Текст книги "Балатонский гамбит"

11

– Йохан, бригадефюрер Кумм, – Крамер протянул ему трубку.

Бросив сигарету, Пайпер поднялся на БТР, сдернул капюшон, отвернувшись от ветра, – мокрый снег летел в лицо.

– Слушаю, бригадефюрер! Потери? Потери стандартные для наступательного боя, но выше нормы. Мы вбили клин на полтора километра в квадрате восемь. Да, у рощи и на перекрестке железных дорог, но они ввели авиацию и пришлось уйти. Одновременность удара нарушена, и эффект получился не тот. Почему нарушена? – он усмехнулся. – Я бы тоже хотел знать это, Отто. Где «Гогенштауфен» и «Дас Райх»? Все еще сидят в грязи? Доложили, что атакуют вместе со всеми? Очень мило. Зепп будет растроган их честностью и рвением. «Дас Райх» участвовала в наступлении двумя батальонами, «Гогенштауфен» вообще не появилась. Да, они участвовали в общей артподготовке, но их танков и пехоты на исходных позициях все еще нет. Мы наступаем с гитлерюгенд и вторым танковым корпусом вермахта, но это не то по сравнению с тем, что планировалось. Я не знаю, где они наступают. Может быть, они наступают где-то в другом, секретном месте, но с нами их не было. Пусть Зепп разбирается. Вот-вот, сообщи ему. А заодно скажи, что теперь большевики стянут на наш участок все основные силы, и когда «Гогенштауфен» вылезет из грязи, все значительно усложнится. Они упрочат оборону и сделают это быстро. К тому же все время идет мокрый снег, а мы только навозили грязи, ничего не добившись. Придется «Гогенштауфен» лезть из одной лужи в другую. И нам вместе с ними, по второму разу. Нет, тяжелые танки на этом участке однозначно завязнут. В основном придется рассчитывать на мотопехоту. Слушаюсь. Да, ясно, – он передал трубку связисту и спрыгнул с БТРа.

– И что, где «Гогенштауфен»? – насмешливо спросил Шлетт. – Сидит в болоте, я понял?

– Да. Стадлер предупреждал Дитриха, что они не успеют прийти, просил перенести наступление хотя бы на день. Но ты же знаешь Зеппа. Он был непреклонен, сегодня или никогда, у него все так. В общем, они не решились доложить, что опоздали, сказали, мы наступаем со всеми, чуть ли не взяли Секешвехервар с ходу, но теперь все выяснится, конечно. Еще погода испортилась, как назло.

– Но это затруднит действия их авиации, – заметил Шлетт. – Это нам на руку. Сегодня они нас потрепали.

– Да, пожалуй. Крамер, – он снова повернулся к БТРу, – соедините меня с Виландом.

Через мгновение связист снова протянул ему трубку.

– Мартин…

– Йохан! – голос доктора звучал взволнованно. – Как там?

– Мы вышли из боя на час, не больше.

– Как там иваны?

– Упираются, как обычно. Фрау Ким может подойти? Позови ее.

Доктор неожиданно закашлялся.

– Нет, Йохан, она подойти не может, – произнес как-то неуверенно. – Я думаю.

– Она занята? – Пайпер нахмурился. – Скажи ей, я не смогу приехать, я должен быть здесь.

– Понимаешь, Йохан…

Виланд сделал паузу.

– В чем дело? Что случилось? Она в госпитале?

– Да. Она в госпитале. Она почти двадцать минут была без сознания, Йохан, – сообщил Виланд скованно, даже по телефону было слышно, как он нервничает. – Нам с большим трудом удалось ее привести в себя.

– Без сознания? Почему? Что произошло?

– После первой стычки с большевиками привезли штурмбаннфюрера Виша из первого панцергренадерского полка с тяжелым огнестрельным ранением в голову.

– И что? – Йохан насторожился, щелкнула зажигалка, он закурил сигарету. – Она делала ему операцию? Ты сам не мог? Ты же знаешь, что она ранена.

– Я не мог, – Виланд не выдержал и почти выкрикнул: – Я не мог! Я так и знал, что ты так скажешь. Но здесь такая же армия, как и у вас, здесь также командиры и подчиненные, и командир здесь не я, командир она, во время ее присутствия в госпитале она командир, у нее все полномочия, таков приказ, все подчиняются ей. Обязаны подчиняться. Это у нее высшая медицинская степень, это у нее практически стопроцентная выживаемость, это у нее все новейшие методики, все, что разрабатывает наша промышленность, все, что добывает наша разведка, все попадает к ней. Она этим занимается. И она приказывает мне, что делать. А я ей ничего не могу приказать. Это все равно, если бы тебе какой-нибудь унтерштурмфюрер стал диктовать, как вести бой. Я только советую, прошу, уговариваю, но она меня не слушает, Йохан. Вишу снесло полголовы, он бы вообще умер, если бы не она, она удаляла ему пулю, шила сосуды, и это все со специальным оборудованием. Она все сделала с ювелирной точностью, он теперь будет жить, а у нее раскрылся шов, она потеряла сознание от кровотечения. Я помогал ей, я делал все, что мог, чтобы облегчить ей работу, но есть вещи, которые может делать только она. Такие раненые умирают обычно. Это счастливчики, которым удается попасть в руки фрау Ким. Она невероятная женщина, Йохан, – доктор расчувствовался так, что едва не плакал, – она просто невероятная. Как она все это делала! Я уговаривал ее, я просил. Она такая тонкая, хрупкая, но какая воля! Она может быть очень жесткой и твердой, когда речь заходит о жизни пациента. Очень жесткой и очень твердой. И у нее просто фантастическая рука.

– Я все понимаю, Мартин, – Пайпер вздохнул, – но как ты мог допустить, что она потеряла столько крови, что лишилась сознания? Остановить кровотечение ты мог?

– Она не позволила. Она не позволила мне отвлечься ни на секунду, пока Виш балансировал между жизнью и смертью. Она спасла его из лап смерти. Можно сказать, она пожертвовала собой. Я видел, как она делает обычные операции, это высочайшая техника. Но то, что она делает в голове, это просто не поддается описанию…

– Не поддается описанию то, что ты не нашел способа уберечь ее, – Пайпер прервал его, – я рад за Виша, но то, что теперь с ней, опасно?

– Не меньше, чем было раньше. У нее слабое сердце, я говорил тебе. Она только-только пришла в себя…

– Я хорошо сшиваю сосуды, как никто их не сшивает, и потому я обязана это делать, – он услышал в трубке ее негромкий, спокойный голос.

– Фрау Ким, зачем вы встали? – с ужасом воскликнул доктор.

– Я встала, потому что мне значительно лучше. Идите, Мартин, готовьте следующего раненого. Там роттенфюрер Курц, судя по бирке, с множественным, проникающим ранением живота. Будем делать полостную операцию. Наркоз интубационный с искусственной вентиляцией. И немедленно снимите с него все, что на него намотали санитары. Сколько раз я говорила, высылала письменно и вам в Лейбштандарт тоже, Мартин, не надо городить повязки высотой с Эверест. Этим вы все равно не убережете рану от загрязнения, только лишите ее доступа кислорода. А кислород очень важен для естественного очищения раны и первичного заживления. Мы никогда не добьемся того, чтобы рана зажила первичным натяжением, если мы все это будем делать. Омертвение тканей происходит быстрее, придется высекать половину брюшной полости, а он молодой парень, ему еще с девушками встречаться, когда поправится. Да любая девушка упадет в обморок от того, что мы способны наделать. Шрамы, конечно, украшают мужчину, но не до такого же уродства. И нельзя забывать о репродуктивной функции, еще не хватает сделать его импотентом. Об этом тоже надо думать, а не только резать, как придется. Человеку же еще жить. Кроме того, отсутствие кислорода – отличная среда для развития анаэробных бактерий, а их нам не побороть, вы сами знаете, это прямой путь к гангрене. Сейчас мы будем отдирать все, что там присохло, и положение раненого только усугубится. Снимите повязки, Мартин, – она взяла трубку, ее голос зазвучал ближе. – Все, что выделяется из раны, собирайте марлей, без всякой перетяжки. Введите анальгетик, чтобы остановить распространение болевого шока. Кровь не останавливать, пусть рана промоется хорошенько естественным путем. У раненого явное обезвоживание, влажная кожа серого оттенка. Поставьте капельницу с физраствором, чтобы он не умер у нас оттого, что у него внутри все высохло.

– Но, фрау Ким, при проникающих ранениях живота воду давать не рекомендуется, – несмело возразил доктор.

– Воду, конечно, не рекомендуется, – резко ответила Маренн. – А кто собирается давать ему воду? Я говорю: поставьте капельницу с физраствором, а не с водой. Это разные вещи. Вы все еще живете по инструкциям тридцать пятого года, когда физраствора не было и в помине. Но он изобретен, и мы должны его использовать. Выполняйте, Мартин, и хватит препираться. Сейчас я подойду, подготовьте все, мне надо осмотреть дно раны. И побыстрее, прошу вас. У нас большая очередь, раненых привозят постоянно, надо шевелиться.

– Но как же вы?

– Выполняйте, Мартин, – ее голос прозвучал строго. – Это приказ.

– Слушаюсь, госпожа оберштурмбаннфюрер, – Виланд только вздохнул. – Ты слышал, Йохан? За что ты меня упрекаешь?

– Идите к раненому, Мартин. Йохан, – уже забыв о докторе, она произнесла с нежностью. – Йохан, как ты?

– Я нормально, как всегда, – он старался говорить ей с неменьшей строгостью, чем она Виланду, но не получалось, нежность сквозила в каждом слове, и выговора не вышло. – А вот про тебя я узнаю возмутительные вещи. Ким, ты меня просила, я тебя тоже прошу… Я тебя прошу.

– Я могу ответить тебе то же самое, что и ты мне, – ее низкий, красивый голос чуть дрогнул, повысившись, он словно увидел, как она улыбнулась, – я постараюсь, но это трудно.

– Мы вышли из боя на час, не больше. Я не смогу приехать, я не могу оставить полк.

– Йохан, бригадефюрер на проводе, – быстро сообщил Шлетт.

Он взял вторую трубку.

– Пантера-1. Слушаю.

– Я срочно к Дитриху, Йохан, – донесся до него голос командира дивизии. – Ты за меня.

– Слушаюсь, – он вернул трубку связисту.

Несколько мгновений ждал, пока Шлетт отойдет. Она тоже ждала, он едва различал в трубку ее дыхание.

– Я очень хочу тебя поцеловать, – произнес тихо, проникновенно, глядя перед собой, забыв обо всех вокруг, забыв о бое, о дивизии. – Но не могу.

– Я тоже хочу, чтобы ты меня поцеловал, – она ответила также негромко, с проникновенной, чарующей нежностью. – И тоже не могу.

– Госпожа оберштурмбаннфюрер, роттенфюрер Курц готов, – доложил санитар.

– Мне надо идти, – она проговорила с грустью. – Меня ждут.

– Иди. Только, я прошу тебя, если что-то может сделать Виланд, пусть он сделает. Не нужно все брать на себя, хотя бы пока. Ты можешь попробовать так?

– Я так никогда не делаю, Йохан. Я никогда не прошу никого ничего за себя делать. Я так не сделала даже, когда погиб мой сын, я не позволила себе прерваться ни на минуту. В нашем деле, как и в вашем, есть свои тонкости, очень важна рука, одна рука, ты понимаешь? Кто начал, тот и заканчивает. Организм больного человека – трудная штука. Он также настраивается на хирурга, как хирург настраивается на него. И резкая смена может только пойти во вред. Но если ты просишь, я постараюсь.

– Я могу сказать только одно, женщина-врач – это что-то совсем другое, чем врач-мужчина, – он улыбнулся. – Хотя, конечно, не каждой женщине под силу такой труд. Но, главное, далеко не у каждой такое сердце, чтоб думать о каждом раненом, как о своем родном человеке. Ничего удивительного, что у тебя выздоравливают все, еще никто не умер, даже самые тяжелые. Это просто какая-то фронтовая легенда. Ты, правда, золотая, Ким, ты необыкновенная, я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю, – ответила она. – И, пожалуйста, помни, я очень хочу, чтобы ты был со мной, но только не в качестве пациента. Ладно?

– Это уж как получится. Как ты сказала? У меня для тебя примерно такой же ответ, как и у тебя для меня.

– Что делать, – она вздохнула. – Я принимаю. Я буду ждать.

Она положила трубку. Повернулась к санитару.

– Капельницу поставили?

– Так точно, фрау, – ответил тот, подавая ей маску и перчатки.

– Повязки?

– Сняты. Рана обработана.

– Хорошо. Идемте.

Она вошла в операционную. Склонившись над раненым, приказала:

– Свет сюда. Зубчатый зажим. Еще. Надо остановить кровь. Тампоны. Быстрее, быстрее, Герберт. Так, что тут у нас? Пишите, Мартин. Ранение осколочное, касательного характера. Множественное осложненное повреждение брюшной полости. Задеты основные сосуды и внутренние органы с развитием массивного кровотечения. Острая воспалительная фаза, обширный травматический некроз. Размозжение тканей. Раневый канал заполнен тканевым детритом. Признаки омертвения также в зонах размозжения и молекулярного сотрясения. Нарушение плевральной полости. Что скажу, Мартин, – она подняла голову и взглянула на Виланда. – Дна раны я не вижу. Так что придется рассекать. Приготовьте обезболивающее и скальпель, Ханс, угол разреза – сорок пять градусов. Поставьте подлокотник для упора.

– Пантера-1, Пантера-1, ответьте.

– Зепп, я слушаю.

– Йохан, воздушная разведка сообщает, они зашевелились у канала Шарвиз, – он услышал в наушнике звучный баритон Дитриха. – Там у них наведены мосты, они собираются их рвать и готовить новый рубеж обороны. Мы должны опередить их и выйти на канал раньше, чем они сумеют отойти на новые позиции. Нельзя дать им закрепиться. Этим будет определяться дальнейший успех. Задача выйти на канал, отрезать их от тылов и дальше двигаться к Дунаю, на Будапешт. Снарядов не жалеть, скорость максимальная, на равнине им все равно остановить нас нечем. Пока. Все их резервы еще на марше. Ясно?

– Так точно, оберстгруппенфюрер!

– Действуй. Все решится на канале. Я на тебя надеюсь. Эти канальи, «Гогенштауфен» и «Дас Райх», они тебя поддержат. Без враков, я надеюсь.

– Будет исполнено, оберстгруппенфюрер. Мы сбросим их в Дунай.

– Для начала сбрось в канал, – Зепп рассмеялся. – Они ребята упрямые, мы их знаем. Но южнее канала у них пока никого нет, тылы открыты. Если к утру ты будешь на правом берегу Дуная и оставишь их без главной переправы, то между тобой и окруженной в Будапеште группировкой окажется пустое пространство. Каких-нибудь шестьдесят километров, и мы разорвем кольцо. Вперед, мой мальчик! Вперед!

12

– Что? Что? Товарищ майор, я не слышу! – присев на дно траншеи, Иванцов кричал в трубку. – Какой приказ? Отходить к каналу? Как? Я не понял. Как отходить? Вот, черт! – Иванцов бросил трубку связисту.

– Что там? – Аксенов опустил бинокль и повернулся к нему. – Отступление?

– Да, приказано оттягиваться к каналу, – Иванцов с досадой махнул рукой. – Противник прорвался на участке соседнего батальона и еще на нескольких участках, мы практически в окружении. Если останемся здесь, нас отрежут от своих полностью. Пятьсот шестьдесят танков, майор, шутка ли? Жмут исправно. Без передыха. Хотят прорваться к Будапешту уже сегодня, в крайнем случае, завтра.

– А что там у соседей, на Балатоне?

– Это вообще никому не известно. Атакованы танками, как везде, отступают. Майор говорит, у Балатона этот лейб хваленый вырвался на оперативный простор. Жмут на полной скорости, как они умеют. Про нас и думать им уже некогда. В дивизии тоже удивляются, что мы еще держимся. А мы и не собирались отступать, верно, Прохорова? – он подмигнул побледневшей от страха снайперше. – Не собирались, но придется. Приказ есть приказ. Будем пробиваться. Строчи, строчи, Прохорова, не на меня смотри. Отрезай пехоту. Пехоту от танков. Вон, с Наташки бери пример. Так что такие дела, майор, – Иванцов снял шапку, вытер рукавом испарину со лба. – Сворачиваемся. Приказано пробиваться на берег канала Шарвиз и занять новый рубеж обороны. Только как бы фрицы с гансами с их темпами вперед нас туда не выскочили. Уж больно прыткие ребята попались, с ключиками на башнях.

– Немцы! Немцы, товарищ капитан! – выскочив из хода сообщения, Харламыч дал кроткую очередь из автомата. – Впереди!

– Ну и что? – Иванцов спокойно поправил шапку и, взяв автомат, выпрямился. – А ты кого ждал, американцев, что ли? Да здравствует второй фронт? Где они?

– Да вот, рядом!

Через мгновение над головами зацокали пули. Наталья выглянула из окопа. По низине от первой траншеи бежали черные силуэты эсэсовских пехотинцев. Приникнув к земле, она начала стрелять. Рядом застрочил второй автомат – Сашки Василькова. Спустя минуту уже вся траншея огрызалась огнем. Поскольку он велся с высоты, это заставило эсэсовцев залечь.

– Огонь! Огонь! – кричал Иванцов. – Они у меня головы не поднимут!

– Ты смотри, что делают, прохвосты, – с изумлением заметил Полянкин. – Сами же себя взрывают. Ну и лейб, ядрена вошь, я еще не видел, чтоб они гранатами сами себя подгоняли.

Сквозь клубы дыма было видно, как молодой офицер, поднявшись, бросил за спину своих солдат гранату. Так что они сорвались с места и прямо понеслись на траншею, сметая все на своем пути.

– Огонь! Огонь! Что рты открыли? – кричал Иванцов. – Где Косенко?

Разведчик поднял руку, показывая, что он на месте. Потом размахнулся и швырнул вперед одну за другой две гранаты. Наталья приподнялась, чтобы посмотреть вниз. Длинная автоматная очередь прошла над ней, так что она едва успела пригнуться.

– Жива? Не задело? – Васильков взял ее за руку.

– Жива. Не трогай, – она выдернула руку.

– Ой-ой-ой, – он усмехнулся и снова застрочил из автомата.

– Ложись! – раздался громогласный крик Иванцова.

Несколько мин с воем обрушились на ротный наблюдательный пункт.

– Идут! Огонь! – командовал Иванцов.

Прямо на траншею бежало с полсотни эсэсовцев. За ними тремя черными громадами показались танки.

– Мать честная, – ахнул Харламыч, – здоровые-то какие. Это же просто дом, а не танк.

– Королевский тигр, – хмуро ответил ему Иванцов. – Будем знакомы, как говорится.

Позади окопа отрывисто захлопала пушка.

– Не возьмет, не тот калибр, – кисло заметил Иванцов. – Тут самоходку надо, стошку, а их у нас – раз-два и обчелся. Их все на Берлинское направление отправили, там королевских тигров ждут. А они у нас нарисовались.

Действительно, снаряды чертили по броне танка огненные зигзаги, не причиняя ему никакого ущерба. Королевский тигр приблизился к окопу, и вдруг что-то шваркнуло о его броню, и над танком взметнулся клуб пламени.

– Смотри, смотри, молодцы пушкари, – Васильков тряс руку Натальи и даже не замечал этого, – в самую точку попали, в топливный бак. А то всем бы нам крышка.

– Гляди, сворачивают, – объявил Харламыч.

Уже смеркалось. Густо шел снег. Пламя над танком озаряло трупы немецких пехотинцев перед окопом. Два оставшихся тигра развернулись и обошли окоп, стреляя из пушек и пулеметов. Одинокая пушка смолкла.

– Раздавили, – Васильков произнес со стоном, прислонившись к стенке окопа.

– Хватит ныть! – оборвал его Иванцов. – Пехота противника по фронту. К бою! Как стемнеет, будем уходить, а пока держаться. Огонь!

Снова застучали автоматы и винтовки. Косенко, а за ним Васильков бросили еще четыре гранаты. Темнота сгущалась. Рассмотреть что-то было уже трудно. Впереди послышались стоны.

– Завыли, лейбы, – зло прокричал Косенко. – Это вам не в Берлине на параде вышагивать.

Васильков, приникнув к автомату, дал длинную очередь. Потом вдруг чуть слышно охнул и отшатнулся назад. Немцы опомнились весьма быстро и снова открыли огонь.

– Нагнали народу, – сквозь зубы процедил Иванцов. – Ну что, майор, – он повернулся к Аксенову. – Уходим? Пора выполнять приказ.

– Да, Степан Валерьянович, – согласился тот. – Другого выхода нет. Теперь носа не высунешь.

– Косенко, уходим, прикрываешь, – крикнул Иванцов в темноту.

– Ясно, товарищ капитан, – откликнулся разведчик.

– Наташа, забинтуй, пожалуйста, – Васильков, протянул Голицыной санитарный пакет. – Заливает всего, не смогу идти.

– Ты чего молчал-то? – накинулся на него Иванцов. – Лежит тишком. Прохорова, помоги, скоренько давайте, девоньки. Санинструкторов некогда ждать. Да и где они, санинструкторы-то? Что-то не видно ни одной.

– Светку убило, – сообщил Харламыч грустно. – Осколком в голову. А Раиса с Косенко на фланге.

– Ладно, бегать некогда, – махнул рукой Иванцов. – Наташка, справишься?

– Так точно, товарищ капитан.

– Я помогу, – дед Харламыч поспешил к ней.

– Давай, Полянкин, – разрешил Иванцов. – А то Прохорова стоит как вкопанная, крови, что ли, не видала никогда?

– Да, крови немало, – покачал головой Харламыч. – Серьезно задел.

Вся левая щека и подбородок комсорга были залиты кровью. Наталья с помощью Харламыча забинтовала ему голову и лицо.

– Все, готовы? – обернулся Иванцов. – А теперь за мной, ползком, и без лишнего шума. Я первый, майор за мной, – Аксенов кивнул, – девчонки и ты, комсорг, в середине, и Харламыч с вами, Косенко с разведчиками замыкает. Направление на шоссе, держаться вместе. Не отставать.

За шоссейной дорогой, окутанные снегом, возвышались округлые холмы, за ними виднелись уже самые настоящие горы. Они заслоняли горизонт. На холмах, в горах повсюду мелькали вспышки. Это означало, что шел бой.

– Что, все время так ползти будем? – сдернув мокрую варежку, Прохорова пососала замерзший палец.

– А ты что хочешь, как по Невскому, с оркестром? Голову не поднимай, – Наталья толкнула снайпершу в плечо. – Стреляют.

Пули свистели не переставая.

– А что ж такое? – не унималась Прохорова. – Мы почти два часа ползем, а все немец и немец кругом. Наши-то где?

– Тихо вы, – прикрикнул Иванцов. – Что там за оратор выискался? Все Прохорова опять? Молчать. В лесу далеко слышно.

– Верно, далеко прошли они, – согласился Аксенов. – Отбросили наших к каналу, похоже. Как вы, Наталья Григорьевна, устали? – он подполз к Голицыной. – Автомат давайте, легче будет.

– Нет, спасибо, товарищ майор, – Наталья покачала головой. – Как-нибудь сама, мало ли что.

– И то верно, – поддержал ее Харламыч. – Автомат сейчас самая нужная вещь.

Поднеся руки ко рту, Наталья согревала их дыханием. Застывшие пальцы скрючились в судороге. Все тело налилось усталостью. Хотелось прямо тут, в снегу, лечь, не шевелиться, ни о чем не думать.

– Косенко, – Иванцов окликнул разведчика. – Гляньте, что там у дороги-то? Можно пройти?

– Есть! – откликнулся тот. – Петров, Саблин, со мной!

– Что, товарищ лейтенант, руки озябли? – Райка упала на колени в снег рядом с Натальей. – У меня немного спирта осталось, давайте разотру.

– Давай, – Наталья кивнула. – А то уж и автомат держать не могу.

– Такое сокровище не на руки надо, а в рот, – пошутил кто-то из солдат.

– Я сейчас покажу в рот, – прикрикнул Иванцов. – Отставить. Даже и не думать мне. Только для медицинских нужд. Ничего, потерпите. Не помрете.

– Капитан сказал, что для медицинских нужд, значит – для медицинских. Что зря в остроумии упражняться? Кроме того, предупреждали, что в лесу далеко слышно. Или кто-то не понимает?

– Да, ладно, товарищ лейтенант, и пошутить нельзя.

– Кто в плен хочет, тому можно. А кто нет – лучше помолчать. Сами знаете, дивизии СС наступают, плен у них – это пуля в лоб и до свидания на том свете.

Наступила тишина. «В плен никто не хочет», – усмехнулась про себя Наталья.

– Спасибо, Рая, садись, – она подвинулась на поваленном бревне, – Надежда, ты не слышишь, что ли? Место дай. Расселась.

Прохорова послушно сдвинулась на край, опираясь на зачехленную федуловскую винтовку. Раиса села рядом.

– Светку жалко, – проговорила тихо, глядя перед собой в снег. – Сразу насмерть, даже и охнуть не успела. У нее мать, пацан в Волоколамске, семь лет. Муж у нее каким-то комсомольским работником был вроде нашего Василькова, – она взглянула на комсорга. – Так он от нее сбежал, еще до войны это случилось. Нашел какую-то новую зазнобу в Москве. А с капитаном с батареи у нее все серьезно сладилось. Был бы у пацана отец. А так ни отца, ни матери, никого теперь. Ты бинтовала? – она кивнула на повязку Василькова. – Неплохо. Молодец.

– Мне Харламыч помог, – ответила Наталья.

– Ну, он на все руки мастер.

Вернулись Косенко и разведчики. Райка вскочила с бревна, но Наталья удержала ее за руку.

– Ну что там, на шоссе, Михаил? – вполголоса спросил его Иванцов.

– Идут, танки, бронемашины. Но просветы есть, перескочить можно, – доложил старший сержант.

– Это хорошо, – кивнул Иванцов, взглянув на майора. – Что, все этот лейб прет?

– Нет, какие-то другие, но их тоже тьма. Много идут.

– А шоссе это куда ведет? – Иванцов взглянул на карту. – Да, к каналу. И что это за населенный пункт тут, рядом? Ду-на-пен-те-ле, – прочел он по слогам. – Мудрено, как все у них, у венгров этих. Дунапентеле, значит.

– Да, оно.

Косенко разгреб руками снег. Докопавшись до чистого, начал есть его пригоршнями.

– Миша, ранили? Ранили? – Раиса бросилась к нему.

Он оттолкнул ее.

– Что ты все липнешь ко мне? – спросил зло. – Иди и сиди с девчонками, не понятно, что ли? Людям на смех. Целый я. Никто меня не ранил.

– Да, ты, Раиса, верно, отойди, не мешайся тут, – поддержал его Иванцов. – Нам все обдумать надо.

Раиса вернулась. Закрыв лицо руками, вдруг разрыдалась.

– Истерику отставить, – зло крикнул Иванцов. – Вот бабы.

– Ну, ты чего, устала? – Наталья встала с бревна, сзади раздался треск. Прохорова, задремав, свалилась на снег.

Солдаты захихикали.

– Не любит он меня, – Раиса склонила голову Наталье на плечо. – Не любит.

– Нашла время думать, любит не любит, – даже не обратив внимания на Прохорову, которая тихо поскуливала сзади, Наталья обняла санинструкторшу, похлопывая по спине. – Как же не любит, везде за собой таскает, следит, глаз не сводит. Но обстановка такая, не до чувств сейчас. Ты сама должна понимать. Да и солдаты смотрят. Стесняется он. Командир разведчиков все-таки, авторитет.

– Вы девицу свою сами поднимите или нам помочь, товарищ лейтенант? – ехидно спросил один из разведчиков, Васька Саблин. – Сейчас я ее, пожалуй,…

– Не надо! – взвизгнула Прохорова.

– Отставить, – Наталья обернулась. – Прохорова, хватит ныть, вставай. Только твоих выкрутасов не хватает.

– Я так мозгую, майор, – Иванцов присел рядом с Аксеновым. – По шоссе мелкими группками в больших просветах переходить, чтоб не нарываться. Нарываться-то нам смысла нет. Боя не получится. Вон их сколько, Косенко говорит, задавят, как котят, и толку никакого. А у нас задача – выйти к каналу, занять оборону, там нас поджидают, поди. Людей сохранить надо. А то когда резервы подойдут. Согласен ты?

– Да, разумно, Степан Валерьяныч, – кивнул головой Аксенов.

– Ты что думаешь? – Иванцов взглянул на Косенко.

– Думаю, вы с майором, раненым комсоргом и девчонками первыми пойдете, Харламыч при вас, – ответил тот. – Мы с ребятами переждем, прикроем, если что. А потом уж, если все как по маслу выйдет, за вами.

– Поддерживаю, – Иванцов слегка хлопнул его по плечу. – Так и сделаем. Ты парень опытный, Мишка, я надеюсь на тебя. Пересидим в лесу…

– Пересидим? Ты говоришь, пересидим? – Васильков неожиданно подал голос. – Трусы вы, я вам скажу. Они там по шоссе идут, наших душить у канала, а мы пересидим? Испугались? – хрипел сквозь промокшую от крови марлю.

– А ты, комсорг, что предлагаешь? – мрачно взглянул на него Иванцов. – С тобой, который и так еле ползет, с тремя девицами да еще со стариком шестидесятилетним, – он махнул рукой в сторону Харламыча, – на рожон лезть? Что у нас есть? Гранаты и автоматы по одному на брата. А у них танки, автоматчики, вся дорога запружена. Пустой героизм, зря нос высунем, людей положим, а главное, задачу не выполним. Нас там, на канале Шарвиз, ждут. Там рубеж обороны пустой, людей нет. Вот куда торопиться надо, там и встретим немца, как положено, по правилам. И никакая это не трусость, а разумный подход. Прошло время шашками махать, думать надо. Вот уж эти мне эти агитаторы. Лежи, силы береги. Донесем тебя – и в госпиталь.

– В госпиталь меня, значит? – Васильков вдруг метнулся вперед и схватил капитана за воротник полушубка, притянул к себе. – А себе медальки выписывать, да не посмертно небось а живехоньким. Упустить такой момент! Они же нападения не ждут.

– Если б ты не раненый был, – Иванцов оторвал его руку, – дал бы я тебе в морду как следует, чтоб ерунду не молол. Да по морде ты и так получил, видно, заслуженно, – добавил он зло. – Что ты, что Коробов ваш – ворошиловы хреновы, вам только при штабе сидеть да рассуждать о войне, войны-то вы не знаете. Прискочите вечно людям мешать. Нашлись тут красные конники. Это как в сорок первом – на лошадях на танки, у нас приказ, мы всех снесем. И сколько народа положили. Я сам в пограничниках службу проходил, от самой границы отступал, все видел. Вашего брата-комиссара бесшабашного насмотрелся вволю. Даешь мировую революцию. Здесь у тебя такие штучки не пройдут. Пока я командир, во всяком случае. Так что сиди и помалкивай. Верно, майор? – он взглянул на Аксенова.

Тот кивнул.

– Верно, Степан Валерьянович, – поддержал он капитана, – боевую задачу выполнять надо, а не геройствовать по-пустому. Есть приказ – будем действовать. Отходить на новые позиции.

– Так, Косенко, иди к своим, – распорядился Иванцов. – Наталья, девчата, ко мне! Харламыч тоже. Распределиться по группам. И тихо, без воплей, слез и ненужных разговоров ползком за мной, к дороге.