Текст книги "Русь: имя, образы и смыслы"

Следует отметить, что у индоевропейцев достаточно широко был распространен миф об отце трех сыновей, которые впоследствии становятся прародителями трех народов. Эллины получили свое название от фессалийского царя Эллина, сыновьями которого были Эол, Дор и Ксуф – родоначальники основных греческих племен. Согласно Тациту прародителем и праотцом германцев являлся Манн, бывший сыном порожденного землей бога Туистона. У Манна родилось три сына, «по именам которых обитающие близ Океана прозываются ингевонами, посередине – гермионами, все прочие – истевонами». Скифы рассказывали, что от Зевса и дочери реки родился первый человек Таргитай, у которого было трое сыновей: Липоксай, Арпоксай и Колоксай, от которых произошли племена царских скифов. Как видим, традиция выводить название народа от носившего то же имя героя-предводителя чрезвычайно древняя и восходит, скорее всего, к эпохе индоевропейской общности.

Однако есть в индоевропейской мифологии еще одна генеалогическая система, в которой персонаж, имя которого образовано от числа «три», занимает среднее положение между солярным персонажем и тремя предками, давшими название отдельным народам. Речь идет об иранской мифологии. Первым царем в ней является Йима, сын Вивахванта. Имя последнего соответствует индийскому богу солнца Вивасвату, а сам Йима в Авесте наделяется солярными чертами. Утратив Хварно, мистическое понятие, дающее право на царскую власть, Йима гибнет от мифического змея Ажи-Дахака. Потомок Йимы Трайтаона (Феридун в средневековой иранской традиции) побеждает чудовище, обретает власть над миром и становится отцом трех сыновей Салма, Тура и Эраджа, которых назначает править Римом, Тураном и Ираном. Необходимо подчеркнуть, что в Авесте, древнейшем памятнике иранской мифологии, он упоминается в относительной близости от мифической реки Рангхи, которая, наряду с ведийской Расой, является древнейшим названием Волги. Уже в «Видевдат» страна, где родился Трайтаона, помещается недалеко от истоков Ранхи: «В-четырнадцатых, наилучшую из стран и мест обитания я, Ахура-Мазда, сотворил: Варну четырёхугольную, где родился Трайтаона, убивший Змея-Дахаку. (…) В-шестнадцатых, наилучшую из стран и мест обитания я, Ахура-Мазда, сотворил: [страну] у истоков Ранхи, которая управляется без правителей»¹⁰⁰. Более подробно этот вопрос был рассмотрен в моей книге «Одиссея варяжской Руси», здесь лишь отметим, что в качестве правителя Прибалтийской Руси Саксон Грамматик упоминает Траннона. Имя его является переходным от иранского Трайтаоны к общеславянскому Трояну. В пользу этого говорит и наличие гласной а в данном имени, указывающее на индоиранское влияние: праслав. trьѣje, tri родственно др.-инд. trayas, trī, trīṇi «три», авест. ѣrāуō¹⁰¹. Поскольку Траннон правил во время нападения на Прибалтику датского короля Фротона I, вторжение которого, по археологическим данным, может быть примерно датировано 970–950 гг. до н. э., это говорит о том, что генетически родственные образы иранского Трайтаоны и русского Трояна возникли ранее этого периода, еще во время обитания обоих племен на их общей волжской прародине. Сопоставление всех этих данных позволяет нам точно определить место Трояна как потомка бога солнца Дажьбога и непосредственного отца Руса и двух его братьев.

О персонаже с именем Рус Саксон Грамматик ничего не сообщает, но о существовании памяти о нем в Прибалтике свидетельствует народное сказание, записанное на границе между современными Эстонией и Латвией: «Одно народное предание говорит, что некогда во всей Угаунии сидели отдельные князья. Сохранилась память об одном княжестве, бывшем некогда на месте нынешнего Репинского прихода, по названию «Русавальд» (т. е. волость Русса). В Руссавальде княжил некто Руссипапа или Папарусь. Он жил в неприступном замке возле оз. Игема. В воротах своих замков Руссипапа имели столь громадные засовы и замки, что когда, например, ворота запирались у Папарусь, то звон от железа раздавался на расстоянии пятнадцати верст в Разине, где жил другой князь. На восточной стороне близтекущей реки Воо у дер. Пустус и Выукюля указывают громадный холм, обложенный снизу рядом камней, а сверху заваленный землею. По преданию около этой местности происходило сражение, в котором пал герой, защищавший ее. На месте его погребения воздвигнут холм. (…) Название Руса еще сохранилось недалеко на юг от Игемяерв в имени мызы, в название деревни Русикюла верст пять к юго-западу от первого места и в названии деревни Руссима, на юг верст двадцать. Что предание о Руссипапе не есть простой продукт народного воображения, свидетельствует сохранившийся на север от Вирицгерва верст на двенадцать к вол. Умбусе, огороженной неприступными в летнее время болотами, род, носящий фамилию Русси (Руссь) и отличающийся от обыкновенного эстонского типа между прочим длинным носом и высоким лбом»¹⁰². Насколько можно судить, в имени Руссипапа соединены два корня, второй из которых относится к отношениям родства. Если не считать самого позднего значения этого слова, обозначающего главу Римско-католической церкви, то слово папа, возникшее из детской речи еще в индоевропейскую эпоху, имеет два значения. Первое из них, отмечает М. Фасмер, означает «хлеб», а второе отца. Также необходимо иметь в виду то, что жителей Киевской Руси, равно как и современных русских, латыши зовут не русскими, а по имени ближайшего к ним восточнославянского племени krievs «русский» (буквально «кривич»), а нашу страну Krievija «Россия». Аналогичным образом называют русских и литовцы – krievai¹⁰³. Жившие на территории Латвии ливы также звали русских krievoz¹⁰⁴. С другой стороны, эстонцы и финны зовут русских Vene, Venaa или Venaja, т. е. «венеды»¹⁰⁵. Таким образом, мы видим, что русских по их собственному имени в Восточной Прибалтике не зовет никто. Следовательно, появление там имени Руссипапы и образованного от него названия Русавальда должно было произойти до образования Древней Руси. Другой единственной известной нам Русью в этом регионе была Прибалтийская Русь, описанная Саксоном Грамматиком.

Еще одним местом, с которым связывается образ Руса, являются Днепровские пороги. Посколько там он фигурирует не в антропоморфном, а в хтоническом облике, данное свидетельство будет приведено нами в следующей главе, а пока отметим: именно этому месту было посвящено украинское предание о переселении какого-то народа во главе со своим вождем. Рядом с днепровскими порогами находились два огромных камня – один в воде под правым берегом, другой на левом берегу. В народе их называли «Богатыри» и рассказывали, что «дуже в давню старину» здесь сошлись два богатыря и стали кричать один другому через Днепр: «Уступи мiнi мiсто, я посилюсь з своiм народом», на что другой ответил: «Ні, я заселю цей край; геть ти відціля!» Поскольку ни один не хотел уступать, богатырь с правого берега сказал: «Коли так, то давай лучче поміряімся силами: хто кого пересиле, того й земля буде». Для определения сильнейшего они взяли камни одного веса. Камень, брошенный богатырем с левого берега, упал в воду у правого берега, а богатырь с правого берега перекинул камень через Днепр. Тогда богатырь с левого берега сказал: «Ну, коли так, так я піду дальше, а ти заселяй землю». Он пошел дальше, а победитель поселил свой народ и на том, и на другом берегу. На камне, лежащем на левом берегу, до сих пор остался след от пальцев и ладони богатыря¹⁰⁶. Камни с отпечатками рук или ног достаточно распространены в мире, в восточнославянском фольклоре также неоднократно встречается мотив перебрасывания богатырями или великанами тяжелых предметов. Однако в данном случае оба мотива связаны с преданием об обретении новой земли целым народом, с чем предания о камнях-следовиках или мотив перебрасывания, как правило, не соотносятся. Предание ничего не говорит о том, какой народ возглавлял победивший в состязании богатырь, однако вряд ли бы в украинском фольклоре сохранилось предание об обретении земли печенегами, половцами, татарами или какими-нибудь другими кочевниками причерноморских степей. Сам факт сохранения в народной памяти данного события говорит о том, что переселенцами были славяне.

Необходимо отметить, что аналогичное предание было зафиксировано и в Поволжье: «Говорят… когда-то в далеком прошлом по реке Вятке жил удмуртский богатырь. Среди удмуртов и марийцев было состязание, во время которого марийцы выиграли. Состязание было такое: нужно было пнуть кочку через Вятку, стрелять из лука в живой дуб и пробить его насквозь. Мариец был хитрый. Кочку он вечером подрезал топором, потом пинал. А живой дуб вначале просверлил и в это отверстие стрелял. А удмуртский богатырь не догадался о таких проделках соперника. После поражения в состязании удмурты переселились за реку Вятку, к Глазову, Ижевску»¹⁰⁷. Как видим, в обоих случаях от победы или поражения богатыря зависит будет его народ жить у реки, через которую следует перекинуть тот или иной предмет, или нет. В своем окончательном виде поволжское предание представляется более поздним, чем украинское: метание камня через реку больше соответствует испытанию богатырской силы, чем пинание кочки, да и едва ли в наиболее архаичном варианте сказания об обретении родины народ стал это приписывать хитрости и обману своего представителя, а не его доблести и силе. Однако оба предания объединяет единый сюжет, и, поскольку у других народов Восточной Европы подобные предания отсутствуют, это свидетельствует о том, что украинское и поволжское сказания восходят к единому первоисточнику. Не исключено, что поволжские финно-угры заимствовали данное предание, немного его переосмыслив и придав ему комические черты. Таким образом, мы видим, что приуроченный к Днепровским порогам текст является более архаичным и приближенным к первоначальному источнику, а поволжский вариант, весьма вероятно, указывает на регион первоначального бытования данного сюжета. Наличие одинакового предания как на Днепре, так и близ Волги позволяет предположить, что первоначально действие мифа об обретении русами своей новой родины в результате победы героя-эпонима над противником происходило в Поволжье и лишь впоследствии этот сюжет был приурочен к главной реке Древнерусского государства.

Исключительно важно и уникальное свидетельство византийского автора Х в. Симеона Магистра, или, как теперь его чаще называют, Псевдо-Симеона, который приводит миф о герое – эпониме нашего народа. В сочинении этого автора содержится перечень географических названий городов и мест с объяснением их этимологии. Отрывок этого перечня есть и в труде Продолжателя Феофана, но без упоминания росов. А. Карпозилос обратил внимание на следующее обстоятельство: «Несмотря на некоторые различия между перечнями двух авторов, замечателен тот факт, что и у того и у другого список топонимов связан с морскими экспедициями Льва Триполийского в 904 г. Иначе говоря, оба хрониста, говоря о действиях арабов, обогатили свое повествование сведениями, заимствованными из какого-то общего, неизвестного нам источника»¹⁰⁸. Таким образом, данный неизвестный источник относится, скорее всего, к IX в. Что же касается фрагмента о русах, то, как отмечает В.Д. Николаев, в нем не вызывает сомнений лишь начало и конец, а остальная часть абзаца не дает ясного смысла. А.В. Соловьев характеризует этот текст как «довольно темный».

Казалось бы, эта древнейшая запись мифа о Русе должна была привлечь к ней самое пристальное внимание отечественной академической науки, побудить ее детальным образом исследовать источники этого текста, все сохранившиеся его варианты и дать максимально точный перевод данного фрагмента. Однако ее представители проявили удивительное безразличие к этому уникальному источнику, повествующего о происхождении нашего народа. В связи с этим приводим все известные нам варианты перевода этого текста, сделанные в разное время различными авторами:

«Руссы, они же дромиты, прозвались своим именем от некоего храброго Роса, после того как им удалось спастись от ига народа, овладевшего ими и угнетавшего их, по воле или предопределению богов» (С.А. Гедеонов)¹⁰⁹.

«Народ рус, он же дромиты (т. е. «бродячие»), прозван по могучему богатырю Русу и избег враждебности соплеменников, которые, уступая какому-то божественному совету или предсказанию богини, заставили их выселиться» (В.П. Кобычев)¹¹⁰.

«Рос, называемые также и дромиты. Имя это, которое они носят, распространилось от какого-то сильного отклика «рос», изданного теми, которые приняли прорицание согласно некоему совету или по божественному воодушевлению и которые стали распорядителями этого народа. Название дромиты было дано им потому, что они бегают быстро. А происходят они из рода франков» (А. Карпозилос)¹¹¹.

Следует отметить, что последнее толкование весьма сомнительно, поскольку в академическом издании этого текста на греческом языке XIX в. речь определенно идет о личном имени Роса (Ρως)¹¹².

«Росы же, носящие также имя дромитов, распространившись как эхо того, что было предпринято по некоему наставлению или гласу свыше и возвысило их, прозвались от некоего могучего Роса. Дромиты же они оттого, что им свойственно быстро бегать. Происходят же они от рода франков» (П.В. Кузенков)¹¹³.

«Русские, также называемые дромитами, получили свое имя от некоего могущественного Роса, после того, как им удалось спастись от последствий (избежать последствий) того, что предсказали о них оракулы, благодаря какому-то предостережению или божественному озарению того, кто господствовал над ними. Дромитами они назывались потому, что обладали способностью быстрого передвижения» (К. Манго)¹¹⁴.

«Росы, или еще дромиты, получили свое имя от некоего могущественного Роса после того, как им удалось избежать последствий того, что предсказывали о них оракулы, благодаря какому-то предостережению или божественному озарению того, кто господствовал над ними. Дромитами они называются потому, что могли быстро двигаться (бегать, гр. δρομος)» (М.В. Бибиков)¹¹⁵.

Как видим, это одно из наиболее ранних свидетельств о существовании мифа о прародителе нашего народа, зафиксированное задолго до появления формы русичи в «Слове о полку Игореве». Помимо образа героя-эпонима, возможно, есть еще одна деталь, связывающая записанное византийским автором предание и древнерусское произведение. А.В. Соловьёв перевел начало рассматриваемого фрагмента так: «Русь, называемая и дромитами, получила свое имя от некоего неистового Роса». Прилагательное σφοδρός означает «пылкий, неистовый, храбрый» и может быть переводом древнего славянского эпитета «буй» или «яр». В связи с этим ученый предположил, что существовала форма «буй Рус» наподобие «Буй тура» в «Слове о полку Игореве»¹¹⁶. Поскольку в последнем памятнике форма русичи указывает на существование образа прародителя Руса, то, если данный перевод А.В. Соловьёва соответствует действительности, это может свидетельствовать о том, что представление о герое – эпониме русов в обоих текстах восходило к одному эпическому источнику.

Вполне возможно, что записанный Псевдо-Симеоном миф рассказывал о переселении племени, но откуда и куда переселялись наши предки, какой опасности в древности они избегли, нам не дано узнать, поскольку стараниями православного духовенства этот миф, как почти и все остальные, был стерт в народной памяти. Однако, несмотря на все старания приверженцев новой веры, в труде византийского историка сохранилась еще одна важная деталь – «божественное озарение (или совет, воодушевление, наставление или глас свыше)», указывающее нам на то, что прародитель Рус и возглавляемое им племя имело связь с отеческими богами и вдохновлялось ими на заре своей истории. Понятно, что само существование такой возможности было неприемлимо проповедникам христианства, стремившимся любой ценой заставить людей поклоняться Богу только их религии и со всей мощью церковного и государственного аппарата искоренявшим любую возможность связи с языческими богами. Следует отметить, что определенная параллель этому присутствует и в западнославянской традицией. Помимо Козьмы Пражского ранний период чешской истории описывается в т. н. «Легенде Христиана». По поводу датировки этого памятника мнения исследователей разделились: часть их относит его к Х в., т. е. ко времени, предшествовавшему созданию «Чешской хроники», другие полагают, что «Легенда» была создана позже, в XII–XIV вв. Так или иначе, но в любом случае речь идет о средневековом памятнике. По поводу избрания первого чешского князя в нем приводится версия, отличная от текста хроники Козьмы Пражского: «Чешские славяне… жили как конь, не знавший узды, без закона, без князя или правителя и без города и кочевали как неразумные звери в чистом поле. Наконец, застигнутые губительным мором, обратились они, как гласит предание, к какой-то гадалке с просьбой о добром совете и пророчестве. А когда это получили, основали город и назвали его Прагой. Потом нашли некоего очень прозорливого и умного человека, который был пахарем, по имени Пшемысл, назначили его по пророчеству гадалки своим князем и правителем, дав ему в жены вышеназванную гадалку. А когда избавились от разных моровых несчастий с помощью вышеназванного князя, поставили во главе правителя или воеводу из его потомков…»¹¹⁷ Хоть это предание относится не к праотцу Чеху, по имени которого получило название это племя, а уже к первому князю, тем не менее ключевые моменты сюжета достаточно близки описанию начальной истории русов у Псевдо-Симеона: нависшая над племенем угроза – божественное озарение или пророчество – избавление от грозящей беды. По поводу способа избавления в «Легенде Христиана» просматриваются два варианта: с одной стороны, получив пророчество, чехи основывают Прагу, но, с другой стороны, далее говорится, что они «избавились от разных моровых несчастий с помощью вышеназванного князя», что предполагает решающую роль Пшемысла в спасении племени. Что касается византийского текста, то в двух последних вариантах перевода говорится, что божественное озарение было дано тому, кто господствовал над росами, т. е., скорее всего, самому могущественному или неистовому Росу, что позволяет рассматривать его как князя. Поскольку как у Псевдо-Симеона, так и в некоторых других рассмотренных выше текстах образ Руса связан с передвижением или переселением, необходимо обратить внимание и на один более поздний отечественный памятник. В Соловецком сборнике среди наставлений, в каких ситуациях к какому ангелу обращаться с молитвой, имеется любопытное указание: «Егда едешь на путь, помяни святаго ангела Русаила – супротивника не будет…»¹¹⁸ Однако подобного ангела не знает не только ортодоксальная христианская традиция, но и отечественная «двоеверная», это имя отсутствует и в «Ономастиконе русских заговоров» А.В. Юдина. Покровителем путешествующих у католиков считается архангел Рафаил. Согласно раскольничьей «Молитве ангела хранителям» он же спасает путника от злоумышленников, однако в Соловецком сборнике этот архангел также упомянут. Само имя Русаила было образовано от корня рус- по образу имен других известных архангелов, таких как Гавриил, Михаил, Рафаил и т. д. Поскольку оно нигде больше не фигурирует, а самому этому ангелу приписывается покровительство в пути и избавление или победа над супротивником (в древнерусском языке слово путь помимо основного имело еще значение «поход»), логично рассматривать его как изобретение автора данного сборника, которому могли быть известны какие-то предания о Русе, связанные с передвижением или победами над врагами, в связи с чем он и наделил созданный им персонаж данными функциями.

Вопрос о том, к какой именно из групп русов относилось зафиксированное Псевдо-Симеоном предание, также достаточно сложен. С одной стороны, росы называются в нем дромитами, т. е. быстро передвигающимися или бегающими. По поводу значения этого термина и того, почему он был отнесен к нашим предкам, были высказаны различные мнения. М.В. Бибиков, вопреки Псевдо-Симеону и основываясь лишь на ошибочном древнерусском переводе в другом византийском тексте данного слова как скеди – «ладьи, лодки» и своем горячем желании видеть в них быстроходные скандинавские драккары, предположил, что характеристика «дромиты» относится не к самим русам, а к их судам¹¹⁹. Очевидно, что из данного фрагмента такое толкование не следует и подобная трактовка является очевидной натяжкой. Гораздо более правдоподобным представляется мнение А. Васильева и В. Томашека, которые независимо друг от друга пришли к выводу, что дромитами росы стали называться в честь Ахиллова Бега, или Дрома (Δρομος). Это античное название одного из мест Причерноморья отождествляется исследователями с современной системой Тендровской и Джарылгачской кос в низовьях Днепра. Начиная с XIII в. на каталонских и итальянских картах Тендрская коса, Ахиллов дром античных авторов, начинает обозначаться как Rossa¹²⁰. Именно там локализовал русов в XII в. другой византийский писатель Евстафий Фессалоникский: «К северу от Истра живут следующие племена: германцы, саматы, т. е. сарматы, геты, бастарны, неизмеримая земля даков, аланы, тавры или росы, живущие около Ахиллова Бега, меланхлены, иппимолги, о которых написано в наших заметках к Илиаде, невры, иппоподы или по некоторым хазары…»¹²¹ Хоть это достаточно поздний автор, однако упоминание в данном фрагменте не только народов, известных античным авторам, но и хазар свидетельствует о том, что данные сведения могли относиться к раннему Средневековью. Однако еще раньше в этом же месте античные авторы помещали тавроскифов. Уже во II в. н. э. Птолемей отмечал: «По Ахиллову Бегу (живут) тавроскифы»¹²². Последнее название относилось впоследствии и к русам. Так, рассказывая о византийском посольстве к Святославу, Лев Диакон писал, что оно было направлено «к тавроскифам, которых на общераспространенном языке обычно называют росами»¹²³. Данное обстоятельство позволяет предположить, что рассматриваемое известие относилось к южной группе русов.

Однако наряду с этим Псевдо-Симеон неожиданно относит росов и к роду франков. Эта же подробность встречается и у некоторых других византийских авторов. Рассказывая о нападении на Константинополь войска князя Игоря в 941 г., Продолжатель Феофана так характеризует их происхождение: «Одиннадцатого июня четырнадцатого индикта на десяти тысячах судов приплыли к Константинополю росы, коих именуют также дромитами, происходят же они из племени франков»¹²⁴. А.А. Горский совершенно справедливо отметил, что определение «франки» в византийской письменности той эпохи носило не лингвистический, а территориально-политический характер и так называли жителей земель, подвластных Карлу Великому и его потомкам. Поскольку греки в середине X столетия не могли не знать, что государства – наследники империи франков и Русь – совершенно разные страны, населенные разными народами, что они даже не граничат и между ними не существует каких-либо отношений соподчинения, он довольно логично предположил, что в это время придворные круги Империи получили информацию о франкском происхождении руси от самих русских. Следует отметить, что земли ободритов, в которых источниками также фиксируется пребывание русов, в 804–821 гг. входили в состав Франкской империи, а сами Рюрик, Синеус и Трувор принадлежали к ободритскому княжескому роду. Память об этом должна была сохраниться на Руси при ближайших преемниках Рюрика, от которых эту подробность и узнали византийцы. Это обстоятельство говорит в пользу того, что приведенный Псевдо-Симеоном миф о Росе бытовал в среде варяжской Руси.

Следует отметить, что впервые образ эпонима нашего народа, хоть и без упоминания мифа о нем, появляется в византийской письменности за восемьдесят лет до похода Игоря в связи с самым первым нападением варяжской Руси на столицу империи. Согласно ПВЛ Аскольд и Дир, два боярина Рюрика, отправились на юг и в 866 г. предприняли поход на Царьград. Из византийских источников известно, что на самом деле русы напали на Константинополь в 860 г., а Синаксарь Константинопольской великой церкви конца IX – начала Х в. под 25 июня приводит иное название нападавших: «И нашествие сарацинов и рун (Ρουν), и лития во Влахернах»¹²⁵. Такие исследователи, как Н.Ф. Красносельцев и Г.Г. Литаврин относили это известие к походу русов 860 г. Однако рунами называлось славянское население острова Рюген, которые в средневековых источниках также неоднократно именовалось русами. Схолия 121 к Адаму Бременскому специально уточняет: «Рюген – остров рунов по соседству с городом Юмной…»¹²⁶ Одно из наиболее подробных описаний нападения русов на Константинополь в 860 г. и их последующем крещении принадлежит патриарху Фотию, непосредственному очевидцу событий. В связи с этим показательно, что в ряде рукописей его Окружного послания содержится выражение «(народ), именуемый тем самым Росом»¹²⁷. М.В. Бибиков также подчеркивает: «И в дальнейшем Фотий неоднократно упоминает имя «Рос»: в сочинении, называемом «Амфилохии» (PG, 150, 285), и в письме № 103 это же имя упоминается в качестве антропонима»¹²⁸. Поскольку с русами велись переговоры и впоследствии часть из них крестилась, то неудивительно, что глава Константинопольской церкви получил достаточные сведения о новообращенном народе.

Подведем итоги рассмотрения преданий о Русе в различных традициях. Еще во время пребывания русов на их волжской прародине и контактов с предками иранских племен у наших предков возникает образ Трояна – отца Руса и двух его братьев. Память о нем сохраняется как в «Слове о полку Игореве», где именно с него начинается периодизация русской истории, а сам он рассматривается как далекий предок Игоря, так и в имени первого упомянутого Саксоном Грамматиком короля Прибалтийской Руси. Представление о трех братьях, ставших предками – эпонимами соответствующих близкородственных племен, было достаточно широко распространено у различных индоевропейских народов и восходит к эпохе их единства. Тем не менее, в зависимости от задач сказителя или записывавшего впоследствии устные предания средневекового автора, мог упоминаться один герой-эпоним (Чех у Козьмы Пражского, Папарусь в Прибалтике, Саклаб у Гардизи, Рос у Фотия и Псевдо-Симеона), два (Словен и Рус в «Сказании о Словене и Русе» и «Моджмал ат-таварих») или три (Лех, Рус и Чех в «Великопольской хронике»). Странное на первый взгляд обстоятельство, что «Сказание о Словене и Русе» и «Моджмал ат-таварих» независимо друг от друга отмечают кровное родство Словена и Руса с эпонимами различных неиндоевропейских кочевых народов, также может быть объяснено временем и условиями складывания данной генеалогической легенды. Если в отношении мусульманского сочинения еще можно заподозрить механическое соединение различных неродственных народов в силу их отнесения к одному географическому климату, то применительно к отечественному памятнику такое объяснение едва ли возможно. Однако если данная генеалогическая легенда складывалась на волжской прародине русов во II тыс. до н. э., то в качестве кочевников там могли фигурировать индоиранские племена, родственные отношения с которыми вполне закономерно осмыслялись в виде братства Словена и Руса с эпонимами этих кочевых племен. Впоследствии же эти представления переносились на новые племена, занявшие в степи место индоиранцев. В книгах «Великое начало. Рождение Руси» и «Русы во времена великих потрясений» мною было показано, что часть русов переселилась в Прибалтику и Поднепровье, какие-то группы приняли участие в распространении на северо-запад культуры сетчатой керамики из Поволжья, а оставшиеся на своей изначальной прародине группы впоследствии вошли в состав вятичей или были ассимилированы поволжскими финно-уграми и тюрками. В свете этого весьма показательно, что образ Руса фиксируется у всех трех частей русов, переселившихся на новые места обитания: Папарусь в Прибалтике, Рус у Днепровских порогов и Словен и Рус в землях ильменских словен. Из этого следует, что образ героя-эпонима возник у русов еще на их волжской прародине. Что касается «Сказания о Словене и Русе», то с учетом генетических, археологических и лингвистических данных можно предположить, что в нем объединились события, произошедшие в разное время: первичное расселение протославян на севере Восточной Европы в VI–IV тыс. до н. э. и участие каких-то групп русов в распространении культуры сетчатой керамики во второй половине II тыс. до н. э. Во втором случае расселение нового населения в будущие новгородские земли шло не «от Ексинопонта», а из Поволжья. Указание на былую связь с этим регионом Руса сохранилось и в «Моджмал ат-таварих». Сходство украинского предания о состязании у Днепровских порогов за право обладания землей безымянных богатырей с аналогичным сюжетом о борьбе удмуртского и марийского богатырей предполагает общий источник данного предания. Описание причин переселения Саклаба в Поволжье у Гардизи напоминает сюжетную линию западнославянского предания о Чехе, что вновь ставит вопрос как о параллелизме, так и о происхождении данных сюжетов. Поскольку западнославянская традиция выводила Чеха из Хорватии, вполне возможно, что общий фонд данных переселенческих преданий достаточно рано формировался близ территории первоначального обитания хорватов, относительно недалеко как от Причерноморья, так и Поволжья. Наличие такого общего фонда объясняет и сюжетную близость чешской «Легенды Христиана» с известием о Росе Псевдо-Симеона. Подобный параллелизм сюжетов мы видим в отношении сюжетов, связанных не только с Русом, но и с его предком: в книге «Великое начало. Рождение Руси» было показано, что образу трехголового Трояна в сербской сказке соответствуют татарское и чувашское предания об основании Казани, согласно которым на месте будущего города некогда жил трехглавый дракон. Поскольку бог или полумифический герой одного племени мог восприниматься другим племенем как зловредное существо, это объясняет негативное описание его у чувашей и впоследствии татар. Однако как поволжские, так сербский сюжеты первоначально подчеркивали власть этих мифологических персонажей над тремя сферами мироздания¹²⁹. Следует также отметить, что чешское предание об избрании на княжение пахаря Пржемысла (Пшемысла в «Легенде Христиана»), описанное Козьмой Пражским, находит свою ближайшую аналогию в мордовском сказании о том, как пахарь Тюштян стал правителем своего народа. Как видим, именно у неславянских народов Поволжья в целом ряде случаев мы находим весьма близкие параллели сюжетов, встречающихся в различных регионах славянского мира.