Текст книги "Точка опоры. Честная книга о теннисе как игре и профессии"

7
2002

Фактор второго года. – Страсть Хьюитта. – Эксперименты перед финалом. – «Мерседес» за первый титул. – Рискованный маневр. – Уроки аварии. – Папа. – После потери.

В биографии любого человека находится хотя бы один короткий отрезок, который предельно насыщен важнейшими событиями. Точно предсказать его начало вы зачастую не можете. Но значение этого отрезка настолько велико, что именно с ним у многих людей ассоциируется вся ваша судьба.

Для меня такой период наступил во второй половине 2002 года. Для его характеристики невозможно подобрать одно слово. Радость от первой большой победы. Поучительная история, которая, по идее, могла стоить мне всей карьеры. Горечь от безвременной, невосполнимой утраты. И, наконец, неожиданный триумф. Все это было спрессовано в двадцать недель. А предшествовали им полгода турнирной жизни, которой обычно живет молодой теннисист, стремящийся не только закрепиться на достигнутых рубежах в первой сотне мирового рейтинга, но и сделать очередной шаг вперед.

Первые месяцы сезона сложились для меня неудачно. В какой-то степени сказался так называемый фактор второго года, с которым сталкивались практически все теннисисты, попавшие в топ-100. Ты вроде бы достиг нового уровня, но теперь его приходится подтверждать. А это связано с дополнительным психологическим давлением. Одновременно у тебя растут амбиции. Ты хочешь добиться большего, причем как можно скорее, и ментально попадаешь в замкнутый круг, из которого не сразу находишь выход. У меня похожее состояние длилось несколько месяцев. К тому же в марте возникли проблемы с поясницей, которую требовалось подлечить.

Все это и привело к тому, что мои скромные достижения с января по май ограничились четырьмя турнирами. Я преодолел один круг в Окленде, два – на Australian Open, где отдал все три сета Марату Сафину, и доходил до полуфиналов на грунте в Касабланке и Мюнхене. Правда, особняком стоял еще один небольшой грунтовый турнир – в Хьюстоне, где больше мне выступать не довелось.

Там я впервые встретился с Андре Агасси. Американец – знаковая фигура для тенниса и ярчайшая личность. Во многом благодаря ему наш вид спорта сильно изменился, стал более прибыльным. Во времена моего детства в прессе много говорили об имидже Агасси, его широких шортах, форме кислотных цветов, выходках на корте и любовных похождениях. А сенсационная победа Агасси над асом подачи Гораном Иванишевичем в финале Уимблдона 1992 года выглядела просто феноменальной. Несколько лет назад я с интересом прочитал невероятно откровенную автобиографию Андре, которому было о чем рассказать. Он старше меня на 12 лет, и на турнирах мы пересекаемся редко, но при встречах всегда перекидываемся парой фраз.

К моменту нашей встречи в Хьюстоне Агасси стоял в рейтинге десятым. Перед этим в финале турнира в Майами он обыграл набиравшего силу Роджера Федерера, но в нашем матче почему-то очень неудачно принимал слева. Это и сыграло со мной злую шутку, когда в третьем сете Андре, проигрывая 3:4, заработал брейк-пойнт. Я, конечно, подал Агасси под левую руку, а он будто того и ждал – забежал далеко под право и нанес удар такой силы и точности, что мне оставалось проводить мяч глазами. В матчах с участием теннисистов экстра-класса подобные розыгрыши случаются достаточно часто. Своих шансов упускать нельзя.

* * *

С началом травяной серии я стал прибавлять. В Галле взял два сета всухую, проиграв в четвертьфинале Федереру. А в Хертогенбосе записал на свой счет еще одну «баранку», и лишь на тай-брейке в третьем сете проиграл во втором круге первой ракетке мира австралийцу Ллейтону Хьюитту. Но главным успехом за полгода для меня стал второй подряд выход в 1/8 финала на Уимблдоне. Там я во втором круге вытянул тяжелейший пятисетовый поединок с будущим чемпионом Roland Garros аргентинцем Гастоном Гаудио, потом одолел француза Николя Эскюде и снова вышел на Хьюитта.

Журналисты называли Ллейтона теннисным бультерьером, и это весьма точное сравнение, поскольку цепкости ему было не занимать. Хьюитта отличали сумасшедшая эмоциональность, бешеный настрой буквально на каждый розыгрыш. Многих это раздражало, но мне всегда импонировала страстность австралийца, абсолютно преданного теннису человека. Правда, энергозатратность стиля, который исповедовал Хьюитт, стала причиной того, что вторую половину своей карьеры он провел за пределами первой десятки. Ведь даже у такого бойца силы и здоровье не беспредельны.

В финале того Уимблдона Хьюитт встречался с аргентинцем Давидом Налбандяном, другим игроком задней линии. Этот матч называли самым скучным финалом за всю историю турнира, но я не думаю, что подобная оценка была в полной мере справедлива. В теннисном плане там было на что посмотреть. Хьюитт умело использовал быстроту своих ног, умение рано встречать мяч, неплохую игру с лета. И прекрасно чувствовал себя на лондонской траве, которая в начале 2000-х буквально с каждым годом становилась все медленнее.

Я же тем временем вернулся на грунт и через две недели в Штутгарте выиграл свой первый титул на турнирах ATP. Безусловно, в какой-то степени та победа стала неожиданной, хотя я чувствовал, что уровень моей игры объективно растет. Да и опыт борьбы с конкретными соперниками постепенно накапливался.

В Штутгарте зарядили сильные дожди, мою встречу первого круга с марокканцем Хишамом Арази отменяли три дня подряд, и в четверг мне пришлось играть два матча. Правда, когда тебе двадцать лет и ты полон сил, в этом нет ничего страшного. Более того, перед второй игрой некогда волноваться. Не без труда одолев Арази в трех сетах и немного переведя дух, я отправился играть с Николасом Лапентти, в свое время входившим в первую десятку. Правда, на тот момент эквадорец уже миновал пик своей достаточно скоротечной карьеры, да и вторая подача у него была откровенно слабой. Таким образом, я уже в третий раз за четыре месяца вышел на марокканца Юнеса Эль-Айнауи, которому проигрывал в Касабланке и Мюнхене. Но в Штутгарте мы с Борисом Львовичем решили пойти на эксперимент: немного изменили мою тактику и на удачу запретили Андрею бриться. Благодаря этому я одержал самую быструю победу за всю неделю, ни разу не потеряв свою подачу.

Зато полуфинал против немца Ларса Бургсмюллера вышел совсем иным. Его тренировал мой менеджер Дирк Хордофф, поэтому мы были неплохо знакомы. Ларс не имел каких-то откровенных козырей и не хватал звезд с неба. Но в тот год он выступал особенно удачно, завоевал свой единственный титул в Копенгагене, а в Штутгарте во втором круге взял два тай-брейка у самого Густаво Куэртена. Сражались мы до последнего патрона. Бургсмюллер стоял за пределами топ-100, ничего не терял и предложил мне остроатакующий теннис на встречных курсах. Публика была на стороне Ларса. Тем не менее за два с лишним часа мне удалось сломить его сопротивление.

Утром 21 июля, в день финала против аргентинца Гильермо Каньяса, я не ощущал ни особой усталости, ни запредельного волнения. Мысли в голове крутились разные. Например, я знал, что кроме 38 тысяч долларов призовых на кону стоит «Мерседес», а в моем возрасте это был хороший стимул.

Каньяс не считался классическим аргентинским спецом игры на задней линии. Он умел атаковать, да и подавал неплохо. Из-за травм и допинговой дисквалификации, которая последовала через несколько лет, карьера Гильермо развивалась по синусоиде, и лето 2002 года можно считать одной из ее вершин. За полтора месяца до нашей встречи Каньяс впервые дошел до четвертьфинала Roland Garros, обыграв Ллейтона Хьюитта. А через две недели после Штутгарта он завоевал свой самый престижный титул в Торонто, где одолел четырех соперников из топ-10 – молодого Роджера Федерера, Евгения Кафельникова, Марата Сафина и Томми Хааса, а в финале – Энди Роддика. Короче говоря, Гильермо находился в хорошей форме.

Финал получился тяжелейшим. Достаточно сказать, что мне лишь второй раз в жизни пришлось играть пятый сет. С точки зрения опыта, конечно, я был Каньясу не ровня, но и мальчиком для битья себя не чувствовал. К тому же мое бешеное желание победить уже подкреплялось определенными возможностями. В первой партии все решил мой единственный брейк при счете 4:3. Второй и третий сет остались за Каньясом, потом я догнал его, а в пятой партии Гильермо повел – 4:1 – и вскоре начал осторожничать, ожидая моих ошибок. Это мне и помогло. Больше я не отдал ни одного гейма и закончил дело со второго матчбола. После Борис Львович сказал, что в конце финала по уровню игры мне удалось выйти на уровень первой десятки.

На церемонии награждения организаторы выкатили на корт купированный кабриолет класса CLK. Он стоил 61 тысячу евро, но тогда не до конца соответствовал моим представлениям о прекрасном. Умные люди советовали мне продать эту машину, но я, разумеется, поступил по-своему. Выбрал джип модели ML, который был дешевле тысяч на 15, а в Москве добавил 10 тысяч за растаможку. Забирал я свое счастье в салоне на Волгоградском проспекте через несколько недель. Впервые сесть за руль такой машины и проехать по Третьему кольцу было незабываемо.

На следующий турнир в Сопот ко мне на радостях прилетели родители. Но в четвертьфинале против венгра Аттилы Шаволта, продолжавшемся более трех часов, у меня кончился бензин. Рауза Мухамеджановна Исланова, приехавшая в Сопот с шестнадцатилетней Динарой, сказала папе: «Забирайте его отсюда поскорее и везите отдыхать». Мы и уехали, а Динара выиграла свой первый титул на турнирах Женской теннисной ассоциации (WTA), начав с квалификации.

ХЬЮИТТА ОТЛИЧАЛИ СУМАСШЕДШАЯ ЭМОЦИОНАЛЬНОСТЬ, БЕШЕНЫЙ НАСТРОЙ БУКВАЛЬНО НА КАЖДЫЙ РОЗЫГРЫШ.

* * *

Вернувшись в Москву, мы захотели отметить мой первый титул. Но не заказывать большой банкет, а немного посидеть с родными и людьми, которые имели к этому успеху прямое отношение – Борисом Львовичем, Олегом Борисовичем Мосяковым и их семьями. В ресторанах мы с Андреем тогда не разбирались, стали искать место. После окончания одной из тренировок на «Чайке» по дороге к родителям решили заскочить в одно заведение, чтобы посмотреть на него своими глазами. Но закончилось все плохо.

Мы спешили. Поэтому на пересечении Мичуринского и Ломоносовского проспектов я рискованно попытался проскочить ехавшую перед нами «Ауди». Тронулся чуть раньше, чем загорелся зеленый сигнал светофора. После столкновения наша «Лада» отлетела в дерево, мы с Андреем потеряли сознание и с перекрестка отправились прямиком в больницу. Андрея увозили на «Скорой» со сломанной ключицей, меня – с сотрясением мозга и ушибами грудной клетки. Машину пришлось отправить в утиль – позже мы купили папе «Вольво». А вместо посиделок в ресторане и серии турниров в Америке я получил около месяца реабилитации – много плавал и ходил пешком, как предписывал врач.

Кто-то наверняка подумает, что эта история стала расплатой за головокружение от успехов после первого титула. Что судьба решила опустить меня с небес на землю, чтобы не слишком сильно зазнавался. Но лично я воспринимаю случившееся иначе. У меня не было ни звездной болезни, ни эйфории, так как в двадцать лет я просто не успел по-настоящему выстрадать свой первый титул. Более того, в России на мою победу обратили внимание только теннисные фанаты. Страна, которую в первой десятке представляют такие большие игроки, как Сафин и Кафельников, должна мечтать о титулах на турнирах Большого шлема, а не в Штутгарте. С этой точки зрения у меня тоже не было повода задирать нос.

В то же время авария дала мне хороший повод по-новому взглянуть на многие вещи, не связанные со спортом. Показательно, что она случилась в тот период, когда я находился за рулем третий год, а водители с таким стажем, как известно, зачастую теряют бдительность, переоценивая свои возможности. Со временем понимаешь, что подобные жизненные уроки просто необходимы, и сейчас, конечно, я ни за что бы не пошел на тот маневр, который позволил себе тогда. Кстати, в серьезные инциденты за рулем я с тех пор не попадал. Возможно, стал более ответственным…

Мой простой длился примерно полтора месяца. Я старался соблюдать рекомендации врачей, постепенно восстановился, и в сентябре отправился в Ташкент, где обыграл Фелисиано Лопеса, но затем как-то по-дурацки уступил Владимиру Волчкову. Потом в лужниковском Дворце спорта прошел полуфинал Кубка Дэвиса со сборной Аргентины. 22 сентября в пятой встрече, уже никак не влиявшей на итоговый победный результат, я уступил Хуану-Игнасио Челе. Это был мой последний матч, который увидел папа.

* * *

Первый инфаркт папа перенес еще осенью 1990 года. Ему тогда было всего 43, причем, по словам мамы, до этого он никогда не жаловался на здоровье. А в марте 2000-го, три года спустя после того, как из-за сердечной болезни умерла бабушка Лена, папе сделали шунтирование. С операцией он тянул до последнего момента и лег в госпиталь Бурденко, когда откладывать ее было уже нельзя. После шунтирования врач сказал папе, что в прежнем темпе он проживет всего пять-десять лет и следует намного снизить обороты. При этом у папы оставалась аневризма аорты и требовалась еще одна операция. Но до нее дело уже не дошло.

Папа шутил, что у него еще есть время. Курить бросил, но в остальном свой образ жизни практически не изменил. Его эмоциональная реакция на наши с Андреем победы и поражения каждый раз выглядела абсолютно естественной. Кстати, с родителями мы постоянно находились на связи даже в те времена, когда мобильные телефоны еще не вошли в нашу жизнь. Просто во время турниров связь была односторонняя. Как правило, в десять вечера кто-то из нас обязательно находился в гостиничном номере и ждал звонок из Москвы.

Папа был мотором, который во многом двигал меня вперед. И стеной, ограждавшей от лишних проблем. Практически все вопросы, в той или иной степени связанные с теннисом, замыкались на нем. Утрясти вопрос с очередным пропуском школы, отвезти на тренировку и обратно домой, подбросить Бориса Львовича в нужное место и встретить из аэропорта, записаться на оформление визы, сделать массу других полезных вещей – всем этим занимался папа. Он быстро понял, какие перспективы профессиональный теннис открывает для нас с Андреем, и когда в определенный момент у мамы появились сомнения по этому поводу, сумел настоять на своем мнении.

Рапорт об увольнении из армии папа написал в июле 1991 года, еще до путча. И вскоре, ради того чтобы мы имели возможность продолжать занятия теннисом, стал подрабатывать частным извозом. Я узнал об этом много позже. И лишь спустя годы стал по-настоящему понимать, чего ему это стоило.

По сути, папа жил нашей жизнью, часто забывая о себе. Делал все, что считал необходимым для достижения тех целей, которые сам поставил перед собой. И думал в первую очередь именно об этом, а не о собственном здоровье. Мы старались оберегать его от стрессов. Мечтали, что со временем ситуация чуть-чуть изменится и груз, который папа взвалил себе на плечи, станет не таким тяжелым. Что они с мамой будут больше отдыхать и чаще выбираться на турниры с моим участием. Но надо понимать, что это был не тот человек, который мог бы наслаждаться свободным временем, сидя дома или на даче. Такой уж он имел характер.

В быту папа был обычным человеком своего времени. Слушал Владимира Высоцкого. Старался сам ремонтировать машину. Одевался довольно просто и не особенно жаловал пиджаки. Правда, когда в 1994 году перед походом в «Олимпийский» на финал Кубка Дэвиса со шведами я неожиданно для всех попросил его достать костюм, папа согласился. Для него это был повод!

Отношения с родителями у всех складываются по-разному. Но думаю, что мы дружили именно так, как и должны дружить отец и сын. Хотя и размолвки порой случались. Причем для меня они были серьезным испытанием. Например, перед операцией мы сильно поссорились и долго не разговаривали. Нашлась причина, и довольно серьезная. Я даже боялся ездить в больницу, так как не знал, какую это вызовет реакцию. А когда папа вернулся домой, не понимал, как себя вести до тех пор, пока он сам со мной не заговорил.

То, что папе противопоказаны физические нагрузки, а в его кармане всегда лежит нитроглицерин, в нашей семье воспринимали как нечто само собой разумеющееся. В этом нет ничего удивительного, ведь человек постепенно привыкает ко всему. Поэтому, хотя мы понимали, что папа очень болен, чувство опасности постепенно притуплялось…

* * *

Он ушел 24 сентября, через двое суток после матча с Аргентиной. Говорили, что причиной смерти стало излишнее волнение во время моей встречи с Челой, но это не так. В тот момент, когда папе стало плохо недалеко от дома, я находился рядом. «Скорая» забрала его в больницу. И уже там нам сказали, что изменить ничего нельзя.

Подробности похорон я помню плохо. Шамиль Анвярович Тарпищев помог быстро получить место на Кунцевском кладбище, расположенном сравнительно недалеко от Раменок. Для всей нашей семьи случившееся стало страшным, неожиданным ударом. Мама даже не знала, что папа на всякий случай написал завещание. Она вообще очень многое пережила в тот год, так как сначала в январе умер дедушка Алеша. Мы с Андреем старались проводить с мамой как можно больше времени, но одновременно начали тренировки в «Олимпийском». Ведь уже 30 сентября начинался Кубок Кремля. Исполнительный директор турнира Александр Менделевич Кацнельсон как-то подошел ко мне и сказал, что папа очень хотел, чтобы мы с Андреем играли в теннис. То же самое напоминали другие знакомые люди. Такая поддержка, конечно, помогала. Хотя я и сам все понимал.

Журналисты часто интересуются, в каких уголках души спортсмены находят дополнительные резервы для борьбы в экстремальных ситуациях. У каждого свой ответ на этот вопрос. Могу лишь догадываться, каким было состояние Роберто Баутисты Агута во время финальной стадии Кубка Дэвиса 2019 года. Испанец потерял отца, отлучился на несколько дней, а после похорон вернулся и принес своей сборной очко в финале против канадцев. Наверное, есть и обратные примеры. Но тут все зависит от характера и внутренних резервов, которые не беспредельны. Моей мобилизации тогда хватило примерно на четыре месяца. Но осенью 2002-го я думал о том, что надо держаться. И держался. Изо всех сил.

Первые два матча после смерти папы я проиграл, хотя и не безнадежно. В Москве – чеху Иржи Новаку, который ранее победил меня и на Roland Garros. В Вене – Томми Хаасу, на тот момент второй ракетке мира. После этого у нас с Андреем состоялся не самый простой разговор с Борисом Львовичем. Он сказал, что на следующий турнир в Мадрид мы можем лететь без него, а я ухватился за эту идею и неудачно выразился. Размолвкой это назвать было нельзя. Борис Львович понимал, что в сложившейся ситуации нам с Андреем на несколько дней лучше остаться вдвоем. Все-таки мы работали уже десятый год и неплохо изучили друг друга. Но спустя некоторое время все-таки договорились, что впредь подобные вещи будем обговаривать заранее.

Начиная с Мадрида, мои результаты пошли вверх. Ни разу не отдав свою подачу, я обыграл там Хуана Игнасио Челу и Энди Роддика, после чего уступил невысокому, но быстрому французу Себастьяну Грожану. А затем, снова объединившись с Борисом Львовичем, дошел до финала в Санкт-Петербурге, где меня опять поджидал Грожан. На тот момент он стоял в первой десятке и считался главной надеждой своей страны в финале Кубка Дэвиса, до которого было рукой подать.

8
Сборная

О раздевалке. – Рядом с Беккером. – Футбольный Брисбен. – Семнадцатилетний дебютант. – Проверка в Мальме. – Знакомство с Таничем. – В гостях у Ельцина. – На автопилоте. – Расклад перед финалом. – Уединение на жеребьевке.

Победу над Полем-Анри Матье 1 декабря 2002 года в финале Кубка Дэвиса против французов часто называют моим главным достижением. Положа руку на сердце, сам я так не считаю. Качество тенниса оставляло желать лучшего, соперник был не самый знаменитый. В то же время глупо отрицать, что в моей жизни матч с Матье стоит особняком. Но, прежде чем рассказать о том, что произошло в парижском дворце спорта «Берси», придется вернуться назад.

К подготовке в сборной меня впервые подключили весной 1999 года перед матчем с немцами во Франкфурте. Разговор об этом зашел на пресс-конференции, куда нас с Борисом Львовичем пригласил Шамиль Анвярович Тарпищев. Я был новичком, конкретных обязанностей в сборной не имел и мог действовать по своему плану. Команда же на тренировках работала на двух игроков – Кафельникова и Сафина. Все стремились создать им максимальный комфорт, остальное выглядело вторичным.

Иначе тогда быть не могло, ведь результат обеспечивали Женя и Марат. Странным выглядело другое. В раздевалке постоянно крутился непонятный народ. Какие-то мужчины, женщины, чьи-то дальние и близкие знакомые. У меня это сразу вызвало недоумение. Команда в Кубке Дэвиса – это капитан, игроки, тренеры, врачи, массажисты, стрингер. Все, что происходит между ними в раздевалке, должно там и оставаться. Когда идет серьезная профессиональная работа, то другие люди невольно влияют на атмосферу вокруг спортсменов, их взаимоотношения, настрой, а значит, и на результат. Причем не всегда в лучшую сторону. Разумеется, тогда моим мнением по этому поводу еще никто не интересовался. Но через несколько лет мы все-таки договорились, что в раздевалке не должно быть ни одного лишнего человека. Даже ближайших родственников.

Включение в сборную стало для меня важным этапом. Прежде всего с точки зрения психологии. В субботу перед парной встречей я вышел размяться на полкорта с Андреем Черкасовым, а рядом тренировался сам Борис Беккер. Такое соседство произвело впечатление даже на Бориса Львовича, а представьте себе эмоции, которые испытывал шестнадцатилетний юниор! Сам матч, кстати, получился очень драматичным. После парной встречи, в которой немецкие линейные судьи помогали Беккеру, наша команда проигрывала 1:2. Но в воскресенье Кафельников и Сафин сыграли очень здорово – взяли два очка, не отдав ни одного сета. Атмосферу Кубка Дэвиса я тогда прочувствовал по полной программе, со всеми ее нюансами. И в Сочи на июльском сборе перед московским четвертьфиналом против словаков уже имел определенный опыт.

Несколько дней тренировок с Кафельниковым, Сафиным и Ольховским на кортах санатория «Русь» тоже прошли для меня с пользой. Погода стояла жаркая, днем кипела работа, а по вечерам более опытные ребята отправлялись на массаж к Анатолию Глебову, у которого до меня на тот момент руки еще не доходили. Именно тогда в сборную впервые привлекли доктора Валерия Охапкина, работавшего с Александром Карелиным. Он ежедневно готовил витаминные коктейли.

Словаков ребята обыграли в большой борьбе со счетом 3:2. Решающее очко в пятисетовом поединке с Домиником Хрбаты принес Марат, который играл с повреждением локтевого сустава и рисковал усугубить травму. А вот сентябрьский полуфинал с австралийцами в Брисбене завершился поражением – 1:4.

Тот матч проходил в особых условиях. На стадионе, предназначенном для австралийского футбола, – есть такой вид спорта, который чем-то напоминает регби, – хозяева обустроили травяной корт весьма сомнительного качества. Евгений Кафельников даже назвал его картофельным полем, чем навлек на себя критику газетчиков, ярость болельщиков и дополнительно раззадорил Ллейтона Хьюитта. Зато перед стадионом имелась большая зеленая лужайка, окруженная несколькими эвкалиптами. И на досуге мы для сплочения коллектива на глазах десятков изумленных австралийцев несколько дней подряд гоняли в футбол.

Шамиль Анвярович, как обычно, приглашал играть всех, у кого только было желание – тренеров, обслуживающий персонал и даже комментатора Александра Ираклиевича Метревели. В стыках аккуратничали, особенно когда мяч попадал к игрокам. Тем не менее Андрей Черкасов, заявленный под четвертым номером, однажды сильно получил по ноге. И когда в воскресенье встал вопрос, кому при счете 1:3 играть ничего не решавшую пятую встречу, выходить на корт категорически отказался. Вспомнили про меня. Но я числился в команде лишь пятым, и в официальную заявку не входил. У Андрея Ольховского, который вместе с Кафельниковым вытянул пятисетовую парную комбинацию, возникли проблемы с коленом. Поэтому пришлось отдуваться Сафину.

В целом в сборной меня приняли хорошо. Я понюхал пороху кубковых баталий. Потихоньку выстраивал отношения с людьми, с которыми мне предстояло сотрудничать в будущем на протяжении многих лет. Просто постоял рядом со знаменитыми игроками, что само по себе повышало внутреннюю самооценку. Ну и, разумеется, с большой пользой поработал, так как Борис Львович постоянно держал меня под присмотром, имел четкий график того, что надо делать, правильно расставлял все акценты и не давал расслабиться.

* * *

Через четыре месяца, в феврале 2000 года, я провел свою первую встречу за сборную – с Оливье Рохусом в домашнем матче против бельгийцев. Счет к тому времени, естественно, был 3:0, и Шамиль Анвярович, включивший меня в заявку, дал возможность попробовать свои силы. По этому случаю в «Олимпийском» собрались многие мои родные, в том числе и папа, которого привезли из госпиталя имени Бурденко за несколько дней до операции. Правда, о его присутствии мне не говорили, чтобы я дополнительно не волновался.

Дебют в Кубке Дэвиса, да еще в семнадцать лет – ответственный момент. К тому же мне очень не хотелось уступать сопернику, который хотя и был на полтора года старше меня, но в рейтинге стоял ниже. В итоге очко бельгийцам я не отдал, победив Рохуса в двух партиях. По этому случаю после игры с Андреем и друзьями поехали в ресторан «Прага», оставив там бешеные по тем временам деньги – 800 долларов.

Имелся от победы над Рохусом и положительный эффект для нашего семейного бюджета. Мою фамилию напечатали в газетах, и одну из них я хранил в машине, на которой аккуратно ездил, пока папа находился в больнице. Однажды на Мичуринском проспекте газета помогла. Решив, что мое опоздание на тренировку серьезно скажется на потенциале российского тенниса, сознательный молодой инспектор ГАИ наказал меня, несовершеннолетнего водителя без прав, лишь небольшим штрафом.

В проигранном матче против испанцев в Малаге я просидел в запасе. Как и в тяжелейшей битве со словаками в первом круге 2001 года. Тогда в Братиславе решающее очко принес Кафельников, отыгравший в пятой встрече с Каролем Кучерой дефицит в две партии. Зато в четвертьфинале со шведами, проходившем в туманном Мальме, я впервые дебютировал в Кубке Дэвиса в качестве полноценной боевой единицы.

Перед тем матчем меня познакомили с Михаилом Таничем – известным поэтом-песенником и замечательным человеком, с которым позже мы поддерживали отношения на протяжении нескольких лет, несмотря на огромную разницу в возрасте. Михаил Исаевич очень любил спорт и болел за ЦСКА, хотя на футболе мы пересекались нечасто, поскольку, положа руку на сердце, я не очень комфортно чувствую себя в VIP-зонах футбольных стадионов. В 2002 году, когда мы выиграли Кубок Дэвиса, Михаил Исаевич позвонил мне, поздравил и продекламировал: «Как полагается мужчине, восторги Танича – Тачини» (я тогда играл в форме Sergio Tacchini). А еще у меня сохранилась книга его стихов с авторским инскриптом: «Михаилу Южному – нужному-нужному».

Правда, сама встреча со шведами сложилась неудачно и для меня, и для сборной. Сафин, который на тот момент возглавлял мировой рейтинг, приехал в Мальме травмированным, поэтому мне выпало играть в одиночке вместе с Кафельниковым. Ну а когда первого в мире меняют на 85-го – это не может не сказаться на результате.

У шведов тогда была сильная команда. В ней, правда, отсутствовал Томас Энквист, в свое время – четвертая ракетка мира. Зато были Магнус Норман, входивший на тот момент в первую пятерку, и Томас Юханссон – достаточно прямолинейный игрок, но неудобный соперник для Кафельникова, которого он в пятницу одолел в пяти сетах. На встречу с Норманом я вышел с хорошим настроем, на свежих эмоциях. И начал вроде бы очень неплохо – повел 4:1. Но потом от перевозбуждения у меня начало сводить ноги, и я проиграл затяжной тай-брейк. А во второй и особенно третьей партиях преимущество Нормана стало уже очевидным, поскольку соответствующим уровнем игры мой молодой кураж еще не был подкреплен.

Уступил я и Юханссону – в воскресенье. К тому времени шведы уже одержали закономерную победу. А через год Томас обыграл меня снова, в третий день московского четвертьфинала в лужниковском Дворце спорта. Тогда уже усилиями Кафельникова и Сафина мы вели 3:0. Ну а потом была игра с Хуаном Игнасио Челой в полуфинале против сборной Аргентины, которую я при счете 3:1 в нашу пользу проиграл в «Лужниках» на глазах у папы. С таким вот кубковым багажом я и подошел к финалу 2002 года против сборной Франции. Думаю, вы сами можете судить о том, насколько этот багаж был богат.

ДЕБЮТ В КУБКЕ ДЭВИСА, ДА ЕЩЕ В СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ – ОТВЕТСТВЕННЫЙ МОМЕНТ.

* * *

За две недели до финала, как и перед полуфиналом с аргентинцами, мы всей командой отправились в Барвиху в гости к Борису Николаевичу Ельцину. Сейчас, конечно, я бы нашел, о чем поговорить с первым президентом России, который был настоящим фанатом тенниса. Но тогда на таких встречах сидел сбоку и только слушал. Говорили же в основном Шамиль Анвярович и Борис Николаевич. Я воспринимал Ельцина как мудрого человека, который очень многое прошел и испытал в этой жизни. С чувством юмора у него тоже все было в порядке. Однажды, видимо, заметив мое небольшое смущение, когда мы чокались, он назидательно сказал: «Миша, всегда смотри в глаза человеку, с которым чокаешься!» Мне эта фраза запомнилась на всю жизнь.

Затем Кафельников и Сафин вместе с Тарпищевым полетели в Монте-Карло на тренировочный сбор, а мы с Борисом Львовичем решили остаться в Москве. Я подтягивал физическую подготовку с Олегом Борисовичем Мосяковым в манеже Братьев Знаменских и занимался спиной в Центре Дикуля на ВДНХ. К тому времени у меня, как и у многих «одноруких» теннисистов, возникла асимметрия тела – правая сторона стала значительно сильнее, чем левая. Это, в свою очередь, привело к изменению структуры позвоночника. Чтобы справиться с такой проблемой, нужно наращивать мышечный каркас, который должен снижать давление на позвоночные диски. Но для этого требуется время.

Борис Львович имел хорошо продуманную программу подготовки к матчу. Правда, мы были почти уверены в том, что играть в Париже мне не придется, и старались заложить базу к следующему сезону. Ведь после финала, который завершался 1 декабря, для этого оставалось сравнительно мало времени.