Текст книги "Властитель"

19
МЕНЯ СНИМАЮТ С КРЕСТА

Синее небо от зноя начало бледнеть. Солнце зависло в вышине и пекло, мучило и этот мир, и обнаженного меня. Я лежал спиной на высокой горе вещей и припасов, сваленных на длинной, как баржа, телеге. Где-то внизу пронзительно скрипели медленно проворачивающиеся колесные оси, а дальше, вокруг, свистели сурки, попискивали, едва перекрывая треск кузнечиков, птицы в траве, а еще, откуда-то недалеко, может из скрытой балки, где протекал ручей, самозабвенно орали лягушки. И как же пьяно пахли травы!..

Я лежал на толстом деревянном кресте, распятый и, к счастью, неприбитый. С точки зрения абров, мне послали медленную жуткую смерть, и если бы я не пререкался с вождем Арсуном, смерть от заражения крови быстро и без мучений настигла бы меня. Предпочитая надеяться до самого конца, я не жалел о предстоящих мучениях.

Вверху кругами плавал беркут, высматривая лису, или волка, или зайца, полуденный зной прятал добычу.

Телега остановилась. Мой крест стащили с тележной горы и прислонили к колесу высотой с меня самого. Площадка для ног делала стояние на кресте вполне удобным. Я знал, что человек способен выдержать на солнце до трех суток. Мой крест уже волокли трое абров, а длинный конец чертил в траве не скоро стиравшуюся борозду.

Юрта вождя уже стояла на холме, и рядом со входом, несколько в стороне, врыли мой крест. Я с высоты трех-четырех метров мог видеть почти все.

Далеко, за рекой вышка в городище чадила черной ниткой дыма, дозорные Ставра упреждали своих.

Огромная толпа абров скопилась километрах в трех от берега и метрах в шестистах от моего холма. Абры не придерживались строя, стояли кто где придется, но все равно я определил их число тысяч в двадцать пять.

В километре от пестрой толпы крокодилолюдей стояли воины Ставра, разительно отличаясь от врагов. Было их мало, стояли темной молчаливой стеной и смотрели и ждали. В войске абров гудели рожки сотников, орали десятники, пели флейты – командиры пытались навести какой-то порядок, но внимание всех было поглощено ожиданием и чистым полем, где вдруг показался человек на коне.

Он рысью неторопливо преодолел половину расстояния до абров и остановился, подняв копье. Он вызывал на поединок. В толпе разукрашенных пестрыми доспехами абров замелькали розовые пасти, от волнения многие забывали захлопнуть челюсти.

Наконец, раздвинув толпу, выехал верховой абр и быстро стал приближаться к врагу, незаметно забирая вправо, чтобы хоть немного, но иметь солнце за спиной – пусть слепит глаза человеку Противник не возражал, и когда оба бойца, маневрируя, оказались ближе, я узнал человека – Кочетов, обряженный в простой кожаный доспех с железным шлемом на голове.

Абр сиял полированной красной медью лат. Опущенное забрало шлема легло длинным рылом на верхнюю челюсть, издали превратив бойца в огромное насекомое. Вместе с лорком абр на добрый метр превышал своего противника и казался громадным страшным муравьем.

Противники наклонили копья и разом прыгнули с места. Абр на ходу бросил на левую руку щит, у Семена он так и остался за спиной. Почему?

Когда до сближения оставалось метров двадцать и сравнение обоих бойцов стало особенно не в пользу человека, он неожиданно метнул копье вперед. Скорость обоих всадников и броска сложились; копье вмиг преодолело расстояние и вонзилось в шею лорка

Абры подняли жуткий вой, повсюду размахивали знаменами и значками на длинных древках. Успокоились, только увидев, что абр не пострадал; замедлив бег, лорк скоро упал, всадник ловко соскочил с седла, выхватил меч и поспешил к тут же спешившемуся человеку.

Семен почему-то не вытащил меч, а копошился в сумке. Я не мог понять, что он делает. И только увидев, что он раскручивает ремень над головой, догадался – праща.

Абр, наверное, не знал о таком оружии. Он замедлил шаг, вновь поспешил, и тут камень с такой силой ударил его в голову, что, видимо, плохо закрепленный шлем слетел с головы.

Собравшись бросить второй камень, Кочетов вдруг передумал и вытащил меч. Возможно, от излишней самоуверенности он так и не воспользовался щитом, а просто пошел к абру.

Широкое поле, высокое небо. У входа в юрту на переносном троне сидел вождь абров Арсун. Для него, как и для всех абров здесь, на поле был только абр, для людей – только человек.

Бойцы сшиблись: лязг, треск, что-то мелькнуло, и Кочетов отступил, давая всем увидеть чисто срезанные у основания челюсти… Обрубки приоткрылись, чтобы выпустить тоскливый рев, и тут же все кончилось, – Кочетов снизу вверх срубил остатки головы врага.

Взметнув тело убитого врага перед седлом, Кочетов уже скакал к своим. Ему кричали, славили, хвалили. Если латы подойдут – хорошо, нет – обменяет на другие.

Выезжали все новые и новые пары. Иногда побеждал человек, иногда абр. Но вот одиночных всадников сдуло с поля как ветром. У абров загудели бубны, захрипели рога, заорали мелкие начальники.

Войско Ставра вдруг собралось в железный клин, сразу поразительно уменьшившись числом, замерло на месте и, медленно наращивая скорость, стронулось.

Солнце замерло в небе, время остановилось; ничего не было в мире, кроме вопящей, необузданной огромной толпы абров и молчаливого твердого клина, вонзающегося в рыхлую плоть вражеской орды.

И наверное, только я, зависнув между небом и землей, а от солнца и жажды успев отрешиться от суетного, мог трезво оценить разворачивающееся действие.

Войско Ставра вдруг приостановилось метров за сто пятьдесят от абров и вдруг разом выпустило тучу стрел. Потом еще, еще и еще, словно выпускали жалящий рой пчел. Абры таяли, будто лед под струей горячей воды. И только расстреляв запас стрел, ощетинившийся копьями клин вновь начал разгон.

Колено с коленом, копье с копьем, всадники с дивной силой врезались в абров и, словно разогретый нож в масле, пронеслись насквозь, повернули, вновь, уже в спину, ударили и продолжали, продолжали утюжить.

Абры не понимали, где враг, не видели, откуда шла смерть, только понимали – что-то неладно, и в страхе рассыпались в разные стороны: хоть бы оглядеться, понять, что происходит.

Вождь Арсун гневно закричал со своего трона. Во все стороны побежали посыльные. Привели оседланного лорка. Арсун вскочил в седло и ускакал со свитой куда-то назад. Слуги спешно разбирали юрту. Я думал, что меня прикончат.

Кто-то на поле спешно собирал абров в одно место; бронированный кулак людей продолжал крушить врагов.

Я где-то сбоку услышал дробный топот копыт, сотни три всадников летели к полю боя. Отделившись, часть бойцов налетела на холм, беспощадно вырезая визжащих абров. Кто-то остановился возле моего креста, я узнал Мстишу. Обрезанные веревки упали, Мстиша балансировал, стоя на седле, я хотел слезть вниз, но почему-то упал… Сорвав с ближайшего абра плащ, Мстиша укутал меня. Помогли сесть на коня, кто-то остался, а остальные быстро покатились к полю сражения.

Но все уже затихало. Солнце, склонившись к закату, решило за сражавшихся. Подхватывая тела товарищей, абры без порядка отходили к своему лагерю. Ночью конница не бьется: и лошади и лорки – дневные животные. Люди шарили по полю в поисках затерянных стрел, оружия и забытых тел. Чужих и своих.

20
НОЧЬ ТИХА, ПУСТЫНЯ ВНЕМЛЕТ БОГУ…

Я отлеживался всю ночь, но спал плохо. Страшно болело обожженное тело, – я был весь красен, шершав и горяч. Не зная, как еще пристроиться, чтобы утихомирить боль, и не надеясь уснуть, я вышел из темной избы на воздух. Уже перевалило за полночь, черный провал неба только-только начал светлеть, гася одну за другой звезды.

После освобождения из короткого, к счастью, плена меня привезли не в городище Ставра, а в одно из обычных, где правил старшина Палыш и где были размещены по избам мои попутчики. Естественно, женская половина, потому что даже философ Малинин вполне сносно владел мечом, и, значит, держать лишнего бойца в тылу было бы преступлением во время войны.

Меня определили в маленькую баньку – может, из почтения, как гостя, а может, по другим соображениям. И помню, с вечера, одурманенный солнцем, впечатлениями и неутолимой жаждой, я чувствовал чьи-то нежные касания, смазывающие мою кожу чем-то прохладным.

Сырой ночной воздух остудил горевшее тело, и мне сразу показалось все не таким уж плохим На мне были короткие, очень легкие полотняные штаны. Босиком я прошел к тыну и по лесенке добрался к дозорному внутреннему настилу. Никого не было видно: знали, если абры пойдут в леса искать селения, воевода Ставр упредит.

Вышла луна, засияла серебряным блюдом и, словно светлой короной, окружила себя кольцом облаков

Я достал сигарету и закурил. Мимоходом подумал, что буду делать, когда кончится табак, потому что здесь я не видел курящих. И тут услышал позади себя шаги. Я не стал оборачиваться.

– Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит…

– Ты сочиняешь стихи? – спросил я.

– Да. Правда красиво?.. И звезда с звездою говорит…

– Красиво…

– Как ты себя чувствуешь?

– Знаешь, Катя, сейчас гораздо лучше, чем думал. Кажется, вообще ничего не болит.

– Я рада. Вчера, когда тебя привезли, ты был совсем плох. Это надо же! С креста сняли… Хорошо, что мерзкие животные не прибили тебя, как Христа.

– Сначала хотели, но потом решили, что без гвоздей я буду дольше мучиться.

– Тебе повезло…

– Да, повезло. Михайлов не рассказывал, как я попал к абрам?

– Рассказывал.

– Что?

– Что ударил тебя, а когда ты потерял сознание, то оставил абрам.

– Ну а вы как?

– Сережа! Ты действительно тот, за кого себя выдаешь?

– Кем же я еще могу быть?

– Не знаю. Можешь быть Колей, можешь другим. Знаешь, что думает о тебе мой муж?

– Не знаю…

– Он говорит, что Бог-Император, выбирая претендентов на государственные должности, наделял их выдающими качествами уже согласно должности. Муж считает, что сами должности автоматически дают долголетие, силу, ум, здоровье…

– Может быть; твой муж философ, кому же еще знать. Хотя, если явление поставить с ног на голову, ничего, в сущности, не изменится.

– Может быть. Но он говорил, что даже если ты не Орлов, а действительно простой уголовник, то само общение с Орловым могло передать тебе ряд качеств, которых нет у простых смертных.

– Я не знаю, может быть. Но это не значит, что со мной можно экспериментировать.

– Нет, конечно. Но если ударить Михайлова ножом в сердце, он умрет. А если тебя?..

– Меня?..

– Извини, Сережа, но мы даже особенно за тебя не волновались. Мы знали, что как-нибудь выкрутишься.

– Вы его оправдываете?

– Ни в коем случае. – Просто надо его понять, он думает, что брата его убил ты.

– Но ведь…

– Да, конечно. Он больше не будет пытаться тебя убить. Знаешь, Ставр хотел его на месте прикончить: он с вашим разведотрядом прискакал уже связанный. Михайлов взял да сразу брякнул, что он тебя убил и все такое прочее. Ставр ему мозги долго прочищал на счет какого-то братства, какого-то там единения. Что, кстати, за братство?

– Мы тайно побратались со здешними мужиками, обряд у идола Бога-Отца. Только ты не очень распространяйся, – это тайное знание.

– Хорошо, молчу. Я уважаю мужские игры. В общем, Ставр Виктора не тронет, пока ты не решишь, что с ним делать.

– А если он еще меня грохнет?

– Не грохнет. Он сам сказал, что, если ты выживешь, то тебя до самой встречи с Императором не будет трогать.

– Очень хорошо. Надеюсь, больше никто не хочет трахнуть меня чем-нибудь тяжелым, а потом начать раскаиваться.

– Не говори глупости.

– Хорошо. Скажи мне, зачем ты пошла в это паломничество?

– Зачем?.. Может, стало скучно. Когда все уже испытано-переиспытано…

– Ах ты, малышка!..

– Не называй меня малышкой. Если бы ты знал, сколько мне лет!.. Так что не называй меня этим дурацким словом.

– Скажи мне, Катенька, как тебе здешние жители?

– Ты имеешь в виду мужчин?

– Ну… мужчин, да.

– Железные… железные дети. Я чувствую себя старухой рядом с ними.

– Ты о чем?

– Понимаешь, они такие цельные. Настоящие античные герои без страха и упрека. Они глупы, молоды и счастливы, а я мудра, стара и несчастна.

– Да? А ты не замечаешь, как они на тебя смотрят?

– Ах, не напоминай. Все равно здесь время героев, а не таких циничных баб, как я.

– Не расстраивайся. Ты сама не знаешь, что говоришь. Да и какая ты циничная? "Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит…"

– Ты запомнил? Но это не мои стихи, Сережа.

– Разве в этом дело? Спокойной тебе ночи, иди спать, еще есть время.

– Спокойной ночи, Сережа.

Я поднялся, оставил ее сидеть и вернулся в свою баньку. Немного погодя она пришла ко мне. Двери здесь, мне кажется, никогда не закрываются. Темный проем засветился светлой тенью, я почувствовал ее запах, и куда-то ушла мучившая меня боль, напряжение, Михайлов, ударивший меня по голове. И пусть она была циничной опытной светской львицей, давным-давно потерявшей последние иллюзии, все равно я никогда не забуду, что она пришла ко мне, когда я больше всего в ней нуждался, что она была теплой, нежной, податливой, но главное, что она пришла ко мне…

21
ПРАВИТЬ – ЖИТЬ ТРУДНЕЕ, ЧЕМ ДРУГИМ

На следующий день после завтрака я отправился в Ставрово городище. Мне в провожатые дали парнишку лет десяти, насупленного, хмурого и несказанно довольного важной миссией. Он скакал то рядом со мной, то впереди, когда тропинка в лесу сужалась, и важно, по коротко отвечал на мои расспросы.

– Абры? Абры к реке вышли.

– Почему знаешь?

Так дым в городище бросали дотемна.

Обратно как, одному не страшно?

Так на копе я мигом доскачу.

И не выдержал:

– Как там, страшно у абров? Они людей, говорят, едят.

– Не бойся, мы их всех положим.

– Это так. Воевода Ставр один может против целого войска. Воевода всех побьет.

Когда с тропы увидел засмоленные бревна тына, я отпустил парнишку и скоро, сдав лошадь коневоду, по лестнице взобрался на стену.

Мне встретился воевода Ставр. Оглядел с ног до головы и удовлетворенно буркнул:

– Ожил, значит. Вчера смотреть страшно на тебя было, а ныне уже воин. Отдыхай, сегодня абры раны зализывают, не вышли в поле. Хорошо мы их вчера встряхнули. Да ты, наверное, видел с креста своего: удобный насест.

Воевода Ставр засмеялся. Я вспомнил абрского вождя Арсутта и его сетования на природу людей, Ставр, проживший вчерашнюю битву, был уже не тем воином, которого я, уезжая с дозором, оставил здесь. Что-то жесткое, безжалостное… угрюмая веселость не оставляла его.

"Железные дети", – сказала Катенька.

– Где Михайлов? Тот мой спутник, что провинился в дозоре.

Ставр гулко хохотнул:

– Это ты называешь «провинился»? Пустые хлопоты даже видеть такого. Во время войны любые распри надо пресекать. Кровник во время войны – тот же предатель. Ты сам его прикончишь или мне распорядиться?

– Воевода! Я прошу его не трогать. Он думает, что я убил его брата, вот и хотел закрыть счет.

– Тогда отдай ему старшинство и не мешайся среди мужчин.

– Ты хочешь оскорбить меня?

– Тебя? Зачем? Я просто говорю, что надо сделать сейчас. Впрочем, улаживай свои дела сам, но это первый и последний раз. Иначе мне придется самому разобраться: жизнь племени важнее.

У Виктора были связаны руки за спиной. Он сидел, грузно привалившись плечом к стене, и смотрел мимо меня в окно, прорубленное в бревнах стены. Здесь же я нашел Кирилла Исаева.

– Ситуация, конечно, из ряда вон, – посетовал Кирилл Эдуардович. – Надо как-то утрясать. Конечно, столкновение культур, но нас могут в два счета… того. Человек, знаете ли, в экстремальных ситуациях не терпит чужеродного. Особенно от своих. Туг, знаете ли, инстинкт.

– Я уже говорил с воеводой.

– И что? – заинтересованно вскинулся Исаев.

– Что? Говорит, либо убей, либо пусть Михайлов встанет во главе нашего отряда.

– Интересно!.. А впрочем, конечно… Да, разумеется, очень правильно. И как ты поступишь?

– Не знаю. Все зависит от нашего майора.

– Я все равно тебя убью, Орлов, – спокойно сказал Михайлов и посмотрел на меня.

– Экий вы, майор, твердолобый. Если я вам дам честное слово, что я не Орлов, вы поверите?

– Конечно нет.

– Почему?

– Потому что таких совпадений не бывает. А еще потому, что я поклялся отомстить за брата.

– Ну как нам вразумить нашего майора? – спросил я с интересом наблюдавшего за нами Исаева. – Давайте, Кирилл Эдуардович, попробуем вместе. Вы будете третейским судьей. Итак, что вы добьетесь, убив меня? Во-первых, вызовите недовольство аборигенов, и хорошо еще, если все останутся живы: у них очень твердые этические нормы. Во-вторых, поставите под вопрос основную задачу нашей экспедиции – достичь дворца Императора.

Михайлов шевельнулся и посмотрел на меня. Я в свою очередь ответил ему вызывающим взглядом.

– Конечно, вам, возможно, наплевать на Императора, его дворец и все, что с ним связано, – продолжил я. – Вполне это допускаю. Но как же другие? Вы хотите убить меня, ваша жизнь вам безразлична, но другие будут обречены коротать в племени остаток жизни. Кирилл Эдуардович! Вы согласны здесь прожить остаток жизни? Или вам интереснее помериться силами с Господом?

– Гнить здесь я не собираюсь. Это однозначно.

– А ваша жена? Или жена Малинина?

– Можете не спрашивать. Виктор Александрович! Может, отложите вашу вендетту? Наш герой может сто раз погибнуть и без вас, – вмешался Исаев.

– Я сам хочу его убить.

– Это уже действительно смахивает на тупую твердолобость, дорогой майор, – покачал головой Исаев. – Нет, надо решить сейчас. Вы, Виктор Александрович, должны уяснить, что если не подойдете к вопросу гибче, то мы все, я уверен, все, включая женщин, будем стоять за вашу немедленную смерть. Увы, не обессудьте. К вам лично ни у кого нет претензий. Нам нужен Император. Каждому по собственному соображению, но нужен. Да что вы, собственно говоря, не можете подождать? Очень может статься, что в конце концов не только вы захотите убить нашего уважаемого предводителя. Короче, вы принимаете наши условия? – спросил Исаев.

– Какие условия?

Мне захотелось ударить его, но я сумел сдержаться и опустил руку. Наградой мне была искра страха, промелькнувшая в его расширившихся глазах и заставившая слегка вздрогнуть уголки рта. Он пошевелил плечами;

– Хорошо, – нехотя согласился он. – Я обещаю не пытаться его убить, пока мы не найдем Императора. Этого довольно?

– Вот и отлично, дорогой майор, – сказал Исаев. – Конечно, вашего слова достаточно. Я думаю, можно его развязать. Как вы? – спросил он меня.

– Конечно. Недоразумение исчерпано. Добро пожаловать снова в наши ряды.

А немного погодя воевода Ставр тихо гудел мне в ухо. Мы стояли на вышке, дозорного Ставр отпустил. Далеко раскинулся пестрый лагерь абров, на холме, где я еще вчера был распят, вновь стояла сочным пятном выделяющаяся на высушенной солнцем траве юрта вождя Арсуна.

– Пойми, неразумный ты человек, вести людей за собой – не хитростью властвовать, не уговорами, не разделением людей, не подкупом, не насилием. Править – жить труднее, чем живется другим. Вождь – сам закон и исполнитель закона. Если ты раз позволишь себе сбиться, ты становишься даже не как все, – гораздо ниже, хуже. Хуже предателя. Ты своего человека помиловал, и с тобой соглашаются. Но только потому, что знают, ты дальше видишь, чем другие. А если поймут, что твое милосердие от слабости, трусости или нерешительности – горе и тебе и тем, кто поверил в тебя.

Не было бы мне прощения, – сворачивал он на себя и свои думы, – если бы я слушал тех, кто просит поберечь жизни наших бойцов. Лучше спрятаться, лучше переждать в лесах. Может, не найдут нас абры. Жить, сберегая свою кровь, значит не щадить кровь детей и внуков. Стократ больше погибнут следующие поколения, если мы трусливо будем беречь себя. Не мы пошли к абрам, а они к нам. Пусть же узнают остроту нашей стали и силу наших рук.

Запомни, – говорил он, всматриваясь сквозь синеющий вечерний воздух в стан врага, – ты отвел от него свой меч, но если он теперь станет даже не угрожать, просто воспротивится тебе – немедленно убей. Это значит, что, не уважая тебя, он и слово свое, данное тебе, не будет чтить: либо ты, либо он.

Я посмотрел на Ставра, на грубое, словно из коры вырубленное лицо, светлые льдинки глаз, выгоревшие на солнце льняные волосы – полный могучих сил сорокалетний мужчина, которого время и события бросили в самый котел противостояний двух рас: человеческой и полузвериной. И словоохотливость его объяснялась тяжестью той ноши, что оказалась взваленной на его плечи: говоря мне, он рассуждал сам с собой.

Вождь всегда одинок. Другие, те, кто внизу и лишь надеются, – им не понять страшную ответственность за других. Племя должно жить, а малой кровью, великой – ответственность всегда на одном.

И смотрел Ставр на абров, на степь, на абрские телеги, длиной с лодью, которые неторопливо тянули тарканы – ярко-зеленые, с красным гребнем, трубно вопящие. Дыхание степи тянуло сюда скрежет и скрип сотен телег, тяжелых, сбитых из досок, широких в ободах, чтобы не увязали в песках и грязи. Сотни тарканов, запряженных и запасных, несли свой, мускусно-сухой запах, который уже ни с чем не спутаешь. И тащили, тянули кузова, громадные, как несколько изб, больше шатра Арсуна. Всадники гнали табуны запасных лорков. И все это множество абров, лорков и тарканов неторопливо лезло к берегам реки, словно желая запрудить, заполнить собой русло, а потом потечь дальше в поисках мирных городищ.

Мы со Ставром с вышки глядели на абров, другие – с тына; много еще было врагов, ох много! В пять-шесть раз больше, чем войско людей. Тесно абрам на берегу. Напоив животных, оставляют их пастись, а сами устраиваются на правом берегу, зная, что люди не осмелятся им помешать.