Текст книги "Сволочь (сборник)"

Воздушный шарик со свинцовым грузом

Мой киевский приятель Ярослав Шеремет чрезвычайно гордился княжеским именем и слегка недолюбливал свою фамилию, одним слогом не дотянувшую до графской. Впрочем, тщательно изучив генеалогическое древо Шереметьевых, он, к своему удовольствию, выяснил, что их сиятельства ведут свой род от некоего Андрея Шеремета, а тот, в свою очередь, является в пятом колене потомком Андрея Кобылы, от которого, между прочим, произросла царственная ветвь дома Романовых.

– Поздравляю, Ярик, – говорил я, благоговейно пожимая его руку. – Ты, как всегда, неповторим. Все люди произошли от обезьян, один ты – от кобылы.

– Завидовать нехорошо, – снисходительно отвечал Ярик. – Хотя есть чему. Как ни крути, а моему роду без малого семь веков.

– Мой древнее, – отвечал я.

– Да? И от кого же он берет начало?

– От Адама.

Недостающий слог как нельзя лучше характеризовал Ярика, которому во всем не хватало какой-то завершающей малости. Он был насмешлив, но не умел шутить. Обладал чарующим тембром голоса, но совершенно не имел слуха. Красивое лицо с высоким лбом, прямым носом и большими серыми глазами нелепо обрывалось крохотным безвольным подбородком. Ярик напропалую хвастал своим успехом у женщин, но никто и никогда не видел его в обществе даже самой непривлекательной девицы.

– Представь себе, – заливался Ярик, – ночь на Ивана Купала, Днепр, горят костры, уйма голых девушек… Незабываемо. В ту ночь у меня их было целых три.

– Чего у тебя было три? – спрашивал я. – Неудачных попытки познакомиться?

– Три девушки. Три женщины. Три нескончаемых восторга.

– Я понимаю, что нескончаемых. Кто ж кончает от пощечины, затрещины и оплеухи.

– Ты просто завидуешь, – говорил Ярик.

– Вот уж ничуть. Я не мазохист. Если мне приспичит быть избитым, я просто прогуляюсь по ночной Шулявке.

Самоуверенность Ярика была настолько трогательна и беззащитна, а фантазии так нелепы и бескорыстны, что я поневоле испытывал к нему симпатию. Познакомились мы на призывной комиссии в военкомате, где Ярик безуспешно пытался симулировать плоскостопие, близорукость и геморрой. Я не представляю, как можно симулировать геморрой, но Ярик, вдохновившись общей концепцией, великодушно пренебрегал деталями.

– Смотрите! – орал он, демонстрируя устройство своей тыловой части военному хирургу, крепкому мужчине с кирпичного цвета лицом. – Внимательно смотрите!

Помимо них в кабинете находилось еще трое призывников, включая меня. Мы дожидались очереди, выстроившись у стенки и даже на расстоянии ощущая благоухание перегара, которое исходило от хирурга.

– Смотрите! – продолжал надрываться Ярик. – Во все глаза смотрите!

– Нечего там смотреть, – буркнул хирург. – Тоже мне, музей… Ничего интересного, товарищ будущий солдат, я в твоем заднем проходе не наблюдаю.

– А как насчет света в конце тоннеля? – подал голос я.

Хирург зыркнул на меня исподлобья. В его взгляде читалось тупое отвращение и острое желание похмелиться.

– Шеремет, надевай трусы и пошел вон, – сказал он. – А вы, товарищ остроумное животное, пожалуйте сюда.

Он велел мне оголить тыл, нагнуться и раздвинуть ягодицы.

– Вот так сразу? – удивился я.

– А чего тебе еще надо?

– Каких-нибудь предварительных ухаживаний. Ресторан, цветы, шампанское.

– Юморим? – поморщился хирург. – Отвыкай, пока не поздно. Хреново тебе придется в армии с твоим юмором.

– Спасибо, – ответил я. – Мне и так уже не очень хорошо.

За дверью поджидал Ярик.

– Мне понравилось, – сказал он.

– Что тебе понравилось?

– Про свет в конце тоннеля. Врач оценил?

– Не вполне.

– Ну да, они тут все какие-то с дуба рухнувшие. Ты уже был у отоларинголога?

– Нет еще.

– Старая рыжая стерва. Сама не знает, чего хочет. «Станьте, – говорит, – в угол». Что я, маленький, в угол меня ставить? Ладно, стал. Она мне: «Закройте правое ухо». Закрыл. «Повторяйте, – говорит, – за мной». И шепчет: «Шестьдесят шесть». Я шепчу, как она велела: «Шестьдесят шесть». «Что?» – говорит она. «Шестьдесят шесть», – повторяю уже погромче. «Так, – говорит, – она, – дурака валяем? Издеваемся над призывной комиссией? В морфлот захотели? Могу устроить.» Как думаешь, она мне устроит морфлот?

– Вряд ли, – сказал я. – Разве что у нее папа адмирал.

Словом, мы познакомились. На призывном пункте тоже оказались вместе. Меня распределили в партию, отбывающую на Дальний Восток, а Ярика отправили куда-то в Подмосковье, в стройбат. На прощанье он сказал:

– Ты это… как устроишься там, черкани мне пару строк.

– Куда?

– Куда-нибудь.

– Куда-нибудь черкану, – хмыкнул я. – Только и ты мне пиши в ответ. куда-нибудь.

После армии мы встретились совершенно случайно – в вестибюле одного из корпусов Политехнического института, где я с букетом цветов в руках и какой-то опустошенностью в голове поджидал мою знакомую по имени Даша.

О Даше следует рассказать подробней, хотя бы потому, что она стала восхитительным кошмаром моей послеармейской жизни. Познакомились мы в кафе «Шапито», где она сидела с некрасивой веснушчатой подружкой и пила кофе, а я и еще трое друзей расположились за соседним столиком и пили коньяк, отмечая мое возвращение. Слегка одичавший от казарменных будней, я принялся откровенно разглядывать симпатичную девушку со стройной фигуркой и лицом, которое могло сойти за ангельское, если б не шельмоватый изгиб пушистых ресниц, наполовину скрывавших такую же лукавую зелень глаз. Девушка, перехватив мой взгляд, попросила меня смотреть не так пристально. Я нарочито легкомысленно ответил, что любуюсь не ею, а ее кофточкой.

– Дать поносить? – язвительно осведомилась она.

Ее веснушчатая подружка хихикнула.

– Давайте, – ответил я. – А я вам свою футболку. Махнемся, не глядя?

– Махнемся, – неожиданно сказала она. – Снимайте вашу футболку.

– Вы серьезно?

– Серьезней некуда.

Я стащил с себя футболку и протянул ей.

– Теперь вы.

Друзья, сидевшие рядом со мною, напрочь позабыли о коньяке и следили за этой сценой, предвкушая продолжение. К их разочарованию, девушка не стала переодеваться на месте, а удалилась в женский туалет. Минуту спустя она появилась снова, облачившись в мою футболку и держа в руках свою кофточку. Кофточка была бледно-розового цвета с узором из стекляруса.

– Надевайте, – велела она.

Ее идиотка-подружка хихикнула по новой. Друзья уставились на меня с любопытством.

– Я, пожалуй, так посижу, – сказал я, – Жарковато тут.

– Струсили? – сказала девушка.

– Ни капельки, Просто не хочу растягивать вашу чудную кофту.

– Вы считаете, что ваша грудь больше моей? Мои друзья заржали, Я почувствовал, что сам загнал себя в ловушку, Не надеть кофточку значило оказаться пустомелей и трусом, Надеть – выставить себя идиотом.

– Давайте сюда, – как можно небрежнее произнес я.

Девушка с усмешкой протянула мне кофту, Я с трудом подавил желание изорвать в клочки розовый аксессуар и натянул его на себя, Впрочем, этого было недостаточно, чтобы сохранить лицо, – Официант! – позвал я.

Фланирующий по залу молодой официант направился к нашему столику, Черные его волосы были гладко зачесаны назад, под угреватым носом смешно и робко пробивались такие же черные усики.

– Принесите нам еще коньяку, – сказал я, Официант не реагировал, разглядывая то ли меня, то ли кофту на мне.

– Что-нибудь не так? – спросил я.

Официант очнулся.

– Нет-нет… все в порядке… Сейчас принесу… Он удалился слегка заплетающейся походкой человека, только что утратившего часть идеалов и веру в светлое будущее.

– Присаживайтесь к нам за столик, – пригласил я девушку и ее спутницу.

– Вы уверены?

– Вполне. Или вас смущает наша общая кофточка?

– С какой стати? Если вам в ней уютно, то мне и подавно смущаться нечего. Таня, ты не против?

Подружка кивнула, затем в очередной раз хихикнула, и обе девушки подсели к нам.

– Отлично! – гоготнул один из моих друзей. – Теперь нас поровну – три кавалера и три барышни.

– Рот закрой, – сказал я.

– Не пунцовей, Мишенька, не пунцовей, мой сладенький!

Празднование моего возвращения из армии вполне могло окончиться дракой. К счастью, появился официант с бутылкой коньяка. Он поставил бутылку на стол перед нами и снова покосился в мою сторону.

– Чего тебе надо? – не выдержал я. – Что ты меня разглядываешь, как евнух наложницу? Телефончик тебе записать? Не могу. У меня все вечера заняты.

– Совсем народ озверел, – буркнул официант. – Напялят на себя черт знает что и на людей кидаются… Перестройка, блин… Гласность…

– И ускорение, – добавил я. – Исчезни отсюда в ускоренном темпе, пока у меня окончательно нервы не сдали.

Официант покраснел и развернулся, чтобы уйти. Мне вдруг стало неловко. Я подумал, что он, в силу своего ремесла, чуть ли не каждый день сталкивается с хамством, а ведь он совсем еще мальчик, вероятно, моложе меня.

– Погоди, – сказал я.

Официант остановился и повернулся ко мне.

– Друг, ты… это… прости, – проговорил я. – Я ей-богу не хотел на тебе срываться. У тебя девушка есть?

– Допустим. Дальше что?

– Если б она попросила тебя понести ее сумочку, ты бы понес?

– Не знаю. Понес бы. наверно.

– Ну вот. А моя девушка попросила поносить ее кофточку. Не мог же я отказать ей в такой малости.

– Так это ее кофточка?

– Нет, блин, моя!

– Ладно, – официант махнул рукой. – Мне-то какое дело.

– Значит, без обид? Может, посидишь с нами?

– Мне работать надо.

– Хорошо, не буду мешать. Еще раз извини.

Официант удалился.

– Значит, я ваша девушка? – с улыбкой поинтересовалась незнакомка.

– Выходит, что так. Кстати, как вас зовут?

– Своевременный вопрос. Даша.

– Очень приятно. А меня.

– Я помню. Вас зовут Мишенька. А еще – сладенький.

– Лучше уж просто Миша. – Я зыркнул исподлобья на моего друга. – Даша, давайте меняться по новой. Я ничего не имею против розовых кофточек, но у моего фетишизма есть пределы.

После того как обратный обмен состоялся, я, почувствовав себя уверенней, предложил выпить за знакомство. Даша отказалась. Она заявила, что вообще не употребляет алкоголь. И не курит. Как выяснилось впоследствии, список ее табу этим, увы, не ограничивался.

Когда мы вышли из кафе, друзья мои деликатно попрощались и ушли. Дашина подружка оказалась менее сообразительной. Намеков не понимала или не желала понимать.

– Таня, – не выдержал я, – я так счастлив видеть вас рядом, что хотел бы немного по вам соскучиться.

– Я тебе вечером позвоню, – сказала Даша.

Таня неприязненно взглянула на меня, с укором на Дашу и, наконец, оставила нас одних.

– Прогуляемся? – предложил я.

– С удовольствием, – ответила Даша. – До Владимирской.

– Почему именно до Владимирской? Это же почти рядом.

– Я там живу.

– Торопитесь домой?

– Естественно. У меня все-таки сессия. А у вас разве нет?

– Нет. До осени я совершенно свободен.

– А осенью?

– И осенью буду свободен.

– Вы не учитесь и не работаете?

– Я учусь и работаю. Но это не мешает мне быть свободным.

– Даже так?

– Иначе нельзя.

– А как же ответственность?

– Даша, что может быть ответственней свободы? Только рабы ни за что не отвечают.

Я был бы рад идти с ней пешком хоть до самых Нивок по городу, разбушевавшемуся майской зеленью, из которой нежно выглядывали бело-розовые свечки каштанов. К сожалению, до ее дома мы добрались за каких-нибудь полчаса. Я хотел поцеловать ее на прощание, но Даша игриво отстранилась.

– Не будем торопить события, – сказала она.

– Будем плестись у них в хвосте?

– А куда спешить?

– А если мне завтра кирпич на голову упадет?

– Значит, ваша голова ничего лучшего не заслуживает.

Номерами телефонов мы, впрочем, обменялись. Через две недели перешли на «ты». Через месяц она позволила, наконец, поцеловать себя – в щеку.

Даша напоминала мне влюбленную парочку, состоящую из одного человека. Она беззаветно любила себя и платила себе взаимностью. Выдержать такую конкуренцию было не то что трудно – невозможно. От своего окружения Даша требовала не столько любви, сколько восхищения. В ней чувствовалась самодостаточность музейной статуи. Влюбиться в нее было бы непревзойденной глупостью, и я, естественно, влюбился. По счастью, во мне обнаружился довольно развитый инстинкт самосохранения, который выплеснулся в подтрунивание над Дашей и сделал меня интересным в ее глазах. Бессловесного обожателя она довела бы до сумасшедшего дома.

– Твое место не в Киеве, – говорил я. – Твое место в Париже.

– Правда? – улыбалась она.

– Конечно. Скажем, где-нибудь в Лувре. Ты так похожа на Венеру Милосскую, что иногда хочется отрубить тебе руки.

– Не груби!

– Я не грублю, я робко восхищаюсь. Кстати, знаешь, как Венера Милосская утратила верхние конечности?

– Любопытно.

– Это и в самом деле занятная история. Когда археологи откопали ее, она была цела, невредима и настолько прекрасна, что ей определили место в лучшем из парижских музеев. Посетители так восторгались Венерой, что то и дело норовили прикоснуться к ней, погладить, провести ладонью по совершенному мраморному телу. Администрации Лувра это в конце концов надоело, и она поместила рядом с мадам Милосской табличку: «Руки прочь от статуи!» А какой-то недоумок истолковал этот призыв по-своему и осуществил его с помощью молотка.

В августе Даша познакомила меня с родителями. Отец ее оказался профессором, преподавателем физики в Политехе. Выглядел он моложаво, а держался с таким веселым легкомыслием, что сразу расположил меня к себе. Дашина мама работала корректором в каком-то издательстве. Она разглядывала меня так, словно выискивала во мне орфографические и стилистические ошибки и, видимо, сочла если не вульгарным, то недостаточно отесанным. За обедом она искоса следила за тем, как я пользуюсь ножом и вилкой, какие куски кладу в рот, не слишком ли звучно жую. Мне отчаянно хотелось отмочить какую-нибудь пакость, но я сдержался, интеллигентно промокнул салфеткой губы и светски молвил:

– Вероника Олеговна, Сергей Валерьевич – благодарю. Превосходный обед, милая атмосфера, чудесный хрусталь, прелестный фарфор.

– Саксонский, – небрежно обронила Вероника Олеговна. – Достался нам в наследство от Дашиной бабушки.

– Бабушка била фрица? – осведомился я.

– Нет. Бабушка его тоже унаследовала.

– Очаровательная у вас семья, – восхитился я. – С традициями… А теперь – позвольте откланяться. У моего друга сегодня день рождения, а приятели мои такие сволочи, что если я опоздаю, – выжрут всю водку без меня.

С тем я и удалился.

Дашу моя выходка рассердила.

– Поздравляю, – сказала она. – Ты сделал все, чтобы не понравиться моей маме.

– Да я не особенно и старался, – хмыкнул я.

– Старался. Ты специально эпатировал моих родителей.

– Дашенька, выбирай выражения! Слышала бы тебя сейчас Вероника Олеговна.

– Ты хоть на минуту задумался о том, в какое положение ставишь меня?

– Я об этом все время думаю.

– С тобой невозможно разговаривать, – вздохнула Даша. – Слушай, может, мы просто устали друг от друга?

– Действительно, целых три месяца знакомства.

– Разве этого мало?

– Слишком много. За три месяца не продвинуться дальше поцелуев – надо иметь железные нервы.

– Миша, – с суровым видом покачала головой Даша, – ты же знаешь мои принципы: никакого алкоголя, никаких сигарет, никаких близких отношений до свадьбы.

– И что прикажешь мне делать с твоими принципами?

– Ничего. Просто уважай их. Ты ведь уважаешь свои?

– Как я могу уважать то, чего нет?

– У тебя нет принципов?

– Абсолютно никаких.

– Как же ты живешь?

– По наитию.

Осенью у Даши начались занятия. Я к тому времени тоже восстановился на вечернем отделении Иняза, официально числился на какой-то работе, а неофициально подрабатывал частными уроками английского. Видеться мы стали реже.

Поначалу мне это даже нравилось, потому что я действительно подустал от Даши и ее – как бы помягче выразиться – причуд. Затем я соскучился – исключительно в силу подлости человеческой натуры, всегда желающей того, до чего не дотянуться. И, злясь на самого себя, стал наведываться к ней в институт и ловить ее после занятий с неизменным букетом осенних цветов в руках.

Словом, я ждал Дашу в вестибюле Политеха с букетом хризантем, когда меня вдруг хлопнули по плечу, и чей-то знакомый голос произнес:

– Вот это да! Ты как меня нашел?

Я оглянулся. Передо мной, расплывшись в улыбке, стоял мой военкоматский знакомый Ярик Шеремет.

– Привет, – сказал я, улыбнувшись в ответ. – А с чего ты взял, что я тебя искал?

– Цветы, – коротко объяснил Ярик. – Или это не мне?

– Если б я и преподнес тебе цветы, то разве что в виде венка.

– Мужественно и сурово. Ждешь кого-то?

– Одну знакомую.

– Что за знакомая?

– Ярик, – сказал я, – ты отдел кадров или агент по переписи населения? Какое тебе дело, кого я жду?

– Банальное любопытство, – невозмутимо ответил Ярик. – Мне как аборигену интересно знать, кого из здешних туземок подцепил мой старинный приятель, с которым я, между прочим, два года не виделся.

– С каких пор ты абориген в Политехе?

– С сентября. Поступил после армии. К отслужившим относятся с пониманием. Мне председатель приемной комиссии так и объяснил: мол, зачисляем вас с поправкой на два года умственного иммунитета… Так кого ждем?

– Допустим, Дашу.

– Что за Даша?

– Стрельцова.

– О, так я ее знаю! – неизвестно чему обрадовался Ярик. – Она на втором курсе учится. Только зря ты к ней с цветами.

– Почему это?

– По-моему, – понизив голос и оглядываясь по сторонам, сообщил Ярик, – она в меня влюблена.

– Вряд ли, – сказал я.

– Ревнуешь? Завидуешь?

– И не думал.

– Так в чем же дело? Или, по-твоему, в меня нельзя влюбиться?

– Конечно, нет.

– Это еще почему?

– Потому что у тебя плоскостопие, близорукость и геморрой.

Ярик остолбенел.

– Что у меня? – переспросил он.

– То, на чем ты настаивал в военкомате.

– Причем тут военкомат? Забудь. Все, я отслужил, я здоров как бык!

В это время в вестибюле появилась Даша. Нежно-зеленая блузка невероятного покроя делала ее похожей на бабочку.

– Привет, – сказала она, величественно кивнув мне и небрежно скользнув взглядом по Ярику. – Хризантемы? Очень мило. А это кто?

– Это мой армейский друг! – радостно пояснил Ярик. – Мы служили вместе.

– Кто он – я знаю, – ответила Даша. – А ты кто?

– Ничего себе, – покрутил головой Ярик. – Ты что, забыла? Ярослав Шеремет, меня весь институт…

– Вы действительно вместе служили? – Даша повернулась ко мне.

– Ну да, – ответил я. – Я на Дальнем Востоке, он в Подмосковье.

– Это называется вместе?

– Естественно. Армия-то одна.

– Слушайте! – опять оживился Ярик. – Такую встречу грех не отметить. Посидим где-нибудь в кафешке. Я угощаю! Только у меня денег нет, – добавил он. – Я вас в долг угощу.

– Ладно уж, – хмыкнул я, – забей. Я, в принципе, не против. Если Даша согласна.

– А если Даша не согласна? – холодно поинтересовалась Даша.

– Почему? – удивился Ярик.

– Нипочему.

– Даша, – сказал я, – влюбленные должны быть щедрыми. Или это не о тебе?

– Ты про щедрость?

– Я про любовь.

Даша холодно глянула на меня, затем с раздражением на Ярика.

– Хорошо, – сказала она, – идем. И куда?

– В «Шапито», естественно, – сказал я. – Навестим место нашей первой встречи.

Мы вышли из институтского корпуса, пересекли парк и зашагали по Брест-Литовскому. Поздний сентябрь радовал солнцем и осенней свежестью, под ноги, осыпаясь с веток, падали каштаны, выскакивая из колючей скорлупы, как маленькие веселые негритята.

В «Шапито» мы заняли столик в глубине зала. Ярик был весел и трещал без умолку, сочиняя на ходу небылицы о стройбатовских буднях, Даша помалкивала и держалась подчеркнуто холодно. Наконец к нам подошел официант – тот самый молодой человек со смешными усиками под угреватым носом, с которым я так славно побеседовал три месяца назад. На сей раз нос его был чист, а усики отсутствовали.

– Что будем заказы… О, – проговорил он, узнав меня, – какая встреча! Рад приветствовать.

– Взаимно, – ответил я. – Тебя еще не уволили?

– Нет. А ты, я смотрю, перешел на мужскую одежду. Где твоя розовая кофточка?

– Разонравилась, – ответил я. – Даша конфисковала. Окончательно и бесповоротно.

– Помню, помню, – кивнул официант, разглядывая Дашу. – Твоя девушка, да? А это, – он кивнул на Ярика, – твой парень?

– Чего? – не понял Ярик.

– Ничего, – ответил я, похлопав Ярика по плечу. – Мальчик шутит. Он здесь пообвыкся за последние месяцы, избавился от угрей и профессионально обнаглел.

– Я не люблю шуток, – Ярик сурово глянул на официанта. – У меня на них аллергия. Короче. Нам три по сто коньяку. И три кофе. И побыстрей.

– Два, – молвила Даша.

– Что два?

– Два коньяка.

– Почему?

– Я не пью.

– Совсем, что ли?

– Совсем. И не курю, если тебя это интересует. Еще вопросы?

– Достаточно, Даша, – сказал я. – Остальное Ярика не касается.

– Что меня не касается? – не понял Ярик.

– Ничего тебя не касается, – отрезала Даша. – Знаете что, мальчики, я, пожалуй, пойду. А вы оставайтесь, пейте, празднуйте встречу армейских друзей.

Даша выразительно взглянула на меня.

– Как хочешь, – пожал плечами я.

– Даже так?

– А как еще?

– Я что-то ничего не пойму, – проговорил Ярик.

– Тебе, Ярослав, и не надо ничего понимать, – процедила Даша. – Тебе к лицу недоумение. Всего хорошего.

Она поднялась из-за стола и направилась к выходу. В дверях оглянулась. Я с приветливым равнодушием помахал ей рукой.

– Так что будем заказывать? – напомнил о своем существовании официант.

– Два коньяка, – сказал я.

– А кофе?

– Кофе не надо.

Официант хмыкнул и удалился.

– Чего это она? – поинтересовался Ярик.

– Кто «она»? – рассеянно спросил я.

– Даша.

– Ничего. Ревнует.

– Ко мне?!

– Ко всем. И ко всему. И не только меня. Ревнует весь мир ко всему миру. Потому что не все его обожание достается ей одной.

– Ничего себе, – сказал Ярик. – И на черта ты с такой связался?

– Потому что я ее люблю. Дурак ты, Ярик.

– Да-а, – протянул Ярик, – странная штука любовь. Вот, помню, у меня…

– Извини, Ярик, – оборвал я его, – мне в туалет надо.

Оставив Ярослава, я отправился в уборную. Там я открыл кран, дождался, пока потечет похолоднее, ополоснул лицо и глянул в зеркало.

– Все правильно, – сказал я своему отражению. – Королева. Статуя. Дура.

Когда я вернулся, на столе уже стояли два стакана с коньяком.

– Вовремя, – сказал я. – Ты по второй не заказывал?

– Нет, – удивился Ярик. – А надо было?

– Надо было. Чувствую, одной порции сегодня будет маловато.

С неделю мы с Дашей не звонили друг другу. Было непонятно, что возьмет верх: моя привязанность к ней или ее потребность вызывать восхищение. Зато Ярик стал названивать мне чуть не ежедневно, предлагая прошвырнуться по городу в поисках свежей дичи.

– Нужна смена впечатлений, – менторским тоном пояснял он. – Это занимает ум…

– Под какие проценты? – интересовался я.

– Ладно, чтоб не давать тебе повода умничать, выражусь проще: клин клином вышибают.

– Береги честь смолоду, а телегу зимой, – отзывался я.

– Так ты не хочешь поохотиться?

– Хочу.

Ярик оказался таким умелым охотником, что дичь, завидев его, только что не бросалась врассыпную. Самой учтивой реакцией на его попытки познакомиться с девушками было короткое «отвали».

– Не мой день, – с благодушной улыбкой пожимал плечами Ярик, словно давал понять: за плечами у него столько выстрелов в «десятку», что пара-тройка осечек в счет не идут.

– А какой твой день? – спрашивал я. – Тридцать второе сентября?

– Не смешно, – отвечал Ярик. – В одиночку я бы уже давно кого-нибудь подцепил. Твое присутствие отпугивает добычу.

– Не иначе, – кивал я.

– Я думаю, надо сменить тактику, – продолжал разглагольствовать Ярик. – Что мы все по улице шляемся, как голодранцы. Будем кадрить в каком-нибудь шикарном кафе или в баре. Пусть видят, что у нас есть деньги. У тебя, кстати, деньги есть?

– Есть.

– Это хорошо, потому что у меня нету. Пошли в Пассаж.

На углу Крещатика и Пассажа было, как всегда, людно, с открытых террас кофеен доносились, сливаясь в сплошной гул, голоса, звон стаканов и звяканье ложечек о металлические вазочки с мороженым. Под одной из террас скромно ютился своего рода символ нового времени – первый в Киеве платный туалет. Желающих воспользоваться этим новшеством и оплатить свои потребности гривенником было не много, поэтому между дверьми, помеченными буквами «М» и «Ж» стоял зазывала, молодой двухметровый детина расплывчатой наружности, и методично покрикивал:

– Не проходим мимо! Платный туалет! Мальчики налево, девочки направо! Мальчики налево, девочки направо!

– Ты посмотри на него, – проговорил Ярик. – Бык, амбал! Ему бы в шахте вкалывать, а не людей в туалеты заманивать.

– Подойдем? – предложил я.

Мне не столько приспичило воспользоваться услугами заведения, сколько поговорить с зазывалой о тонкостях его профессии. При виде нас детина оживился и направил всю свою мощь в нашу сторону:

– Платный туалет! Не проходим мимо! Мальчики налево, девочки направо!

– А сам-то чего посередине стоишь? – спросил я у него. – До сих пор не определился?

Зазывала осекся.

– Зайдешь пописать – войду следом и определюсь, – буркнул он.

После чего принялся бухтеть по новой:

– Не проходим мимо! Мальчики налево, девочки направо…

– Это что, – сказал мне Ярик. – Я вот, когда служил, был в увале в Москве, так там на фасаде одного платного туалета сразу три двери с табличками. На левой «М», на правой «Ж», а на средней «Администрация». Честно тебе скажу, не удивился. Я всегда подозревал, что за всякого рода администрациями водятся странности. Ну что, в кафешку?

– А смысл? – ответил я. – Тьма народу, не то что познакомиться – присесть негде. Поищем местечко поукромней.

Мы спустились в переход, пересекли многолюдную «Рулетку» с едва начинавшими в ту пору закипать на ней политическими страстями, и углубились в одну из отходящих от нее лучами улиц. Внезапно Ярик остановился.

– Слушай, – сказал он, – я понял, в чем наша проблема.

– Ты в глобальном масштабе? – поинтересовался я. – В общечеловеческом?

– На такую ерунду у меня нет времени. Я конкретно. Мы слишком похожи на остальных. Сливаемся с толпой, понимаешь? Нужна изюминка.

– Тебе, Ярик, нужен как минимум фунт изюма.

– Не смешно. У меня, кажется, идея. Ты ведь в Инязе учишься, английский преподаешь.

– Это противозаконно?

– Помолчи. А что если мы выдадим тебя за американца?

– В каком смысле «выдадим»? – не понял я.

– Ну, то есть сделаем вид, что ты – американец.

– Я – американец?

– Конечно. Типичный. А я – скромный переводчик при твоей особе, – смиренно добавил Ярик.

– Ты – переводчик? Ты хоть английский знаешь?

– В пределах средней школы. И какая вообще разница! Если что – ты немного говоришь по-русски. Правда, с жутким акцентом. Все девчонки обожают иностранцев. А уж американцев считают если не полубогами, то инопланетянами. А тут – нате вам – натуральный янки-дудл. Как тебе идея?

– Идея, – сказал я, – настолько дурацкая, что определенно мне нравится.

– Отлично! – обрадовался Ярик. – Только надо сперва потренироваться на нейтральной территории, а там уж можно выходить на тропу войны.

– На нейтральной территории – это где?

– Да вот хоть здесь. – Ярик указал на особнячок с мезонином, уютно расположившийся в переулке под шелковичным деревом. У входа блестела табличка: «Літературно-меморіальний будинок-музей Тараса Шевченка».

– Глупее ничего не придумал? – хмыкнул я.

– А че? Представляешь, заходим, а там сидит гарна украинська дивчина в вышиванке, на голове венок с цветными лентами…

– Ладно, – я махнул рукой, – пошли.

Гарной дивчины внутри не оказалось. Вместо нее в небольшом полутемном фойе сидела бабушка в цветастом селянском платке, перед нею стояла расписная кружка с чаем, а в руках она держала лист бумаги, покрытый неряшливыми каракулями.

– Добрый день, – учтиво поздоровался Ярик.

Бабушка оторвалась от чтения и подняла на нас немного близорукие глаза.

– Хай! – бодро произнес я, пытаясь изобразить голливудскую улыбку. Улыбка, кажется, вышла не слишком ослепительной.

– Здрастуйте, – отозвалась бабушка. – То ви до музею прийшли?

– Так, – важно ответил Ярик.

– А цей? – бабушка кивнула на меня. – Я щось не зрозуміла, що він таке проказав.

– Он поздоровался, – объяснил Ярик и, зачем-то понизив голос, добавил: – Он американец.

– Брешеш, – сказала бабушка.

– Шоб я здох! – заверил Ярик.

Бабушка глянула на меня.

– Американець? – спросила она.

Я вовремя взял себя в руки, улыбнулся по новой и произнес:

– I beg your pardon?[22]22
  Прошу прощения? (англ.)


[Закрыть]

– Кажу – американець?

– Oh, American! Yes.[23]23
  О, американец! Да. (англ.)


[Закрыть]

Я и в самом деле выглядел стопроцентным американцем: на мне были самопальные джинсы «Wrangler», польские кроссовки и небесного цвета эстонская рубашка с темно-синим узором.

– Американець, – качая головой, повторила бабушка. – Маєш сурприз… І що він тут робить?

– Да ничего, – отмахнулся Ярик. – Приехал в Киев, ходит, глазеет, а я его сопровождаю. Устал уже, как собака, все ноги оттоптал, а он, сволочь тупоголовая, все никак не насмотрится.

– Shut up, you fucking asshole[24]24
  Заткнись, мудак гребаный (англ.).


[Закрыть],– с обаятельнейшей улыбкой изрек я.

– Говорит, как ему нравится наш город, – перевел Ярик.

– Місто в нас гарне, – гордо сказала бабушка. – Дуже гарне. Сама я, правда, у Броварах живу, щоранку на роботу їжджу. – Она выразительно глянула на меня.

– Pardon? – Я снова улыбнулся, чувствуя себя идиотом.

– Кажу, у Броварах живу. – Бабушка повысила голос: – Чув? Бро-ва-ри!

– Зачем вы на него кричите? – удивился Ярик. – Он ведь иностранец, а не глухой.

– Іностранець, – вздохнула бабушка. – Американець… От внук мій в армії зараз служить, пише, що захищає батьківщину від ворогів. Від кого ж він її захищає, якщо вони вже тут?

– Да ладно вам, – примирительно заметил Ярик. – Какой он там ворог? Обычный себе американец.

– Ось, листа від нього читаю, – не слушая Ярика, продолжала бабушка. – Пише, що згадує нашу хату, і садочок, і яблуню в садочку, і які на ній яблучка росли – гарненькі, рум’яні, смачні. Вишли мені, пише, бабуню, оті яблучка з нашої яблуньки. Скуштую яблучка, та й хату нашу згадаю, і садочок біля хати, і яблуню в садочку. І сальця домашнього вишли. А як через яблучка сальце у посилку не влізе, то ти, пише, бабуню, повикидай звідти оті яблука і просто сала вишли, бо дуже їсти хочеться.

– Вы извините, – сказал Ярик, – а музей нам можно посмотреть?

– Музей? – бабушка с недоумением уставилась на него. – Музей можна.

Она хлебнула из кружки остывшего чаю и, кряхтя, поднялась из-за стола.

– Ну, ходімо, – сказала она.

Бабушка водила нас по зальчикам музея, сопровождая экскурсию бесхитростными замечаниями:

– Отут вин їв… Отут спав… Отут щось собі писав… Багато писав. Дуже був працьовитою людиною. А нагорі в нього майстерня була.

– Master-room upstairs[25]25
  Мастер-комната наверху (англ.).


[Закрыть],– талантливо перевел Ярик.

– Master-room yourself, – учтиво огрызнулся я. – It’s studio. Can I have a look?[26]26
  Сам ты мастер-комната. Это студия. Можно взглянуть? (англ.).


[Закрыть]

– Он хочет мастерскую посмотреть, – сказал Ярик.

– Yes, отшэн хочэт, – я снова продемонстрировал голливудский оскал, который мог бы послужить наглядным пособием для лекций о вреде курения.