Текст книги "Посмотри в глаза чудовищ"

Короче, не помню, как мы бежали, а помню только, что несется рядом со мной парень, на футболиста похожий, на знаменитого, на этого… Франца Беккенбауэра… и повторяет: «Муттерхен, муттерхен, муттерхен…» И остановились мы далеко внизу, и аэродром наш несчастный перемахнули, а дальше просто некуда бежать было, потому что пропасть.

Остановились, оглянулись, смотрим. Стоит наш монастырь и светится – стремно так светится, как гнилушки на болоте. И все сильнее этот его свет, будто раскаляется он изнутри. Вот и стены красными разводами пошли. А из-под земли – рев. И нам уже хочется в пропасть сигать, потому что никакой мочи нет все это терпеть и ждать, что же еще с нами сделают. Потом – будто змеи огненные над монастырем встали. Глазами смотрят, медленно так: выбирают… Мы с немцами сидим чуть не в обнимку, потому что всем страшно. Ни до Сталина, ни до Гитлера не докричишься.

Не помню я больше ужаса такого. Вот не помню, и все. Даже в партизанах… а там всякое было. Потом расскажу.

Но – как-то улеглось понемногу. Стены остыли, змеи сгинули куда-то, рев затих. Не то чтобы совсем пропал, но – далекий такой, как паровоз в морозной степи. Слышишь хорошо, а понимаешь, что далекий. И тогда мы с немцами стали друг на друга поглядывать. Сначала удивленно, а потом и нехорошо. И сыпанули в разные стороны, как из теплушки после долгого перегона: мальчики направо, девочки налево… Залегли. И чего-то ждем. Первыми стрелять как-то неловко.

Вот… А потом смотрим: по ничейной полосе идет кто-то в рост. В шинели до пят. И зеленой веткой машет. Ну откуда там зеленая ветка взяться могла? Ничего не понимаем. А он сначала по-немецки, потом по-нашему кричит: господа, мол, нихт шиссен, командиров прошу ко мне…

МЕЖДУ ЧИСЛОМ И СЛОВОМ
(Гималаи, 1936, апрель)

– И как же, господа, вы намерены выбираться отсюда? – спросил я командиров.

Мы сидели втроем вокруг примуса в наспех вздернутой палатке. Снаружи доносились характерные звуки: пехота окапывалась. От главного неприятеля, от мороза. Снежные ямы позволят дотянуть до утра…

– Как пришли, – коротко сказал Отто Ран.

– А вы? – Я посмотрел на Хомчика. – Будете ждать самолетов?

Он не ответил. Вояка он был смелый и решительный, только война оказалась не такой, а совсем чужой. Берег своих «красных магов» товарищ Агранов, отыгрывался на русских мужиках: авось выкрутятся.

Самолеты не прилетят, это было ясно. Никто не сможет сесть в таком тумане.

– Я думаю, вы уже поняли, господа, что ваше пересечение здесь не было случайностью, – сказал я. – Рекомендую информировать ваше руководство единообразно, поскольку между собой они сношения имеют. Проще говоря, врите в лад. Предлагаю вариант: монастырь пуст и давным-давно необитаем. В самом начале боевого столкновения сошла лавина, разделившая ваши подразделения. Все потери списать на лавину. Кто был вашим противником, ни вы ни вы не догадываетесь. Предположительно, англичане.

– Ничего не получится, – тоскливо сказал Хомчик. – Мои комсомольцы… – он махнул рукой.

– Равно как и мои, – сказал Ран. – Хоть и не комсомольцы.

– В принципе лавина могла прихлопнуть всех, – предложил я.

– Нет, – покачал головой Хомчик.

Ран вообще промолчал, глянув презрительно.

– Дело ваше, – сказал я. – Тогда примите мои поздравления: сегодня началась новая мировая война. Но ваши имена в историю не войдут.

Боюсь, что они не поняли и этого.

– Если вы доложите все как есть, – попытался я вразумить их еще раз, – вам просто не поверят. А именно: не поверят тому, что махатм не захватила противоборствующая сторона. Скажут, что вы запаниковали и отсиделись в сторонке.

Оба вскинулись. Вот это до них дошло моментально.

– Тогда… – медленно сказал Хомчик. – Тогда придется повторить. Так, Отто? И поделим старичков. А начальство пусть разбирается, махатмы они или хрены пустоцветные…

– Нет там никаких старичков, – сказал я. – Монастырь уже тысячу лет как пуст. Можете сходить посмотреть. Это Шамбала, геноссен. Понимаете? Это Шамбала.

Оглушительно взвизгнул выстрел.

– Бляди, – сказал Хомчик и, опрокинув примус, выскочил из палатки. Отто поставил примус как надо и тоже выскочил. Пришлось выходить и мне.

Горящее облако луны висело над плечом. Туман светился. И сквозь это свечение шел, проваливаясь в снег по колено, безголовый бурый великан. По нему стреляли со всех сторон, трассирующие пули впивались в мохнатое тело, взрывались и гасли. Очередью, выпущенной в упор, ему оторвало руку, и рука, мотаясь и суетясь, затрусила рядом с хозяином, как болонка.

– Пропустить! – крикнул я.

Меня не услышали, но поняли.

Чудовище – убитый днем йети – дошагало до края пропасти и пошло дальше. Рука замешкалась, как бы оглянулась, – но чей-то выстрел снес в бездну и ее.

– Вот так-то, – сказал кто-то из парашютистов.

Мы вернулись в палатку.

– Да, такому не поверят, – вздохнул Хомчик.

– Такому-то как раз поверят, – сказал Отто. – Такое-то они и сами… – он замолчал и уставился в огонек примуса.

Русским он владел неплохо: три года в Академии Дзержинского… Я помнил его по фотографиям: филолог, писатель, функционер Туле, искатель приключений; много общего у нас с ним было. Кроме цели, пожалуй. Хотя… темна вода во облацех. С приходом Гитлера к власти Пятый Рим постановил прервать все контакты с Туле. Но продиктовано это было скорее политической конъюнктурой, нежели этическими соображениями. А следовательно, все еще могло перемениться.

– Бойцам давайте попытаемся внушить, что виденное ими было галлюцинацией, вызванной, допустим, новым боевым отравляющим газом, – предложил я. – Утром можно будет сводить их на развалины монастыря, пусть убедятся своими глазами.

– Вместе или порознь? – криво усмехнулся Ран. – Спасибо, Николас, но и это не выход. Зачем вы вообще связались с нами? Пустили бы все на самотек…

– Людей жалко, – сказал я. – Такое объяснение вас устроит?

– Кому нынче людей жалко, – сказал Хомчик. – Разве что попам-грабителям…

– Чувствую я, Николас, что намерены вы через нас протащить какую-то дезу, – сказал Ран. Он меня тоже, конечно, знал по ориентировкам.

– Да, – сказал я. – Но хочу напомнить, что именно в хорошей полноценной дезе и лежит ваше спасение. И если мы ее сейчас здесь сообща не оформим, то, господа, помните, что домой вы вернетесь на верную смерть. Если не хуже… И если вернетесь…

– Зато семьям пенсия будет, а не лагерь, – сказал Хомчик.

– И вы в это верите? – я посмотрел на него недоуменно.

Он задумался.

И вот так к утру (было под сорок мороза) мы родили умную дезу. Которая устроила, как выяснилось впоследствии, и Ежова, и Гиммлера.

Поэтому Вторая мировая началась тремя годами позже. Правда, я не знаю до сих пор, был ли смысл так тянуть с этим делом… Раньше сядешь – раньше выйдешь.

Утром бойцы дружно сбегали на развалины и убедились, что да, все ночное было мороком и кошмаром. Ран увел своих ребят в подземелье. Я сказал ему: осторожнее, Отто, если пройти по этим ходам много-много миль, то можно попасть к пресловутому владыке Агартхи, Царю Мира. Там вам откроются все тайны, но дороги назад вы уже не найдете. Не знаю, поверил ли он мне…

Чкалов посадил машину, ориентируясь по дымным кострам. Ни один пилот в мире не решился бы на такое. Остатки десанта, двадцать восемь человек, как раз и уместились в одном самолете.

Они улетели, а я остался.

– Не боитесь, Николас, что я распоряжусь расстрелять вас? – спросил зачем-то Ран. Глазки его подозрительно блестели.

– Нет, – сказал я. – Во-первых, я старше вас на две ступени посвящения, и такое нарушение субординации не понравится фон Зеботтендорфу. Во-вторых, после драки кулаками не машут. А главное, без меня вам здесь не разобраться с направлением мировых линий. Не хотите же вы попасть в Антарктиду? Там хоть и весна… И вообще – какую дрянь вы нюхаете?

– Кокаин, – слегка растерялся он.

– Вас обманули. Кокаин белого цвета. Значит, так: передайте фон Зеботтендорфу, что русский перевод «Некрономикона» вот-вот выйдет из типографии.

– Но это же… – он изменился в лице.

– Вы совершенно правы.

ГЛАВА 2

У царя альбанского Тархетия, кровожадного деспота, случилось во дворце чудо: из средины очага поднялся мужской член и оставался так несколько дней.

Плутарх

Ведьма жила бедно. Домик ее, черный и приземистый снаружи, изнутри был нелеп и тесен. И лишь огромный серый ковер, спускающийся от потолка, застилающий пол и подвернутый до середины противоположной стены, говорил о прежнем достатке.

Воздух внутри стоял смрадный и плотный, как протухший студень. Здесь и жить-то было тошно, а уж умирать – тем более.

Кроме ковра, в доме ничего не было. Старуха лежала, укрытая пестрым тряпьем, на топчане, ножками которому служили кирпичные столбики. В углу у печки навалена была куча угля. Кошка – естественно, черная – бросилась к гостям в надежде выпросить еды.

– Соседка иногда помогает, – объяснила Светлана.

Гусар оглядел комнату, ничего подозрительного не обнаружил, как-то по-хорошему разобрался с кошкой и сел у порога.

– Собаку… убери… – прохрипела бабка, не открывая глаз.

– Это не совсем собака, – сказал Николай Степанович. – Пусть сидит. Я ему доверяю.

– Ну, смотри…

– Зачем звала, старая?

– Сам больно молодой, – отозвалась бабка.

– Уж какой есть.

– Прощения попросить хочу.

– Прощаю. Дальше что?

– Не от сердца прощаешь, от ума.

– Как могу. Сердцу, сама знаешь, не прикажешь.

– Ох, знаю… – бабка надолго замолчала.

– Бабуль, – позвала Светлана. – Говори уж все.

– Скажу, скажу… Скажу тебе, Николай. А ты, Светка, выйди, не подслушивай. Рано тебе такое знать.

Светлана фыркнула и пошла прочь.

– Люб ты ей, однако… не спорть девке жизнь, а то не будет тебе удачи… Так о чем я? Да, знать ты хотел, что приключилось…

– Хотел.

– А не боишься?

– Устал бояться.

– Смотри… еще не поздно…

– Поздно. Не оставят они меня в покое.

– Попросишь, поклонишься – оставят.

– Не поклонюсь.

– Это да. Такие не кланяются… вот все и вышли. Осталось… всего ничего. Раз так, слушай. Есть на земле племя. Все, как у людей, а не сродны они людям. И живут не русским обычаем и не цыганским, а вроде как подпольщики. Многое могут.

– Это я заметил.

– Пристали они к цыганам, как клещ к собаке. Сосут кровь, сосут, не насосались еще. Через них нет нам никакой жизни… Ай, да что я жалуюсь, ты же дельного чего ждешь…

– Да. Если знаешь.

– Буду говорить, а ты на ус мотай. А отчего и почему, поймешь, может, и сам. Вот почему зеркала в доме с покойником завешивают? Потому что кто-то из них обязательно наведается в такой дом. Горе наше им очень полезно. А зеркал они не любят. Ой, не любят… Он, если в зеркало глянет, сам себя заворожить может…

– Так. Еще что?

– Живут они очень долго. Очень долго. Тот, который меня… Он еще то время помнит, когда у цыган цари были.

– Понял. Завораживать они могут, порчу насылать могут… что еще?

– Из медных колец золотые делать.

– Нехитрая наука.

– Знают они, когда о них думают. И кто думает. И как.

– Они и узнали, что я о них подумал?

– Конечно.

– А детишки им на что нужны были?

– Не знаю. Только извечная это дань цыганская…

– Ладно. Что им от людей нужно?

– Непонятно мне это было, милый. Вот что всякому начальству от людей нужно? Чтобы слушались да помалкивали. Так и эти…

– Значит, в начальство рвутся?

– Не то чтобы прямо в начальство. Они все за спинами маячат. Одного по телевизору даже видела в программе «Время».

– А распознать их можно?

– Трудно их распознать человеку. Гриб есть, его высушишь и покуришь – видеть их начинаешь. Правда, соображение теряешь при этом, не понимаешь ничего.

– Нет, это не годится. От водки, скажем, многие и чертей видят.

– Котята новорожденные, слепые, их чуют. Орать начинают.

– Поди разбери, от чего котенок орет… А собаки?

– Собак они обманывают. Но есть зверек, который змей давит, вот тот – да, тот хитрый глаз имеет…

– Зверек, который давит змей… – Николай Степанович задумался.

– Еще так смешно чирикает, ровно как птица клест…

– Мангуста?

– Мангас-та. Так правильно. Сами-то они мангасами называются.

– Мангасы, значит… Запомню.

– А людей, которых себе служить заставляют, барканами зовут. Тоже запомни.

– Запомню.

– Верховный мангас в воде живет. В море. Его имя Лу.

– Они что, не только на людей похожи?

– Они разные. Есть как люди, есть как крокодилы, только побольше.

– Понятно, – сказал Николай Степанович. – Ты мне скажи вот что: лекарство это бурое, которое я тебе сейчас дам, – оно откуда приходит?

– Мангасы делают.

– Точно?

– Да уж куда точнее.

– Плохо дело, – сказал Николай Степанович. – По кругу ходим. И как бы в этот круг прорваться… Давай уж, старая, раз так масть легла – приманивай своего.

– Приманить не смогу, нет у него больше ко мне интереса, а как найти, расскажу. Зовется он в миру Сулейменовым Насруллой Абдухакимовичем и, когда прибывает, останавливается в крайкомовской гостинице, там ему всегда люкс приготовлен. Имя хоть и не русское, но не узбек он и не татарин. Седой, представительный. Лоб широкий, а над переносицей небольшая вмятинка. И вот здесь, под подбородком, кожа складчатая болтается. Манерой – начальник, и люди с ним высокие об ручку ходят. Вот он-то змей главный и есть.

– Змей? – переспросил Николай Степанович.

– Змей, воистину змей…

Когда-то крайкомовская, гостиница «Октябрьская» переживала нынче не лучшие времена. Нынешние высокие гости предпочитали останавливаться в загородной резиденции губернатора, а «новые русские» облюбовали для себя гостиницу поновее. Так что красные ковровые дорожки облысели, мебель порассохлась и попродавливалась, телевизоры не включались или не выключались и даже форточки не открывались или не закрывались. Персонал, впрочем, держался старый, вышколенный, холуеватый.

Портрет Непогребенного, набранный разноцветным шпоном и висевший напротив стойки администратора, никто не трогал…

Вовчик и Тигран жили в двухместке наискосок от закрытого люкса. Время от времени кто-то из них выходил в город на связь. Связь осуществлялась через пиццерию.

– Командир, – нервно говорил Тигран, наклоняясь вперед – грудью на столик. – Сколько нам еще ждать? Неприлично же – два мужика в одном номере! Вторую неделю! Горничные хихикают. Особенно как зеркала туда притащили.

– А что же вы горняшек-то не… э-э… не разубедите?

– Так ведь приказа не было, – растерялся Тигран. – А то бы мигом. Зато я вчера Машу Распутину живьем увидел, только она носом закрутила и жить здесь отказалась…

– Ладно, перебьетесь без Маши, – сказал Николай Степанович. – Вы бы книжки читали, что ли.

– Понял, – сказал Тигран. – Какие?

– Библию.

– Понял, – повторил Тигран. – Разрешите идти?

– Идите…

Из Тиграна мог со временем получиться хороший агент, а вот Вовчика интересовали по жизни две вещи: деньги и чтобы хохлы в Крыму не наглели. Почему-то в обоих случаях он делал ставку на Николая Степановича…

Вечером, часов в семь, раздался телефонный звонок. Голос Тиграна потребовал Ларису Ивановну. Но без подруг.

– Сожалею, милостивый государь, но по нашему номеру госпожа Лариса Ивановна не значится…

Николай Степанович положил трубку, кивнул Гусару, осмотрелся, как будто мог что-то забыть…

Но уже нельзя было ни остановиться, ни свернуть. Ревели загодя прогретые моторы танков и самолетов, командиры распечатывали осургученные конверты…

Должно быть, поэтому и капризная «Нива» завелась мгновенно.

Оставив машину во дворе напротив гостиницы, они направились в точку рандеву: кафе с многозначным названием «Стрелка». Вовчик сидел у стойки и что-то пил – явно безалкогольное, но для виду морщился.

– Хорошо вышли? – спросил Николай Степанович.

– Хорошо, – сказал Вовчик и бросил на стойку деньги. – Тигр даже кадку какую-то своротил с растением. Я гостиницу клоповником обозвал… В общем, приметили нас, как вы велели.

– Молодцы.

Тигран маячил на углу за газетным киоском. Отсюда вход в гостиницу был хорошо виден.

– Не выходил, – доложил он.

– Прекрасно, – сказал Николай Степанович. – Теперь держитесь за мной… да не зацепитесь там за что-нибудь.

– Что – действительно не увидят нас? – Тигран недоверчиво сморщил лоб.

– Увидят, но не обратят внимания.

– Потом научишь, командир?

– Будет время – научу…

Он накинул на свой маленький отряд «серую вуаль» и повел его вперед, в логово врага.

Часов в одиннадцать Гусар заворчал и встал, и тут же забеспокоился мангуст Рики, одолженный Николаем Степановичем в живом уголке Степкиной школы якобы для вязки.

– Собирается куда-то, – сказал Тигран, захлопнул коробку с нардами и приоткрыл дверь. – На ночь глядя…

– Пошли, бойцы, – Николай Степанович отложил Библию и встал.

Ручка двери люкса шевельнулась, замок щелкнул – и как бы случайно отряд вывалился в коридор, прямо навстречу выходящему седому представительному мужчине в сером партийном пальто и пыжиковой шапке.

– Сасэд, дарагой! – бросился к нему Тигран. – У меня празднык! Дочь не радылась, сын радылся! Пойдем выпьем! Ты ему имя прыдумаиш!

Седой брезгливо посмотрел на Тиграна и сделал движение, чтобы отстранить его с пути. В следующую секунду он уже лежал лицом вниз с заломленными руками и полотенцем во рту. Вовчик мгновенно связал ему запястья, накинул свободный конец веревки на шею и закрепил петлей. (Вовчик вернулся из Афганистана с навсегда испорченной печенью и восточных людей не жаловал.)

Втроем они еле затащили жильца обратно в люкс.

– Ну, тяжелый! Он что, из железа? Пожилой, а качок…

– Поковыряемся и узнаем, – сказал Николай Степанович.

Пленник замычал.

Его усадили в кресло, накрепко примотали скотчем: ноги к ножкам кресла, плечи – к спинке. Потом осторожно вынули изо рта полотенце.

– Что происходит? – страшным голосом прокаркал пленник. – Кто вы такие?

– Мы юные натуралисты, – сказал Николай Степанович. – Интересуемся рептилиями. В нашем живом уголке как раз не хватает…

– Я буду кричать, – сказал седой.

– Голубчик, – сказал Николай Степанович, – это же спецгостиница. Здесь же запроектированы такие стены, чтобы звуки оргий не проникали в коридор. Чтобы партийная тайна наружу не выходила.

– Деньги в зале, в кейсе под крышкой рояля.

– Какой оригинальный тайник! – восхитился Вовчик. – Никогда бы не догадался заглянуть под крышку рояля… Кстати, что такое рояль? Это на чем девок трахают?

– Сейчас сюда приедет милиция… – прохрипел седой. – И вам конец. Вас даже арестовывать не будут – пристрелят на месте…

– Не приедет, – сказал Николай Степанович. – И не пристрелят. Дежурный по городу предупрежден.

– Так вы от Олег Наумыча?

– Не по воле, но с попущения, – туманно изрек Николай Степанович. – Там так обрадуются, вы себе даже не представляете. Время продаваться и время закладывать…

– Что вам надо? Говорите, я тороплюсь.

– А вот здесь вы ошибаетесь. Вам уже совершенно некуда торопиться. Одно могу сказать определенно: не деньги ваши нам нужны…

– Хотя и от них не откажемся, – торопливо сказал Вовчик.

– Молчи, – прошипел Тигран. – Командир говорит.

– А что тогда? Что?

– Вы меня узнаете? – сказал Николай Степанович и продемонстрировал себя в профиль и анфас.

– Я? Вас? С какой стати? Мало ли шушеры…

– Да. Вы. Меня. Узнаете?

– Н-не помню. Я должен знать?

– Вы в начале года приказали одной пожилой цыганской леди…

Седой дернулся. Кресло заскрипело.

– Не может быть… – прохрипел он. – Она же…

– Жива и здорова, – сказал Николай Степанович. – Равно как и я. Равно как и мои жена и ребенок. Кусок оказался шире пасти. Голубчик мой, на ваше несчастье, в нашей стране существуют не только государственные организации. Никакой звонок, будь он даже из Кремля, вас не освободит. Надеяться вам не на что. Человек опять переиграл вас.

– Все равно от меня вы ничего не узнаете.

– Да? Ну, это знакомо. «Но не твари с кровью горячей…» – и так далее. Ребята, несите трюмо.

– Н-нет… Что вы делаете? Не надо. Я…

– Спокойно, Герасим, я собака Баскервилей…

Трюмо встало перед креслом. Седой зажмурился.

– Поднимите ему веки, – скомандовал Николай Степанович. – Средство старое, проверенное. В детстве я мечтал стать красавцем и гипнотизировал себя перед зеркалом… Дамы считают, что помогло.

– Можно и спички вставить, – подсказал Тигран. – Какие веки плотные, все равно что ногти…

Седой завизжал, заверещал, как от щекотки.

– Комсомолки тут не так голосили, – сказал Николай Степанович. – На роялях.

Вдруг визг оборвался. Седой сидел неподвижно, вонзив взгляд в отражение собственных зрачков.

Это почему-то было так страшно, что Вовчик попятился, а Тигран заозирался тревожно. Рики тихо чирикнул в углу.

– Итак, кто вы? – спросил Николай Степанович. Голос его мог бы показаться спокойным, если бы не преувеличенно четкая фиксация каждого звука.

– Пятнадцатиголовый Атгар Желтый мангас.

– Кто стоит над вами?

– Двадцатипятиголовый Хотгор Черный мангас.

– Кто стоит над всеми мангасами?

– Верховный мангас Лу, Имеющий имя.

– Что делают мангасы?

– Живут на Земле.

– Зачем живут?

– Берегут Спящих.

– Что нужно мангасам от людей?

– Люди съедобны. Когда наступит Пробуждение, понадобится много еды. Люди собраны в городах, людей не придется ловить по джунглям.

– Когда наступит Пробуждение?

– Когда мангас Лу, Имеющий имя, выйдет из моря.

– А когда он выйдет из моря?

– Когда все будут готовы встретить его.

– Сколько времени осталось ждать?

– Очень мало.

– День, месяц, год?

– Миг. Уже все сроки исполнены. Все имена названы. Осталось одно.

– Что – одно?

– Осталось одно имя.

– Какое?

– Неназванное. Неназываемое. Имя.

– Почему же оно не названо?

– Оно потеряно. Его ищут. Скоро найдут. Оно попало к людям, а люди слабы. Люди сами скажут его. Так было всегда.

– Почему мангас Лу не может выйти из моря сам? Почему Пробуждение не начинается прямо сейчас? Ведь имя – простой звук.

– Нет простых звуков. Имя открывает Врата Тьмы.

– Так это пароль?

– Это настолько же выше пароля, насколько Сор выше человека.

– Какой сор?

– Сор – тот, кто спит.

– Ах, вот как… Мангасы – слуги Соров?

– Мангасы – хранители Соров.

– Мангасы смертны?

– Да.

– Как долго они живут?

– Около тысячи лет.

– Сколько лет вам?

– Восемьсот. Скоро я уйду.

– Мангасы оставляют потомство?

– Мангасы бесплодны. Новые мангасы выходят из яиц, оставленных Сорами. Поколение за поколением.

– Интересно. И где же хранятся эти яйца?

– Под Черной Стражей.

– Что такое Черная Стража?

– Башня, поставленная над кладкой.

– Где они находятся?

– Это знают только Черные мангасы.

– Как зовут в миру Двадцатипятиголового Хотгора Черного мангаса?

– Дайна Сор.

– Даже не очень скрывается… Кто она, где живет, чем занимается?

– Заведующая русской службой Кью-Ти-Ви. Москва, Новослободская, шестнадцать.

– Так… час от часу… Кто и зачем уничтожил деревню Предтеченку на реке Чуна?

– Искали гассара.

– Кто такие гассары?

– Дурные мангасы.

– Ага. Значит, есть и дурные мангасы?

– Есть. Мало. Не верят в Пробуждение. Умеют лгать, что Пробуждения не будет. Умеют лгать, что прежние Пробуждения не удавались. Учат людей не подчиняться правильным мангасам.

– И как? Нашли его… в деревне?..

– Нет. Его не оказалось там.

– Ошибочка, значит, вышла?

– Нет. Вместо гассара прибыли человек и ама. Человека ледяной мангас убил, а ама ушел.

– Кто такой ама?

– Ама здесь. Ты его видишь.

Гусар заворчал.

– Это ты? – повернулся к нему Николай Степанович.

Гусар продолжал ворчать.

– Ты не любишь, когда тебя называют этим словом?

Пес утвердительно кивнул.

– Извини, – сказал Николай Степанович. – Сам не стану и этому закажу. Продолжаем, любезный… Имя гассара.

– Стодвадцатиголовый Гассар Красный мангас.

– Имя в миру.

– Нам запрещено знать.

– Но мне-то не запрещено?

– Я не могу сказать.

– Да, брат мангас, придется нам с тобой ленинские нормы следствия нарушать… Боли ты боишься?

– Не всякой боли.

– Ну, что же… будем пробовать. Вся ночь впереди.

Гусар вдруг сорвался с места, нырнул мордой под батарею и вытащил за шкирку Рики. Медленно подошел к мангасу и бережно положил зверька к нему на колени…

Тонкий вой вырвался изо рта пленника.

– Не-е-е-е-е-т!.. Убе-е-е-е… лучше убе-е-е-е!..

– А на вид такая славная зверушка, – сказал Николай Степанович. – Дети, например, обожают… Так что: тебя убить – или его убрать?

– Убе… рите… убе… рите… убе…

– Имя.

– …рите… убе…

– Имя гассара.

– Старое… знаю. Как сейчас…

– Говори старое.

– Фламель.

– Фламель?!

– Да. Убери… убийцу…

– Иди сюда, малыш. Дядя хороший, дядя теперь и сам все скажет… – Николай Степанович вынул портсигар, достал папиросу, похлопал себя по карманам в поисках спичек. Тигран моментально протянул зажигалку. Пленник вдруг издал странный всхлип.

– Тоже покурить хочешь? – обернулся к нему Николай Степанович. – Подожди немного, отдохнешь и ты… – и осекся.

Лицо пленника переменилось. Взгляд, прежде завороженно-панический, устремленный в одну точку, угрожающе прояснялся. И что-то ненормальное, не сразу уловимое, происходило с глазами.

– Бельма – зеленые… – прошептал Вовчик за спиной. – Красавцем становится…

Теперь у пленника были настоящие змеиные глаза: без белков, с узкими вертикальными зрачками. Веки стали серыми и кожистыми, исчезли ресницы. С коротким треском лопнул скотч, удерживавший тело. Бывшего Насрулло Абдухакимовича выбросило из разлетевшегося в щепы кресла. Мощный темно-зеленый хвост швырнул Тиграна в угол. Распахнулась пасть, полная игловидных изогнутых зубов, и метнулась прямо в лицо Николаю Степановичу. И быть бы ему без лица, но Гусар успел прыгнуть и свалить командира за трюмо…

Схватка происходила в полном молчании. Ящер пытался разорвать веревку, врезавшуюся в разбухшие лапы и петлей затягивающую горло, но добротный репшнур пока не поддавался натиску. Гусар вцепился клыками в дряблый кожистый мешок на шее, а мангуст, отчаянно вереща, атаковал откуда-то снизу. Ковер летел клочьями. Шипастый хвост со свистом рассекал воздух, круша оставшуюся мебель. Тигран, чудом избежав второго удара, рыбкой бросился в прихожую, где по беспечности, связав пленника, оставили оружие. Николай Степанович едва успел увернуться от осколков зеркала. И тут остолбеневший Вовчик пришел наконец в себя, схватил торшер и тяжелой бронзовой подставкой с хрустом отоварил ящера по затылку…

Вернулся Тигран. Шел он медленно и почему-то на цыпочках, двумя руками неловко сжимая кинжал. Склонившись над обмякшей тушей (серое пальто и костюм расселись по швам, в прорехах проступала бледно-зеленая морщинистая кожа, башмаки лопнули, обнажив четырехпалые когтистые лапы), он несколько раз тупо ткнул кинжалом. Потом навалился на рукоять всем весом – и все-таки проколол неподатливую шкуру.

– И еще справа, – сказал Николай Степанович, обретя голос. – Там тоже может быть сердце…