Текст книги "Русь: имя, образы и смыслы"

Та важная роль, какую играла Волга в древности в истории и духовной жизни индоевропейских народов, вполне объясняет перенесение названия данной реки на проживавшие на ее берегах народы. Будучи самой крупной в данном регионе, она естественным образом могла играть роль как некоей оси в мифолого-географической картине мира для проживавших на ее берегах племен, так и границы мира для племен, живших от нее в отдалении. Подобными функциями наделялись и другие великие реки в различных культурах, например Нил в древнеегипетской, Инд и Ганг в древнеиндийской, Дунай и Рейн у живших на их берегах различных европейских народов. Именно на землях, по которым протекала эта река, происходили контакты различных индоевропейских племен как между собой, так и с финно-уграми. Данные мифологии и истории позволяют проследить цепочку названий Волги с древнейших времен до раннего Средневековья: Раса – Ранха/Рангха – Рава – Ра – Рос – Рус. Однако если мордовское Рава и, возможно, птолемеевское Ра восходят к иранскому названию Волги, то формы Рос/Рус, очевидно, восходят к индоарийскому названию данной реки. Из этого филологического наблюдения следует, что, в отличие от мордвы, наши далекие предки заимствовали название Волги не из иранского, а из индийского языка.

Однако если переход от формы Раса к форме Рос с филологической точки зрения совершенно естествен и не вызывает никаких возражений, то этого нельзя сказать о форме Рус. Гласная а едва ли могла напрямую перейти в у, однако как древнерусские источники, так и иностранные, за исключением греческих, свидетельствуют, что первоначальной формой названия как нашего народа, так и нашей страны была Русь. Выдающийся отечественный филолог О.Н. Трубачев отмечал: «Только «южная» версия этимологии Русь способная убедительно раскрыть природу «двойственной огласовки корня» у/о: Русь – Россия. Для этого достаточно указать на то, что обе разновидности изначально представлены на юге и коренятся в специфически индоарийском продукте чередования гласных о (au): и в формах Rok– (rauk-), Ruk, Ruks-, Russ-, Ross…»¹⁶⁹ Хоть данный ученый не связывал происхождение имени нашего народа с Волгой, считая, что оно произошло от живших на берегах Черного моря остатков индоариев (гипотеза, достаточно уязвимая для критики), однако это обстоятельство ни в коей мере не влияет на важность сделанного им наблюдения по поводу чередования корневых гласных и его возможного источника. Переходная от Расы к Руси форма Раус наоднократно фиксируется у различных народов, с которыми контактировали древнейшие русы: иранские имена Rauzaka, Rauzazza, Raziya, Ruzzakka, Ruzziš, имя вандальского вождя II в. Рауса и название южнославянской крепости Раусий, упомянутой в Х в. византийским императором Константином Багрянородным¹⁷⁰.

Что касается восприятия Волги русским народом, то в первую очередь обращает на себя внимание ее устойчивый эпитет в фольклоре «Волга-матушка». Он непосредственно соответствует ее восприятию ведийскими ришами как «матери, великой Раса». Может показаться, что этот образ весьма естествен и свойствен всем обитающим на берегах этой реки народом, однако восприятие Волги как матери сохранился в фольклоре только русских, марийцев и мордвы. Следы прямого обожествления Волги осталось только в мордовской народной поэзии. В эрзянских сказаниях в Волге-Рав обитает владычица воды Ведява, иногда смертоносная, требующая от прибрежных жителей себе ритуальных жертв¹⁷¹. Аналогичным образом дело обстояло и в русское традиции. Наиболее известным случаем такого рода является эпизод с Разиным и персидской княжной. Атаман, сидя на краю ладьи и задумчиво поглядывая на волны, сказал: «Ах ты, Волга-матушка, река великая! Много ты дала мне и злата и серебра и всякого добра, ты меня вскормила и взлелеяла, славою и честию наделила, а я ничем еще тебя не благодарствовал. На ж тебе, возьми!» С этими словами он бросил в воды княжну¹⁷². Этот же эпизод отразился и в народных песнях:

 
Как вскочил тут грозен Стенька Разин,
Подхватил персидскую царевну,
В Волгу бросил красную девицу,
Волге матушке ею поклонился¹⁷³.
 

На Руси существовало однозначное восприятие этой реки: «Волга всем рекам мать»¹⁷⁴. Достаточно показательно и такое выражение: «Это не река, это – ВОЛГА», – гласит народная мудрость. И в словах этих заключен глубокий смысл поклонения великой русской реке, даже какого-то ее обожествления»¹⁷⁵. Может показаться, что Волга воспринималась матерью только остальным рекам, а не людям, однако это не так. Еще А.Н. Афанасьев обратил внимание, что русские крестьяне зовут водяного дедушкой, точно так же, как и домового¹⁷⁶. Что касается последнего, то Н.А. Криничная так охарактеризовала его сущность: «Он осмыслялся прежде всего как мифологический предок-родоначальник, коллективная душа данной семейно-родовой общины…»¹⁷⁷ Показательно в этой связи и описание обряда «прощении у воды»: «Обычай этот покоится на том убеждении, что вода мстит за нанесенные ей оскорбления, насылая на людей болезни. Поэтому, чтобы избавиться от таких болезней, на воду опускают кусочек хлеба с низким поклоном: «Пришел-де я к тебе, матушка-вода, с повислой да с повинной головой – прости меня, простите и вы меня, водяные деды и прадеды!»¹⁷⁸ Таким образом, мы видим, что вода одновременно могла восприниматься и как женское, и как мужское начало, причем в последнем случае подчеркивается их старшинство по отношении к «матушке-воде». В народных песнях Волга воспринималась как вскармливающее, буквально по-матерински заботящееся о людях начало:

 
Ты скажи, скажи сиротка, кто тебя воспородил? —
«Воспородила меня, сироту, родна матушка,
Воспоила, воскормила меня Волга-матушка…»
 

Однако в другом похожем сюжете она выступает наравне с народной общностью – «православным миром»:

 
Уж и кто же меня воспоил-вскормил?
Воскормил-то меня православный мир,
Воспоила меня Волга-реченька…
 

В других случаях прослеживается явный параллелизм главной русской реки и прямых родителей человека:

 
По ельничку, по березничку
Что шумир-гремит Волга матушка;
Что журит-бранит меня батюшка,
Что журит-бранит меня матушка…¹⁷⁹
 

Возникает закономерный вопрос: как волжская этимология имени Русь соотносится с приводившимися выше данными о герое-эпониме Русе, мыслившемся явно в человеческом облике? Однако противоречие это только кажущееся. Русскому фольклору свойственно олицетворение тех или иных рек в виде былинных богатырей либо указание на них как на родителей. Реке Дунай в былинах соответствует служащий князю Владимиру богатырь Дунай Иванович. В различных вариантах былины «Дунай Иванович – сват» говорится о том, что этот богатырь добывает для князя в жены Апраксию-королевичну, а сам женится на ее сестре Настасье. В гневе затем герой убивает свою жену, и былина заканчивается тем, что от обоих супругов начинает течь река. Погубив жену, богатырь испытывает раскаяние:

 
А тут-то Дунаю да за беду стало,
За велику досаду да показалося;
Становил ведь уж он свое востро копье
Тупым-де концом да во сыру землю,
Он и сам говорил да таково слово:
«Протеки от меня и от жены моей,
Протеки от меня, да славный тихой Дон».
Подпирался ведь он да на востро копье, —
Еще тут-то Дунаю да смерть случилася.
А затем-то Дунаю да нонь славы поют,
А славы-то поют да старины сказывают¹⁸⁰.
 

Имя главного героя былины указывает на то, что от него должен был потечь Дунай, в силу чего появление в тексте Дона следует считать более поздней вставкой. Об этом говорят другие варианты данной былины:

 
Ставил-то он свою да саблю вострую,
Говорил Дунай да таковы слова:
– Наперед-то протекла река Настасьина,
А другая протеки река Дунаева!
 

или

 
Где пала Дунаева головушка,
Протекла речка Дунай-река…¹⁸¹
 

Анализируя первоначальное содержание данного сюжета, О.Ю. Тихомирова пришла к следующему выводу: «Сватом для государя в эти ещё языческие времена могло выступить только божество: или древний предок рода, или могущественный бог плодородия, благословляющий брак и потомство князя. У Дуная одна главная миссия, ему не нужны подвиги. Древняя песня, скорее всего, связанная с ритуалом, получила новую жизнь. (…) Мы считаем, что в былине гибель героев и образование рек из их крови убедительно говорит о раннем происхождении основы сюжета, о временах господства мифологического сознания. Во многих вариантах былины встречается устойчивая концовка о реках (в основном в Заонежье, на Мезени). Этот факт отсылает нас к известному в мифологии сюжету о смерти-рождении. В мире нет абсолютного уничтожения, смерть дает начало новой форме существования. На раннем этапе жизни умершие воспринимались как живые. Они продолжали принимать участие в делах племени. И, наоборот, живущие в этом мире могли переходить в тот мир для контакта с ушедшими и затем вновь возвращаться к себе. Ничто не исчезает бесследно, и кровь богатыря становится рекой, дающей воду жизни людям. Параллель с рекой можно сопоставить с известным фактом распространения поклонения Дунаю у славян». Что касается времени сложения окончательного текста данной былины, то исследовательница отмечает: «Сакральное имя великой реки могло войти в эпос в образе богатыря в период кризиса язычества, когда происходил процесс переоценки старых божеств. Первоначальный мифологический сюжет, возможно, связанный с именем древнего воскресающего и умирающего бога (в архангельской традиции Дунай приходит на пир из глубокого погреба, а в конце былины становится священной рекой Дунай), объединился позднее с мотивом сватовства и обрёл конкретные черты былины, в которой богатырь добывает себе невесту. Этот герой действовал по аналогии с уже имеющимся популярным сюжетом героического сватовства, распространенным у всех народов. (…) Вода – один из основных элементов жизни, она лечит и очищает, в сознании древнего человека вода с самых ранних времён была связана с темой плодородия. С плодородием связан и брак, который заключался с целью продолжения рода. Былины сохранили древние черты представления о жизни, свойственные мифологическому сознанию. В былине о Дунае ярче, чем в других былинах, представлен мотив брака у воды. Мы считаем, что богатырь Дунай коренным образом отличается от образов других богатырей. Мотив реки – один из самых древних в эпосе, отсюда и связь многих старших богатырей с рекой. Добывание жены – также древний мотив, но невесту для князя привозит лишь Дунай, остальные богатыри добывают жён только себе. У Дуная одна миссия – дать Руси княгиню. Исполнив своё предназначение, Дунай становится рекой и навсегда уходит, оставаясь лишь в памяти народа». В заключение она еще раз подчеркивает: «Дунай появляется только для того, чтобы состоялась свадьба киевского князя, имеющая государственное значение. Сам Дунай, его жена и ребёнок или дети уходят в иной мир, они не могут остаться среди людей. Они трансформируются в воду, которая даёт жизнь племенам, живущим по берегам реки»¹⁸². На то, что в языческую эпоху он был богом, указывает и черниговская колядка, в которой Дунай бежит из мизинца самого Христа¹⁸³. Данный сюжет имеет прямую параллель в Индии: небесная река Ганга вытекла из пальца Вишну и затем по просьбе царя Бхагиратхи была низведена на землю¹⁸⁴. К выводу об архаичности данного былинного сюжета еще ранее пришла и В.К. Соколова: «В ряде легенд говорится о происхождении и названии разных источников. Одно из древнейших объяснений унаследовано от этиологических мифов – в реки были обращены люди; реки потекли от крови. В пережиточном виде подобный мотив сохранился и в русских былинах – Дунай потек от крови богатыря Дуная»¹⁸⁵. Архаические представления о браке с этой рекой как мужским началом было весьма устойчивыми. В чешской песне отец пообещал девушку турку и та, чтобы избежать такой участи, бросилась в реку и стала женой вольного Дуная¹⁸⁶. Аналогичный образ присутствует и в белорусском фольклоре, где тонущая в Дунае девушка как бы выходит за него замуж, а Дунай просит ее мать называть его зятем, так как он взял ее дочку, «как голубок голубочку»¹⁸⁷. По сербским поверьям, в Дунае обитает 99 водных духов и сотый – их старейшина¹⁸⁸.

Следует также отметить, что ПВЛ именно с Дунаем связывает представление о славянской прародине, а в фольклоре он соотносится с раем: «В хлыстовской песне середины XVIII в. Сын Божий призывает «волных людей на большой корабль (…). Гребите вниз по батюшки по тихому по Дунаю, от края дуги до краю до небеснова до раю»; в болгарской песне Дунай течет от райского древа – золотой яблони;…в русских свадебных песнях по Дунаю плывет (стоит на Дунае) райское дерево…»¹⁸⁹ Что касается Волги, то былина так описывает исток этой реки:

 
Из-под белая березки кудреватыя,
Из-под чюдна креста Леванидова,
Из-под святых мощей из-под Борисовых,
Из-под белаго латыря каменя,
Тут повышла, повышла-повыбежала,
Выбегала-вылетала матка Волга река…¹⁹⁰
 

Понятно, что крест и мощи первого канонизированного русского князя в данном тексте появились под влиянием христианства, однако Мировое древо и камень Алатырь явно являются в нем наследием языческой эпохи. В связи с этим возможно предположение, что мощи Бориса, ставшего вместе с Глебом первым русским святым, в данной былине заменили собой более древнего антропоморфного персонажа, давшего Волге свое имя. В этом отношении образ Волги оказывается генетически родствен образу Дуная. Представление о том, что и Дунай, и Волга проистекают от Мирового древа также сближает образы этих двух великих рек. В одном из вариантов духовного стиха о «Голубиной книге» утверждается, что Алатырь потому является матерью для всех камней, что лежит на Волге:

 
А камень камнем мать алатырь
потому что тот камень лежит на Волге реке
в устье у моря у теплого, а всякая рыба к тому
камени сходится на вешний Николин день;
а которая рыба потрется около того камени —
и на ней будет знамя, потому тот камень —
камнем мать¹⁹¹.
 

В заговоре на останавливание крови по этой реке едет Богородица: «У синего моря бежит река Волга: широка и долга. По этой реке Волге едет владычица, Пресвятая Богородица. Держит в руках золотую иголку, шелковую нитку; зашивает живую рану, останавливает живую кровь у рабы (имя), аминь»¹⁹². Впрочем, в другом заговоре в аналогичной ситуации фигурирует уже мужской персонаж: «Есть Волга река, ес(ть) на Волге реки муж ведун, и тот муж ведун заговаривает у раб(а) Б(о)жия имярек ураз(ы) древянные, ураз(ы) костяные, ураз(ы) железные, уразы земляные»¹⁹³. На то, что эти сюжеты являлись отголоском более древних представлений о мужском божестве, свидетельствует наблюдение П.И. Мельникова, который отмечал, что Волга в народе слывет «божьей дорогой, вольным путем»¹⁹⁴.

На устойчивость в отечественной традиции сюжета возникновения реки из крови богатыря указывает и былина «Сухмантий», в которой Сухман-река происходит от крови смертельно раненного богатыря Сухмантия. В той же былине Днепр именуется «матушка Непра-река», однако в «Слове о полку Игореве» Ярославна обращается к этой реке как к мужскому началу и именует его «господином» и «Днепром Словутичем». Вероятно, аналогичная метаморфоза произошла и с Волгой, впоследствии закрепившейся в народном сознании как «Волга-матушка». Следы такого двойственного восприятия мы видим и у поэта XIX в. А. Навроцкого:

 
Эх ты, Волга-старица!
Вечная красавица!
Богатырь река!
Матерью-кормилицей
Ты народу русскому
Годы и века¹⁹⁵.
 

Точно таким же амбивалентным образом вода воспринималась и в заговорах. Хоть в различных русских заговорах реки обычно именуются «матушка вода», «матушка быстра река», «матушка святая водица»¹⁹⁶, однако иной раз они отождествляются и с мужским началом – «царь-батюшка река»¹⁹⁷.

Происхождение Днепра русский эпос объяснял точно так же, как и происхождение Дуная или Дона. В одной из былин Дон Иванович убивает свою жену Непру-королевичну, после чего

 
Как от их-то от крови от крестьянскии,
От крестьянския крови безнапрасныи,
Как протекла тут да Непра река¹⁹⁸.
 

С другой стороны, в былине про Соловья Будимировича эта река также вытекает из-под дерева и Алатыря:

 
Широка мать Волга под Казань прошла,
Подоле того и под Астрахань.
Да из-под дуба, дуба сырого,
Из-под вязу, спод черного,
Из-под белого горючего спод камешка,
Выбегала мать Непра река,
Да устьем впадала в море Черное…¹⁹⁹
 

Все эти примеры показывают, что в описании крупных рек у славян существовала примерно одинаковая фольклорная формула, согласно которой они вытекали в центре мира из-под дерева и/или священного камня Алатыря. Она относится к Дунаю, Днепру и Волге. Параллельно с этим у наших предков существовало и представление о первых двух реках как мужском антропоморфном персонаже. В отношении Волги в русской традиции это представление отсутствует, но, учитывая явный параллелизм в первой фольклорной формуле, общей для всех трех рек, можно предположить, что подобное представление первоначально существовало, но не сохранилось до нашего времени. Даже когда век богатырей прошел, фольклорная традиция и впоследствии связывала между собой эти реки, представляемые в антропоморфном облике: «Днепр, Волга и Двина были прежде людьми: Днепр – брат, а Волга и Двина – сестры»²⁰⁰. Терпя нужду, они решили сделаться реками и три года ходили по земле, выбирая себе место.

Есть основания полагать, что подобные представления о Волге восходят как минимум к эпохе распада индоевропейской общности. Как было показано выше, «мать, великая Раса» представлялась уже ведийским поэтам-риши в антропоморфном облике. Если гипотеза Н.Л. Членовой о том, что иранская богиня Ардви-Сура Анахита первоначально являлась олицетворением Волги, верна, это значит, что аналогичным антропоморфным образом представляли себе эту великую восточноевропейскую реку и предки иранцев. При этом в иранской традиции был известен и бог Рашну. Интересно не только его имя, созвучное тому, как в английском языке называются русские, но и то, что он часто упоминается в связи с мировой рекой Рангхой-Волгой как местом его обитания («Яшт» XII, 25)²⁰¹. В другом месте Авесты подчеркивается его связь с водами и духами:

 
Сильный Рашну:
Всюду, вокруг него,
Идут воды и растения,
Фравашей (духи) праведных.
 

В татарском, башкирском и чувашском фольклоре Волга-Итиль получила название в честь древнего богатыря и вождя народа Атла. Однако тюркское имя Итиль эта река получила лишь после гуннского нашествия. Из всех других народов Поволжья образ богатыря – эпонима Волги с нетюркским именем сохранился только у мордвы. Согласно их преданию на самой заре жизни в стране Высокого Солнца жил богатырь Каспий. «Красивым был Каспий: лицо смуглое, волосы густые чёрные, кольцами вьются, глаза карие насквозь пронзают, нос как клюв орлицы. Ездил он на огромном вороном коне. Недалеко от Каспия, в сторону Белой Ночи, поселился другой богатырь – Рав. Он тоже был высокорослым, даже выше Каспия, и тоже красавец: станом стройный, как сосна, белокурый, нос прямой и тонкий, а глаза голубые-голубые, как ясное весеннее небо. Рав был таким могучим и тяжёлым, что ни один конь не мог удержать его. Рав ходил пешком, и, когда шёл, земля под ним содрогалась». Поначалу богатыри жили мирно, но затем им встретилась красавица Волга, на которой они оба захотели жениться. Девушка захотела выйти за самого сильного, и в поединке Рав победил смуглого богатыря Каспия. Побежденный Каспий вскочил на своего вороного коня и ускакал в свою страну Высокого Солнца. Счастливо зажили Рав и Волга. На первом же году Волга родила Раву двух дочерей-близнецов – Оку и Каму, а затем и другие реки, впадающие в Волгу. «За долгую жизнь они много-много детей народили, дети в свою очередь тоже детей нарожали. В роду Рава и Волги сыновей-дочерей, внуков и правнуков было более четырёхсот». Тем временем Каспий собрал вокруг себя множество помощников: бури песчаные, ветры-суховеи, зной, жару и повёл их на земли Рава. Тот «не стал дожидаться, пока злой Каспий иссушит суховеями его земли, переломит бурями леса, – сам вышел навстречу Каспию. Долго сражались богатыри, ни на шаг не отступил Рав. А Каспий пядь за пядью всё пятился, и, наконец, загнал его Рав в огромную глубокую впадину. Вокруг горы каменные – больше некуда Каспию деваться. Тут-то Рав и ранил в грудь Каспия. Полилась оттуда не кровь, а иссиня-зелёная вода. Набралось столько воды, что она заполнила всю впадину». Это громадное скопление воды люди назвали Каспийским морем.

«Недолго после богатыря Каспия жил и Рав. То ли от ран умер, то ли старость подошла. Как только перестало биться его сердце, сразу же упала и умерла и Волга. Она была его половиной, у них была на двоих одна душа. Весть о смерти Рава и Волги разлетелась по всей земле, от Каспия до Страны заходящего солнца. Горькими слезами заплакали дети, внуки и правнуки Волги и Рава. Они все пошли к родительскому дому, и вслед за ними тянулись реки, речки и ручейки. Когда они подошли к усопшим, за ними струилась широкая величавая река. Она взяла в свои объятия останки Рава и Волги и стала могучей, как Рав, и красивой, как Волга. С радостью смотрели люди на эту реку, и каждый по-своему выражал свой восторг. Одни говорили: величавая и красивая, как сама Волга, и называли реку Волгой. Другие видели в ней силу и благородство Рава и говорили: ну точно как Рав, и называли Равом. Предки мордвы и по сей день называют реку Равом»²⁰².

Поскольку в тексте описывается происхождение важнейших географических объектов региона – Волги, ее притоков и Каспийского моря, – уже это позволяет предположить достаточно большую древность возникновения этого мифа. Подчеркивание отличия внешнего вида Рава и Каспия указывает на то, что в нем отразилась память и о конфликте различных в антропологическом плане племен. Насколько можно судить, такая подробность предания, что Рав прежде жил «в сторону Белой Ночи», свидетельствует о первоначально более северном месте обитания этого богатыря. Отмеченный как на Днепре, так и на Волге сюжет единоборства богатырей за право поселиться на берегах той или иной реки в данном случае представлен в виде поединка богатырей за право обладания женой-рекой. Мотив превращения мужа и жены в две реки присутствует в русском фольклоре, однако в мордовском мифе мы имеем противоположный сюжет – оба супруга превращаются в одну реку. Одним из возможных объяснений данного нетипичного обстоятельства может быть совмещение в одном тексте двух преданий. На это же указывает и одновременное присутствие в тексте двух олицетворений Волги – мужского и женского, причем первое восходит к иранскому языку. Выше уже отмечалось, что мордва наряду с удмуртами и марийцами является одним из трех финно-угорских народов региона, название которых образовано от индоевропейского корня mer-, санск. marta «смертный человек», а также единственным народом, чье название Волги восходит к иранскому первоисточнику. Это говорит о том, что мордовское предание возникло гораздо раньше тюркских и, вполне возможно, сохранило в себе восприятие Волги другими индоевропейскими народами. Есть основания полагать, что в состав мордвы вошла и какая-то часть обитавших в регионе древнейших русов: антропологи отмечают близость краниологической серии из Балановского могильника с древнемордовскими черепами из Селиксенских могильников (II–VII вв.) и констатируют, что европеоидный компонент сыграл в сложении антропологического типа мордовского народа преобладающую роль, значительно большую, чем в этногенезе марийского и удмуртского народов. Если обратиться к лингвистическим данным, то некоторые мордовские слова были заимствованы из праславянского и русского, в том числе такие слова, как м. туця «туча», э. пель, э. песок «песок», имеющие непосредственное отношение к изложенному выше мифу. Свойственная славянам гаплогруппа Rla составляет у мордвы 26,5 %, причем в генетическом отношении мордва-эрзя близка не только восточным, но и западным славянам. Поскольку с очень большой долей условности субвариант R1a-M558 можно назвать гаплогруппой Словена и Руса, следует отметить, что в Волго-Уральском регионе он с максимальной частотой встречается именно у мордвы – 32,2 %, что составляет 76 % от всех R1a-M198 в этой популяции. При этом максимальная частота R1a-M558 в регионе сочетается у мордвы с самой низкой долей финно-угорской гаплогруппы N1c1-TAT среди финно-угров (10,2 %)²⁰³.

Следует отметить, что некоторым эпизодам мордовского мифа имеются весьма показательные параллели. Его утверждение, что «Рав был таким могучим и тяжёлым, что ни один конь не мог удержать его», напрямую соответствует описанию русов у сирийского автора VI в. Псевдо-Захария Ритора: «Соседний с ними (амазонками. – М. С.) народ ерос, мужчины с огромными конечностями, у которых нет оружия и которых не могут носить кони из-за их конечностей. Дальше на восток у северных краев еще три черных народа»²⁰⁴. В роду Рава и Волги было более четырёхсот потомков, а писавший со слов русских купцов мусульманский автор Ахмед ибн Фадлан отмечает: «Из обычаев русского царя есть то, что во дворце с ним находится четыреста человек из храбрых сподвижников его… Эти четыреста человек сидят под его престолом; престол же его велик и украшен драгоценными камнями»²⁰⁵. Выше уже отмечалось, что, согласно «Слову о полку Игореве», русские князья считались потомками Трояна, а через него и Руса, что и могли подчеркивать с помощью числовой символики. Кроме того, в одном из списков сочинения ал-Идриси присутствует описание трех групп русов, неоднократно встречающееся у мусульманских географов, но с одним примечательным дополнением: «Русов три группы. Одна группа их называется Равас, и царь их в городе Кукиане. Другая называется ас-Славийа, и царь их в городе Силак, и город этот на вершине горы. Третья называется ал-Арсанийа, и царь их в городе Арсай»²⁰⁶. В данном варианте группа русов, находящаяся в Киеве, носит название Равас, которое непосредственно перекликается с названием Волги у мордвы. Поскольку данное название встречается только в одной рукописи сочинения ал-Идриси, едва ли оно восходит к оригиналу. Однако переписчик этого сочинения, вставивший в первоначальный текст подобное уточнение, тем самым недвусмысленно указал, что находившиеся в районе Киева русы назывались «волжскими».

Наконец, в упоминавшейся уже «Великопольской хронике» приводится средневековая легенда о Ванде, дочери первого польского правителя Крака. Когда некий король алеманнов захотел силой навязать ей замужество, она, не испугавшись, двинулась на него со своим войском. Незадачливый жених, устрашенный ее могуществом, покончил жизнь со словами: «Пусть Ванда повелевает морем, пусть землей, пусть воздухом…» И вскоре, бросившись на меч, покончил с жизнью. Ванда, получив от алеманов клятвы в верности и вассальной зависимости, вернувшись домой, принесла богам жертвоприношения, соответствующие ее великой славе и выдающимся успехам. Прыгнув в реку Вислу, воздала должное человеческой природе и переступила порог подземного царства. С тех пор река Висла получила название Вандал по имени королевы Ванды, и от этого названия поляки и другие славянские народы, примыкающие к их государствам, стали называться не лехитами, а вандалитами»²⁰⁷. Понятно, что вся эта история является вымыслом средневекового автора, однако в ней отразились древние западнославянские представления о власти некоего женского божества над тремя сферами мироздания по вертикали. Весьма показательно, что в качестве первой стихии, владычество над которой король алеманнов признавал за Вандой, выступает именно море, а не земля. Как и Дунай и Рав, свершив предназначенное ей великое дело, Ванда уходит из мира людей в мир водной стихии. С мордовским мифом польскую легенду роднит мотив попытки навязывания героини брака, кончающейся смертью незадачливого жениха. Для нашей темы несомненное значение имеет то обстоятельство, что сначала река Висла получает свое новое имя в честь древней богини-правительницы, а вслед за тем и весь народ получает новое название в честь этой реки. Кадлубек, другой средневековый польский хронист, так охарактеризовал значение данного шага: «От нее река Вандал называется именем предназначенным, ибо средоточием царства ее стала; оттого вандалы суть все те, кто воспоследовал ее власти»²⁰⁸. На этом примере мы видим тесную связь в славянской традиции между собой богини, правительницы, реки и имени возглавляемого ею народа. По всей видимости, примерно такой же комплекс представлений был связан и с Русом с той лишь разницей, что образ Ванды в полной мере отразил еще матриархальные представления, в то время как образ предка – эпонима нашего народа окончательно складывался уже в эпоху, переходную от матриархата к патриархату.

Кроме того, данные отечественной традиции позволяют предположить, что изначально Рус был не просто «чудовищем» или богатырем. Древнерусское поучение против язычества «Беседа Григория Богослова об испытании града» отмечает такую особенность религиозных представлений наших предков: «Овъ реку богыню нарицаеть и зверь, живущь в ней, яко бога нарицая, требу творить»²⁰⁹. Влияние славянской языческой традиции на персонифицикацию и обожествление рек приводило к тому, что и сама христианская Троица могла восприниматься в образе реки. Об этом свидетельствует скопческая песня о текущей опять-таки из рая Сладим-реке:

 
Долина Сладим-реки – Саваоф Господь,
Ширина Сладим-реки – сударь Сын Божий,
Глубина Сладим-реки – сударь Дух Святой²¹⁰.
 

Вполне возможно, что аналогичным почитанием пользовался в языческую эпоху и Рус, чем и объясняется желание христианских авторов полностью обойти молчанием его образ. Даже если его не нарицали богом и не приносили ему треб, то из сообщения Псевдо-Симеона о «божественном озарении» все равно следует, что прародитель Рус и возглавляемое им племя имели связь с отеческими богами и, соответственно, воспринимались приверженцами новой веры как персонаж языческой традиции. Постаравшись предать забвению память о нем, православные авторы все-таки сохранили известие о связи имени нашего народа с названием реки, хоть уже и не помнили, какой именно. О времени же формирования образа Руса косвенно свидетельствует упоминаемый уже в Авесте бог справедливости Рашн, тесно связанный именно с рекой Ранхой.