, которых я раньше просто не видел.

Даже такая простая операция, как нарезать хлеб левой рукой, поначалу оказалась для меня непростой. Ладно бы левая рука была более слабой или более неуклюжей, чем правая. Это дело понятное, она меньше работает, и потому в ней меньше силы и «уклюжести». Но до меня дошло, что я даже не знаю, как держать нож в левой руке. И чтобы понять это, пришлось взять его правой и посмотреть, как я это делаю. Если предположить, что это я умею нарезать хлеб, то я должен уметь делать это обеими руками. Но тут неожиданно выясняется, что не я умею это, а моя правая рука.

Так недолго и поверить во все эти сказки о левом и правом полушариях мозга, каждое из которых якобы отвечает за одну руку. При этом получается, что эти полушария никак (или почти никак) не связаны между собой. Иначе умения и навыки, присущие одному из них, передавались бы другому. И тогда левая рука «знала и умела» бы то же, что «знает и умеет» правая.

Тут, кстати, до меня дошло, почему в азиатской традиции многие воинские (особенно сложные) техники изучают «на одну сторону», а оздоровительные принято делать на обе. Прежде я думал, что так происходит потому, что в воинской системе, где главное – эффективность, достаточно выучить, например, удар правой рукой и далее отрабатывать его «до полусмерти», а не тратить время на то, чтобы натренировать до такой же степени левую руку. Все равно она не научится так, как правая, а времени уйдет много. В оздоровительной же методике требуется, чтобы человек был здоров, причем здоров «на обе стороны», иначе говоря, более или менее симметричен. Поэтому тут все и делается симметрично. Разумеется, это правда, но, как теперь мне кажется, далеко не вся. А дело в том, что при симметричной тренировке, при «лево-правом» уравновешивании тела, уравновешивается не только тело, но и мозг.

Впрочем, я тут же оставил лишние умствования и решил просто без всякого стеснения менять все местами.

«Польз» в этом я увидел немало.

• Обретение давно забытой детской радости. Например, когда правша начинает пользоваться левой рукой для письма и рисования и у него наконец получается «ровненький кружочек», то он испытывает такую же радость, какую испытывал в первом классе, когда учился писать. А это в некоторой степени «возврат в детство», возврат к молодости (мечта даосов!), если даже и не физический, то эмоциональный.

• Отказ от «я это умею». Постоянно делая что-то не так, как привык, человек как бы отказывается от своего умения, он становится таким же неумелым, каким был в детстве. Можно сказать, что он утрачивает накопленное мастерство и связанное с ним чувство собственной важности. Он становится более скромным и обретает чувство «божественного неумения», которое можно описать (подобно сократовскому: «Я знаю только то, что ничего не знаю») как «из того, что я умею, я ничего не умею».

• Избавление от шаблонов, то есть от привязанностей. Люди накапливают все: деньги, вещи, воспоминания (и связанные с ними обиды), знакомства, связи и т. д. и т. п. Одно из таких «сокровищ», которые «набивают» в человека с самого начала его жизни и к которому он очень сильно привязан, – это шаблоны и привычки. Когда человек начинает менять шаблоны, начинает «играть» с ними, они перестают быть догмой, становятся «легче», и от них проще отказываться.

А чем меньше привязанностей, тем меньше страданий! Если же человек (о чудо!) научается избавляться от привычки думать, то тут речь идет уже не более и не менее, как о духовной практике!

Мастер Минь однажды под настроение рассказал мне историю, которую вполне можно было бы назвать «Заметки о пользе смены привычных шаблонов». Звучала она так:

«Про моего уважаемого учителя Вана ходило множество разных слухов.

Некоторые считали его просто опасным сумасшедшим стариком, способным изувечить за неосторожное слово. Хотя это была чистой воды неправда. Ван действительно терпеть не мог, когда кто-то в его присутствии вел себя неподобающим образом, и за хамское поведение, например, брань при женщинах и детях, мог без всякой жалости отделать провинившегося. Но изувечить…

– Что будет делать его семья, – говорил Ван, – если я причиню ему вред и он не сможет трудиться и зарабатывать на хлеб им и себе? Наказать так, чтобы неповадно было, – это будет правильно, а причинить вред на всю жизнь… Для этого должна быть чрезвычайно веская причина.

Другие думали, что он маг и может причинить вред человеку на расстоянии. Как родился этот слух, я не знаю, но основания для него были, я точно знал, что Ван способен сделать человека больным, просто сыграв на флейте рядом с его домом. Но при мне Ван никогда подобного не делал. Наоборот, он говорил, что обычно для Кармы гораздо полезнее вылечить кого-то, чем кому-то навредить.

Третьи подозревали, что он способен изгонять из человека злых духов. А раз способен изгонять, то и… Тут они обычно многозначительно замолкали.

Четвертые говорили, что Ван потому такой удачливый охотник на тигров, что способен понимать их язык.

Кстати, мне самому иногда так казалось. Но я молчал, боялся, что Ван меня засмеет. Он говорил, что есть несколько причин, почему он так удачлив на охоте, но ни одна из них не связана с тем, что он понимает тигриный язык.

„Нужные слухи, – нередко говорил Ван, – это хорошо. Они помогают поддерживать должное уважение к себе. Или даже страх… Мне, разумеется, не нужно, чтобы люди меня боялись, но если человеку нравится бояться, то что я могу поделать?“

„И хотя все это сплетни и сплошное вранье, – задумчиво однажды сказал он мне, – будь у меня возможность поговорить с тигром, я бы точно ее не упустил. И ты, кстати, запомни раз и навсегда: старайся понимать, что думают люди, для чего никогда не упускай случая поговорить с ними. Болтать лишнее ни в коем случае не нужно, ты знаешь, как я отношусь к пустой болтовне, я лучше целый день промолчу, чем скажу одно лишнее слово. Но, – многозначительно поднял он палец, – не поговорить с полезным и умным человеком – это и неполезно, и неумно. Особенно это касается твоих врагов“.

Так что когда я пошел воевать, я никогда не упускал случая поговорить с американцами, которых брал в плен. Одним из них я позволял остаться в живых, другим – нет, но тут ничего не поделать, у каждого своя судьба.

Впрочем, пленных я брал нечасто. Я рассказывал тебе, что до того, как отправился шпионом в Сайгон, я охотился в джунглях. Не умея и не желая кому-то подчиняться, я устроился так, что уходил в джунгли один на столько, насколько находил нужным. Автомат с запасными «рожками», нож, пара горстей риса… Больше мне ничего не было нужно, разве что немного удачи. В общем, стал почти таким же охотником, как старый Ван. Почему почти? Да потому что Ван охотился на тигров, а я, увы, на людей.

Пленных я предпочитал не брать. Будучи один, я всегда прокормлюсь, в джунглях не оставляю следов и могу уйти от любой погони. А вот тащить за собой пленного, следить, чтобы он никуда не сбежал… Да и кормить-поить его, чтобы не ослаб и мог идти… На такое нужна группа, а я все делаю один. В общем, скучно, неинтересно, да и опаснее намного: скорость передвижения падает в несколько раз и становишься заметен.

Однако иногда приходилось. В тот раз вышло так, что прошел слух, будто американцы завезли каких-то особых снайперов, которые видят „сквозь маскировку“. Во все эти слухи про „видеть насквозь“ я, разумеется, не верил ни секунды. Тем более что маскировка в джунглях – это многовековая традиция, так сказать, «народное вьетнамское искусство», через такую маскировку мало что увидишь.

Так что „видящие насквозь снайперы“ – это такая же ахинея, как, например, то, что Ван разговаривает с тиграми. Но то, что стрелки у американцев действительно появились отменные (во всяком случае, явно лучше прежних), это было точно.

В общем, в конце концов мне стало интересно, и я попытался узнать, в чем тут дело. Разумеется, никто мне этого не поручал. Во-первых, потому что я тогда был сам себе голова, а во-вторых, никто не верил в эти сказки.

В этот раз я отсутствовал больше месяца. Когда я вернулся, мой тогдашний командир говорил, что они решили, что меня таки достали. Но я вернулся и приволок с собой «трофей», пусть и сильно помятый, но весьма ценный.

Как я его нашел, как доставил – это длинная история, может, потом, по свободе, расскажу. Но сейчас не об этом.

Трофей представлял собой американского офицера. Хотя офицерского в нем не было ничего, разве что форма. Выбрал я его по своему собственному способу: если мне нужен был язык, я выбирал человека с самым умным лицом. И этот умник оказался достаточно умным.

Пока я волок его, он мне многое порассказал.

Оказывается, „особые“ снайперы были… дальтониками. Зрение у меня было отменное, и что такое дальтоник, я не очень понимал, тем более я не понимал, как неспособность различать цвета может быть полезной снайперу.

Все оказалось неожиданно просто. До 1940 года все думали так же, как и я: «неправильно» видишь – какой из тебя снайпер, максимум какие-нибудь нестроевые войска. А потом у какого-то понимающего человека „сломался“ шаблон и он задался вопросом: „Как работает маскировка?“ Суть маскировки в том, чтобы спрятанный объект был такого же цвета, как фон. Это прекрасно работает для людей с нормальным зрением, которые ищут объект в основном по цвету. Алгоритм поиска у них работает примерно так: сначала обнаруживается цветовое пятно и только затем анализируется его форма. У дальтоника же с цветами плохо, поэтому он ищет не цвет, а форму и очертания замаскированного предмета. И это не говоря о том, что дальтоники часто имеют лучшее ночное зрение, так сказать, компенсация за неумение различать цвета.

Добравшись до своих, я сдал пленного и забыл про него. А вот рассказанную им историю – нет. Ведь получается, что можно получить результат, всего лишь изменив точку зрения и отказавшись от общепринятого шаблона».

Не менее интересную историю рассказал мне Минь по поводу смены шаблона и времени Цзы:

«Это старинная китайская традиция – разбивать время суток на двенадцать двухчасовых промежутков, так называемых страж. У каждой стражи свои функции, и каждая из них важна по-своему. Рассказывать тут, в общем-то, не о чем, потому что это известно любому азиатскому врачу, любому, кто практикует Ци-Гун, любому, кто заботится о собственном здоровье и старается делать все (есть, пить, спать, гулять, любить женщину) не когда попало, а в наиболее подходящее время.

Но одну стражу и мой дед, и учитель Ван явно выделяли. Это час Цзы (время с двадцати трех до часу ночи) – это полночь, переход одних суток в другие, момент, когда Инь максимально активна, но уже потихоньку заканчивается, а Ян еще очень слаб, но уже начинает набирать силу.

Если говорить „глобально“, то время Цзы – это некая граница, переход от прежденебесного к посленебесному, от непроявленного к проявленному, от нерожденного к рожденному.

Таково общее правило для всей природы.

Для людей дополнительно выделяют личное (или „живое“) время Цзы. Для детей – это время, когда они начинает думать «по-взрослому» (хотя некоторые взрослые до самой смерти думают и ведут себя, как дети), для подростков – это время полового созревания. То есть снова переход от одного к другому: от детства к юности, от юности к зрелости.

Но какой может быть переход у стариков, у которых все уже практически исчерпано и ни во что переходить уже не может, разве что здоровье – в болезнь, а жизнь – в смерть?! Но признать такое означает заранее „назначить“ человека покойником. И как человек будет после этого жить?!

Разумеется, каждый человек (в том числе и молодой) должен помнить о смерти, это поможет ему прожить долгую, полезную и правильную жизнь. Но „умирать“ раньше положенного времени – это неправильно. Придет время – постарайся умереть достойно, с мыслью о Боге, но пока тебе положено жить – живи и радуйся.

И тут внимание: фокус и смена шаблона. Для немолодых людей нашли-таки (или „назначили“) живое время Цзы. Причем не только самое приятное, но и такое, которое случается не раз в жизни, как у детей и подростков, а каждый день. Это тот самый замечательный момент просыпания, когда человек как бы еще спит, но вот-вот пробудится; это такое цигунское „кажется, есть, кажется, нет“, которое в данном случае выражается как „кажется, проснулся, кажется, нет“. Можно сказать, что это Ци-Гун (причем весьма эффективный), суть которого состоит в том, чтобы растянуть этот момент удовольствия, побыть в этом пограничном состоянии подольше, продлить его, насладиться им.

Мастер Мо тоже говорил об этом состоянии, только он еще раз менял шаблон, рассматривая это состояние с точки зрения западной психологии и называя его «ресурсным». Когда я спросил его, что это значит, он рассмеялся и сказал, что сам точно этого не знает и может сформулировать это лишь приблизительно.

„Если совсем просто, – говорил Мо, – то это состояние, когда человеку хорошо, когда он бодр, весел, полон сил и энергии, когда он прекрасно себя чувствует и радуется „ни от чего“. На Западе есть специальные методы, помогающие человеку достичь такого состояния. Например, транс, в который клиента вводят, рассказывая ему о всяких приятных вещах: как он плавает в море, ходит босыми ногами по лесной тропинке, греется на теплом солнце и т. д. и т. п. Когда „под эти сказки“ клиент входит в транс и ему становится приятно, легко и радостно, тогда ему предлагают хорошо запомнить это состояние, чтобы позднее вспоминать его, когда станет плохо. Иначе говоря, использовать его как ментальный ресурс, из которого можно черпать силу и хорошее настроение.

У восточных людей все проще, им в данном случае даже транс не нужен (хотя транс они тоже используют, причем очень часто). Вот тебе и смена всего со всем“».

Надо сказать, что сам Минь не только менял все местами «в человеке», он еще менял местами самих людей. Например, одна из нескольких причин, по которой он был столь безжалостен на занятиях, состояла в том, что он считал, что прежде чем использовать технику рукопашного боя на ком-то, ты должен ощутить то, что почувствует человек, которого ты ударишь так, как тебя научили. То есть прежде чем бить кого-то, ты должен побывать в его шкуре. И почувствовав это, никогда не причинять никому лишней боли.

– Если придется, делай, что должен. Но попусту себе Карму портить совершенно незачем, – говорил он в таких случаях.

Карма – это не что иное, как накопленные в прошлом мысленные привычки, которые продолжают действовать подсознательно.

…

Наша цель – отпустить подсознательные мысли, эти привычки из прошлого, которые автоматически удерживают нас связанными. Каждая привычная мысль – это рабство, отбирающее определенное количество свободы и счастья. Мы должны отпускать все эти старые привычные мысли до тех пор, пока полностью от них не освободимся.

Лестер Левенсон