Текст книги "«Господь дарует нам победу». Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война"

Как раз в это самое страшное время блокады ставший по приглашению владыки Алексия регентом кафедрального собора Николай Дмитриевич Успенский начал заново создавать хор. В первые месяцы войны преподаватель Ленинградской консерватории, известный музыковед, автор нескольких книг о старинном певческом искусстве был директором музыкального училища и начальником объекта противовоздушной обороны. Когда бомбы попали в Кировский театр оперы и балета, сильно пострадало и музыкальное училище. Сам Н.Д. Успенский был ранен и тяжело контужен, долгое время он вообще не мог ходить, но став в феврале 1942 г. регентом, активно принялся за воссоздание хора. К этому времени норму хлеба увеличили, правда, истощенным это уже не могло помочь, смертность росла с каждым днем. И все же Николай Дмитриевич смог отыскать тех, кто еще мог петь, своих учеников, артистов эвакуированных театров, участников самодеятельности. К концу февраля в хоре уже было 15 человек. Накануне Пасхи дом, в котором проживал Успенский – оказался разрушен немецкими бомбами, а сам он чудом остался жив. Погибли рояль, вещи, старинные ноты. Семье Успенского дали квартиру в соседнем доме, и Николай Дмитриевич продолжил свое служение Церкви. В декабре 1942 г. он стал председателем приходского совета и комендантом Никольского собора, исполнял обязанности псаломщика, сохранив и пост регента. В кафедральном соборе Н.Д. Успенский служил до конца войны, а в дальнейшем много лет в качестве профессора преподавал в Ленинградской духовной академии и семинарии[232]232
  Кононенко В. Память блокады. С. 12–13; ЦГА СПб, ф. 7384, оп. 33, д. 62, л. 104.


[Закрыть].

Можно привести много примеров подвижнического служения ленинградского духовенства. Так, в частности, интересные воспоминания о своем отце протоиерее Владимире Дубровицком оставила балерина Кировского театра М.В. Дубровицкая: «Я долго не говорила отцу о своих поездках на фронт, боялась, что он меня не отпустит. К тому же и здоровье у меня было неважное. Но когда папа узнал, что я выступаю в частях и на кораблях, ни слова против не сказал. Отец наш, Владимир Антонович, был человек мягкий, но мужественный. Всю войну не было дня, чтобы отец не пошел на свою работу. А она у него была вот какая – священник Никольского собора. Бывало, качается от голода, я плачу, умоляю его остаться дома, боюсь, упадет, замерзнет где-нибудь в сугробе, а он в ответ: «Не имею я права слабеть, доченька. Надо идти, дух в людях поднимать, утешать в горе, укрепить, ободрить». И шел в свой собор. За всю блокаду – обстрел ли, бомбежка ли – ни одной службы не пропустил. Помню, выйду его проводить, смотрю, как снег в спину бьет, ветер рясу раздувает, вот-вот с ног свалит, и понять не могу, на чем он держится – ведь последний кусок мне отдавал. Ночью проснусь – он сидит, о чем-то думает. За мою сестру переживал очень: Лариса ведь всю войну «Катюшей» командовала, несколько раз ранена была. Но отец страдал молча, никогда не жаловался, да еще и других поддерживал… Деньги, что у нас были, отец пожертвовал на оборону, тогда многие священнослужители так поступали. Многих потом наградили медалями «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великую Отечественную войну», нашего папу – тоже»[233]233
  Кононенко В. Поправка к закону сохранения энергии. Балет в блокадном Ленинграде // Наука и религия. 1986. № 5. С. 9–10.


[Закрыть]. Этот рассказ можно дополнить тем, что Л.В. Дубровицкая служила офицером на Ленинградском фронте, была награждена двумя орденами «Красного Знамени» и медалью «За боевые заслуги», а сама балерина Милица Дубровицкая, как и ее сестра, после ранения и перенесенной дистрофии стала инвалидом.

Священнослужители, сами испытывая все невзгоды, понимали, как нуждаются люди в поддержке, утешении. А ведь многие из них, уже очень немолодые, жили далеко от своих храмов. Даже старейший протоиерей Иоанн Горемыкин на восьмом десятке лет каждый день пешком добирался с Петроградской стороны в Коломяги. Некоторые верующие и сейчас помнят, как обессилившего в блокаду священника везли в конце войны к службам на финских саночках. Сохранились свидетельства прихожан, что он порой последний паек свой отдавал голодающим. В начале 1942 г., получив вызов от одного из сыновей из Саратова, о. Иоанн прочитал письмо сына, советуясь с прихожанами, как поступить. «Какая-то женщина в черном платке упала на колени: «Батюшка, на кого же ты нас оставишь? Сироты мы без тебя…» И протоиерей наотрез отказался эвакуироваться. Отец Иоанн благословлял земляков на фронт, а сыну, работавшему в городе главным инженером одного из военных заводов, сказал: «Как это так? Все идут защищать Родину, а мой сын будет отсиживаться?» И Василий Горемыкин пошел в армию. Командующий фронтом маршал Л.А. Говоров, узнав об этом, специально приезжал в Коломяжскую церковь благодарить протоиерея[234]234
  Седов В. Указ. соч. С. 20–21.


[Закрыть]. Правда, другой сын пастыря Димитрий, только за то, что он служил священником в церкви на оккупированной территории Ленинградской области, был в 1944 г. арестован и отправлен на несколько лет в лагерь.

В некрологе отца Иоанна особенно отмечалось его блокадное служение: «Несмотря на преклонный возраст и истощение, мужественно под обстрелами проходил большие расстояния для служб в церкви. Обходил больных, раненых и малодушных, вселяя бодрость и окрыляя надеждой – горячей молитвой и упованием на милосердие Божие»[235]235
  Архив Санкт-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 2, личное дело протоиерея Иоанна Горемыкина.


[Закрыть].

Особо следует отметить также служение архимандрита Владимира (Кобеца), лично тушившего зажигательные бомбы, собиравшего пожертвования верующих в фонд обороны и обслуживавшего одновременно два прихода. В своем заявлении 20 декабря 1945 г. митрополиту Ленинградскому и Новгородскому Григорию отец Владимир писал: «Я исполнял священнические обязанности в Князь-Владимирском соборе без всяких прекословий, особенно в дни блокады города нашего. Приходилось служить почти каждый день, так как другим священникам было невозможно придти исполнить свою череду, а я живу поблизости, и я рисковал жизнью под обстрелом, а все-таки старался не оставлять богослужение и утешить страждущих людей, которые пришли помолиться Господу Богу, в храме стекла падают на голову, а я не останавливал службу. Часто привозили меня на саночках в храм, я не мог идти; второе – по воскресеньям и праздничным дням я ездил служить в Лисий Нос, и случались всякие несчастья, даже пешком идти 25 км под обстрелом и с разными препятствиями, и я никогда не отказывался от возложенного на меня дела»[236]236
  Там же, оп. 3, ч. 2, д. 9, л. 9.


[Закрыть]. При этом отец Владимир имел больное сердце. После войны он служил наместником Псково-Печерского монастыря. Несколько лет архимандрит отказывался от настойчивых предложений принять епископский сан, но, в конце концов, стал архиереем.

Священники и их паства в блокированном городе жили одной судьбой. Вокруг храмов существовали объединения людей, которые помогали друг другу выжить, выстоять. Нуждающимся людям оказывали материальную помощь, и это многим спасало жизнь. Так, только община Никольского собора в 1942 г. оказала денежной помощи на 143, 6 тыс. рублей. Существуют и частные свидетельства об удивительной самоотверженности и взаимопомощи, которые проявлялись внутри относительно небольшой, по сравнению со всем населением города, группы православных верующих.

Фактически автономно, без какого-либо существенного вмешательства городских властей функционировала община обновленческого Спасо-Преображенского собора. В его подвале было оборудовано бомбоубежище на 500 человек для прихожан и жителей окрестных домов, в котором старались поддерживать положительную температуру. Имелся кипяток, запас медикаментов, в случае необходимости в подвале можно было переночевать. Людям помогали деньгами, дровами, свечами, маслом для освещения и т. д. В соборе с довоенных времен имелся запас строительных материалов, и прихожанам делали из железных листов печи для обогрева квартир, выделяли фанеру, картон, чтобы заменить ими выбитые взрывной волной оконные стекла.

Несмотря на оказываемую помощь, люди умирали. В конце 1941 г. слег настоятель протопресвитер Алексий Абакумов. 12 декабря он писал «двадцатке»: «Температура 38,8. Назначен постельный режим. К воскресенью мне не встать. Не можете ли мне отпустить и прислать бутылку деревянного масла, чтобы не сидеть в темноте.» Собор выделил отцу Алексию и масло, и 1000 рублей пособия. Но силы старца таяли, и 19 декабря он скончался. Жертвами блокады стали также протоиереи Петр Георгиевский и Иоанн Громов. Зиму 1941/42 гг. из 100 соборных певчих пережили лишь 20. Первыми от голода погибали мужчины, в их числе и помощник регента И.В. Лебедев. 28 декабря он писал: «Я, можно сказать, понемногу умираю. Силы мои подорвались. Я сейчас лежу. Одни кожа и кости. Сидим несколько дней на одном хлебе. Конечно, все теперь так существуют, но хочется жить… Со мной вместе голодает жена, дочь и девятилетний внук, отец которого на фронте. Нет ни продуктов, ни денег. Спасите жизнь». Лебедеву было выдано 300 рублей, но спасти его не удалось. Умерли председатель двадцатки собора Е.Д. Балашева и 10 человек служащих[237]237
  ЦГА СПб, ф. 4769, оп. 3, д. 147, л. 21–22.


[Закрыть].

Однако многим все же помощь общины сберегла жизнь. Так, певчий А. Галузин 3 октября 1941 г. обращался к двадцатке: «Прошу Вас – помогите мне, сколько-нибудь, я нахожусь в ужасном положении. У меня нет на зиму ни сапог, ни пальто, ни одежды. Неужели я погибну? Мать больна, лекарства купить не на что. Прошу Вас – не дайте погибнуть. Помогите выбраться из ужасной пропасти». Ему было выделено 250 рублей. Впоследствии Галузин ушел добровольцем в армию. Удалось спасти и певчего П.И. Большева. 10 января 1942 г. он писал: «Я третий день, как слег в постель и не могу совершенно встать. Думаю, чувствую, что так и кончу свою жизнь на этом. Ни денег, ни вещей у меня нет… Положение мое ужасное. Помогите. Жить еще хочется». Певчему было выдано пособие в 300 рублей. После выздоровления Большев поступил в красноармейский ансамбль песни и пляски, работавший в прифронтовой полосе[238]238
  Там же.


[Закрыть].

К весне 1942 г. из шести членов предвоенного клира в Спасо-Преображенском соборе осталось лишь двое – протопресвитер Павел Фруктовский и протодиакон Лев Егоровский. Оба они жили на очень большом расстоянии от храма: настоятель – на Васильевском острове, у Смоленского кладбища, протодиакон же – за городом, в Парголово. Но даже в самую тяжелую пору они постоянно служили в соборе. В ходатайстве прихожан осенью 1943 г. о награждении Фруктовского медалью «За оборону Ленинграда» говорилось: «…в зиму 1941 – 42 гг., когда отсутствовало трамвайное сообщение, а живет отец Павел от собора 15 км., он, опухший от недоедания, в возрасте 65 лет, ежедневно посещал собор, он был единственный священник, временами он приходил на службу совсем больной и домой уже не мог возвращаться и ночевал в холодном соборе»[239]239
  Там же, ф. 7384, оп. 33, д. 67, л. 132.


[Закрыть]. Много месяцев Фруктовский обслуживал приход на пределе физических возможностей: он один и литургисал, и исповедовал, и отпевал, и совершал все требы. Но община выстояла. Весной 1942 г. она приступила к уборке прилегавших к храму площади и улиц, начала обрабатывать выделенный ей для огорода участок земли.

Особенно следует отметить подвиг женщин, помогавших выжить или облегчить страдание умиравших в осажденном Ленинграде. За подобную деятельность в июне 1944 г. была награждена золотым наперсным крестом монахиня Александра (Богомолова). Активно помогала бедствовавшим сестра митрополита Алексия монахиня Евфросиния (Симанская) и многие другие.

Были, конечно, отдельные случаи, когда и среди пастырей или членов приходских советов попадались люди, не выдержавшие испытания тяготами блокады. 8 марта 1943 г. председатель «двадцатки» Серафимовской церкви К.И. Андреев написал инспектору административного надзора Ленсовета Татаринцевой, что священник Симеон Рождественский большую часть треб выполняет на могилах, и поэтому доход церкви резко упал, вымогает продукты, не дал пожертвовать серебряное кадило на танковую колонну, а на протесты отвечает: «Наплевать мне на средства церкви, я хочу есть и буду, а вы как хотите, ешьте мякину и копеечки сдавайте в государство» (впрочем, полностью доверять, скорее всего тенденциозному письму Андреева нельзя). Вскоре – 22 марта, митрополит Алексий, несмотря на острую нехватку священников, отстранил отца Симеона от служения и отправил за штат. В письме Татаринцевой от 25 июня 1943 г. владыка объяснил свое решение тем, что Рождественский не платил налоги и не жертвовал в фонд обороны, а, будучи переведен в сентябре 1942 г. в Серафимовскую церковь, «самовольно сжег там несколько икон». Несмотря на давление властей, с которыми отец Симеон, возможно, был связан особым образом, митрополит отказался предоставить ему штатное место и 17 января 1944 г. лишь причислил его к Князь-Владимирскому собору[240]240
  Там же, д. 76, л. 158.


[Закрыть]. Следует упомянуть, что три-четыре священника, служивших в храмах города, имели недобрую славу среди верующих из-за того, что были связаны с органами госбезопасности.

Еще одним обличительным документом является письмо в «отдел культов Ленсовета» от группы прихожан Николо-Богоявленского собора от 25 мая 1942 г. о злоупотреблениях некоторых членов «двадцатки». В этом заявлении говорилось, что пожертвования прихожан на содержание храма «расходуются неведомо куда» и, видимо, идут на личные нужды председателя «двадцатки» Л.И. Фаустова, в соборе нет бухгалтера и ревизионной комиссии, дрова расхищаются и т. п.[241]241
  Там же, д. 62, л. 82.


[Закрыть] Косвенным подтверждением справедливости упреков является тот факт, что Фаустов был вскоре смещен со своего поста. Однако подобных примеров имеется очень мало. Подавляющее большинство священно– и церковнослужителей честно, нередко рискуя жизнью, исполняли свой долг. Значительная часть их не пережила зиму 1941/42 гг.

С приходом весны город начал оживать. Н.Д. Успенский вспоминал, что весной 1942 г. «уже по-другому оплакивали мертвых. Их снова хоронили в гробах, отпевали. Не стало жуткого, тупого равнодушия к смерти». Но с началом весны из-под снега показались незахороненные трупы, возникла опасность эпидемии. И священнослужители вместе с прихожанами вышли убирать территорию вблизи храмов. В частности, члены клира Никольского собора расчистили не только двор храма, но и переулок у Кировского театра и часть набережной Крюкова канала[242]242
  Кононенко В. Память блокады. С. 12.


[Закрыть].

Приближалась первая военная Пасха. В праздничном послании митрополита Алексия, прочитанном в Вербное воскресенье во всех ленинградских храмах, подчеркивалось, что в ее день – 5 апреля исполняется 700 лет со дня разгрома немецких рыцарей в Ледовом побоище святым князем Александром Невским – небесным покровителем города на Неве. Владыка утешал и ободрял своих пасомых, которые нуждались в духовной поддержке в тяжелые дни блокады, призывая «больше чем когда-либо хранить бодрость и твердость духа, помня слова апостола Павла: «Бодрствуйте, стойте в вере, мужайтесь, укрепляйтесь». Митрополит призывал также верующих самоотверженно помогать бойцам честной работой в тылу: «Победа достигается силой не одного оружия, а силой всеобщего подъема и мощной веры в победу, упованием на Бога, венчающего торжеством оружие правды, «спасающего нас от малодушия и от бури» (Псал. 54). И само воинство наше сильно не одною численностью и мощью оружия, в него переливается и зажигает сердца воинов тот дух единения и воодушевления, которым живет теперь весь русский народ… А помочь общему делу, содействовать успеху наших воинов на фронте, мы можем очень многим, если здесь, в тылу, по мере сил и умения, а главное усердия, приводить в порядок и благоустраивать то, что расстроено войной. Нетрудно каждому из нас найти такую работу тут же у себя под рукой. И мы видим многие примеры такого усердия, как со стороны нашего юношества, так и пожилых людей, как мужчин, так и женщин, ежедневно, несмотря на личные домашние дела, собирающихся на общую работу по приведению в порядок различных участков городского хозяйства… враг бессилен против нашей правды и нашей беспредельной воли к победе, которой не могут сломить никакие наши временные неудачи… Наш град находится в особенно трудных условиях, но мы твердо верим, что его хранит и сохраняет Покров Матери Божией и небесное предстательство его покровителя святоого Александра Невского. Не только вера в то, что слышит Господь ежедневные молитвы Церкви о победе над врагом и приклоняется Своим милосердием к нашим нуждам, но и внешние обстоятельства говорят, что победа наша близка, и что мы накануне благоприятных условий»[243]243
  Правда о религии в России. С. 257.


[Закрыть].

Пасхальное богослужение собрало много народа, однако меньше, чем год назад: сказывались последствия войны. Каждый третий житель города умер от голода, в первой половине 1942 г. развернулась массовая эвакуация. Важно отметить, что почти все служащее духовенство осталось на своих местах. Многие верующие вместо куличей освящали кусочки блокадного хлеба. Митрополит Алексий пасхальное богослужение совершил в Николо-Богоявленском соборе. Хотя с огромным трудом удалось раздобыть и вставить стекла в выбитые окна, в храме было темно и холодно. К празднику прихожане сумели изготовить насколько десятков свечей, но их не хватало. Слабый свет лампад едва рассеивал мрак. В любую минуту мог снова начаться налет. «Но враг не в силах был погасить свет, который горел внутри нас. Мы хранили в себе этот свет, верили в победу», – писал позднее в своих воспоминаниях митрополит Алексий. За литургией было прочитано только что полученное Пасхальное послание митрополита Сергия, с которым он обратился к верующим из Ульяновска. Сохранились воспоминания Н.Н. Розова о пасхальной службе в другом – Князь-Владимирском соборе: «Не могу забыть Пасху 1942 г. Из-за блокадного положения города жителям запрещалось ходить ночью, пасхальная служба была в 6 часов утра. В конце ее настоятель огласил патриотическое послание Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия, добавив от себя фразу о бомбежке Ленинграда после зимнего перерыва в Великую субботу. Народу на этой пасхальной службе было мало». В других же, недавно записанных воспоминаниях А.В. Молотковой впечатление от службы оказалось несколько иным: «Были в Князь-Владимирском соборе, причащались и исповедовались. Народу было много, пел бедненький хор. Причастие из хлеба». На Троицу 1942 г. Анна Васильевна ходила в Серафимовскую церковь. По ее словам, народу было очень много, шли пешком в большом количестве с Петроградской стороны. Люди «очень плакали и свечей брали много, но праздник чувствовался». А.В. Молоткова также вспоминала, что в самое тяжелое время зимы 1941/42 гг. ей приснился сон, который она восприняла как предсказание победы СССР: напротив друг друга стояли два столба с надписями «Советская власть» и «Германия», затем второй начал медленно падать и, наконец, полностью рухнул[244]244
  Из собрания Блокадного храма; Кононенко В. Память блокады. С. 13.


[Закрыть].

Свободное празднование Пасхи в 1942 г. разительно отличалось от того, что было всего год назад. Жившая тогда в Ленинграде Н. Китер вспоминала: «В Пасхальную ночь 1941 г. тысячные толпы народа стояли плечом к плечу вокруг храмов с горящими свечами в руках и единодушно пели пасхальные песнопения, не обращая внимания на беснование конной милиции, тщетно пытающейся их разогнать, так как все уличное движение вокруг храмов было нарушено»[245]245
  Голиков Андрей, свящ., С. Фомин. Кровью убеленные. Мученики и исповедники Северо-Запада России и Прибалтики (1940–1955). Мартиролог православных священнослужителей Латвии, репрессированных в 1940–1952 гг. М., 1999. С. CXIII.


[Закрыть].

Пасхальное богослужение 1942 г. было специально перенесено на 6 часов утра, что позволило избежать больших жертв. Именно к Пасхе немцы приурочили особенно яростный налет на Ленинград. Бомбили прицельно, стараясь поразить действующие храмы. Налет начался 4 апреля, в Великую Субботу, в 5 часов вечера и продолжался всю ночь. Бомба попала в здание, расположенное рядом с Никольской Большеохтинской церковью. Ее настоятель протоиерей Михаил Славнитский вынес из разрушенного дома несколько стариков и детей. Шедшие на богослужение уцелели только благодаря тому, что оно было перенесено. Особенно серьезные повреждения были нанесены в Пасхальную ночь Князь-Владимирскому собору. Немецкие самолеты не только сбрасывали на него бомбы, но и обстреливали на бреющем полете из пулеметов. В заявлении председателя «двадцатки» храма Л. Парийского инспектору Ленсовета говорилось: «4-го апреля 1942 г., в 7 ½ ч. вечера, при налете фашистской авиации на город, осколками сброшенного снаряда частично повреждены стены на южной стороне собора и на колоннах при входе в собор, местами повреждена штукатурка до кирпичей, выбиты почти все стекла с южной стороны собора, жертв не было. Меры к исправлению приняты. Окна или закрыты деревянными ставнями, или фанерой. Стекла будут вставляться». Согласно акту специальной комиссии под покровительством митрополита Алексия от 30 ноября 1943 г., общий ущерб собора от попадания снарядов и бомб с августа 1941 по 1 мая 1943 г. составил 5514 тыс. руб.[246]246
  ЦГА СПб, ф. 7384, оп. 33, д. 209, л. 174, 245.


[Закрыть]

Летом и осенью 1942 г. прихожане ленинградских храмов активно занимались огородами, запасая продукты для второй блокадной зимы. Многие из них также были привлечены к заготовке дров и строительству оборонительных сооружений. Враг по-прежнему стоял под стенами города, несколько месяцев существовала угроза нового штурма. Наконец, 18 января 1943 г. блокада Ленинграда была прорвана, однако обстрелы и бомбежки продолжались. На первой неделе Великого поста был такой сильный обстрел, что ни причт, ни молящиеся не могли выйти из Никольского собора с раннего утра до поздней ночи. Вообще в 1943 г. особенно часто обстреливался именно Никольский собор, однажды в него попали три снаряда, причем осколки врезались в стену кабинета митрополита. Владыка вошел в алтарь, показал причту осколок снаряда и, улыбаясь, сказал: «Видите, и близ меня пролетела смерть. Только, пожалуйста, не надо этот факт распространять. Вообще, об обстрелах надо меньше говорить… Скоро все это кончится. Теперь недолго осталось»[247]247
  Ломакин Н. Указ. соч. С. 27


[Закрыть].

Упомянутый осколок сохранился и сейчас находится в Троице-Сергиевой лавре. Во время другого обстрела Никольского собора митрополит Алексий, понимая, что у верующих могут не выдержать нервы, и, если они побегут из храма у дверей будет давка, вышел на хоры и, сказав слово, успокоил людей. В итоговом официальном «Акте о злодеяниях и варварском разрушении Ленинграда немецко-фашистскими захватчиками и их сообщниками за время войны и блокады», составленном в мае 1945 г. и подписанном наряду с руководителями города Патриархом Московским и всея Руси Алексием говорилось: «Гитлеровские бандиты не щадили и храмы Ленинграда, многие из которых являются всемирно известными историческими памятниками. Полностью разрушено 6 и повреждено 66 зданий религиозных культов. Повреждены Исаакиевский собор, Казанский собор, Измайловский собор. Из действующих соборов Ленинградской епархии наибольшие повреждения получил собор Николы Морского, ущерб которого определен в 29 652 000 рублей…»[248]248
  ЦГА СПб, ф. 8557, оп. 6, д. 1109, л. 18.


[Закрыть].

Следует отметить, что представители духовенства наравне со всеми жителями несли труды по обороне города, входили в группы самозащиты МПВО. Например, в справке, выданной 17 октября 1943 г. архимандриту Владимиру (Кобецу) Василеостровским райжилуправлением, говорилось, что он «состоит бойцом группы самозащиты дома, активно участвует во всех мероприятиях обороны Ленинграда, несет дежурства, участвовал в тушении зажигательных бомб». В газетном сообщении о вручении медали «За оборону Ленинграда» протоиерею Михаилу Славнитскому отмечалось, что он состоит в группе самозащиты и несет дежурство по обеспечению общественного порядка в своем доме[249]249
  Там же, ф. 7384, оп. 33, д. 209, л. 243; Ленинградская правда. 1943. 17 октября.


[Закрыть].

Активно включилось духовенство города в подписку на военные займы, сбор пожертвований в фонд обороны. К 1 июня 1944 г. сумма таких пожертвований достигла 390 тыс. руб., в том числе митрополит внес 50 тыс. руб., протоиереи П. Тарасов – 44 тыс., В. Румянцев – 29 тыс., Н. Ломакин – 24 тыс. рублей, золотой крест и кольцо с бриллиантами, А. Мошинский – 29 тыс., Ф. Поляков – 23, 2 тыс., А. Смирнов – 21 тыс., М. Славнитский – 17,4 тыс., а протодиакон Л.И. Егоровский, сдавший 49 тыс. руб., получил персональную телеграмму с благодарностью от И. Сталина[250]250
  ЦГА СПб, ф. 9324, оп. 1, д. 4, л. 45.


[Закрыть].

Однако основной поток даяний шел от верующих. Хотя к середине 1942 г. население Ленинграда резко сократилось, деятельность городских церквей, особенно патриотическая работа, не только не пришла в упадок, но даже возросла. Оставшиеся ленинградцы сплачивались вокруг своих храмов. Так, например, доходы Князь-Владимирского собора в 1942 г. несколько снизились по сравнению с 1941 г. и составили 501082 руб., но уже в 1943 г. выросли до 922656 руб. Причем из последних на содержание храма было потрачено 221519 руб., а 76 % всех расходов пошло в фонд обороны. В Николо-Богояленском соборе в 1942 г. из общей суммы расходов 1440 тыс. руб. в Красный Крест и фонд обороны было передано 595 тыс., а в 1943 г. из 2262,7 тыс. – уже 1882,1 тыс. (83 % всех расходов). И это не считая уплаты налогов, проведения ремонтных работ и т. п. Большой подъем вызвало обращение Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия 30 декабря 1942 г. с призывом начать сбор средств на танковую колонну имени Димитрия Донского. Уже через 4 месяца была собрана необходимая сумма, превышавшая 8 млн. руб., из них 1 млн. являлся ленинградским. Вносились также пожертвования на авиаэскадрилью имени Александра Невского, ко дню Красной армии 1943 г. в госпитали города и войсковые лазареты поступило свыше 600 остро необходимых полотенец и т. д. Всего же верующие ленинградцы за 1942 г. собрали 1485 тыс. руб., а за 1943–5051 тыс. руб. (в том числе священнослужители внесли 218,8 тыс.)[251]251
  Там же, л. 54, ф. 7384, оп. 33, д. 209, л. 199, д. 210, л. 1–11.


[Закрыть].

В своем Пасхальном послании 1943 г. митрополит Алексий писал: «Второй раз уже встречаем мы светлый праздник в грозных условиях Отечественной войны, и свет духовного созерцания заслоняется туманом скорби, и заботливые помыслы прерывают нить радостных размышлений и светлых чувств… В чем же источник силы, проявляющейся у наших защитников, не щадящих жизни своей для спасения Родины?… Враг угрожает не только тебе или мне, или вообще отдельным группам общества: он угрожает Отечеству, угрожает тому, что одинаково дорого и вождю, и воину, и священнику, и рабочему человеку, и крестьянину… Во всех нас заговорил русский, сын одного Отечества, и все встали не за себя, не за свои личные блага, а за общую Мать-Родину, которой грозит разорение и гибель. Все сознают, что не жертвующий собой и всем своим достоянием для обороны государства является изменником Отечества. Такое святое чувство, соединяющее людей, превращает человека в героя, таким героизмом, во имя любви к Родине, проникнут весь народ. А над всем сим – непоколебимая вера, присущая русскому православному человеку, вера в бесконечную милость Божию, сильную превозмочь гордость насилия и даровать победу народу, явившему столь великую крепость духа в годину тяжелой опасности. «Бог нам прибежище и сила» (Пс. 45, 2). Это ли, братие, не может возбудить в наших душах радость и светлые надежды? Это ли не может в нас влить новые силы – поддержать величие нашей страны нелицемерным служением?»[252]252
  Одинцов М.И. Религиозные организации в СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1995. С. 70–73.


[Закрыть].

В Пасхальную ночь с 24 на 25 апреля комендантский час был отменен, и служба состоялась ночью. «На Пасху 1943 г. собор был переполнен!» – вспоминал о богослужении в храме святого-князя Владимира Н.Н. Розов. В июне 1943 г. митрополиту Алексию «в воздаяние понесенных трудов, особенно при осаде Ленинграда» было пожаловано право предношения креста за богослужениями, а 8 декабря 1943 г. присвоен титул митрополита Ленинградского и Новгородского, владыка почти два года не покидал блокадный город, и это сыграло очень важную роль в нормальном функционировании приходов. На место скончавшихся от голода и болезней священников митрополит рукополагал новых.

4 ноября 1941 г. он совершил хиротонию заштатного диакона Симеона Рождественского и 21 декабря назначил его в Никольскую Большеохтинскую церковь, 7 апреля 1943 г. рукоположил во священника диакона Николая Артемьева, назначив его настоятелем Серафимовской церкви, и т. д. Впрочем, по мере изменения государственной религиозной политики стали подавать прошения о возвращении к церковной деятельности оставившие службу в период гонений священнослужители. Так, 15 мая 1942 г. написал заявление о назначении его в одну из церквей Ленинграда диакон Иоанн Кунаев, когда-то в 1922–1930 гг. служивший в подворье Коневского монастыря на Большой Охте. А в июне 1943 г. подал заявление в Ленсовет священник Леонид Хропов. Он много лет не служил, жил в пос. Ольгино и работал членом райисполкома. Теперь же решил возобновить служение в Князь-Владимирской церкви пос. Лисий Нос и, с благословения митрополита Алексия, стал готовиться к экзамену. Отец Леонид, видимо, из-за запрета Ленсовета, так и не вернулся к церковном служению, но несколько человек, в том числе диакон Иоанн Кунаев, смогли это сделать[253]253
  ЦГА СПб, ф. 7384, оп. 33, д. 76, л. 157, д. 153, л. 119.


[Закрыть].

В своем «Послании к ленинградской пастве» от 22 июня 1943 г., во вторую годовщину начала войны, митрополит Алексий еще раз отметил патриотическую деятельность своей паствы: «Как охотно и обильно всюду текли жертвы на воинские нужды и на подарки – подлинные дары любви воинам, а также больным и раненым. И текли, и текут, и будут течь обильными неиссякаемыми потоками, свидетельствуя о неиссякаемой любви нашей и преданности делу спасения Отечества, в твердой вере, что и для всех нас не оскудеет дивная помощь Божия». В этом послании митрополит подвел итоги войны за прошедшие два года и призвал всех благословить Бога-Избавителя, даровавшего нашему воинству славные победы над врагом: «Мы знаем, что верен Бог и неложен в обетованиях Своих: Он посылает Свою помощь, и еще большую пошлет для покорения не только врагов наших, но и самого духа вражды и тревоги, этого темного духа фашизма, который уже столько времени колеблет Европу… Сегодня, в знаменательный для нас день, мы с особенным усердием соединяемся в молитве и «приносим Господу жертву хвалы, и возвещаем о делах Его пением», и молим Его благость, да умножит Он силу нашего воинства для окончательного одоления врага. Да успокоится и почиет сердце наше пред Господом! Довольно торжествовала смерть и печаль! Да пошлет Господь торжество жизни и радости! Да сохранит Он град сей и живущих, и молящихся в нем!»[254]254
  Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война. С. 64–65.


[Закрыть].

О патриотических взносах в своей епархии митрополит Алексий сообщал Патриаршему Местоблюстителю. Так, 25 мая 1943 г., владыка написал митрополиту Сергию, что во исполнение его распоряжения в ленинградских храмах продолжается сбор средств на танковую колонну имени Димитрия Донского и в мае уже переведено 1230 тыс. рублей, всего же взносы составили 5451 343 рубля. Следует отметить, что митрополит Сергий, из Ульяновска призывавший верующих оказывать посильную помощь и ближним, и дальним, особенно волновался за ленинградскую паству. Получая письма из Ленинграда, он с горечью говорил близким: «Нам-то хорошо здесь и покойно, а вот им-то каково, находясь в руках смерти». Когда летом 1942 г. по Волге пошли караваны судов, вывозивших в глубь страны детей блокадного Ленинграда, Патриарший Местоблюститель с церковного амвона обращался к пастве, прося о помощи детям-сиротам. И люди откликнулись и несли маленьким безвинным жертвам войны то немногое, чем сами располагали[255]255
  Одинцов М.И. Крестный путь Патриарха Сергия // Наука и религия. 1998. № 7. С. 10; Его же. Религиозные организации в СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны. С. 74.


[Закрыть]. И в 1943 г. владыка Сергий продолжал переживать за ленинградскую паству и стремился как-то помочь ей.