Текст книги "Русь: имя, образы и смыслы"

По поводу Славянина «Моджмал ат-таварих» сообщает: «И Славянин пришел к Русу, чтобы там обосноваться. Рус ему ответил, что это место тесное (для нас двоих). Такой же ответ дали Кимари и Хазар. Между ними началась ссора и сражение, и Славянин бежал и достиг того места, где ныне земля славян. Затем он сказал: «Здесь обоснуюсь и им легко отомщу». (Славяне) делают жилища под землей, так чтобы холод, который бывает наверху, их не достал. И он (Славянин) приказал, чтобы принесли много дров, камней и угля, и эти камни бросали в огонь и на них лили воду, пока не пошел пар и под землей стало тепло. И сейчас они зимой делают так же. И та земля обильна. И много занимаются они тороговлей…»⁶⁶ В данном фрагменте интересна не только констатация конфликта славян с хазарами, но и два момента, находящие параллели в отечественной летописи. Это описание бани, которая, если верить автору ПВЛ, так поразила апостола Андрея у предков будущих новгородцев, и подчеркивание обильности славянской земли, на которую ссылались послы при призвании варяжских князей («Земля наша велика и обильна…»). Поскольку в генеалогии «Моджмал ат-таварих» упоминается Хазар, то очевидно, что она возникла до Х в., когда Хазария была окончательно разгромлена Святославом. Уже Саид ибн ал-Битрик (ум. 939) среди многочисленных потомков Яфета называл, в частности, ат-турк, ат-тагазгаз (токуз-огузов), ал-хазар, ар-рус (русов), ал-булгар (волсжских булгар), ас-сакалиба (славян)⁶⁷. Живший в середине XI в. Гардизи также относит тюрков и славян к потомкам Яфета, ссылаясь при этом на умершего в 757 г. Ибн ал-Мукаффу. Задолго до Гардизи другой автор, ат-Табари (839–923), со ссылкой на Ибн Исхака (VIII в.) причислял к потомкам Яфета ат-турк и ас-сакалиба, а в другом фрагменте вместе с ними еще и хазар. В произведении «Мухтасар ал-аджаиб» к детям Яфета отнесены ар-рус, ал-бурджан (болгары), ал-хазар, ат-турк, ас-сакалиба, фурс (персы)⁶⁸. Таким образом, включение в ветхозаветную генеалогию части упомянутых в «Моджмал ат-таварих» народов имело место в мусульманской географической литературе уже в VIII в. Как видим, этот восточный источник отделен тысячелетиями от времени распространения сетчатой керамики в будущих новгородских землях и как минимум восьмью веками от письменной фиксации «Сказания о Словене и Русе», однако приводит весьма близкую ему генеалогию. Поскольку новгородский автор «Сказания» едва ли мог быть знаком с текстом XII в. на персидском языке, остается предположить либо случайное совпадение ряда ключевых моментом, либо то, что оба произведения в части генеалогии Словена и Руса восходят к единому первоисточнику. То, что при описании обилия славянской земли и быта ее обитателей автор «Моджмал ат-таварих» отмечает те же детали, что и отечественная ПВЛ, говорит о том, что какие-то фрагменты устной славянской традиции вполне могли достигать мусульманского мира.

Жившие на Рюгене раны относились к западным славянам, и весьма показательно, что в средневековой западнославянской традиции также присутствует генеалогия Руса и его братьев. Созданная в XIII–XIV вв. «Великопольская хроника» сообщает: «В древних книгах пишут, что Паннония является матерью и прародительницей всех славянских народов. «Пан» же, согласно толкованию греков и славян, это тот, кто всем владеет. И согласно этому «Пан» по-славянски означает «великий господин»… Итак, от этих паннонцев родились три брата, из которых первенец имел имя Лех, второй – Рус, третий – Чех. Эти трое, умножась в роде, владели тремя королевствами: лехитов, русских и чехов, называемых также богемцами, и в настоящее время владеют и в будущем будут владеть, как долго это будет угодно божественной воле…»⁶⁹ Как видим, данная легенда хоть и подчеркивала старшинство первопредка поляков, тем не менее однозначно отмечала кровное родство чехов, поляков и русских, относя тем самым наших предков к западной группе славянства. Показательно, что в этой легенде не фигурируют первопредки словаков, болгар, хорватов или сербов, хоть эти народы и были известны средневековому хронисту. Впоследствии Рус неоднократно упоминался и другими польскими авторами. Ян Длугош (1415–1480) в своей «Истории Польши» хоть и говорит сначала о двух братьях, Лехе и Чехе, однако потом упоминает и Руса, называя его основателем «необычайно обширного русского государства». Судя по всему, этот польский историк испытывал определенные сомнения по поводу конкретного родства, поскольку приводил в своем сочинении мнение «некоторых» о том, «что Рус был не потомком Леха, но его братом и что вместе с ним и с Чехом, третьим братом, вышел из Хорватии»⁷⁰. Упоминание не Паннонии, а Хорватии, равно как и указание на множественное число тех, кто считал Руса братом Чеха, говорит о том, что здесь Я. Длугош имел в виду не автора «Великопольской хроники», а каких-то других лиц, излагавших несколько иную версию легенды о трех братьях. Неоднократно приводят ее и другие польские авторы.

Само происхождение данной легенды А.С. Мыльникову видится следующим образом. Сначала Козьма Пражский в своей «Чешской хронике» XII в. изложил предание о прибытии в Богемию славян под предводительством «праотца Чеха», по имени которого эта страна и получила свое название. Затем в начале XIV в. в Чехии создается Рифмованная хроника Далимила, в которой сообщались новые подробности о предке этого славянского народа. Согласно ей «лех, коего имя было Чех», первоначально жил в Хорватии, однако после совершенного им там убийства был вынужден бежать вместе со своими шестью братьями и искать себе новую родину. Слово «лех» на старочешском означало «шляхтич, дворянин» и при последующих передачах легенды из обозначения социального статуса превратилось в имя собственное, в силу чего у Чеха появился брат Лех. От чешских авторов эту легенду заимствуют польские, и под пером создателя «Великопольской хроники» на свет появляется уже третий брат – Рус. С течением времени легенда обрастала все новыми подробностями и, в частности, появилось утверждение, что в Хорватии Чех убил римского префекта, после чего был вынужден бежать из страны⁷¹.

Объяснение процесса складывания легенды выглядит достаточно логичным, и с ним можно было бы согласиться, если бы не ряд фактов. Еще А.В. Соловьев совершенно справедливо возражал против мнения о том, что легенда о Лехе, Русе и Чехе есть лишь «поздняя интерполяция» XIV в., поскольку представление о том, что Польша, Русь и Чехия – три равноправных королевства, не могло появиться в XIV в., когда Русь находилась в полном упадке, а является отзвуком XI–XII вв., когда Русская земля часто рассматривалась как королевство. Следует также обратить внимание на одно интересное, но малоизвестное известие о славянах. Речь идет о тексте Гардизи в «Зайн ал-Ахбар» (XI в.), согласно которому верховный правитель славян (Саклаб) убил византийского посла, причем поводом для этого послужило различное происхождение обоих народов от Ноя: румийцев – от Сима, а славян – от Яфета⁷². После этого он был вынужден удалиться из родных мест. Дальнейшие события Гардизи описывает так: «…он пришёл к хазарам, и хакан хазар принимал его хорошо, пока он не умер. Следующий хакан, однако, был сильно настроен против него, и он вынужден был уйти из этого места. Отделившись вновь, он пришёл к Басджирту.

Басджирт происходил из знатных хазар, и его местопребывание было между хазарами и кимаками. У него было 2000 конных воинов. Далее хан хазар послал человека к Басджирту, приказав ему выгнать Саклаба. Он сообщил это Саклабу, и тот удалился в область тогуз-огузов. Между ним и некоторыми из них были узы родства. Но когда он прибыл к месту на дороге между кимаками и тогуз-огузами, хан тогуз-огузов стал отдаляться от его собственного племени, обидевшись на них. Соответственно, многие из них были убиты им, рассеялись и стали по одному или по двое приходить к Саклабу.

Всех, кто пришёл, он принял и обходился с ними хорошо, пока они не стали многочисленны. Тогда Саклаб послал к Басджирту и присоединился к нему, пока не стал могущественным. Тогда он совершил набег на гузов, убил многих из них и многих захватил в плен и так получил великое богатство, как в смысле награбленного добра, так и посредством пленных, которых всех продал (за выкуп). И племя, которое объединилось вокруг него, он назвал кыргызами (хирхиз). Вскоре вести о его богатстве достигли ас-сакалиба, и многие пришли к нему от ас-сакалиба вместе со своими семьями и имуществом. Они смешались с теми, кто был там раньше, и образовали родственные связи, пока не стали одним народом. Это причина, по которой свойства и характерные черты ас-сакалиба можно обнаружить среди кыргызов: красноватые волосы и белизну кожи». Е.С. Галкина так комментирует это известие: «Древние кыргызы под разными именами (хагас, гяньгунь и др.) известны источникам с конца III в. до н. э. Однако термин «кыргыз» в раннем Средневековье имел другое содержание: так называлось енисейское государство IX–XIII вв. (другое название – Хакас), а этническая сущность слова не распространялась за пределы правившего в этом государстве аристократического рода.

Этимология слова неясна, но первая часть – кырг – имеет тюркское значение «красный», что могло являться описательным по отношению к внешнему виду представителей правящего рода либо к его происхождению (красный цвет в тюркской атрибутике сторон света символизирует север).

Сюжет об отношениях с тогуз-огузами (уйгурами) восходит к событиям первых десятилетий IX в., когда продолжительная борьба кыргызов, кимаков и других племен с Уйгурским каганатом завершилась в 840 г. падением последнего. Известно, что в борьбе участвовали и представители уйгурской знати, оппозиционные хакану. Гардизи также упоминает о тогуз-огузах, перешедших к Саклабу в результате деятельности хана, не совпадавшей с их интересами.

Об участии в этом конфликте этнополитического образования Басджирт (Башкорт) по другим письменным источникам неизвестно, равно как и о роли хазар. Однако археологические данные свидетельствуют о весьма прочных связях Древнехакасского государства с Хазарией, Приуральем и Средним Поволжьем.

Но более всего интересна «западная» часть легенды. Время в известиях, подобных рассказу Гардизи, сильно спрессовано: в скитаниях прародителей заключены длительные миграции этнических групп, продолжительные межэтнические связи, ассимиляции. Свидетельства этих процессов фиксируются в памятниках материальной культуры. Контакты ас-сакалиба с хазарами пока не находят подтверждения в археологических данных. Но вот переселение части носителей именьковской культуры Поволжья на территорию племен, принимавших участие в этногенезе башкир, отражены в турбаслинско-именьковских памятниках Закамья, относящихся ко 2-й пол. VI–VII вв. Судя по всему, именьковцы были постепенно ассимилированы местным населением (обряд погребения турбаслинцев – трупоположение – вытеснил именьковские кремации).

Образование племенного объединения с названием Башкорт (Басджирт) большинство исследователей относит к началу IX в., но и в Х в., по свидетельству Ибн Фадлана, в башкирский союз входили племена разного этнического происхождения с абсолютно различными формами ранней религии. Данные археологии и этнографии подтверждают, что история Закамья и Южного Приуралья во 2-й пол. I тыс. н. э. представляет собой постоянные «наслоения» и смешения культур с разными этническими корнями. К началу Х в. традиции турбаслинско-именьковских племен были почти полностью стерты несколькими волнами угорских переселенцев – носителями кушнаренковско-караякуповской культуры»⁷³. Происхождение и источники данной легенды, к сожалению, окончательно еще не исследованы. К. Цегледи датирует описанные в ней события 746–780 гг., О. Караев – VIII – Х вв. Обычно немногочисленные исследователи данного текста под киргизами понимают население современной Киргизии, что закономерно порождает сомнения в достоверности описанных в нем событий. Однако раннесредневековые восточные источники отмечают присутствие какого-то племени с данным названием относительно недалеко от Волги: «Вот каталог рек, имеющих отношение к географии Восточной Европы и описанный более или менее детально Худуд ал-алам: река Рас в северных пределах; безымянная большая река в округе гузов, «темная и зловонная», которая проходит среди пределов кимаков, киргизов, гизов и впадает в Хазарское море…»⁷⁴ Река Рас – это древнейшее название Волги, которую тюрки впоследствии стали называть Итиль, а Хазарское море – это Каспий. Ибн Хаукал так описывает главную реку Восточной Европы: «У реки Итиль – ответвление с восточной стороны. Выходит со стороны киргизов и течет между кимаками и огузами, и она – граница между кимаками и огузами. Затем уходит к западу позади булгар и возвращается назад к тому, что примыкает к востока, до тех пор, пока не пройдет мимо русов, затем булгар, затем буртасов, пока не впадет в море хазар»⁷⁵. Судя по упоминанию хазар и башкир у Гардизи, события, связанные с вождем ас-сакалиба, происходили относительно недалеко от Поволжья, и с этим вполне согласуется локализация там же киргизов и огузов другими мусульманскими авторами. Указание Гардизи на то, что между Саклабом и некоторыми из тогуз-огузов были узы родства, напоминает генеалогию «Моджмал ат-таварих», согласно которой братом Саклаба и Руса был также Майсак, сыном которого и являлся Огуз. Необходимо отметить, что начало этой легенды достаточно близко к сюжетной линии западнославянского предания о Чехе, который точно так же был вынужден покинуть Хорватию из-за совершенного там убийства, однако труд этого восточного автора был написан на три столетия раньше чешской хроники Далимила. Таким образом, мы видим, что мотив поиска славянским вождем новой земли из-за совершенного им убийства римлянина присутствовал как в западной, так и в восточной половине славянского мира.

Сопоставлению обоих текстов мог бы препятствовать географический фактор, однако здесь следует принять во внимание одно обстоятельство. Последователи Далимила понимали Хорватию в ее современных географических границах на Балканах, однако в раннем Средневековье существовала еще одна Хорватия, о которой в Х в. упоминал византийский император Константин Багрянородный. Рассказывая о «прародине» переселившихся на Балканы сербов, он писал: «Да будет ведомо, что сербы происходят от некрещеных сербов, называемых также «белыми», и живут по ту сторону Туркии (Венгрии. – М. С.) в местности, именуемой ими Воики. С ними граничит Франгия, а также Великая Хорватия, некрещенная, называемая также «Белой». Там-то и живут с самого начала эти сербы»⁷⁶. Белых хорватов в Карпатах знает и отечественная летопись. Однако и этот регион не был исходной прародиной обоих этих народов. Племенное название хорватов лингвисты выводят из авест. haurvaiti – «стережет» в значении «страж скота»⁷⁷, что указывает на его возникновение в древней зоне славяно-иранских контактов. В этой связи О.Н. Трубачев приводит и письменные памятники: «Давно известно сближение у Погодина славянского этнонима xъrvati, хорваты с иранским личным собственным именем Χορουαѣοζ в эпиграфике Танаиса II–III вв. н. э. То, что имя славянских сербов проделало примерно тот же путь, явствует из наличия так называемых античных сербов на Северном Кавказе»⁷⁸. Наиболее ранним упоминанием их является указание Птолемея, что «между Керавнскими горами и рекой Ра – оринеи, валы и сербы»⁷⁹, локализующее последнее племя близ Волги. Таким образом, до своего появления в Карпатах и последующего продвижения на Балканы хорваты и сербы какое-то время обитали в Причерноморско-Волжском регионе, где и могли сложиться соответствующие фольклорные сюжеты. Интересно отметить, что польский писатель Ваповский утверждал, что «Лех, а также Чех, предки наши, славянские княжата, не из Далмации или Хорватии пришли сюда… но из русских земель, где тогда в многолюдстве заселяли обширную область между реками Волгою и Днепром…»⁸⁰.

Вызывает определенное сомнение и гипотеза о том, что образ второго брата – Леха – родился лишь благодаря ошибке перевода. Данное личное имя письменно фиксируется еще до создания хроники Далимила. У западных славян Лях фигурирует в тексте 1130 г.⁸¹, а в новгородской берестяной грамоте второй половины XIII в. мы читаем: «Покланяние от Ляха к Флареви. Исправил ли еси десять гривен на Русиле»⁸². Здесь мы имеем не только личное имя, образованное от корня рус, но одновременно с ним и второе имя, совпадающее с именем легендарного прародителя ляхов. Хоть это и не является прямым подтверждением польского предания о трех братьях – прародителях славянских народов, все-таки весьма показательно, что оба имени встречаются в одной грамоте бытового содержания.

Несомненный интерес представляет и образ отца трех братьев – прародителей славянских народов. Полуантропоморфный-полукозлиный Пан был второстепенным божеством только в классической греческой мифологии. В посвященном ему орфическом гимне Пан неожиданно именуется «истинным Зевсом, венчанным рогами» и подчеркивается космогоническая природа данного бога:

 
Пана пастушьего мощного кличу – он все в этом мире —
Небо и море, бессмертный огонь и земля всецарица,
Все это – Пан, ибо все это пановы части и члены.
(…)
Это ведь ты равнину земли незыблемой сделал,
Ты оттеснил неустанного моря тяжелую влагу,
Землю вращая в волнах Океана кружением вечным,
Воздух питающий – ты, что жить позволяет живому…⁸³
 

Как видим, в полном соответствии со значением своего имени (буквально «все», «вселенная», «универсум») Пан здесь рисуется не только как космический Первобог, части которого образуют видимую вселенную, но и как могущественное начало, связанное со вращением Мировой оси. О том, что козлиноподобное божество обладало космогоническим значением еще в эпоху индоевропейской общности, говорит и образ ведийского Аджи Экапада (буквально «одноногий козел»), который поддерживал небо, воды, всех богов и придавал крепость обоим мирам⁸⁴. Однако подобные черты были и у некоторых персонажей славянской мифологии. Древнечешская рукопись начала XIII в. Mater verborum («Мать слов») констатирует: «Триглав – тройной, имеющий три козлиные головы»⁸⁵. С другой стороны, Эббон в своем Житии Оттона отмечает: «Щецин… заключает в себе три горы, из которых средняя и самая высокая посвящена верховному богу язычников Триглаву; на ней есть трехглавое изваяние, у которого глаза и уста закрыты золотой повязкой. Как объясняют жрецы идолов, главный бог имеет три головы, потому что надзирает за тремя царствами, то есть небом, землей и преисподней…»⁸⁶ Таким образом, и в славянской мифологии мы видим связь с козлом у божества, три головы которого символизировали его власть над тремя мирами вселенной по вертикали. На другом конце славянского мира известно сербское предание о царе Трояне, которое завершается примечательной подробностью: «У этого Трояна были козьи уши»⁸⁷. Еще в одной сербской сказке этот персонаж наделяется тремя головами, причем одна из голов Трояна пожирает людей, другая – скот, третья – рыбу⁸⁸. По всей видимости, к моменту записи первоначальный смысл этого образа забылся, а изначально три головы Трояна, как и Триглава, обозначали его власть над тремя мирами. Поскольку имена обоих мифологических персонажей были образованы от числительного «три» и оба они связывались с козлом, это говорит о родстве этих образов.

В связи с этим, а также Паном и его тремя сыновьями в «Великопольской хронике» необходимо еще раз обратиться к «Слову о полку Игореве», где кроме русичей несколько раз упоминается один важный и загадочный персонаж – Троян. Производные формы от его имени там встречаются четыре раза:

 
«О Бояне, соловию стараго времени!
Абы ты сиа плъкы ущекоталъ,
скача, славию, по мыслену древу,
летая умомъ подъ облакы,
свивая славы оба полы сего времени,
рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы[1]1
  В ряде изданий «Слова» в данном месте вместо точки стоит запятая. – М. С.


[Закрыть].
Пѣти было пѣсне Игореви, того внуку:
«Не буря соколы занесе чрес поля широкая —
галици стады бежать к Дону Великому»⁸⁹ —
«О Боян, соловей старого времени!
Вот бы ты эти походы воспел,
скача, соловей, по мысленному древу,
летая умом под облака,
свивая славу обеих половин сего времени,
рыская тропой Трояновой через поля на горы.
Так бы пришлось воспеть песнь Игорю, того внуку:
«Не буря соколов занесла через поля широкие —
стаи галок бегут к Дону великому».
Второй раз в «Слове» упоминается уже не тропа, а земля Трояна:
«Уже бо, братие, не веселая година въстала,
уже пустыни силу прикрыла.
Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внука,
вступила дѣвою на землю Трояню,
въсплескала лебедиными крылы
на синѣмъ море у Дону;
плещучи, упуди жирня времена.
Усобица княземъ на поганыя погыбе,
рекоста бо братъ брату:
«Се мое, а то мое же»
И начяша князи про малое
«се великое» мълвити,
а сами на себѣ крамолу ковати.
А погании съ всѣхъ странъ прихождаху съ побѣдами
на землю Рускую»⁹⁰ —
«Уже ведь, братья, невеселое время настало,
уже пустыня войско прикрыла.
Встала обида в войсках Дажьбожа внука,
вступила девою на землю Трояню,
восплескала лебедиными крыльями
на синем море у Дона;
плескаясь, прогнала времена обилия.
Борьба князей против поганых прервалась,
ибо сказал брат брату:
«Это мое, и то мое же».
И стали князья про малое
«это великое» молвить
и сами на себя крамолу ковать.
А поганые со всех сторон приходили с победами
на землю Русскую».
 

Большинство исследователей «Слова» соглашаются, что по контексту всего этого фрагмента под «землей Трояна» в данном случае понимается именно Русская земля, на которую в метафорическом смысле ступает Дева-Обида, а в реальном смысле на нее благодаря княжеским усобицам производят успешные набеги половцы.

В двух других случаях Троян упоминается в связи не с географическими, а с хронологическими понятиями: «Были вѣчи Трояни, минула лѣта Ярославля; были плъци Олговы, Ольга Святьславличя»⁹¹ – «Были века Трояна, минули годы Ярослава, были и войны Олеговы, Олега Святославича». Однако еще один фрагмент показывает, что в представлении создателя «Слова» загадочные «века Трояна» не заканчиваются правлением Ярослава Мудрого, а охватывают еще и время жизни полоцкого князя Всеслава, захватившего киевский престол уже после смерти Ярослава: «На седьмомъ вѣцѣ Трояни връже Всеславъ жребий о дѣвицю себѣ любу. Тъй клюками подпръ ся о кони, и скочи къ граду Кыеву и дотчеся стружиемъ злата стола киевьскаго»⁹² – «На седьмом веке Трояна кинул Всеслав жребий о девице, ему милой. Он хитростью оперся на коней и скакнул к городу Киеву и коснулся древком золотого престола киевского». Как и «тропа Трояна», связанный с его именем «седьмой век» вызвал к жизни множество предположений.

В фрагменте, в котором Троян упоминается вместе с Ярославом и Олегом, многие исследователи видели следы своеобразной периодизации отечественной истории: «Разгадать, кто или что кроется за прилагательным «Троянь», чрезвычайно важно для понимания концепции истории Русской земли, выраженной автором «Слова о полку Игореве»⁹³. Концепция эта, как отметил А.Г. Кузьмин, не только охватывала первые века русской истории, но и существовала параллельно и независимо от летописной. Особая ценность ее заключается в том, что в поэтической форме она доносит до нас обрывки доваряжской концепции происхождения Руси. Л.В. Соколова предположила, что автор «Слова о полку Игореве» указал не три периода русской истории, а три наиболее значительные ее точки: «лета Ярославля» – время расцвета Киевской Руси, войны Олега – время ее распада. «Логично допустить, что «вѣчи Трояни» – это начальные времена Киевской Руси»⁹⁴. Сама исследовательница присоединилась к точке зрения Н. Костомарова, считавшего, что под понятием «трояны» скрывается Кий с братьями. При этом сторонники данного отождествления негласно исходят из предположения, что глубина исторической памяти автора «Слова о полку Игореве» тождественна ее глубине у автора ПВЛ, из труда которого мы и знаем об основателе Киева. Однако даже при самом первом знакомстве с обоими памятниками очевидно, что широта историко-мифологического кругозора у создателя «двоеверного» шедевра княжеско-дружинной поэзии гораздо больше, чем у христианского монаха-летописца. При описании современных ему событий он не только свободно использует образы родных богов, но и помнит «время Бусово», которого исследователи отождествляют с погибшим от рук готов правителем антов Божем, т. е. более раннюю эпоху, нежели время основания Киева. Притом что в контексте данного предложения «вѣчи Трояни» действительно обозначают самое начало истории Руси, предположение о том, что оно непременно должно быть связано именно с Кием, является произвольным допущением. Автор «Слова» в качестве точки изначального отсчета мог устремить свой взор гораздо глубже в тьму веков и иметь в виду не основание будущей столицы, а возникновение русского племени как такового. Возможно, в этом отношении гораздо ближе к истине оказался Д. Прозоровский, еще в 1897 г. отмечавший, что в образе Трояна представлялось в древности мифическое сотворение славянского или русского мира. «Отсюда будет понятна причина, – продолжал он, – по которой Трояново летоисчисление от начала мира славяно-русские позднейшие поэты смешивали с христианским летоисчислением от сотворения мира»⁹⁵. Однако само начало славянской или даже русской истории как истории племени едва ли может быть отождествлено с основанием будущей столицы, поскольку последнее произошло лишь спустя достаточно большой промежуток после первого. Следует отметить, что «Слово» создавалось в эпоху двоеверия, когда на Руси господствовало церковное летоисчисление от «сотворения мира» или «от Адама». Век в последнем контексте принимался за 1000 лет, и употребление подобной хронологии в Древней Руси подтверждается текстом 1136 г.: «Отъ Адама до сего времени минуло есть вѣковъ 6. А седмого вѣка минуло лѣтъ 644»⁹⁶. Тогда 1068 г., когда «на седьмом веку Трояна» Всеслав на короткое время захватил «золотой престол киевский», действительно оказывается седьмым тысячелетием или седьмым веком. Соответственно в этом, «двоеверном» контексте Троян оказывается соотнесен с библейским Адамом, если и не непосредственно, то, во всяком случае, с самым начальным периодом человеческой истории в библейском его понимании. Однако все это вновь ставит перед нами вопрос: кем же на самом деле был этот загадочный Троян?

По поводу данной фигуры было выдвинуто достаточно много предположений, полный обзор которых был дан Л.В. Соколовой, что делает излишним подробное рассмотрение высказывавшихся точек зрения. Вместо этого обратим внимание на то, что в первом приведенном фрагменте помимо выражения «тропа Трояна», которое в первую очередь привлекало интерес исследователей, есть и другое выражение – «Игореви, того внуку». Чьим внуком называл здесь Игоря автор «Слова»? Обычно предполагалось, что здесь имелся в виду Олег Святославич, однако текст памятника не дает основания для подобного утверждения. По смыслу всего предложения слова «того внуку» относятся именно к Трояну, который последним из персонажей упоминается в тексте. К такому выводу еще в XIX в. пришел В. Миллер, отмечавший по данному поводу: «Игорь называется внуком Трояна; как это ни странно, но грамматически другого смысла быть не может»⁹⁷. Этой же точки зрения придерживались и другие исследователи «Слова», такие как А.Г. Кузьмин, А.Ю. Чернов, Г.Ф. Карпунин. Лингвист А.В. Дыбо, реконструировавший первоначальный текст данного памятника, также пришел к выводу, что из синтаксической конструкции предложения следует указание на то, что Игорь является внуком Трояна⁹⁸. Отметим, что слово внук в контексте «Слова о полку Игореве» применялось не только в прямом, но и в переносном смысле – в значении потомка вообще. Правильность понимания Игоря как внука Трояна подтверждается и другим фрагментами «Слова», в которых он упоминается. Действительно, если он был дальним предком Игоря, то тогда вполне естественно именно с его правления начинать периодизацию русской истории. Ключом к разгадке его образа может послужить то обстоятельство, что в «Слове о полку Игореве» уже упоминается один прародитель как княжеского рода, так и всего нашего народа Дажьбог. Показательно, что во втором приведенном фрагменте «Дажьбож внук» упоминается в одном предложении вместе с «землей Трояна». Кроме того, этот же текст хоть прямо и не называет, но благодаря патронимическому суффиксу – ичи предполагает наличие еще одного предка – Руса, потомками которого являются храбрые русичи. Очевидно, что правильное определение того, как относится Троян как предок Игоря к Дажьбогу и Русу, даст нам гораздо более полное понимание сути этого персонажа, нежели многочисленные произвольные догадки по поводу тропы или седьмого века Трояна. Генеалогия, будь она реальная или мифологическая, определяла место человека в окружающем мире, вводила его в систему родственных связей и в этом качестве обладала несомненной ценностью в глазах человека Средневековья. При этом она исходит из последовательности поколений, т. е. некоей системы, правильное понимание которой способно прояснить и сущность составляющих ее элементов. Как ни странно, но подобным вопросом, насколько мне известно, до сих пор не задавался ни один исследователь «Слова». Определив в одном месте хронологическую последовательность Трояна, Ярослава и Олега Святославича, создатель этого произведения не оставил прямого указания, каким должен быть порядок в перечислении Трояна и двух других мифических или полумифических прародителей русского народа. Определение этого порядка во второй триаде и является той задачей, которую необходимо решить.

Уже самая элементарная логика подсказывает, что Троян должен занимать среднее положение между Дажьбогом и Русом. С одной стороны, он явно не мог жить позже героя-эпонима нашего народа, поскольку в противном случае предки должны были бы именоваться трояновичами, а не русичами. Никакого славянского племени с подобным названием история не знает. С другой стороны, едва ли он мог быть раньше Дажьбога, коллективным потомком которого названы русский народ и его князья. Из славянской мифологии нам известно, что отцом Дажьбога был Сварог, бог неба. Сам Сварог вообще не упоминается в «Слове о полку Игореве» в качестве хотя бы отдаленного прародителя наших предков. Даже если на миг предположить, что Троян был предком Сварога, едва ли отсчет русской истории мог быть начат с него – в этом случае мы имеем дело с божественной, а не человеческой родословной, которую в данном случае логичнее было бы начать с Дажьбога. Уже эти самые предварительные рассуждения указывают на то, что в контексте «Слова» место Трояна находится между Дажьбогом и Русом. Весьма интересны в этой связи и данные украинского языка: «Три брата в украинских сказках называются «трояны», а слово «троян» в современном украинском языке означает: 1) отец трех сыновей-близнецов, 2) тройка коней, 3) вообще три лица или предмета, тесно связанных»⁹⁹.