Текст книги "Белый ослик (сборник)"

– Это яркий случай, когда зов Эроса и зов Танатоса сливаются воедино, – прокомментировал завкафедрой философии Московского Университета, приглашенный в «25-й час» каналом ТВЦ.

По закону всеобщих связей исчезновение единичной личности Федора Конюхова повлекло за собой исчезновение супергиганта отечественной нефтянки концерна ЮКОС. С тщанием проведенное дознание показало, что астрономические активы ЮКОСа вылетели в НЕЕ, в доказательство чего были представлены документы и фотографии.

Глава ЮКОСа Михаил Ходорковский был буквально в последний миг пойман за ногу, когда некий прозрачный (призрачный?) смерч уже обволок и приподнял его над грешной землей, чтобы всосать в бездонную НЕЕ, где столь бесследно и безвозвратно исчезали нефтяные миллиарды. Посаженный (положенный?) на сохранение под семь замков, Ходорковский через адвокатов прилагал нечеловеческие усилия, чтобы спасти родную компанию. Из человеколюбия ему не сообщали ее новый адрес, из которого спасти пока еще никому и ничего не удавалось…

И если раньше ОНА воспринималась все-таки с определенной бравадой и даже гордостью как примета национального колорита – то теперь уже всем явна была причина и суть национального бедствия. Скоротечные торнадо сделались обычной деталью московского пейзажа. В бездонную воронку, нависающую с каждым днем все ближе к зениту, летели штопором слитки меди и никеля, штабеля строевого леса и косяки осетровых рыб… и все это перемежалось, как стаями белокрылых чаек, тучками бумажных листов из окон Думы, к отчаянию ее многочисленных и беспрерывно работающих комитетов.

– Это и есть шапка Мономаха, про которую русские говорят, что она тяжела? – спросил идиот из интуристов в звании профессора славистики из Луизианы, за что и был чищен фэйс скудоумному америкосу оскорбленным экскурсоводом, получившим от милиции одновременно как моральное порицание, так и физическую поддержку.

Единственный институт, который не растерялся в новых и непростых условиях – это столичная милиция. Милиция драла с граждан штрафы за то, что посмотрел вверх («употребление порнографии в общественных местах») и за то, что не смотрел вверх («циничное пренебрежение государственной символикой»). За то, что ехал быстро («превышение скорости») или ехал медленно («задержал городское движение»). Торговал с лотка книгами («в неположенном месте») или не торговал с лотка книгами («пассивно препятствовал свободе информации»). И с безнадежной злобой смотрели граждане ТУДА, куда без следа и толка тут же улетучивались взимаемые с них скудные средства.

А шапка Мономаха уже нахлобучивалась на город-исполин косо, как на обреченную и нетрезвую голову. Кольцевой небесный просвет меж горизонтом и навесом лесистых и темных лохматых зарослей явственно сужался. Чудовищный плотский проем зиял над жертвенным муравейником, и лишь воспаленные эротоманы могли находить в том хоть нечто отрадное.

И тогда с решительной инициативой выступил мэр Лужков. Мэр был решителен, жесток и конкретен, как всегда. Он похудел на двадцать кило, глаза его увеличились и мерцали колючим огнем.

– В срочном порядке городские власти приняли решение построить таким своего рода кольцом по периметру города шестьдесят новых высоток, шестьдесят небоскребов, – властно успокоил Лужков. – Центральный небоскреб спроектирован как самое высокое здание в мире, его высота – шестьсот двадцать метров. И называться он будет – «Москва»!

Это на время успокоило. Все знали, что Лужков деньги на ветер выкидывать не станет. Подразумевалось, что в крайнем случае ОНА сядет краями на кольцо небоскребов (уколется, вероятно, о шпили, хихикали циничные острословы), и опускание прекратится, сохранятся выезды из города и т. д.

За обыденностью дел и в малоприметных глазу ежедневных изменениях народ в известной степени привык жить как бы под куполом цирка шапито. Изменяется длина и ширина брюк, форма носков и каблуков обуви, стрижки, галстуки, марки автомобилей; с той же ползучей естественностью привыкли к респираторам с озонирующими лепестками, к предгрозовому полумраку и рано включаемому электричеству; давно принюхались к городской вони, приспособились тратить в пробках два часа на выезд за город после работы и два часа на дорогу из загородного жилья.

Шпили высоток действительно росли в сверхъестественном темпе. Одновременно с впечатляющей скоростью сокращалось почему-то число газет и падали их тиражи. Словно пришибленные и придавленные главным известием, анемичные газеты потеряли вкус к жизни, а читатели – к чтению.

Краткой сенсацией явилось выставление в Манеже нового монументального полотна народного художника Штопорова «Небо Родины». После первого дня выставки Манеж средь ночи неожиданно вспыхнул и сгорел в уголья в течение часа. Пожарную охрану не репрессировали никак – зато под предлогом народного негодования ввели жестокую цензуру, причем не столько на изображение половых органов, сколько на освещение политической жизни (связь между двумя этими материями представлялась несомненной).

– Вот это я понимаю «все мы под колпаком у Мюллера», – произнес, проходя через Лубянскую площадь, известный писатель детективщик, и тут же исчез в пространстве. Очевидцы клялись, что его втянуло как бы смерчем в НЕЕ.

В какой-то момент невозможно стало скрывать уже убыль населения. Без вести пропадали десятки тысяч людей – выходили из дому и не приходили никуда. Многочисленные одинокие старушки-владелицы отдельных квартир канули и минули. Молодые интеллектуалы «выезжали в США» – и переставали существовать. Если когда-то провинциалы ехали в Москву, чтобы сделать карьеру и подняться вместе со страной – то теперь они приезжали в Москву и просто растворялись в НЕЙ.

Резко упал интеллект элиты. Никто уже не хотел содержать разномастных профессоров и академиков, протягивающих руки за грошами и ноги без грошей. Из литературы наибольшим спросом пользовались женские детективы, где главной героиней была фактически ОНА, и триллеры, где из-за нее лилась кровь и кипели страсти.

– Значит, только такой жизни этот народ и заслуживает! ЭТО вам что, американцы прислали?! – заявила знаменитая демократка Новодворская и едва не была растерзана патриотами.

Демократия улетала в НЕЕ прямо на глазах – как самолетами, так и поодиночке. Зияли пустотой штаб-квартиры вчерашних партий. ОНА буквально превратилась в гигантский пылесос из кошмарного сна.

В экстремальных условиях выживания махровым цветом расцвели взятки. Покупалось и продавалось все: должности, экзамены, освобождение от уголовных преследований, заповедные леса и топ-модели.

Теперь по утрам повсеместно мощные брандспойты обрабатывали струями с хлоркой ТО, что служило небосводом. Во влажном полумраке и невыразимом амбрэ клаустрофобия и аллергия были наименьшими из страданий. Военкоматы взвыли о невозможности набрать призыв сплошь юными инвалидами – как будто на НЕЕ еще могли напасть враги…

Настал день, когда вон из города стремительно ринулись три категории населения: политики, олигархи и гинекологи. Предупреждение поступило от последних, и было мгновенно учтено первыми. Наступали критические дни.

Слитные автомобильные ленты расползались по шоссе во всех направлениях. Упрессованные до концлагерной бездыханности поезда трогались с вокзалов. Пешие беженцы толпами месили бездорожье. И желтые фонари жалко тыкались в сгущающуюся тьму.

Было видно, как натужно гудящий турбинами лайнер пытался проскочить в узкий голубой просвет меж черным низом и багровым верхом, ткнулся, прилип и исчез. Последний стрекочущий вертолет метнулся в светлеющую и сужающуюся щель на востоке, за шоссе Энтузиастов…

Шестидесятикилометровая медуза опустилась на город. С присасывающимся чмоканьем происходило соприкосновение по МКАД. Переставали быть слышными глухие крики.

В содроганиях и спазмах отказывается представить себе человек с его небезграничным воображением потоки крови в обреченном городе. Реки, вышедшие из берегов, и улицы, превратившиеся в реки. Тщета всех надежд и конец всего как возвращение к началу всех начал…

Захлебыва… ахлеб… ахл… а-а-а-хххлл!!!.. «Плот Медузы» «Медуза-Горгона» «Храм на крови» «Захлебнутся своей кровью!» «Закат в крови!» Как кубики влеплены в ком теста с кетчупом Влипшие в красный торт муравьи А-а-а, цвет знамени! Не миновала ЧАША СИЯ-а-а-а-а-а-а!.. . . . . . . . . . .

13. КИНОХРОНИКА

Возникает еле ощущаемая вибрация воздуха, в нем всплывает чуть слышный звон, плывет, нарастая, яснее, громче, резче, в звоне проявляется тяжелое бронзовое дребезжание, и округленный металлический гул давится, как пушечным ядром, ударом курантов – срезающим звук. Повторяется снова, снова – до двенадцати раз.

Надтреснуто пересыпают мелодию четыре четверти. И золотые стрелки на черном циферблате Спасской башни, сошедшиеся наверху, медленно разъединяются и ползут в движении, отраженном невидимым зеркалом.

Им отвечает неуловимое перемещение тени на старинных солнечных часах. Неявно для глаза склоняется солнце левее по небесной дуге.

Буднично и привычно влипают в троллейбусы веера взъерошенных толп. Рвут с наката на прямую передачу машины от перекрестков и застывают на светофорах, дожидаясь красного.

Стремительный черный кортеж вылетает из Кремля и мчится к Новому Арбату, как пущенная оперением вперед стрела. С непостижимой согласованностью раздается и съеживается к обочинам уличное движение. Истеричные регулировщики спецдивизиона ГИБДД опускают руки от козырьков и вращают вслед жезлами хамовато.

В магазинах возвращают покупки и сдачу, устало пятясь на работу. И восвояси взмывают растопыренные, как якоря, лайнеры с московских аэродромов.

«И был вечер, и было утро, – день первый». Редеет жизнь, сгущаются сумерки, тычутся сквозь смог мутные московские звезды… и вот уже открываются ночные рестораны, и редеют алые трассерные ленты автомобильных огней.

Президент убирает руку с Конституции, и шпалеры знатных гостей аплодируют его выходу – твердым шагом, спиной вперед, по этикету – из высоких золотых палат Кремля.

Руины окутывает купол кирпичной крошки и битого стекла, вспухает облако желтого толового дыма и серой цементной пыли, облако прокалывается изнутри красным ежом вспышки, и когда она гаснет – нетронутые дома мирно зажигают окна, всаженные на свои места в ночной Каширке, как имплантированные зубы в пострадавшую челюсть.

Разгружаются на полевых аэродромах «черные тюльпаны», и штабеля «груза-200» развозятся по госпиталям. Ободранные армейские колонны, подкрашиваясь и прихорашиваясь на марше, возвращаются из фрондирующей Чечни.

Ельцин выносится из операционной еле живой и доставляется на дачу работать с документами. За этим занятием он стремительно стройнеет, оживает, извергает фонтаны водки, взлетает на танк, вслед за чем перебазируется из Белого Дома в кабинет секретаря Мосгоркома КПСС.

Незаметно и бесшумно переходит национализация нефтегазодобывающих промыслов и металлургических комбинатов. Миллиардные долларовые потоки скачиваются со счетов западных банков в Россию, здесь зашиваются в кожаные мешки, самолетами увозятся обратно в США и растворяются там, вытягиваясь из воздуха печатными машинами и перерабатываясь в целлюлозу.

Караваны «шестисотых» мерседесов мчатся через западную границу, чтобы после переработки на заводах Даймлера и Бенца превратиться в руду, которую карьерные экскаваторы зарывают в землю.

Чудодеи-киллеры реанимируют стар и млад. Сонмы старушек появляются невесть откуда в своих квартирках.

Исчезают казино, кабаки, бомжи и кавказцы. Российские олигархи переодеваются в дешевые костюмчики и возвращаются в инженерные бюро и лаборатории. Процесс им на пользу – молодеют, подтягиваются, лысины зарастают густым волосом.

Спускается российский триколор и поднимается – алый, с серпом и молотом. Молниеносно пустеют магазины. Из электричек в них тащат тяжелые сумки с колбасой.

И вот уже Горбачев целуется с восхищенным народом, и бронированные армады под победные звуки «Калинки» вторгаются в Германию, где ликующее население с немецким умением работать разом восстанавливает берлинскую стену.

Гигантские очереди возвращают водку в винные отделы.

В черных комбинезонах и ондатровых шапках, офицеры кремлевской охраны извлекают на вожжах из цементных окопов дубовые гробы Черненко, Андропова и Брежнева.

Вместе с товарищами Сусловым, Косыгиным, Пельше и другими членами Политбюро дорогой Леонид Ильич провожает с трибуны Мавзолея парад, пятящийся за Исторический музей.

Дикция Брежнева улучшается, звезды осыпаются с груди. С дачи возвращается лысый, энергичный, жутковатый Хрущев, целует его и отправляет в родную Молдавию. К Мавзолею раскатывают ковровую дорожку, прогоняют с трибуны Гагарина, быстро поднимают на орбиту, сажают на Байконуре и отправляют в летное училище.

Побитого юнца Евтушенко, похожего на Буратино, которого заставили окончить школу, Хрущев учит писать стихи. Зрители давятся удрать из Политехнического.

Шокированно движется к открытию XX Съезд КПСС, и протирающего пенсне Берию водворяют из блиндажа на родную Лубянку.

Разлепляются и расходятся по домам толпы с похорон товарища Иосифа Виссарионовича Сталина. Товарищ Сталин приказывает снести высотки и демобилизует полки стрелков в полушубках, отправляя их в родную Сибирь. «Сестры и братья!» – говорит он.

В бешеном темпе восстановив страну, германские и советские войска проводят парад дружбы в Бресте.

Сматывают колючую проволоку в ледяных колымских лагерях. По ночам черные машины развозят по домам героев Гражданской войны, уже переодетых в форму с наградами.

Ударно зарывают метро им. т. Л.Кагановича, снимая лозунги «5-летку в 4 года!». Пятятся, пятятся тачанки и броневики, и наркомвоенмор товарищ Троцкий, выставив бородку клинышком, держит ладонь к кожаному картузу со звездочкой.

Хмурая толпа разбирает Мавзолей. Пестрые шествия текут бесконечно из подвалов Лубянки. Товарищ Ленин встречает полки, вернувшиеся живыми с Гражданской войны. Кремль грузит обозы – правительство переезжает в Петроград. Молодцеватые юнкера заполняют Александровское училище.

Шеренги в хаки переоблачаются в штатское, сдавая винтовки в арсеналы. Из «Яра» вываливаются и впрыгивают в тройки румяные купцы и благодушные адвокаты. Чехов, почти не кашляя, приезжает из Ялты и продает несколько доходных домов.

На Красной Пресне разглаживаются баррикады, как послеоперационные рубцы на мостовых. Наганы хлюпают, как портативные пылесосы, втягивая дымки и пули из воздуха.

Оживленные крестьяне прутся без подарков с Ходынского поля в окрестные деревни. Сыплют малиновый перелив звонницы, и молодого красивого Государя Императора Николая Александровича с супругою, заключающих пышный и бесконечный дворцовый кортеж, вводят на царский поезд – в столицу…

И тогда сонная благодать накрывает арбатские пыльные и зеленые дворики. Закрывается МХАТ, беднеет фабрикант Станиславский. Застройки постепенно редеют… появляются заросшие бурьяном пепелища… первый снег и первая листва сменяют друг друга… пробивающиеся огоньки сливаются в пожарище, и полыхающий город принимает наполеоновские колонны, чтобы погаснуть, побелеть, зазеленеть – и изрыгнуть чужаков навсегда к Поклонной горе, к Бородинскому полю…

С язвительной тонкогубой улыбкой Грибоедов щурится сквозь очочки, пляшут язычки свечей в шандале, кончик гусиного пера ловко убирает бисерные стихи пьесы с белых листов, складывая их в пачку.

Крутой крепыш Михайло Ломоносов покидает рассосавшийся университет и отбывает в Германию – вступать в ганноверские драгуны.

Увозят в клетке в родные сельские степи Пугачева. Кровь высыхает на Красной площади, убирают плахи и виселицы, стрельцы обнимают жен и уходят в слободу стрелецкую. И молодой царь Петр возвращает из монастыря сестру, вручая ей власть.

Сходит с помоста кряжистый бешеноглазый Стенька Разин.

Венчают с царства Михаила Романова.

Староста Козьма Минин прощается с князем Пожарским и обращается к хлопотам купеческим – ополчение расползается…

Бережно дергают с земли Самозванца, под руки вносят в хоромы, пряча в ножны клинки. В хвосте длинного течения войск польских, литовских, белорусских, украинских едет Димитрий к знатному тестю Мазепе, на запад и юг, в край хлебный.

Борис Годунов передает корону младому Феодору Иоанновичу. Угрюмость сменяется трепетом – вот он, Государь Всея Руси Иван Грозный, и посох в руке его, и рана на виске сына его, и опричь его верные с песьими головами и метлами у cедла!

Из польского похода выдавливается крепнущее войско Курбского, из Казани полки топчут пыль, месят грязи, пестреют кафтаны, блестят бердыши, скрипит огневой обоз с пищалями. Колокол везут Новгороду, из Курляндии отзывают ратных. Снимает алую рубаху и уходит в отчий терем Малюта, оправляется от хвори царь – ясный, юный, ласковый.

А только вновь редеют срубы, и чернеют пепелища, и вспыхивают огни океаном пламени; пламя то собирается в стрелы и улетает невидимо за городские стены, с которых спускаются татары в халатах, кидая в ножны кривые сабли и собираясь под хвостатое знамя Тохтомыша.

Из огня, как феникс, вновь встает Москва, и стон поднимается от околиц, когда семьи соединяются с ратниками, вернувшимися из неведомого с поля Куликова; и под уздцы пятят в ворота тиуны высокую белую кобылу князя Дмитрия!

За годом год возят баскаки дань из Орды, и год за годом возвращают князья Великому Кагану ярлыки на княжение и золотые охранные пайцзы.

Съеживается бревенчатый городской частокол. Жмутся к надречному холму избенки. Стягиваются, мельчают терема.

Дощатые мостки исчезают с улиц, желтая жирная глина и зеленая осока заменяют их.

И под приглядом сурового князя Юрия Долгой Руки выкапывают смерды заостренные бревна частокола, снимают драночную кровлю с теремов, раскатывают избушки. На волокушах утягиваются стволы в окрест дремучие леса, и стук топоров возвращает им стать.

Исчезает в урочище, в зарослях, обоз, и позвякивая сбруей прикрывает его отход княжья дружина.

Лишь отбившийся воин поит из темных струй фыркающего коня, зачерпывает воды шлемом, но скрывается и он.

Тогда робко показывается из чащи финн-рыболов в кожаной рубахе. Зовет из землянки семейство и, отдохнув на стоянке, они увязывают первобытный скарб в узелки и откочевывают на восток, в сторону Урала…

И вот… катит темные тихие воды неширокая река, и ручей в ивовой заросли сливается с нею… вековые сосны щумят и поскрипывают под ветром… и в прелом и чистом лесном воздухе плывет и катится шариком одинокий заунывный звук: «Ку-ку. Ку-ку. Ку-ку».

14. МИФ

^{Извлечения из учебника для Высших Школ}

^{«История Евразии»}

^{под редакцией профессора А.В.Дужкина}

Гл. IX, § 4. В зафиксированной истории любого этноса есть размытая граница, до которой дописьменная информация переплетается с мифологией неразъемным образом. Таково, например, Сказание о Всемирном Потопе, присутствующее едва ли не у всех древних народов. Другой пример – склонность народов не только европейских, но также средиземноморских и ирано-кавказских этносов возводить свою родословную к светловолосым, белокожим и голубоглазым предкам, будь то арии, прагерманцы, эллины, италийцы, праславяне, иудеи, армяне или персы. Рослого агрессивного блондина можно считать архетипом мифологизированного самосознания цивилизаций, которые поднялись на месте вытесненных предше…

§ 6. Гибель працивилизации, от которой унаследованы шедевры и секреты древней культуры, есть один из архетипических мифов. Такова была Атлантида у древних греков, Камелот у британских кельтов, смешавшихся с англосаксами, Китеж-град у восточных славян или Итиль у мадьяр…

§ 10. Полифоничное и многовариантное (характерные черты любого мифа) Сказание о Третьем Риме имеет многочисленные (и противоречивые, разумеется) корни в соседствовавших культурах. Достоверность сведений о реальном Втором Риме – Византии-Константинополе – нарушается, дробится и иссякает в Средневековье, с раздроблением и упадком европейской государственности, общим снижением и вульгаризацией культуры и повсеместным исчезновением грамотности. Из тщательного анализа обрывочных памятников явствует, что на сакральный титул римских цезарей претендовали многие более или менее влиятельные вожди германских, гуннских, кельтских и славянских племенных союзов, от Теодориха и Карла Великого до Мюрата и Никона…

Гл. X, § 1. Оформление христианства в государственную религию вело к тому, что само понятие Третьего Рима стало обозначением не столько географическим или политическим, но прежде всего идеологической парадигмой в культурном и духовном контексте. Поднимающийся к созданию новой, собственной цивилизации молодой варварский народ декларировал свою претензию и программу утвердиться как наследник великой и древней цивилизации, архетипом которой в сознании Западной Евразии укоренился Рим. Рим как символ и знак…

«Золотой век» у разных народов многих эпох отражал представления о недосягаемо высокой материальной культуре предков, канувшей в прошлое. Воссоздать этот уровень счастливого удовлетворения всех материальных потребностей, тем более на базе моральной и социальной справедливости, было, разумеется, невозможно. Но «духовное наследие», в силу его трудноопределимости, а также воображаемой возможности любой индивидуальной свободной воли к любому высокоморальному поступку в соответствии с постигнутым христианским идеалом – это «духовное наследие» официально объявлялось обретенным.

Вот это «духовное приобретение» наши предки, со свойственной им наивностью язычников и рьяностью неофитов, и переносили на мифологизированный материальный, реальный уровень. «Третий Рим» как символ культуры и духовной власти «истинной веры» превращался незатейливой паствой в «Третий Рим» как реально существовавший великий город, будь то Равенна, Аахен, Иерусалим или Москва. Горний град обретал в сознании верующего, жаждущем простоты и доходчивости, конкретные очертания града дольнего. Он стоит на горе, на холме, на возвышенности, на крутом берегу реки – и этого, в сущности, достаточно…

Гл. XII, § 2. Многие события мифологической история Руси не находят решительно никаких подтверждений в современной исторической науке. Начиная от создателя древнего русского государства, скандинавского ярла Рюрика, никаких следов упоминаний которого нет ни в одной из многочисленных скандинавских и северогерманских хроник…

§ 5. Национальным вариантом мифической битвы «предков» с «врагами» является знаковая в русской истории битва на Чудском озере (это «Ледовое побоище» имеет даже точную хронологическую привязку в позднейших летописях – 1242 г. от Р.Х.). Ни в одной европейской хронике это событие не упоминается вовсе. Зато сохранились записи, что в указанный момент Ливонский орден вел военные действия на юге Европы – противоположном краю материка. Учитывая, что к середине XIII века Орден насчитывал до 25 000 рыцарей, а «расчет копья», т. е. количество воинов, приходившихся на одного конного рыцаря-копейщика, составлял пять человек – мы получаем армию, с которой считались крупнейшие евразийские государи, и которую никак не мог разгромить мелкий удельный князь.

Кроме того, в зимнее время военные действия практически никогда не велись. Это обусловлено трудностью переходов, бескормицей для коней, необходимостью топлива и укрытий для ночлегов в снегу, нарушением коммуникаций, резким снижением подвижности и боеспособности. А снежный покров связывает маневренность и ударную силу тяжелой конницы, лишая ее главных преимуществ.

Да и лед в апреле, согласно метеорологическим записям, убийственно ненадежен для такого войска.

И, наконец, многолетние и кропотливые археологические изыскания на месте «битвы» не дали ни одного предмета (!), подтверждающего реальность летописного мифа. Ни одного наконечника стрелы, ни одного стремени или топора, ни одной поврежденной оружием человеческой кости.

Зато в ливонских хрониках значатся ясные записи о гарнизоне, стоявшем в Пскове по просьбе псковского князя. Псков попытался предпочесть экспансию римского христианства экспансии монгольской. Через два года срок договора истек, денег же для его возобновления в княжьей казне не оказалось. «Лучшие люди», как водится, отказались кормить «ненужное чужое войско». В апреле гарнизон двинулся восвояси, на северо-запад – насчитывая пятьдесят конных рыцарей и двести эстляндских кнехтов. Прямая дорога через озерный лед еще держала рассредоточившийся порядок. Под берегом возвращавшихся и ждала в засаде дружина Александра Невского. Беззащитные на хрупком льду как на ладони под стрелами лучников, рыцари сдались – и были миром отпущены из плена после получения выкупа от Ордена…

§ 6. И уже совершенно грандиозная, поистине мифического размаха «Куликова битва» (она же «Мамаево побоище») также не подтвердилась за века ни одной археологической находкой…

…Монахи-воины оформились в орден рыцарей Храма, возникший в эпоху крестовых походов, организованных Римом. Но никогда православный монах не был конным воином! Легенда о «воинах-зачинщиках» Ослябе и Пересвете – явный парафраз истории тамплиеров. Цель легенды ясна – отождествить Москву с Римом через отождествление социальных и ментальных реалий…

Гл. XIII, § 3. Канонизированная история любого народа – это увеличительное стекло, избирательно направляемое в отдельные узоры калейдоскопа истории реальной. Ретроспективно любой народ надувается, как лягушка, вспахавшая ниву мировой истории напару с волом всего остального человечества.

§ 7. Характерно, что за период репрессий Ивана IV было казнено, по сколько-то подтвержденным данным, не более пяти тысяч человек – и царь этот в народном сознании был мифологизирован как «Грозный». В то же время в Англии при короле Генрихе VIII было казнено около восьмидесяти тысяч человек – но при кровавой истории Англии его жестокость мифологически отразилась лишь в казни двух собственных жен (причем позднейший обыватель норовит распространить эту казнь на всех жен женолюбивого короля, ассоциативно увеличивая их число с шести до восьми)…

Гл. XIV, § 1. …Появление на авансцене русской истории основателя Москвы князя Юрия Долгорукого, равно как и растворение во мраке веков его потомков, оставлено без внимания летописями, пренебрегшими столь «незначительными» деталями…

§ 12. В начале XVIII в. от Р.Х. царь России Петр I переносит столицу из Москвы в Петербург, на место отвоеванного у шведов поселения на побережье Балтики в устье р. Невы. Последние официальные сведения о Москве как столице Руси – так называемое «утро стрелецкой казни». Достоверность этого события, и уж, во всяком случае, его масштабов, вызывает серьезные сомнения. Во-первых, чтобы снедаемый планами экспансии и милитаризации страны правитель начал свою деятельность с уничтожения собственной военной силы – мягко говоря, это нелогично. Во-вторых, сведения об этом черпаются в основном из художественных источников: одноименной картины Сурикова и романа одного из многочисленных писателей Толстых. Отметим лишь, что оба произведения веками входили в обязательную программу средних школ. Фантазии же школьников…

§ 14. Утеряв де-юре статус столицы и без того малозначительной евразийской провинции, пустеющая Москва, не являясь промышленным или транспортным центром, хирела…

§ 15. Проигрывая в социально-экономическом соревновании Западу, Россия тем более культивировала легенду о духовном превосходстве, символом чего выставлялся «Третий Рим» – Москва как оплот «истинной веры». Интереснейшей деталью легенды являются «сорок сороков» московских церквей. «Сорокатеричной» системы счисления мировая математика, разумеется, не знала: на Руси, как и во многих странах, считали дюжинами, позднее – десятками. «Сорок сороков» дают тысячу шестьсот. При реальной численности населения в средневековой столице до двухсот тысяч человек – это дает один храм на сто человек, включая детей, паралитиков и крепостных рабов. Излишне доказывать, что никакая производительность труда и никакая налоговая система не позволяют содержать такое количество храмов – оставляя уже в стороне вопрос об их нужности… Но здравый анализ неприложим к мифу…

§ 17. Уже в статусе провинции, в ходе русско-франкской войны 1809–1814 гг., Москва подверглась разграблению и была полностью уничтожена. Позднее для объяснения мгновенного исчезновения древней столицы русские историки придумали страшный пожар, который выжег деревянный город. Здесь необходимо отметить первое: евразийские города XIX века нигде не были деревянными; и второе: это откровенное повторение мифа о сожжении Первого Рима императором Нероном. Отождествление «Москвы Златоглавой» с «Третьим Римом» – неизменная доминанта русской историографии…

§ 21. Ярчайшим и показательным мифом явилось «Сказание о Зимней битве за Москву» в ходе Второй Русско-Германской Войны 1939–45 гг. («Снежное побоище»). Там эпически описывались и «сорокаградусные морозы» (опять это число «сорок»!), и «миллионы солдат», и «внимание всего мира». Историков-патриотов не смущало ни то, что при такой температуре боевая техника функционировать не может, ни то, что самих подобных температур в этих широтах не могло быть со времен Великого оледенения. Для нас важнее другое: и Россия, и Германия культивировали римскую символику («карающие мечи», «салюты», «диктаторы», «легионы» и т. д.) и представляли свои государства как «Третий Рим», «Тысячелетнюю Империю» – т. е. сознательно создавали мифологизированный имидж.

§ 24. Вымышленность «Зимней битвы за Москву», как и всей «Великой Победы», подтверждается тем достоверным и никак не совместимым с «великими победами» фактом, что через сорок лет (и опять эта цифра!) после «величайших побед» Россия рухнула и рассыпалась на куски буквально в одночасье и без всякого воздействия извне… Великими мифами народ компенсировал себе унижения и неудачи в реальной действительности…

§ 25. Величественное, блестящее и героическое прошлое – им вознаграждает себя народ-мифотворец за унизительное и пошлое настоящее. Ни над чем мы не властны так, как над своим прошлым, и в нем всегда можем если не найти, то создать – а это одно и то же – предмет своей гордости и убежище от горестей и невзгод настоящего…

§ 49. С распадом Русской Империи на ряд независимых малозначащих государств миф о Москве обрел окончательный блеск. Реальность не могла более замутнять сияние идеала. Скудость археологических раскопов на Среднерусской возвышенности лишь делала мифическую Москву все более загадочной… Несколько городищ XIV–XVII вв. поочередно были объявляемы Москвой, но достоверных подтверждений так и не последовало…