Текст книги "Властитель"

49
СТРАСТИ МАГИЧЕСКОГО КВАРТАЛА

Сознание вернулось ко мне вместе со светом в глазах и дикой головной болью в черепе. Все вместе, а также чьи-то голоса вплетались в жестокую вязь, где боль преобладала, конечно. Я лежал па твердом каменном полу, руки-ноги были стянуты проволокой-удавкой. Пахло сыростью и жженым пластиком.

Сзади раздались голоса:

– Что теперь с ним делать, хозяин?

– Вот уже не думал, что он такой тяжелый.

– Зачем мы вообще с ним носимся? Надо было на месте удавить.

Первый голос разразился потоком проклятий:

– Оба заткнитесь, я с хозяином говорю, – и продолжал: – Хозяин! Я отвлекся, ребята никак не придут в себя. Эта скотина не желала успокаиваться, как все, здоровый оказался…

Тоном ниже кто-то продолжал ныть:

– А мне заплатят за это?.. Кто сказал, что работы на пять минут, только довести, – он меня так ногой лягнул!

– Не ной! Парень десять лет провел на Уране.

– Ну и что с того? Все мгновенно отключаются от «мака». А этот, видите ли, не хочет…

– Да заткнетесь вы! – крикнул первый. – Я весь внимание, хозяин!

Те двое заговорили еще тише:

– Я помню, был у меня друг, так он с детства что только не кушал… Веришь, мы на спор какими только ядами его не травили, так что ты думаешь, до сих пор жив!

– Организм привыкает…

Тот, что говорил с хозяином, возмущенно вскричал:

– Зачем тогда сюда тащили? Могли бы и в кабине!.. Хорошо, хозяин, – продолжал уже тише. – Я понимаю, что не сразу… Понял, хотя бы несколько часов, понял… Все.

Надо мной, загородив строчки ламп на потолке, возник темный силуэт – я все еще плохо видел.

– А он глазами лупает. Очнулся, подонок. Я немедленно ощутил удар по зубам.

– Вставай, шакал!

Я медленно, стараясь не делать резких движений, поднялся. Проволока-удавка – подлейшая вещь. Стоит шевельнуться, и узлы чуть-чуть стягиваются. Это чуть-чуть, когда и так уже почти невыносимо, становится очень большой величиной.

Меня придержали, когда я пошатнулся. Я вместе с тремя типами находился в помещении, большая часть которого была огорожена низеньким заборчиком. Внутри него пылал ярко-красный квадрат четыре на четыре метра.

Был здесь и тот толстячок, что подловил меня. Был какой-то долговязый, и еще один, ростом с меня, но весь какой-то налитый силой – видно было и сквозь одежду.

Допрыгался, обругал я сам себя. Создатель, так-перетак. Эти трое привезли меня сюда не лясы точить. Судя по репликам из беседы с неким хозяином, меня предполагалось удавить. Или отправить на небеса другим способом. А я не могу толком пошевелиться, иначе проволока просто перережет мне запястья и лодыжки.

И все-таки где-то в глубине сознания теплилась – не надежда, смутное удивление; я Бог-Творец этой Вселенной, как уверял меня Мозг планетоида. И в то же время трое каких-то недоношенных ублюдков грозятся сделать со мной все, что им захочется. И если они это смогут, то зачем все?.. Чем я отличаюсь от обычного человека? Или есть еще что-то, что мне предстоит узнать?

Было во всем этом нечто глупое, подлое и одновременно жалкое.

Молодой и сильный шевельнул подвешенной на почти дверных петлях каменной челюстью и высказал:

– Эта падаль еще что-то думает.

Потом так врезал мне по ребрам, что я вновь рухнул, отчего удавки врезались в кости рук и ног с болью почти невыносимой.

– Подожди, Петруха! – сказал маленький и толстенький, что был здесь за главного. – Подожди, нам надо его привести в кондицию.

Меня вновь подняли и подтащили к алому квадрату, оказавшемуся просто травой, аккуратно подстриженной. И было что-то…

– Узнаешь? – Толстячок ткнул пальцем в сторону газона. – Напряги память. Хозяин говорил, что сразу узнаешь.

Я узнал – он понял это по моему лицу. Я узнал и сразу понял, что они для меня приготовили.

А толстячок, засмеявшись, уже прыскал мне в лицо той же дрянью, которая вновь погасила свет и сознание и тот ужас, которым я был объят…

Как и первый раз, я приходил в себя этапами; последним вернулось зрение Я лежал на том же каменном полу, все трое наемников с одной стороны склонились надо мной, словно вопросительные знаки, получившие право на животное существование. Я лежал вплотную к ажурному металлическому заборчику, сквозь который пламенела… Я дернулся, вспомнив все, с острой, стеклянной и безнадежной болью лопались топкие, едва ощутимые усики, уже успевшие проникнуть в мою плоть. Как же все было безнадежно! Я порылся в памяти, надеясь найти соломинку – призрак надежды на спасение, с которой можно хотя бы вместе плыть к концу – водопаду, порогам, гибели…

Эта кровавая дрянь, выведенная на одной из планет Лиры, водилась и у нас на Уране. Внешне безобидная, беззащитная, мягкая и приятная трава обладала странной притягательностью для любого, достаточно высокоорганизованного существа. Привлекательность эта природу имела психическую – телепатическое воздействие или что-то подобное.

Так или иначе, но стоило какому-нибудь живому организму отдохнуть подле этого кровавого монстра, как щупы-отростки внедрялись в нервную систему жертвы, прочно и навсегда соединяя оба организма в одно целое. И не важно, что телесный контакт потом нарушали – жертва постоянно и всем организмом расплачивалась за этот симбиоз: едва самой ничтожной травинке газона наносили вред, как болевые сигналы пронзали всю нервную систему нового собрата, который, во избежание повторения, жизнь свою клал на алтарь, спокойствия и благоденствия алого хозяина.

В общем, пока я был без сознания, эти ублюдки наемники подтащили меня к траве, а та уже сделала свое дело: я стал рабом растения.

С подлой садистской ухмылочкой толстячок, не отрывая жадных глаз от моего лица, протянул пухлую ладошку сквозь узоры решетки и… Ах! Какой же острый всплеск боли пронзил меня!.. еще раз!.. Сквозь миганье светотени в глазах я видел восторг на лицах…

Меня подняли, и наконец я смог стоять, погодя обнаружив, что проволока снята с рук и ног и я свободен…

Толстячок вдруг, торопливо пыхтя, отбежал за газон, длинный отошел в сторону и уселся в кресло, тут же закурив сигарету. А передо мной стоял раздутый от мышц Петруха и ухмылялся… Затем он быстрым движением содрал с себя рубашку, обнажив вместо кожи металлическую броню. Это был киборг, существо почти забытое на цивилизованных планетах, но изредка, по взаимному согласию создаваемое из даже себе уже ненужных человеческих отбросов, ради каких-нибудь конкретных задач где-нибудь на пограничных мирах. И всегда что-то было не в порядке с психикой такого монстра, что-то всегда шло вкривь и вкось…

Киборг ударил меня сильно, точно и прямо. Словно всадили в живот рельс, я, перестав дышать, катался по полу, пока новый удар, уже второй, не отбросил меня, как куклу. Тут началось избиение, и некоторое время меня гоняли и перекатывали, словно мяч, пока малой человеческой части полуробота не захотелось передохнуть.

Стоя на коленях, я видел перед бессильно опущенной головой его ступни и, схватив за лодыжки, дернул совершенно бессознательно. Киборг, оторванный, словно взрывом, от пола, тяжко грохнулся головой и плечами. Я навалился на него, изо всех сил откручивая голову с шейного отдела его псевдопозвоночника, но не успел.

Вновь я корчился, пораженный чистым пламенем боли, окатившей меня всего, словно лавовый поток. Боль была такой совершенной, такой кристально ясной, что отблесками своего сознания – фиксирующего даже катавшегося словно кот по газону толстяка – я путался в определениях: боль? наслаждение? ад?.. Крайности, как и всегда, сливались, ибо природа всего одна…

Несколько скрюченный киборг поставил меня перед собой и попытался ударить. Я увернулся, схватил его за подмышки и бросил через бедро.

Все вновь повторилось; я ощутил сыпавшиеся на меня удары, которыми ретивый дылда, бросивший курить, решил помочь чистоте совершенной пытки. И тут сомнения стали зарождаться в моей пламенеющей болью голове.

Я помнил, мы наблюдали ретивую готовность захваченных травой живых тварей, не щадя жизни и сил, нести охрану своего растительного хозяина, дабы ни одна жалкая былинка не могла быть повреждена. Охрана осуществлялась как с воздуха птицами и другими летающими тварями, так и на суше всеми бегающими и прыгающими организмами. Если погибала трава – мы как-то бросили напалмовую гранату, – погибали все помощники. То есть повреждения хозяина для подобных мне пленников было физически и психически непереносимо ни при каких обстоятельствах; жертвы слепли, глохли, умирали.

Я же, даже взорванный изнутри, мог видеть катавшегося по траве толстяка, даже слышать его повизгивания, даже ухитрился, лягнув по колену, вновь сбить с ног киборга…

Шатаясь, я поднялся вместе с роботом, которого, в своем полубеспамятстве, достаточно сильно повредил. И скорее машины нашел в себе силы сопротивляться; отбросив коротким ударом в челюсть длинного бандита, я обрушил град ударов на своего основного противника, все время ощущая раздирающий меня изнутри пламень, который – я уже знал это – должен вот-вот меня сжечь, испепелить, уничтожить!.. Но концовка оттягивалась, и толстяк на то и был здесь главарем, что обладал более быстрым умом, который помог ему понять еще скорее меня, занятого разборкой; не так на меня действует трава, как должно… И он уже убегал к неприметной двери, а я, отбросив изломанного киборга, а вслед за ним, ударом в нос, длинного убийцу, бежал вслед за его семенящими ножками. И догнал бы, ежели бы тот сам не остановился…

Толстяк, не глядя на меня, бросил что-то маленькое, словно камешек, и следил за полетом снарядика, больше не обращая внимания па окружающее. И меня в том числе. Камешек упал па огороженный газон, и ослепительная вспышка третий раз за эти полдня лишили меня сознания.

На этот раз все пошло как-то бодрее; не было остаточного дурмана наркотика, а главное – приливная цунами нестерпимой нервной боли, отхлынув, бесследно исчезла, обнажив твердую материальную основу – подчиняющуюся только внутренним указаниям механику моего организма.

Толстяка не было; была приоткрытая дверь, молчаливо сообщившая мне о побеге, причем только одного бандита: сила взрыва была достаточно велика, чтобы уничтожить маленькое поле со страшным растительным мутантом, киборга, разложившего словно консервным ножом распахнутую жестяную грудь и человека, который уже никогда не сможет вознести так высоко свою голову – ее оторвало взрывом.

Однако цель побоища достигнута не была, о чем толстяк скорее всего так и не узнал: никому не мог прийти в голову спасительный для меня вариант, так как с распылением травки, как я уже вспоминал, неизбежно погибает партнер этого принудительного симбиоза.

Но я был жив. Без сомнения.

Шатаясь, моргая и безуспешно пытаясь содрать подсохшую корку крови с правого глаза – бровь была глубоко рассечена пудовыми кулаками киборга, – я выбрался из зала. И сразу попал в эдем. Ибо после пережитого кошмара лес, каким я его застал, был живым, богатым, полным птиц. Попадались иволги, скворцы, синицы; пролетела ворона, пыхтя крыльями: хшу, хшу, хшу; белки с темно-красочными пушистыми хвостами с треском расщепляли шишки, а затем, лишь подражая звуку собственных работ, зацокала просто так, и все вышло (для меня, конечно) особенно звонко и убедительно.

Обняв ближайшее дерево, я стоял некоторое время больше ошеломленный переходом от ада к раю, а затем вошел в лес. И когда перешел из подлеска на только бурыми иглами выстланные бугры под могучими соснами, я услышал сначала однообразно вплетающийся в лесной шум, но затем диссонансом заявляющий о себе гул человеческого праздника.

Дальше я брел, ориентируясь на усиливающийся звон литавр, резкую мелодию труб и пронзительную – флейт. И наконец, когда праздник словно бы объял меня, шагнул, так же, как недавно из места пыток, – в лес, прямо в бурно веселящуюся толпу карнавала, тесно заполнившего лесную дорогу.

Пожалуй, мой вид никого не испугал. Более того, эти полуголые, в каких-то тростниковых юбочках мужчины и женщины, выделывающие на ходу беспорядочные па своего танца, видимо, решили, что я – необходимый по сценарию атрибут действия. На каждой моей руке повисли какие-то дивы, мужчины устрашающе размахивали мечами, отчего я очень быстро остался без костюма, мгновенно замененного юбкой, как у всех. Мои бугристые формы, превосходящие размерами достоинства любого местного самца, привели всех в неописуемый восторг и, видать, убедили их в моем лесном происхождении.

В какой-то момент, оглянувшись, я увидел за спиной хобот слона, тут же доброжелательно положенный мне на плечо, а в беседке на спине кто-то мелькнул смутно знакомый – я не разобрал.

Сочтя за лучшее, смешавшись с процессией этих сумасшедших, выбраться естественным путем, я еще раз огляделся и тут же заплясал вместе со всеми.

Как мне показалось, участвовав в походе двести-триста человек и десяток слонов, везущих в беседках на спине музыкантов и важных лиц.

Скоро лес поредел, проплешины сменились полянами, и мы вышли на большое, мелкой травой поросшее поле не менее трехсот метров в диаметре. Почти в середине стоял большой храм в древневосточном стиле – изогнутые крыши пагод, резные фонари…

Повсюду перед храмом были приготовлены дрова для костров, сложенные в одинаковые пирамиды. Слоны встали в шеренгу перед храмом, потом – на колени, и те, кто ехал, благополучно сошли на землю. На одном из слонов, оказывается, ехала Катенька Малинина и с ней – я уже не хотел ничему удивляться – Мираб Мамедов, Вселенский Мэг. И оба – я видел – сразу выхватили меня взглядом из толпы. Причем Мамедов был искрение и неприятно поражен, а Катенька взмахнула рукой, подзывая меня, и что-то крикнула, неслышное в общем оре.

Я пробрался к ней. Мамедов успел испариться.

– Как хорошо! – крикнула Катенька мне в ухо. – Хорошо, что ты пришел. Все начнется часа через два, сейчас будет просто представление актеров.

Смысл последующих сценок, разыгрываемых перед нами, до меня не дошел, но зрители, мне кажется, не более понятливые, чем я, воодушевлено подыгрывали, всячески поощряя скорее всего любительскую игру па поле.

– Где это мы? – прокричал я в маленькое розовое ухо Катенъки.

Она посмотрела на меня удивленно:

– В Саду наслаждений у Мираба. Здесь все, кто прошел отбор. Ты что, правда ничего не помнишь? Я тут главная жрица-богиня, а Мираб – главный жрец. Хорошо, что ты пришел. Когда все начнется, далеко не уходи, главное, чтобы ты меня не упустил, – я могу тебя не увидеть.

Я не понял, но принял к сведению.

Потом внезапно стало темнеть. По моим подсчетам, был еще полдень. Но, подумал я, раз мы в Магическом квартале, то почему бы и не стемнеть?

Вероятно, все-таки я не ошибся со временем и затемнение было искусственное, ибо сумерки слишком быстро, всего за несколько мгновений охватили все вокруг. Только что было светло, но вдруг – там и там – зажглись факелы, лампадки, кто-то уже поджигал костры, и скоро шум и треск огня слышался со всех сторон. Запахло смолой, дымом, благовониями.

Зрители, и без того, возбужденные шествием и последующим представлением, подтягивались к центру, где вновь появился Мамедов с большими красными звездами по всему полю широкого серебристого плаща, в котором он слегка путался. И, довершая маскарад, голову его венчал большой острый колпак того цвета и оформления, что и плащ. Рядом с ним стояли еще четыре подобных мага, статью и окрасом несколько побледнее.

Мамедов громко завопил, устремив руки к небу, запел что-то заунывно-торжественное. Толпа и жрецы вторили ему. Последовал призыв о помощи, я понял – к Богу-Императору, то есть ко мне, потому что в небе над нами возник узнаваемый лик – мой, конечно, – доброжелательно взирающий на эту вакханалию.

Лик, все более материализуясь, сгустился, уменьшился и стал виться над алтарем – большим камнем, метра полтора в диаметре, с углублением внутри, вмещавшим литра два жидкости, но сейчас пустым. Мамедов с ритуальными завываниями разжег вокруг алтаря несколько лампад. Резко запахло чем-то душным и приятным. Толпа шевелилась все более нервно, истерично подвывая. Я оглянулся в поисках Катеньки – ее не было. Зато заметил Исаева с Марго, потом Семена Кочетова и в гуще толпы – вот уж не ожидал! – лейтенанта Стражникова. Хотя почему не ожидал? Не кто иной, как он, помог древним бандитам столкнуть меня с Мирабовой башни.

Подергиваясь и подвывая, вышли вереницей десять человек – мужчин, женщин. Они поочередно подходили к «жрецам», и те тыкали им пальцем между глаз. Завершал операцию Мамедов, после чего у всех засияла жирная точка во лбу. Видимо, эта было посвящение во что-то.

Тут появилась Катенъка в сопровождении двух жрецов с острыми колпаками. Из толпы раздались – преимущественно женские – вопли. Все еще больше подались вперед. Две девицы, вновь нашедшие меня, изо всех сил вцепились в мои руки. Я слышал их взволнованное сопение.

Катеньку подвели к Мирабу, он вновь воздел руки к небу и ко мне, алтарному, высоко взвизгнул и внезапно, одним движением сорвал с нее туземную юбочку, оставляя абсолютно голой. Ей подали тыкву, наполненную чем-то. Катенька выпила. Громче забил барабан, все начали раскачиваться в ритм ударам.

Катенька какими-то деревянными шагами подошла к алтарю, закачалась и вдруг рухнула на землю. Два сопровождавших ее жреца подняли тело и положили на алтарь. Встревоженный, хотя и не очень, я с усилием расцепил захваты девчонок, даже не заметивших, как мне показалось, этого, и попробовал приблизиться к алтарю.

На всякий случай. Она ведь что-то там предупреждала. Мирабу принесли белого ягненка. Он подошел к алтарю, на котором неподвижно лежала Катенька, и одним движением перерезал ягненку горло. Черпая кровь, проливаясь на голое тело, стекала в центр алтаря.

Барабан – я вдруг заметил – стал бить громче и быстрее. Ничего, кроме ударов. Я упустил момент, когда наступила тишина. Только барабан, барабан, и, вплетаясь в ритм, пронзительно, невыносимо зазвучала свирель. Низкий барабанный и высокий свирельный звуки вновь раскачали толпу, кто-то бормотал, кто-то выкрикивал, все теснились. Один из «жрецов» стал расставлять на залитом кровью теле Катеньки курительные пирамидки в виде конусов, издававшие все тот же душный запах благовоний: поставил одну на лоб, по две на ладони, плечи, у сосков, по одной на центр живота и на лобок. Свечи зажжены, Мираб громко заорал славословие "нескончаемому великому Богу-Императору – вечному Богу". За ним кричали «жрецы». Постепенно их глаза закатывались, они зачерпывали кровь из алтаря маленькими плошками и передавали их в толпу, предварительно мазнув себя по губам. Все тоже мазались кровью ягненка.

Ритм ускорялся, и я вдруг начал осознавать, как из стороннего наблюдателя начинаю превращаться в участника идиотского, но незаметно опьянившего меня действа. Я ощутил единство со всеми этими трепещущими телами и вместе со всеми раскачивался, заводясь нестерпимо!..

Казалось, не было сил противиться этому порыву, волнение пробиралось куда-то внутрь, мышцы непроизвольно дрожали и сокращались. Страшное возбуждение и в тоже время какая-то удивительная отстраненность овладели мной, будто я вверил свое тело этому ритуалу, уберегая в то же время сознание…

Я приблизился к алтарю. Со всех сторон раздавались крики, люди размахивали руками, будто отбиваясь от видений, в испуге взвизгивали. Это был хаос, срежиссированный Мирабом и подчиненный странной, неописуемой закономерности. Вероятно, видения становились все ярче, движения людей ускорялись, ритм убыстрялся, у некоторых на губах выступила пена – все превратились в буйных эпилептиков.

Вдруг, одним движением сбросив благовонные курителъницы, резко встала на алтаре Катенька, яростно воздела руки к небу, завопила, словно ведьма, нашла меня диким-гневным взором и прыгнула сверху, будто кошка. И это послужило сигналом для всех, – во все стороны летели псевдозобки. В общем, я и сам не заметил, как предался вместе с Катенъкой самому дикому и шумному в своей благопристойной жизни бесстыдству.

Но нам было хорошо! Как и всем!..

Однако для моего ослабленного стрессами организма последствия приключения стали последней травинкой, после которой ломается хребет перегруженного осла. Я уже думал: боль, наслаждение… на определенном этапе различия не имеют значения.

На этот раз я пришел в себя не на твердых каменных плитах. Мало что сам я лежал на мягчайшем покрывале постели, но и голова покоилась па прелестных подушках – ножках Катеньки, заботливо обтиравшей мне лицо чем-то освежающим и пахучим.

– Что же это, милый, с тобой? – заботливо воскликнула она, уловив жизнь в моих очах. И тут же сама поспешила ответить: – Я тут сама чуть с тобой не умерла, да и еще согласна умирать, милый! – и изо всех сил прижала мою голову к груди. – А ты ничуть не изменился, – продолжила она с жаром. – Словно и не было этих противных десяти лет – все такой же неистовый!

– Ну-ну, – охладил я ее пыл, – не забывай, что я все-таки не Николай и мне далеко до него, раз уж он тут с тобой регулярно в жеребцов играл.

– Почему играл? – удивилась она. – Здесь все взаправду. И Мираб на самом деле Великий Жрец Бога нашего. Как бы иначе можно было бы одновременно ввести в транс столько народу? То, что можно испытать на его таинствах, нигде не испытаешь. Да ты что?! Тебе не понравилось, – с какой-то даже обидой воскликнула она.

– Понравилось, понравилось, – успокоил я ее и, кряхтя, принялся собирать себя по израсходованным с прошлой еще ночи частям.

Пока я одевался, Катенька хлопотала вокруг, не зная, чем помочь. Потом спохватившись, достала из стены бутылку и разлила в бокалы янтарную жидкость:

– Давай взбодримся. Это и мертвых поднимет.

– Что это?

– Жорос, это такой тоник, очень помогает.

Действительно помог, и я с любопытством огляделся.

Мы находились в большой зале, оформленной, как и многое в Магическом квартале, в древнем замковом стиле: обтянутые темным шелком стены, пышная кровать под балдахином, откинутом, правда, сейчас, деревянные потолочные балки, в меру потемневшие от времени, факелы, при ближайшем рассмотрении обнаруживавшие подделку. А вообще впечатляло.

– И часто вы этим занимаетесь?

– Да нет, раз в полгода.

– И с кем конкретно?

– Ты обо мне интересуешься? Может, ревнуешь? – игриво спросила она.

– Может.

– На самом деле это не имеет значения. Понимаешь, в кульминационный момент нас объединяет Дух Бога. Мы все становимся единым целым, одним духовным существом, так что совершенно не важно, кому какое тело принадлежит. Мы все стремимся слиться, чтобы не только души, но и тела стали ближе.

– Эту концепцию вам Мираб внушил?

– Не иронизируй. Если ты еще не проникся, это не значит, что можно судить.

– Молчу, – сказал я и, меняя тему, спросил: – Ты не можешь мне сказать, куда делась Марина Вронская?

– Зачем тебе эта шлюха?

– Я вижу, ты ее любишь.

– А чего ее любить? Все у других рвала, пока к Орлову не присосалась, захотела стать первой дамой королевства. Ее всегда наверх тянуло. Когда Николая упекли на каторгу, а дядя ее стал Премьером, я уж думала, она наберется бесстыдства и на дядюшку кинется.

– Ну и?..

– Нет, остатки совести были. Зато с Мирабом закрутила. Знаешь, как он рвал и метал, когда она исчезла? Он тут всех на уши поставил после ее ухода. Все пытались отыскать, но увы…

– Так она сбежала? Но почему?

– Не знаю. Может, что о Мирабе узнала и это ее испугало. Мамедов – это сила Мне ничего не нужно, вот я его и не боюсь, но кому если что потребуется, обязательно завязнет. И Мираб всех держит. А Марина ушла. Вот это его до сих пор бесит.

– Но а ему что нужно? Ей – понятно, ты говоришь – власть. Но ему?

– Тоже власть, что же еще?

– Тогда где тут связь между Мирабом, Мариной и Орловым?

– Ой! Не спрашивай. Что не знаю, то не знаю. Вон иди и сам спрашивай.

– Кого?

– Мираба, конечно. Он в соседней комнате. Я не поверил, но она была совершенно серьезна.

– Подожди, – сказала она, поправляя на мне воротник рубашки. – Ты куда?

– К Мирабу, – сказал я. – Ты же сказала, он здесь.

– Так и пойдешь?

– Почему нет?

И я пошел.

Однако же я не ожидал, что за дверью окажется нечто вроде салона знатного вельможи. Вельможей был Мираб Мамедов, окруженный какими-то подозрительными типами. Он восседал в противоположном от меня углу. И пока меня не видел.

Народу было много, и я, не ожидавший этого, в первое мгновение стушевался. Но ненадолго.

Прохаживаясь среди незнакомых мне людей, я успел определить, что общество здесь разделено на три кружка. В одном, мужском, центром был массивный пожилой человек, манеры говорить и двигаться которого выдавали провинциала. Его, впрочем, слушали со вниманием и столичные аборигены. В другом, молодом, было много женщин, очень ярких и милых, вокруг которых, жужжа и приседая, суетились разного калибра мужички; аналогия с цветником напрашивалась, и я, как лицо незаинтересованное, живо представил всякого рода шмелей, ос, трутней и разных усатых козявок, неустанно сующих носы куда ни попадя, в самые румяные и пахучие бутончики.

Третий кружок возглавлял Мамедов. Возле него я вдруг увидел безобразную рожу гнома, так нагло подставившего пас с Леной в прошлое посещение Магического борделя, и немедленно самые решительные, однако еще не оформившиеся конкретно намерения, овладели мной. Меня схватили с двух сторон.

– Я так очарованна сегодняшним воссоединением с Духом Бога-Императора! Согласитесь, это так величественно, непостижимо! – говорила мне какая-то красотка с одной стороны…

– Однако же дело того стоит. Вы, наверное, не первый раз? Я теперь всегда тоже… – вторил с другой стороны некий молодой человек.

Я вежливо стряхнул их с себя, и они вцепились друг в друга. Эта парочка помогла мне приблизиться к цели незаметно…

Мираб, развалясь, сидел в широченном, индивидуально скроенном под его зад кресле, и справа от него, чуть не вскарабкавшись на подлокотник, прилепился гном. Были еще какие-то неопределенные мужские фигуры среди жадно внимавших Вселенскому Магу женщин.

– Средство – имперское развитие и демократия, – говорил Мираб. – Стоит одной могущественной планете, как Мечтоград, прославленной за близость к Богу-Императору, стать во главе духовного союза лучших сил Империи – и стабильное равновесие будет вечно спасать мир!..

Медленная ухмылочка искривила уродливую физиономию гнома. Он наклонился к уху Вселенского Мага и что-то зашептал. Мираб нашел меня взглядом и, не изменяя менторского тона, спокойно произнес:

– Ну-ка, поправьте ему мозги. Это было сказано тем же голосом, каким он только что потчевал восхищенных приверженцев своей конфессии, потому смысл слов не сразу дошел до его подручных, затерявшихся в толпе гостей. У меня хватило времени скользнуть к гному, уже вытащившему карманный бластер и с все той же гнусной ухмылкой наводившему на меня ствол. Я с размаху лягнул гнома но уху, вложив в удар все свое негодование за прошлую его подлость. Еще я с удовольствием добавил ему прямой в нос, а когда гном безжизненным мешком свалился на пол, выхватил у него бластер.

Теперь расклад сил был явно в мою пользу.

Мираб выругался, ошеломленно уставился на меня и вдруг вскочил, – сигара, которую он только что величественно курил, в суматохе скользнула ему

за ворот.

– Ах ты, подонок!.. – закричал он.

– Сам дурак! И видно, никогда не поумнеешь. Кто, интересно, позволил тебе так развернуться? Неужели Бог-Император? – спросил я. – У тебя ведь не мозги, а прокисшее тесто. А ну-ка ответь мне, где сейчас Марина Вронская?

– Ты труп, труп! И Вронскую я придушу, как только она мне попадется. А с тобой я!..

Что он в тот момент собрался сделать со мной, никто, в том числе ошеломленно таращившие глаза зрители уже не узнали, потому что я молниеносно ударил этого Вселенского Лжепророка (какое знакомое слово!) по толстой морде рукояткой бластера. Он вывалился из кресла и, прикрывая лицо руками, пополз на коленях, наталкиваясь на торопливо уступавших ему дорогу адептов. Никто больше не пытался на меня напасть.

Я оценил осторожность замаскированной охраны и кивнул всем, кто был рядом:

– Молодцы! А если кто посмеет!.. – дальше не стал объяснять. Гном валялся без признаков жизни. Мираб все еще ползал, люди с ужасом смотрели на меня, но никто не двигался.

Я повернулся и вышел в двери, откуда и пришел.

Катенька испуганно и восторженно смотрела на меня;

– Ну ты и герой! Я только по визору видела такие драки. Послушай, – вдруг встревожилась она, – надо отсюда выбираться. В Квартале Мираб бог и царь. Быстрее, быстрее!

Схватив за руку, она шустро повлекла меня за собой. Мы проскакивали какие-то переходы, арки, башни, спускались на лифте и поднимались на лифте, и чувствовалось, наш побег страсть как взбодрил Катеньку – обычно алебастровую прозрачность ланит сменил яркий румянец, беззаботное спокойствие зеленых глаз взвихрило приключение – было на что полюбоваться!

Только в одном месте – мы шли по какому-то узенькому деревянному, бутафорски шаткому мостику – толпа рьяных мушкетеров заступила нам дорогу… зрители на галереях, фланирующие прохожие вдалеке – никто не обращал внимания… я оторвал перила и скинул всю толпу вниз, надеюсь, не в бутафорский ручей – пускай остынут!

Мы выбрались. Выскочили в разноцветную толпу, встречными потоками растекающуюся по местам удовольствий и из оных. В небе – словно отражение того, что творилось внизу, – орали, вопили, ругались персонажи сказок и легенд. На башне, вместо колдуна с орлом и завлекательной девицы, стояли десятка три витязей в броне, остроконечных шлемах и красных, заостренных книзу щитах, выделывавших парадные штучки с оружием. Нас толкали, оттирали, но Катенька упорно тащила меня в нужном направлении.

Вскоре толпа поредела; все поворачивали к стоянке машин. Катенька тянула меня дальше, скорее всего думала быстрее сесть в такси чуть дальше, на одной из дорог.

Мы переходили дорогу, когда взревевший невдалеке мотор заставил меня вздрогнуть: свист, что-то быстро надвигалось, я оттолкнул Катеньку на газон и изо всех сил прыгнул прямо на ослепительно подлетающую, страшно ревущую машину… скользящий удар… гладкая крыша, проехавшая подо мной… твердое дорожное покрытие, принявшее мой зад…

Не чувствуя боли, я вскочил, выхватил бластер и пару раз выстрелил вслед уносящемуся прочь полированному болиду. Безрезультатно.

Я оглянулся и увидел неподвижно лежащую на газоне Катеньку. Я подбежал: на оголенной спине – яркая ссадина. Полный мрачных предчувствий, я перевернул ее и заглянул в закатившиеся глаза. Мне показалось, что она не дышит. Я в отчаянии прильнул к ее груди… глухо стучало в ушах, я не мог ничего услышать!

Только не это! Сильно вдохнув, я прильнул ртом к ее губам. Я не успел толком выдохнуть; неожиданно ее руки обвились вокруг моей шеи, а на нёбе затрепетал быстрой змейкой ее язычок. Наконец стало не хватать дыхания, и я оторвался от ее восхитительных губ.