Текст книги "Русские и американцы. Про них и про нас, таких разных"

Глава 2
Русский характер: генезис

Противостояние между Россией и Америкой имеет много причин, но все они восходят к повороту истории, уходящему в глубокую древность. Рискну предположить, что первый мощный толчок, породивший цепочку событий, которые во многом предопределили трудные отношения между нашими странами, случился 1500 лет назад, когда ни Америки, ни России не было даже в проекте. Именно тогда группы славянских племен мигрировали из Европы на необъятные просторы Русской равнины. Именно Русская равнина, а не Европа римлян и эллинов, формировала характер, задав вектор развития народа, часть которого впоследствии станет называться русским.

Историк Лев Гумилев в своих чрезвычайно интересных, хотя и небесспорных, трудах утверждал, что климат и другие природные условия порой запускали цепочку событий, которые приводили к войнам, к взлету и гибели цивилизаций. Но есть ли связь между климатом, рельефом местности и национальным характером? Можно ли утверждать, что северные народы принципиально отличны от южных, народы засушливых регионов – от людей, населяющих влажные тропики? А горы или равнины по-разному определяют характер, нравы, традиции?

Многие исследователи отвечают на этот вопрос положительно. Да мы и сами замечаем, что для жителей районов с мягким климатом более характерна теплота отношений, эмоциональность и позитивность, а также открытость фантазиям и поиску, чем для жителей стран с холодным климатом. Кроме того, жители теплых стран имеют бо́льшие показатели доверия, альтруизма и добродушия, хотя и менее склонны к порядку и добросовестности.

Обычно мы описываем наш климат как суровый, не очень дружественный человеку. Но жизнь именно в таких условиях была результатом свободного выбора наших предков. Примерно 1500 лет назад часть славянских племен покинула свою прародину, простиравшуюся от Эльбы до Вислы, и, как предполагают специалисты, двумя большими потоками через Карпаты и вдоль берегов Балтии двинулась на восток, осваивая по пути гигантские пространства – бесконечные, малонаселенные, не имеющие ни мощных горных хребтов, ни непреодолимых водных преград. И то, и другое, и третье, и тем более новые климатические условия – все это нашло отражение в особенностях русской натуры.

Помимо метафизической связи необъятных российских просторов с широтой русской души – что не совсем понятно, но о чем любят у нас говорить многие – были и другие, более ощутимые следствия, которые повлекла русская география. Ничто не мешало восточным славянам продвигаться все дальше и дальше на восток – ни естественные преграды, ни враждебность финно-угров, коренных жителей Центральной России. Колонистам не пришлось сражаться за новые места обитания, ни договариваться, ни как-то иначе выстраивать отношения с другими племенами. Это позволяло спокойно растекаться все дальше и дальше вглубь континента, ни в чем не меняя привычного хода вещей. Малонаселенность территорий консервировала традиционные формы жизни. Труд был коллективным, отношения внутри группы общинными, хозяйство натуральным, и все оставалось таковым веками.

Отголоски общинного сознания мы слышим внутри себя и по сей день. Попробуем провести мысленный эксперимент. Представим перед собой группу самых обычных людей, не избалованных особым достатком, не повидавших мир, не имевших возможности или желания слишком долго учиться. И зададим им вопрос: справедливо ли устроено общество, когда одни считают деньги до зарплаты, а другие – катаются по заграницам, ходят по ресторанам, ездят на дорогих машинах, роскошествуют в шикарных особняках? Мирится ли с этим ваша душа?

Подозреваю, что ответ будет резко отрицательным, даже при условии, что этот достаток был не украден, а честно заработан. Этому есть объяснение, говорят специалисты. Этика общинного сознания не принимает имущественного неравенства. В отличие от европейских стран, где неприкосновенность частной собственности, закрепленная законом, стала основой, которая цементировала общество, Древняя Русь долго жила не по законам, а по понятиям, культурным и религиозным представлениям о том, что такое хорошо и что такое плохо. В России этот вопрос так и остался до конца нерешенным.

Внешние условия диктовали общинный уклад жизни. «Всем миром» строили жилище, сберегали от стихий урожай, заготавливали припасы на долгую и суровую зиму, охотились и рыбачили неводом, помогали погорельцам, спасали застигнутых паводком, а позже согревали и кормили путников, голодающих и каторжан. За все это плату не брали, распределяли расходы между собой поровну, поступать иначе считалось недопустимым. Так складывалась общинная психология. Одним из ее следствий стала уравниловка как рычаг к самосохранению общин. Община ломается, если сосед разбогател. Разве не оттуда у нас особое отношение к ближнему, например, к соседям и сослуживцам – уж как бывает неприятно, когда у кого-то зарплата больше, дом лучше, а машина шикарнее! Разве не из общинной уравниловки идет и наше неуважение к частной собственности? «Отнять и разделить», а если и не разделить, то разгромить и покромсать, чтобы все, как у всех.

Различия в ландшафтах, почвах, климате и иных жизненных обстоятельствах направили Европу и Россию по разным историческим тропам. Если в странах Западной Европы уже к ХI веку общинность была изжита, а на смену пришло индивидуальное хозяйство, то в России общинное устройство, а вместе с ним и общинная психология сохранялись вплоть до ХХ века. Отличия в укладе жизни, религиозных установках и культурном наследии ориентировали Запад и Россию на разные ценности. В Европе складывались ценности, обращенные к конкретному человеку, к личности, в России – ценности коллективистские, общинные. Соцопросы подтверждают эти различия: в европейских странах ценность личных прав и свобод находится в первых строках предпочтений, в России – плетется где-то в самом хвосте.

Разбросанность плодородных земель их малая площадь, всего 3 % чернозема, а также разбросанность природных ископаемых требовали хозяйственного освоения больших территорий, связь между которыми и жизнь на которых были возможны только при сильной государственной централизации. Уже при Ярославе Мудром территория Руси была больше всей Западной Европы. Позднее она только расширялась. Чем дальше отодвигались наши границы, тем сильнее разрастался госаппарат, проникая во все клетки, заполняя собой все полости российской жизни. Но мы также знаем, что чем больше в нашей жизни государства, тем меньше прав и свобод остается у человека.

Продолжая разговор о гигантских пространствах России, исследователь Жанна Смирнова отмечает еще одно следствие особенностей нашей географии:

Российский человек окружен обширными русскими полями и обширными русскими снегами, он тонет и растворяется в этой необъятности. Без простора нет покоя, без простора – духовная теснота. Лишь на просторе российский человек может быть самим собой. От излишка места человек тоскует и мается, не находя для себя места. Русской душе свойственна неприкаянность, перекати-поле, странничество.

Не знаю, сколь актуально это для дня сегодняшнего, но в литературе подобные персонажи – действительно, частые гости.

…Итак, русские просторы, наша география, но, быть может, еще более наш беспощадный климат формировали русский быт и русскую натуру. Каждый из нас, особенно жители Центральной России и уж точно регионов в широтах более северных, замечал, как сильно наше настроение, энергетика, отношение к происходящему зависит от времени года, от того, светит ли солнце или нависают свинцовые тучи. В среднем по России, если мои подсчеты верны, мы имеем 170–180 солнечных дней в году, тогда как в Греции, Испании, Италии их чуть ли не в два раза больше. Даже если эти цифры не совсем точны, то и без статистики, на глаз и на ощупь, мы чувствуем эту разницу в количестве солнца. Но именно солнце, его лучи способствуют выработке серотонина, этого «гормона удовольствия» и хорошего настроения. А между тем на большей части территории страны холода и ненастье продолжаются по полгода, а солнце балует, например, москвичей всего лишь 82 дня в году. В Питере за год набегает и того меньше – только 62 солнечных дня. То есть половину жизни люди проводят в неблагоприятных погодных условиях. Возможно, это объясняет неулыбчивость и меланхолию, свойственные русскому характеру и русской культуре.

Но если бы только это. Начиная с ХIV века, на протяжении пяти столетий Европа переживала малый ледниковый период. Особенно тяжело он сказался на России. Сельскохозяйственный год в те времена длился чуть более четырех с половиной месяцев, крестьянину надо было спешить, работать без сна и отдыха, днем и ночью. А между тем на западе Европы ни в эпоху Средневековья, ни в новое время такого напряжения сил не требовалось, там полевые работы могли вестись восемь, а в иных местах и десять месяцев в году.

Специалисты считают, что особенности российского климата просто не могли не оставить отпечатка в национальном характере. Прежде всего речь идет о способности русского человека к крайнему напряжению сил, концентрации всей своей физической и духовной потенции на сравнительно протяженный отрезок времени, за которым непременно должен последовать период расслабления. Не отсюда ли наша привычка к авралам с последующей работой вразвалочку? И еще. В отличие от западного крестьянина, которому климатические условия позволяли гораздо тщательнее обрабатывать землю, русский человек работал в постоянном дефиците времени. А тут еще и неустойчивая погода, и скудные земли и, соответственно, отсутствие прямой связи между затраченными усилиями и полученным в итоге урожаем – все это не очень располагало к вырабатыванию таких качеств, как тщательность, аккуратность в работе. В этой связи философ, писатель и публицист Иван Ильин писал:

Из века в век наша забота была не о том, как лучше устроиться или как легче прожить, но лишь о том, чтобы вообще как-нибудь прожить, продержаться, выйти из очередной беды, одолеть очередную опасность.

Чтобы выжить, древним приходилось ловить каждый погожий день, каждый погожий час. Добавим к капризам суровой природы и климатической неустойчивости необузданную агрессивность соседствующих кочевых народов, с которой то и дело сталкивались наши предки. Неуверенность в завтрашнем дне (урожай или недород, война или мир, дом или поход в чужие земли, воля или кабала и т. д.) – постоянная зависимость от этих обстоятельств, как отмечает культуролог Игорь Кондаков, глубоко укрепила в русской культуре и национальном самосознании фактор случайности, непредсказуемости. Особенности русского менталитета базируются на неустойчивом равновесии взаимоисключающих тенденций, где любое неуправляемое стечение обстоятельств может оказаться решающим.

В этой связи историк Василий Ключевский делится интересным наблюдением, обращая внимание на российские избы. Вид этих человеческих жилищ оставался постоянным на протяжении многих веков: российские крестьянские поселения «своей примитивностью, отсутствием простых прозаических удобств создают, в особенности на путника с Запада, воспоминание о временных, случайных стоянках кочевников, не нынче-завтра собирающихся бросить свои едва насиженные места, чтобы передвинуться на новые».

Постоянные пожары, неустойчивый климат, неизменное ожидание разорительных набегов – очевидно, отсюда произрастало неумение и нежелание строить долгосрочные планы. Иными словами, русский человек в те далекие времена, да и более поздние тоже, мог быть уверен только в одном – от него мало что зависит в этой жизни, все во власти высших сил. Это как упряжка без вожжей – куда вывезет, туда вывезет. Специалисты считают, что такое постоянство изменчивости заложило основу для появления таких характерных для нас черт, как стойкость в перенесении выпадающих страданий, лишений и тягот жизни, примирение с утратами и потерями как неизбежными или даже предопределенными свыше, упорство в противостоянии судьбе. А также терпение и пассивность в отношении к внешним факторам жизни. Именно за ними, внешними обстоятельствами, признается ведущая роль в развитии событий. В самом деле, русский человек ведь скорее пессимист, чем оптимист. А его взгляд на мир часто окрашен фатализмом. Такое смиренное мироощущение, конечно же, связано еще и с особенностями православия – и об этом еще пойдет речь. Но каким же образом со всем этим в русской душе уживаются такие известные качества, как бесшабашность, удаль, отчаянная смелость, безрассудство, стихийность?

Если вдуматься, в этом нет особых противоречий. Коли вы безоглядно верите в судьбу, можете смело бросаться под автобус. Вам незачем думать о последствиях – кому суждено быть повешенным, не утонет и под машину тоже не попадет. Однако фатализм – совсем необязательно плод сознательного восприятия мира. Эта убежденность вполне может жить и в подсознании, просто человек так чувствует. Вот она, психологическая основа безрассудной удали и отчаянной смелости. Или – что тоже свойственно русской натуре – склонности принимать судьбоносные решения путем бросания жребия. Вполне возможно, именно отсюда проистекают знаменитые русские «авось» и «небось».

Русскому человеку свойственно горячее желание верить в чудо. Потребность чуда, как подметил Иосиф Бродский, проявилась даже в отношении к двум главным религиозным событиям – Рождеству и Пасхе. Для западного человека главное событие – факт рождения Христа. Для русского – Воскресение Христа, свершение чуда. Есть ли какое-то рациональное объяснение такой жажде чуда? Попробую предположить, что это как-то связано с ощущением собственного бессилия в борьбе с силами природы и жизненными обстоятельствами. В более широком смысле – с тем путем, который прошла Древняя Русь в свой дохристианский период на вновь освоенных землях. С чем же подошла Древняя Русь к своему крещению, еще одному поворотному моменту в нашей истории?

Глава 3
Православный код: рабское сознание или духовная высота?

Креститель Руси князь Владимир верил не столько в чудо, сколько в силу кардинальных геополитических решений. Он убил своего брата Ярополка и получил киевский престол. Железной рукой князь правил своими владениями. И также неистово насаждал новые культы языческих богов, пугая народ неизвестными до того на Руси человеческими жертвоприношениями. Однако ж не прошло и десяти лет, как Владимир принимает христианство и обращает народ в новую веру. Всего десять лет! Что случилось с князем, какие обстоятельства заставили его бросаться от одних культов к другим?

Под власть князя Владимира попадали практически все славянские земли от восточных Карпат до Оки и Волги, от Балтийского до Черного морей. Разные племена, разные уклады жизни. Как сохранить такое пестрое хозяйство? Нутром политика Владимир понимал – не справиться ему со своими владениями без объединяющей их идеи. Казалось бы, вера – вот та идея, которая могла бы решить проблему. Но все, с чем пришла Древняя Русь ко времени княжения Владимира, было язычество – у каждого племени свои кумиры, свои боги. Нет, такое язычество было слабым подспорьем Владимиру в деле единения славян. Человек решительный, князь предпринимает отчаянную попытку создать общий для всех коллективный культ во главе с богом Перуном. Но идея русского Олимпа провалилась. Язычество не было религией в современном понимании – как христианство или ислам. А что это было? Академик Дмитрий Лихачев называл славянское язычество хаотичной совокупностью различных верований, обрядов и объектов почитания. Но это не было учением. Тем временем необходимость в объединяющей идее становилась все более острой, и поиск новой религии продолжался. Это – версия политическая.

Есть и другие версии. Богословы, например, убеждены, что в отказе киевского князя от язычества ключевое место занимал личный духовный поиск. Владимир был натурой религиозной, утверждают богословы, он искал истину и, осознав бездну бездуховности, в которую ввергает язычество, сумел найти выход из этой пропасти. Из бездн ада он смог подняться к Богу. Политика здесь была второстепенна.

Если же верить летописям, Владимир выбирал из трех религий: христианства, ислама и иудаизма. Все они были равно чужды его языческому сознанию. Однако же Русь не стала ни страной магометанской, ни иудейской. И даже от обряда западного христианства он отказался. Владимир избрал православие. Почему?

По мнению ряда историков, Владимир выбрал не столько православие, сколько Византию, с которой Русь связывали особые отношения. Отношения любви и ненависти. Даже одерживая победы над византийскими воинами, помимо политических и торговых выгод, киевские князья добивались от византийских императоров признания равенства.

Обычно равенства не ищут те, кто верит в свое превосходство. Киевским князьям было чем похвастать и чем гордиться, но никакие ратные подвиги не могли изменить исторического факта: в сравнении с Византией набирающая силу Древняя Русь была лишь подростком, молодым задирой.

Византия превосходила Русь не только пышностью и изыском, но и родом. Наследница восточной империи римлян, она несла в себе несметные богатства культуры, науки – всего огромного человеческого опыта, накопленного античным миром. Владимир, князь молодого государства, видел в Византии не только мощь ее казны и военной силы. Не просто выгоду от взаимных торговых связей. Всей душой хотел он дотянуться до византийской «вершины». Только породнившись с василевсом, вынудив императора Василия II отдать за него свою сестру, царевну Анну, Владимир стал им ровней. Но стал с условием: князь должен был креститься.

В общем, все совпало – и личные амбиции, и интересы политические. А народ? Народ как-то уж очень легко отказался от своей прежней веры. Если верить летописцу, люди с радостью шли креститься в водах Днепра со словами: «Коли не добро сие было, не приняли бы это князь и бояре» – вполне в духе того времени: народ должен был довериться выбору князя, выступавшего от его лица. По крайней мере в Киеве это воспринималось именно таким образом: князь выступал в качестве отца большой семьи. И если не считать Новгорода – там подоплека сопротивления крещению была политической, – в целом Русь приняла новую веру довольно спокойно. Как отмечал Дмитрий Лихачев, народ плакал по своим поверженным богам, но не восставал. Возможно оттого, что Крещение Руси не превратилось в завоевательную акцию против своего народа. Церковь не занимала резко враждебных позиций по отношению к языческим обрядам и верованиям, а, напротив, постепенно вносила в язычество христианские идеи.

Очень важно, что христианизация Руси не была одномоментной, процесс в ряде мест растянулся на несколько столетий. Но самое главное – это не было психологическим насилием для новообращенных. Может быть, поэтому в православных обрядах так много напоминаний о дохристианской эпохе. Попав на русскую почву, христианство впитало местные традиции, и в результате сложилось русское православие со своими особенностями.

В каком же направлении развернуло Русь христианство, что дало оно нашим предкам? Дмитрий Лихачев пишет, что крещение оторвало Русь от магометанской и языческой Азии и привело в более развитую и просвещенную христианскую Европу. Войдя, хотя бы частично, в культурное поле Европы, Русь как бы перескочила через века. Самое первое и самое важное, что принесло Руси крещение, – это церковная письменность. Письменный язык перешел к нам вместе с церковными книгами из Болгарии, за 100 лет до того принявшей православие. Это уже был язык высокой культуры, что позволило Руси создавать в первый же век своего христианства произведения, которыми, как считает Лихачев, мы вправе гордиться.

Крещение Руси радикально отозвалось и на массе народной. Одни догматы православия плавно легли на генетический архетип, другие медленно меняли его. В этой связи профессор Анна Павловская отмечает, что присущие русским людям страстность, необузданность, дикость, широта и размах, соединившись с православием, с необходимостью постоянно смирять свою натуру, привели к появлению в характере народа противоречивых, на первый взгляд, взаимоисключающих черт. Это отчаянность и покорность, подозрительность и наивность, страстность и пассивность и т. д. Православие решающим образом повлияло на формирование национального характера.

До прихода большевиков многие писатели и философы прямо называли религиозность основной, наиболее глубокой чертой русского народа. Здесь, правда, мое сознание при всем уважении к мыслителям прошлого борется с очевидным противоречием. Если это действительно так, то как могло случиться, что не так уж и мало сынов народа-богоносца по отмашке революционной власти крушили храмы и побивали святых отцов с отменным энтузиазмом? Что это было? Агрессивный выплеск накопившейся в народе фрустрации? Морок, навеянный соблазнительной коммунистической идеей? Победа деятельного рацио над абстракцией веры? А может, все эти рассуждения о народе-богоносце – романтизированное преувеличение народной сущности? Не знаю, но вот какое объяснение этой трагедии дает профессор, протоиерей Глеб Каледа:

Всматриваясь в глубины далекой и близкой истории, перебирая исторические материалы и литературные произведения разного жанра и стиля, наблюдая и многих современных прихожан наших храмов, и околоцерковную публику, приходится со скорбью сердечной признать, что в основной своей массе русский народ был обрядоносцем, не понимавшим ни сущности Церкви Христовой, ни ее истории, ни даже христианских таинств. Только у начетчиков и обрядоносцев спор о двух– и трехперстном знамении мог превратиться в национальную трагедию. Из-за обрядового отношения к религии русский народ в значительной своей части легко отказался от религии и крушил храмы, которые строили предки.

Возможно, и так. В любом случае жесточайшие гонения на веру в советское время привели к появлению нескольких поколений, для которых нормой было абсолютное безбожие. Однако никакие жестокости большевиков не могли отменить предшествовавшее их приходу целое тысячелетие, в течение которого нарабатывались ценности русской культуры, многие, как было сказано, под влиянием православия. В этой связи известный специалист в этнопсихологии профессор Надежда Лебедева отмечает:

Ценности – это основа человеческой мотивации и, кстати, наиболее консервативный элемент в психологии любой культуры. Это, если угодно, ее «цивилизационный код». Поколения приходят и уходят, исторические эпохи меняются, а культура, ее ценности остаются более или менее неизменными. Зачастую люди до конца не осознают, почему они поступают так или иначе, но они знают, что это – «должно, правильно» или наоборот, «не должно, неправильно», и испытывают от этого чувства ясно ощутимый психологический комфорт или дискомфорт.

Иными словами, не так уж и важно отношение человека к вере. Можно верить или не верить, но живущие в культуре народа ценности непременно проявят себя. Какие же именно ценности заложило православие в наш «цивилизационный код», как повлияло на русский характер?

Некоторые исследователи полагают, что решающее влияние на русский характер оказала наиболее почитаемая в православии добродетель смирения. Смирение, трактует церковь, есть путь к Спасению. Оно обращает человека от настоящего к будущему, дает ему надежду в иной жизни. Православие понимает смирение как жизнь в мире с Богом, свободное и мужественное согласие с Его волей. Это готовность терпеть и принимать жизненные невзгоды без печали в сердце, с мыслью «Боже, да будет воля Твоя на все». Это умение не возвышать себя над кем бы то ни было, имея в своем сердце убеждение, что все духовные заслуги человеку дарует только Бог. Смирение – это готовность увидеть собственную греховность и несовершенство. Это сострадательность, незлобивость, готовность прощать и возлюбить ближнего.

Что ж, обузданная гордыня, способность видеть свое несовершенство, незлобивость, безбрежная любовь к ближнему – все это замечательные черты. Но так ли часто мы встречаем их в обыденной жизни? Едва ли, по крайней мере сегодня, их можно назвать характерными чертами русского человека. Но здесь дело в другом. Это те добродетели, к которым человек только стремится на пути к Спасению. Эти же добродетели проводят в нашем сознании четкую границу между тем, что такое хорошо и до́лжно, и тем, что плохо и недопустимо. Например, как у нас относятся к людям, которые расхваливают себя и собственные достижения? В отличие от западных стран, особенно от Америки, где самопиар ни у кого не вызывает возражений и осуждения, у нас самовосхваление не принято. Хвастунов, фанфаронов осуждают, не любят, даже если они говорят о себе чистую правду, – это считается недостойным, неприятным, раздражающим поведением. Это отношение «вшито» в наше сознание, в нашу культуру, независимо от того, верующий вы человек или нет. Переводя на язык православия, самопиар – это вопиющий случай необузданной гордыни.

Между тем в разговоре о смирении неизбежно всплывает другое качество – долготерпение. Церковь почитает его как высокую добродетель. Оно же стало признанной особенностью русской натуры. Однако в обыденной жизни сегодня мы относимся к долготерпению скорее неодобрительно. Это признак слабости, неудачи, поражения. Некоторые так и вовсе видят в долготерпении рудимент рабского сознания. Все так, но эта черта – относись к ней как к непреходящей духовной ценности или национальной уязвимости – в нашем народе действительно присутствует.

Еще одна из самых почитаемых в православии добродетелей – сострадание. Можно ли русский народ назвать сострадательным? Или это качество тоже из ряда идеалов, к которым только надо стремиться? Мне кажется, сострадание, чувство жалости, умение прощать чужие грехи – все это есть в русской натуре. Известно, что в Сибири было принято кормить и поддерживать ссыльных, которых гнали по этапу, а ведь среди них были не только политические, но и убийцы, и грабители. Но все равно все они получали сочувствие или помощь. Точно так же люди были милостивы к пленным немцам после победы над Германией. Когда, например, по Москве вели колонну пленных, к солдатам из толпы подходили люди и протягивали еду. Сами, недоедая все военные годы, они делились со своими вчерашними смертельными врагами. Видимо, не в русском характере долго помнить зло – русские люди отходчивы. Отходчивы и сострадательны, в своих высших проявлениях сострадательны до жертвенности. Не случайно как нравственный идеал Достоевским был создан образ Сонечки Мармеладовой. Идеал, безусловно, проистекающий из православного христианства.

Церковь расценивает жертвенность как высочайшую добродетель, смысл которой в искреннем посвящении себя другим. Это – путь Иисуса Христа, апостолов, православных святых отцов. Жертвенность, долготерпение, смирение нередко бывают связаны со страданием. С точки зрения западного менталитета добровольно обрекать себя на страдание, к тому же без острой необходимости – это патология. Некоторые западные исследователи так и называют нашу культуру – культура нравственного мазохизма, в центре которой они видят личность, действующую против собственных интересов. Так что же такое жертвенность – национальная добродетель или болезнь? В этой связи Надежда Лебедева пишет:

В истории несколько раз происходили довольно странные вещи – накануне и во время страшных бед, грозивших человечеству уничтожением, многие европейские страны, их уникальные, самобытные культуры и народы бывали спасены добровольной кровавой жертвой России. И мир, растроганный алогичностью этой жертвы, в этот момент был благодарен и полон осознания значимости и непомерной цены этой жертвы. Так, например, маршал Фош в 1914 году (когда вступление русской армии – неподготовленное и оплаченное большой кровью – спасло Францию от разгрома) признавал: «Если Франция не стерта с карты Европы, она этим прежде всего обязана России».

Мы также можем вспомнить и освобождение Европы от Наполеона. И, конечно же, фантастические жертвы, принесенные Россией ради победы над фашизмом. Иными словами, «русская патология» не раз спасала Европу. Но это не меняет дела, некий излом в русском характере отмечали не только на Западе, но и в России. Разве не об этом же писал Достоевский?

Я думаю, самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всем. …Страдальческая струя проходит через всю его историю, не от внешних только несчастий и бедствий, а бьет ключом из самого сердца народного. У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье его для него неполно. Никогда, даже в самые торжественные минуты его истории, не имеет он гордого и торжествующего вида, а лишь умиленный до страдания вид; он воздыхает и относит славу свою к милости Господа. Страданием своим русский народ как бы наслаждается.

Жертвенность и страдание, сострадание, долготерпение и смирение – так отразились христианские идеалы в русской душе. Но это – лишь верхушка айсберга, небольшая часть того огромного влияния, которое оказало православие на становление русской культуры, национального характера, и этот разговор еще будет продолжен.