Текст книги "Законы Лужкова"

Михаил Щербаченко
Законы Лужкова

ЖИТЬ СИСТЕМНО – И БЫТЬ СВОБОДНЫМ?

Глава о том, почему автор завел блокнот с шифром: «Ю. М. Л.»

Два года назад, в сентябре 1999-го, Юрий Михайлович Лужков выпустил книгу «Российские законы Паркинсона». В ее основе – лекция, прочитанная в Международном университете (там учат будущих управленцев).

Я был на той лекции. Лужков к ней готовился, вышел к студентам с пространным конспектом. Но, открыв первую страницу, подумал и отложил бумаги в сторону. А через два часа, закончив выступать, снова взял конспект и сказал: «Все это написано тут, в лекции, которую я собирался вам прочесть». Чем сорвал веселый студенческий гогот и долгий, продолжительный аплодисмент.

В книге о том, как проецируются знаменитые управленческие законы сэра Сирила Норкота Паркинсона на нашу российскую действительность, автор о самом себе почти ничего не говорит. Тем не менее сочинение отчетливо автобиографично – в том смысле, что открывает нам личность человека, которого на мякине не проведешь. Не выйдет. Он понимает эту страну, как мало кто.

Известный как «крепкий хозяйственник» (именно для московского мэра придумали это определение, ставшее штампом), нацеленный на «конечный результат» (как будто результат может быть бесконечным или неоконченным), Лужков прекрасно понимает, что (дальше несколько цитат из книги):

«каждый отдельный приказ исполняется плохо, зато вся система в целом более устойчива, потому что приспособилась к выживанию в условиях дурного управления»;

«если поставлена задача, то надо найти мотивы, чтобы не решить ее. «Невозможно» – самое сладкое слово в отечественном деловом лексиконе»;

«глобализовать проблему и тем ее угробить – первая и, главное, почти бессознательная реакция российского человека. Навык, культура, ритуал»;

«у нас обожают начала, но совершенно невозможно добиться, чтобы что-то было доведено до конца».

Все это Лужков понимает – но достигает результата! В чем не могут отказать ему даже злейшие оппоненты.

Прочитав книгу о российских законах Паркинсона, я подумал: а ведь у ее автора наверняка есть собственные законы, есть принципы и правила, отработанные для самого себя. Лужков по своему складу человек системный: старается системно думать, действовать, жить. Но вот как это у него получается? Журналистская работа дала мне возможность «установить наблюдение» за мэром с недалекого расстояния. Причем в тот период его жизни, когда смешались удачи с проигрышами, волевые победы над собой с бессилием перед непросчитанными обстоятельствами, неожиданные предательства с ожидаемой преданностью. Период, которого по мыслительной интенсивности, по напряжению эмоций, по энергетическим расходам иному человеку хватило бы на целую жизнь.

Однако, выполняя заповеди своей системы, Лужков старается (что, по-моему, несложно заметить) быть свободным и раскованным. Тут нет противоречия; свобода – это тоже система, и у нее есть собственные законы.

Тогда, два года назад, показалось, что это – тема. Тема очерка о законах Лужкова.

Смущало одно: о мэре уже написано столько, что, если сложить публикации в стопку, ее высота сравняется с носом Петра Первого, стоящего на стрелке Москвы-реки. Уверен ли я, что смогу что-то добавить? Или хотя бы увидеть то же самое под иным углом зрения? Надеюсь, да. Потому что большинство материалов о Юрии Михайловиче касаются его политических планов и ходов или хозяйственных акций. Мне же кажется, что и первое, и второе в большой мере является производным от внутренних законов Лужкова. В них надо искать причины его успехов и неудач. А также объяснение того, почему целых десять лет мэр Москвы не выходит из спектра общественного внимания.

В то самое время, когда я завел блокнот и написал на обложке таинственное «Ю. М. Л», французские политологи, проанализировав зарубежную прессу о Лужкове, составили и опубликовали сводную таблицу. Слева столбиком перечислялись положительные стороны натуры, справа шли отрицательные.

Слева: популярный, глава предприятия (надо понимать, Москвы), прагматичный подход к власти, широкая поддержка в финансовых кругах, динамичный, энергичный, боевой, символ физического и морального здоровья, националист (для французов это, выходит, плюс), личная харизма, близок к народу.

Справа: москвич (наверное, в минусы Шираку шло «парижанин»), опрометчивые методы, авторитарный аппаратчик, агрессивный политик, высокие инвестиционные аппетиты (это, оказывается, плохо), излишне независимый, хитрец, отсутствие дипломатии, ложная скромность, экстремист.

Что здесь правда, что туфта – поди пойми. Кто как видит. Мне, к примеру, кажется, что достоинства мэра гораздо интереснее его недостатков. А впрочем, кто вправе судить, что есть достоинство, что – недостаток. Тем более если одно является продолжением другого, а в Лужкове это просматривается, как ни в ком ином.

В предлагаемом вам очерке переплелись интервью, в разное время взятые автором у Ю. М. (воспользуемся таким сокращением; когда рассказываешь о большом начальнике, не хочется выглядеть чинопочитающим и по три раза на странице растягивать его имя-отчество), фрагменты сочинений Лужкова, которые, как показалось, помогут более полно раскрыть тему, а также мои записки вне хронологической последовательности. Строгости и цельности, словом, не ищите. Ищите попытку увидеть целое через детали.

Почему бы нет? Мы разбираем по косточкам и раскладываем по полочкам интересных нам людей – не для того ли, чтобы лучше понять самих себя?

ЗАБАВНАЯ ИГРА «ПОДТОЛКНИ-К-ПРОМАХУ»

Глава о том, что если не можешь изменить ситуацию, измени взгляд на нее

Знаменитый французский имиджмейкер Жак Сегела, который привел к власти нескольких европейских президентов, не консультировал Ю. М. перед выборами Госдумы (куда баллотировалось возглавляемое Лужковым движение «Отечество» в блоке с движением «Вся Россия») и мэра Москвы в декабре 99-го. Хотя был бы ему весьма полезен. В изданной у нас перед выборами книге «Национальные особенности охоты за голосами» (которая тут же стала библией политических технологов) Сегела пишет:

«Политическое искусство наряду с искусством рекламы имеет глубинный смысл “подтолкни-к-промаху”… Власть никогда не завоевывают – это противник ее теряет».

Противники Лужкова, которые еще не раз будут названы, использовали максимум средств, чтобы подтолкнуть его к промаху. Мэр нападения ждал и, когда звякнул гонг, принял привычную бойцовскую стойку. Методично и серьезно Ю. М. начал, как говаривали прежде, давать отпор клеветникам. Отвечал по существу на каждое обвинение, разъяснял прессе, как обстоят дела в действительности, подавал иски в суд. Похоже, если бы Лужкову «навесили» организацию эпидемии в Африке или государственного переворота в Объединенных Арабских Эмиратах, он и на сей счет посчитал бы нужным привести контрдоводы и воззвать к правосудию.

Впрочем, до подобных претензий дело не дошло, противники ограничились сущей малостью. Через группу СМИ под водительством первого и второго общенациональных телеканалов они последовательно приписали Лужкову владение земельным участком в Испании и роскошной резиденцией в Подмосковье, домом приемов в Словакии и квартирой в Штатах, потворствование тоталитарным сектам, подлог при строительстве больницы в Буденновске, финансовые махинации с «Bank of New-York», протежирование бизнесу супруги, а также совсем уж мелкие грешки вроде организации убийства американского бизнесмена, предательство национальных интересов, выразившееся в попытке остановить чеченскую кампанию и тем выбить из игры тогдашнего премьера Путина, готовность к акциям гражданского неповиновения и даже вооруженному мятежу, близость к преступным кланам, поддержку коррумпированного чиновничества, развал правоохранительной работы в городе и приведение московской экономики к полному краху.

А вы как хотели? «Заставить избрать себя – отнюдь не аристократический вид спорта», – пишет Жак Сегела. Добавим: так же, как заставить не избрать противника.

Антилужковская акция, надо сказать, захватила воображение многих политиков и пиарщиков. Еще бы – такая коллизия!

Лужков не должен реагировать на наезды, говорили одни. Ноль внимания, фунт презрения! Газет не читаю, телевизор не смотрю – нет времени.

Так нельзя, спорили другие. Он же заявил, что Ельцин должен дать публичные объяснения по поводу своих загрансчетов, теперь приходится самому на каждую дурь отвечать.

Но тогда, не унимались первые, нужен публичный конфликт. Лоб в лоб. Приглашают Доренко и Сванидзе в свои передачи – надо идти, делать заявления в прямом эфире, участвовать в теледебатах с конкурентами на место мэра…

…И тем самым поднимать всю эту публику до своего уровня? Ну уж нет, отрицали вторые. Возвышая других, принижаешь себя.

А Лужков уже давно не в облаках парит, следовало новое возражение. Еще недавно рейтинги показывали: во втором туре президентских выборов он бьет всех. И вот был человек – и нет человека! Не надо было отношения с Березовским доводить до крайности, забыл разве, как тот за неделю команду Чубайса в порошок стер. И тот же Доренко, кстати, тогда гвозди в гроб вгонял.

При чем тут Березовский, горячились оппоненты, если Лужков лидером блока Примакова позвал. И значит, сам себя из президентских рейтингов вывел.

Сам же Лужков говорил разное. «Да, я не могу спокойно воспринимать клевету, она выводит меня из равновесия, но это нормально. Я человек, а не медуза». Но уже назавтра мог сказать иначе: «Я совершенно спокоен. Обо мне могут врать что угодно, сам же я абсолютно уверен в своей правоте и порядочности».

Работающие с Лужковым люди понимали: мэра нервирует то, что ему навязали игру, которую он не знает. Искушенный, опытнейший и такой битый, что за него не двух, а дюжину небитых дадут, Ю. М. ощущал себя так, будто на таком знакомом ему футбольном поле против него затеяли метание молота, городки и стендовую стрельбу. То есть сделали именно то, что Жак Сегела называет «подтолкни-к-промаху». В данном случае – попытались вогнать Лужкова в ситуацию, когда любой его довод и любой поступок либо перевирают, либо освистывают, либо вообще не замечают. Как не проиграть такую партию? Дилемма, в сущности, проста: либо признать, что отсутствие правил является как раз правилом, и сражаться тем же оружием, что и противник, либо следовать собственным правилам и внутренним законам, независимо от поведения противной стороны.

Внешне Лужков сохранял уверенность, исправно следовал ежедневному рабочему графику, следил за городским хозяйством, встречался в округах с избирателями и по нескольку часов кряду отвечал на их вопросы. Но внутреннее напряжение все равно проступало наружу. Мэр стал мрачен, телеэкран высветил опаснейший признак: Лужков начал терять обаяние. Он явно что-то искал – быть может, всего одну мысль, которая даст ему внутреннюю опору. Опору в ситуации, когда тебя вынуждают отдать власть. В том числе власть над собой.

А противники завели новую пластинку: что это Лужков взял моду винить во всех своих бедах Кремль? И вообще, о какой травле идет речь? Этого мэра, в самом деле, до того избаловали похвалами и поклонами, что он уже комариный укус воспринимает как заговор.

Между тем стоит непредвзято прокрутить в памяти передачи первого и второго телеканалов за последние месяцы 99-го, да для полноты ощущений заглянуть в Интернет, доверху набитый перлами типа «Лужопа» и «Шкурий Пихайлович Кушков», да прибавить сюда массированные и явно тенденциозные проверки в московской милиции, прокуратуре и многих иных городских структурах, да присовокупить попытку ударить по столичному бюджету экономическими санкциями, как станет очевидно: кампания морального уничтожения Лужкова по интенсивности и вдохновению превзошла приснопамятные отечественные аналоги.

Пройдет год, и в ноябре 2000-го Лужков опубликует рассказ «Законник», где опишет свою давнишнюю встречу с матерым зэком. Вот фрагмент рассказа.

Впервые за долгие годы я вспомнил об этой встрече в период предвыборных баталий, когда услышал реплику кремлевского чиновника: «Не держит удар». Вдруг показалось, что снова в зоне…

Реплика относилась к тому обстоятельству, что в ответ на чудовищную клевету, грязным потоком лившуюся с экрана телевизора, я подал иск в суд. То есть предложил разобрать обвинения открытым, законным способом. И тут оказалось, что сама идея обращения в суд, по понятиям окружавшей в то время трон команды, – уже поражение. Она означает (о чем просигналил кремлевский чиновник), что ты «не авторитет».

Я специально задерживаюсь на этом обстоятельстве, потому что все недоразумения того периода происходили как раз потому, что не сразу понял приблатненную логику оппонентов. Если бы рядом был тот старик из зоны, он легко объяснил бы расклад. Мы действовали по правилам правового общества, противник – по логике «понятий». А это несводимые вещи.

Вся технология работы в эфире строилась по моделям уголовного мира. Техника оскорблений не предполагает доказательств. Я выиграл все иски в суде. Но для того, чтобы это имело значение, нужно еще кое-что: построить правовое, цивилизованное общество. А это, как выражался старик, «голый вассер».

На нас напускали «телеторпеду» с единственной целью – унизить, перевести в нижнюю масть. «Торпеда» шестерил, как типичный сявка, какого грозил наслать на меня «дед». Его задача была не в том, чтобы сказать хоть что-либо похожее на правду, а «опомоить», «опарафинить», «зачушить». Это был телевизионный аналог позорных блатных ритуалов, эстетика уголовщины. И тот факт, что такое происходило на первом, главном канале, превращало всю затею в воплощенную утопию.

Когда-то воровское сообщество, как объяснял старик, держалось на противостоянии государству. Однако после краха социализма преобразилось и все, что ему противостояло. Блатная культура, выпестованая в зоне, была затребована именно властью. Свято место оказалось пусто. Но такова уж, видимо, природа этого места, что выросшая на нем новая система оказалась больше похожей не на чуждую, западную, как надеялись демократы, а на свою, родную, обкомовско-воровскую.

Война против нас была, таким образом, не просто борьбой за трон или судьбу незаконно присвоенной собственности. На деле спор шел о том, в каком государстве мы будем жить. Это была война новых законников за блатную утопию. Мечта устроить власть «по понятиям». Сделать зону образцом общественного устройства.

К счастью, наши оппоненты промахнулись. Что ж, как было наколото у того деда: «Бог не фраер, он простит».

А впрочем, кто возьмется решать за Бога? Может, и не простит.

Вернемся, однако, в конец года 99-го.

«Голосуют за будущее, а не за прошлое, – цитата из книги Жака Сегела. – У народов нет ни памяти, ни признательности. В кабине для голосования людей мало заботит достигнутое, их трогает только то, чего предстоит достичь. Разве окажется кто-нибудь настолько глуп, чтобы голосовать за вчерашний день, когда отныне в счет идет только завтрашний? И наше доверие будет отдано не тому, кто сделал, а кто сделает».

Ю. М. четко расписал программу кандидата в мэры: «построить в предстоящий 4-летний период 12 больниц и лечебных корпусов на 1729 коек, 27 поликлиник, 14 подстанций скорой и неотложной медицинской помощи», «построить и ввести в эксплуатацию 48 детских дошкольных учреждений, 104 школьных здания и 16 блоков начальных классов и за счет этого ликвидировать вторые смены». И дальше в том же духе.

В противовес были обнародованы обещания прорывного реформатора, каким являл себя народу Сергей Кириенко, а также щедрые дары большого барина, исполняемого Павлом Бородиным. Один нашел скрытые бюджетные резервы на два с половиной миллиарда долларов, другой помахивал ордерами на жилье и бесплатными проездными на городской транспорт. По сути дела, конкурировали два подхода: «Я пока ничего не сделал, но сделаю очень много» и «Я сделал, сколько смог, и сделаю ровно столько, сколько смогу».

Лужкову наверняка нашептывали: вам не о чем беспокоиться, Юрий Михайлович, народ не верит кириенкам и доренкам, москвичи вам всецело доверяют… Но мэр не наивен. Он знал цену тем, кто вещает от имени народа. Он не мог не понимать, что дефолт-98 увеличил в столице так называемый протестный электорат. Жизненный уровень упал, и это не может не проявиться на выборах. Голоса недовольных уйдут от Лужкова, а в кого они «вольются», в Бородина, Кириенко или кого-нибудь еще, угадать нельзя. Как не угадаешь и последствий массированной информационной бомбежки.

Снова процитируем Сегела: «Какова бы ни была страна, какова бы ни была эпоха, но индивидуальный эгоизм всегда сильнее коллективной перспективы».

Голосуют ли сердцем, голосуют ли головой, но избрание – это все-таки таинство. Быть может, последнее, оставшееся после того, как люди научились различать пол ребенка еще в чреве матери. Освобожденный наш народ сам себя не раз изумлял собственным выбором, кто сказал, что он не способен на большее?

Неизвестность нервирует. А вот Ю. М. взял и успокоился.

Он успокоился как-то сразу. Поведение вроде бы не изменилось, мэр все так же опровергал домыслы и ложь, проводил пресс-конференции, вчинял иски, но это был уже другой Лужков. Вернее, прежний. Улыбчивый и легкий на язык. Без камня на душе. Вернулось обаяние, действующее на людей разных возрастов и социальных групп.

Мэр явно нашел нечто, без чего ему так трудно дышалось. Мысль, на которую сумел опереться. Быть может, он сделал то, что много веков подряд внушают нам мудрые: если не можешь изменить саму ситуацию, измени взгляд на нее. Лужков не волен отключить два лупцующих его телеканала, полностью покрывающих российскую территорию, не может приостановить заказные проверки московских институтов власти, не хочет публично дискутировать с несерьезными кандидатами в градоначальники и разваливать их программы.

Но зато он может сказать своим избирателям: я тот, кому в прошлый раз вы доверили город и, значит, в каком-то смысле самих себя. Я тот, кого вы уже давно и неплохо знаете. От того, что обо мне говорят, я не стал ни хуже, ни лучше. Перекричать своих противников не могу и не желаю. Ваше право – избрать меня или не избрать. Мое право – уважать себя после окончания выборов.

Угрюмое, натужное спокойствие Лужкова перешло в то состояние, которому вполне подошел бы знаменитый слоган «Спокойная Сила», придуманный Жаком Сегела. Правда, для Франсуа Миттерана. В избирательной кампании московского мэра французский имиджмейкер не участвовал.

А жаль. С ним было бы надежнее.

По данным Мосгоризбиркома, на выборах мэра Москвы лидер Союза правых сил С. В. Кириенко получил 11,4 процента голосов избирателей. Управляющий делами президента РФ П. П. Бородин набрал 6,1 процента.

Ю. М. Лужкова поддержали 3 174 658 москвичей. Это 71,5 процента голосов.

ИНТЕРЕСНЕЕ ВСЕГО, КОГДА НАСТУПАЕТ ХАОС

Глава о том, что уважающий себя начальник обязан работать больше подчиненных

Едва я успел, изготовившись к интервью, включить диктофон, как Лужкова соединили с генеральным директором «Мосводоканала». Последующий монолог (именно монолог, поскольку ответов я слышать не мог), настолько захватил, что я не только не остановил запись, но даже решил непременно привести ее без купюр.

– Станислав, ты мне скажи, зачем ты требуешь на входе в поглотитель температуру озоновоздушной смеси плюс пять градусов? Я задаю тебе вопрос не случайно, а, во-первых, как автор идеи и, во-вторых, как человек, который в химической технологии выварился до самых кончиков несуществующих волос. Ты же понимаешь, и термодинамика, и экономика говорят: с какой температурой воздушноозоновая смесь вышла из генератора, с такой же температурой ты должен ее направлять в поток воды. Конечно, не должно быть температуры абсолютного нуля, потому что тогда вокруг пузырькового барбатера может нарастать лед. Но чем ниже температура этой смеси, тем лучше растворение. А зачем ты заставляешь нагревать озоновоздушную смесь после выхода из генератора? Мне сказали, что в ТЗ записано: температура озона в воздушной смеси на входе в барбатер должна быть плюс пять градусов, не ниже.

(Слушает неслышный мне ответ с другого конца провода).

– Станислав, ты меня удивляешь, мы же не охлаждаем озоновоздушную смесь. В генератор она входит с температурой минус 60 градусов. Мы в генераторе убрали все кишки, нам не нужно отводить тепло, и за счет тлеющего или тихого разряда, за счет естественного электрического процесса воздушная смесь с получением озона нагревается, по моим подсчетам, до минус 25. Повторяю: тебе не нужно охлаждать эту смесь, она уже из генератора выходит с температурой.

Вы в ТЗ должны написать, что воздушноозоновая смесь, выходящая из генератора, непосредственно подается в барбатер. И барбатер должен сработать при температуре, которую приобрела эта смесь после выхода из генератора. Вода охладится, и у нас будет меньше проблем по поглощению. Там же нужно делать расческу, гармошку, лабиринт, там своя проблематика.

Поправь ТЗ, ладно? Да, надо ставить обычные плотные матерчатые фильтры и менять их; один фильтр работает на поглощение, второй фильтр отдыхает и через него проводится теплый воздух, который выходит с другой части турбодетандера. Понял? Ну, привет. (Обращаясь ко мне.) Что-нибудь понял?

– Понял, что Станислав – это Храменков, а ТЗ – это техническое задание. А вообще когда долго слушаешь непонятный разговор, начинаешь думать о другом. Вот и я, пока ждал, задавал себе вопросы. К примеру, такой: входят ли турбодетандер, пузырьковый барбатер и озоновоздушная смесь, которыми, как я разумею, должен заниматься химик-технолог, в круг вопросов управления громадным городом, рассматриваемых и решаемых мэром? Не слишком ли расточителен мэр, тратящий время и мозги на сугубо инженерную подробность; не правильнее ли просто поставить специалисту задачу и спросить за ее выполнение?

– Знаешь, мне приходилось встречать ответственных работников, которые вызывали «на ковер» своих сотрудников, устраивали им порку, когда что-то не получалось, и под занавес изрекали: «Идите и думайте». Таких руководителей я на дух не выносил и клялся себе на них не походить. Слово «думай» я ценю, пожалуй, превыше других слов, но обращаю его в первую очередь к себе. Я ответил на твой вопрос?

– Допустим, только ведь ваш диалог был слишком длинным для одного-единственного вопроса. Возникли и другие мысли. Странно не то, что вы ностальгируете по химии, – в конце концов, вы отдали ей полжизни, – а то, что по-прежнему свободно оперируете всеми этими терминами и понятиями. Причем ваш собеседник, которого вы поправляете, варится в этом постоянно, в то время как вы десять с лишним лет занимаетесь совсем другими вещами. Это я говорю вот к чему. У вас исключительно цепкая память, и это никакой не комплимент, а давно установленный факт. Но вот устраиваете ли вы «генеральную уборку» своей памяти, стираете ли мешающие, неприятные имена, лица, факты, даты? Или многие из них остаются источниками раздражения, периодически вызывая желание отплатить за былые обиды?

– Память у меня в самом деле систематизированная, постоянно тренируемая. Это очень важно – самовоспитание памяти. Но одно дело – помнить обиды, другое дело – мстить. Я не мщу. Я по натуре не мстительный. Хотя достаточно злой. Могу наказать, могу уволить. Вообще когда вижу плохо сделанную работу, становлюсь беспощадным. Но при этом удерживаю в памяти профессиональные достоинства людей, их успехи и за ошибку, даже крупную, а уж тем более за разовый промах, расставаться с инициативным, дельным работником не буду. Потому что абсолютно уверен: работа человека – его судьба. Особенно если эта работа – по всем статьям твоя: твоя специальность, твое увлечение, твоя любовь, наконец. Потеря такой работы – настоящая драма, утрата важнейшей части жизни. Для русской интелегенции всегда многое значила работа, деятельность.

– Вы всегда любили много работать?

– Да, да, да. Безусловно.

– Была у вас когда-нибудь неинтересная работа? Которую вы делали с плохо скрываемым отвращением.

– Нет, тут мне повезло. Повезло и с руководителями, которых я ценил, и с характером самой работы. Хотя полюбил я ее не сразу. Когда заканчивал институт нефти и газа по специальности автоматизация производства, хотел попасть на так называемые оргнефтезаводы. На пускачи, как их называли. Но тут случился майский пленум 58-го года, и меня, как отличника, направили по мановению руки Никиты Сергеевича Хрущева в химическую промышленность. Тогда нужно было развивать химию.

Я долго отказывался, отбивался. Когда же попал в институт пластмасс, он показался мне какой-то забегаловкой. Никакого сравнения с крупными нефтеперерабатывающими заводами. Это потом промышленность пластмасс мощно развилась, а в 58-м году было котелковое производство, полукухонная технология. И тем не менее я довольно быстро нашел интерес в работе, начал заниматься совсем новым делом – производством фенолформальдегидных смол. Оно было создано после драматических неудач, мы его долго дожимали, и, кстати, сейчас это производство эффективно работает.

Так что никогда не было у меня неинтересной работы. Даже в Мосагропроме. Там захотелось решить задачу, с которой наша любимая партия не могла справиться десятилетиями, – отказаться от привлечения работников разных институтов и учреждений на плодоовощные базы. Я тогда чересчур самоуверенно сказал, что сделаю это за полгода.

– Сказали кому?

– Самому себе. Вслух никому обещаний не давал, да никто их от меня и не ждал. А сам себе я объявил: вот задача, которая имеет крупное общественное значение и может быть решена в результате серьезных экономических и организационных усилий. Такое дело по мне, им заниматься интересно.

Сделал расчеты, скольких людей привлекают на овощебазы, какая эффективность привлекаемых доцентов, профессоров. И написал письмо в правительство: дайте мне 27 миллионов рублей (тогда деньги, как ты понимаешь, были другими) – и людей из институтов и всяких прочих организаций на базах не будет. Честно говоря, думал, меня пошлют подальше. Но Рыжков передал проект на экспертизу в Госплан Ситаряну, а тот написал примерно так: я не верю, что у них это получится, но деньги не такие уж и большие. Тогда Николай Иванович написал резолюцию: «Выделить деньги, в декабре проверить. Если не получится, освободить от работы». Вот такая была кадровая политика.

Итак, начал я наводить порядок на овощных базах. И очень скоро посыпались жалобы в ЦК: Лужков авантюрист, он оставит москвичей без картофеля и овощей… На каждом бюро горкома партии я «звучал»…

В конце концов мне это бичевание надоело. Написал одно заявление об уходе, другое. Просил или освобождения, или доверия. В тот момент у меня было жуткое состояние – жена умирала от рака… Но, как бы то ни было, первой же зимой овощные базы смогли отказаться от привлечения людей по разнарядке.

Тогда произошел забавный эпизод. Шел пленум московского горкома партии. Зайков, первый секретарь, никогда заранее не смотрел подготовленный для него доклад. И вот стоит на трибуне и читает: «Нам удалось исключить привлечение людей на базы…». В зале поднялся шум. В перерыве Зайков на меня налетел:

– Вы что понаписали? Вы меня обманули! Когда я сказал, что мы отказались от привлечения людей на базы, в зале загудели.

– Во-первых, – отвечаю, – доклад писал не я, а ваш аппарат. Во-вторых, аппарат написал правильно.

– А почему зал шумел?

– Я думаю, это был вздох облегчения. Позовите любого первого секретаря райкома и спросите, направляет он людей на базы или нет.

Зайков вызывает Земскова из Ворошиловского района.

– Вы что, действительно не привлекаете людей на овощебазы?

– Нет, с этим покончено. Мы в зале от радости шумели.

– В управленческой лексике есть понятие «кризисный менеджер». Вас, между прочим, тоже причисляют к этому разряду. По-вашему, справедливо?

– Когда я работал директором научно-производственного объединения, самые увлекательные дни для меня наступали в конце года, когда план оказывался под угрозой, когда все горело и начинался хаос. Именно в этот момент мне было наиболее интересно управлять и всей организацией, и производством. Интересно подчинять определенной системе волю людей… Да, я могу согласиться с тем, что работать в кризисных ситуациях мне нравится. В хозяйственных, хочу это выделить, кризисных ситуациях, не дай бог управленцу получить общественный кризис. Мы это хлебнули полной мерой.

А вообще, можешь быть кризисным менеджером или мирным, но если ты руководитель – обязан работать больше своих подчиненных. А те должны видеть, что они имеют дело не только с начальником, но и с подлинно действующим лицом.