Текст книги "Балатонский гамбит"

Нет, о плене не могло быть и речи. Во всяком случае, в сложившихся обстоятельствах. Будь она одна, она, может быть, и пошла бы в Дунапентеле и сдалась. Хотя неизвестно, захочет ли командир части, которая стоит там, связываться с тем, чтобы сообщать о ней в Берлин, в клинику Шарите. Скорей всего, убьют на месте, как советского офицера, и дело с концом. А может, и нет, на кого нарвешься. Про себя в глубине души Наталья давно уже размышляла об этом. Во всяком случае, такие мысли стали все чаще приходить ей в голову после встречи с фрау Ким.

Сдаться в плен, остаться где-нибудь в Европе, не возвращаться домой. За что здесь воевать? Немца из страны выбросили, теперь за мировую революцию? Это уж без нее, увольте. Родина, Россия, за которую проливали кровь отцы и деды, это одно, а вот всякие Венгрии, Болгарии – для чего их освобождать и от кого? От них самих, чтобы они больше не жили, как привыкли, а жили так, как товарищу Сталину хочется? Своего будущего в родной стране она не видела.

У бывшей княгини, дочери врага народа, такого будущего не было, а если и было, то только в лагере, за колючей проволокой. А это почище любого немецкого плена. Единственное, что еще останавливало, судьба сестры. С тех пор, как они нашли друг друга под Курском, она не могла не думать о Лизе, о том, что будет с ней. Хотя сомнений особых их перспективы не вызывали – примерно то же самое, что и с ней самой, – лагерь, унижение, жалкое существование. Не на завод же устраиваться разнорабочей, а больше никуда не возьмут. Не вписались в классовую политику, что поделаешь?

А остаться с фрау Ким Наталье очень хотелось. Она сразу почувствовала в ней и душевную близость, и сердечное тепло и материнскую заботу, которой была лишена в детстве. Она почувствовала в ней опору, возможность начать новую, совершенно не похожую на прежнюю жизнь. Нет, она вовсе не собиралась жить за ее счет, напротив, она бы хотела получить образование, и работать, как она, в клинике. Но разве это возможно? Пустые мечты. Война катится на запад – в Германию, Берлин. Сама она и была бы готова разделить с фрау Ким любую судьбу, но Иванцов, Аксенов, Харламыч, Раиса? Как с ними быть? Бросить их, чтоб немцы нашли и убили. Или забрали в лагеря, где теперь расстреливают и душат без разбора, кого ни попадя. Им фрау Ким не поможет, ее даже слушать никто не станет.

Размышляя, Наталья перевязывала раненых одного за другим, Золтан молча помогал ей, удрученно качая головой. Положение всех троих кроме Харламыча было крайне тяжелое.

– Дочка, дочка, – Харламыч тронул ее за руку. – Ты обо мне не беспокойся, я сам перевяжусь, сила есть. Сама поешь, умаялась уже, да поспи часок.

– Да не до сна мне, Харламыч, – Наталья взглянула на Прохорову. Та завалилась спать рядом с Раисой, ни о чем не думая. – И не до еды. Что дальше делать-то будем? Фронт удаляется, жмет немец. Стрельба уходит, значит, и вовсе нам не дойти.

– Я же говорю тебе, оставь нас здесь. Идите с Надеждой вдвоем. Может, и не придет немец.

– А если и наши не придут, а немец так и останется, – Наталья внимательно посмотрела на него. – Если они прорвут кольцо и войдут в Будапешт, ты тут наших еще год ждать будешь. И неизвестно, как повернется все. «Лейбштандарт» этот вперед уйдет, вместо него, не знаешь, что ли, кто явится? Каратели. Что мы по своим деревням да селам не знаем, как они везде полезут, все прочешут, не только вас всех перестреляют, кто еще не помрет, да и их всех тоже уложат, – она кивнула на хозяйку и ее внуков, – за то, что приют дали. А то впервой нам, не знаем мы, как это бывает?

Харламыч молчал. Да и что скажешь – правда.

– Ладно, – Наталья встала, похлопав деда по руке. – Вы лежите, отдыхайте, ты сам поешь, тебе силы нужны, а я пойду, разведаю, пока еще темно, что тут к чему вокруг.

Она снова надела полушубок, шапку, затянула ремень, взяла автомат. Потом наклонилась, сдернула с Иванцова планшет с картой.

– Харламыч, фонарик дай. Работает еще?

– Работает, – он протянул ей. – Но как же так, маковой росинки в рот не взяла. И одна. Хоть Прохорову разбуди, пусть с тобой пойдет.

– Прохорову?! – Наталья усмехнулась, покачав головой. – Она весь «Лейбштандарт» переполошит, если, не дай бог, только в ямку одной ногой попадет, так визжать станет.

– И то верно, – согласился Харламыч.

– Я с тобой? – предложил Золтан, наблюдая за ней.

– Нет, – Наталья покачала головой, – за ними лучше присмотрите, – она показала на раненых.

– Смелая фрейляйн, – венгр прицокнул языком.

Наталья только пожала плечами.

– Приходится.

И вышла за дверь.

Она и сама толком не знала, что собирается делать. Но не сдаваться – это понятно. Тогда что? Перебежками, пригибаясь, вернулась на холм, с которого они наблюдали, как немецкие танки задавили пулемет и советскую пушку. Может быть, это чертов «Лейбштандарт» убрался к Будапешту и пройти все-таки удастся? Но нет, немцы пока двигаться никуда не намеревались, они заняли Дунапентеле, она видела их технику,

слышала голоса солдат и офицеров, расхаживавших между машинами и орудиями. Вдруг до нее донесся стон. Наталья прислушалась. Ей показалось – от БТРа, который подбили советские артиллеристы. Наталья приблизилась ползком, всмотрелась – шагах в десяти от пустого БТРа лежал советский солдат, красная звездочка алела на шапке. Лежал лицом вниз, раскинув руки. Видимо, его сочли мертвым и не добили. Затаив дыхание, Наталья приблизилась к нему. Осторожно перевернула, солдат раскрыл глаза. Она прижала палец к губам.

– Товарищ лейтенант, – прошептал он.

– Тихо, родной, будем выбираться, – прошептала она и, услышав немецкую речь, вжалась в снег, закрывая солдата собой. За бронетранспортером прошли эсэсовцы, оживленно переговариваясь. Из их короткого разговора Наталья поняла, что канал Шарвиз захвачен, и они движутся дальше, захватив переправу, и какой-то «Гогенштауфен» при этом сильно отстает. Значит, дела из рук вон плохи.

– Товарищ лейтенант, я думал, я здесь один.

– Тихо, парень, ты кто такой? Какого подразделения?

– Сержант Родимов, пулеметчик, двадцать пятого…

– Тихо, – снова прошли немцы. – Вот что, сержант Родимов, тебя куда ранили, ползти сможешь?

– Смогу. А вас много?

– Нет, не много. И все такие, как ты, все раненые.

Послышался какой-то треск, Наталья вдрогнула – в БТРе заговорила рация. И вдруг Наталью осенило.

– Погоди-ка, Родимов, сейчас мы выкрутимся. Полежи здесь.

Оставив солдата, она осторожно поползла к БТРу. Она не очень хорошо представляла себе, что и как будет делать, и старалась не думать о том, что смертельно рискует. Надев наушник, услышала немецкую речь. Какому-то Йохану кто-то указывал цели на карте. Потом все стихло. Наталья дернула переключатель. И вдруг услышала прямо в ухо: – Я – Пантера-1, слушаю.

Молодой красивый голос. По манере говорить сразу стало ясно, что офицер. Наталья собралась с духом, даже зажмурила глаза.

– Фрау Ким, – сказала она, вдруг почувствовав, как не только борт БТРа, на который она опиралась, но земля уходит из-под ног. – Мне фрау Ким, госпиталь, у меня раненые.

– Фрау Ким?

Офицер на противоположном конце мгновение помолчал, похоже, он был озадачен, но больше ничего не сказал. Что-то щелкнуло. Через секунду она услышала ее голос.

– Йохан, я слушаю.

– Это я, фрау Ким, – задыхаясь от слез, перехвативших горло, произнесла Наталья. – Вы помните меня? Я хотела спасти Штефана. Я Наталья, помните? Мы встречались в Кенигсберге. Мы в окружении. Нам не выбраться. Со мной раненые, тяжело раненные, помогите мне спасти их, – она заплакала. Говорить больше не могла.

– Где ты? Где ты? – обеспокоенно спрашивала ее Ким.

– Около Дунапентеле, тут стоит дивизия «Лейбштандарт», они сейчас захватят меня, я…

– Ничего не бойся, сейчас за тобой придут.

– Но я не одна, я с ранеными…

– Никого не тронут, я обещаю. Только оставайся на месте. Переключи рацию, мне надо поговорить с командиром полка.

– Да, хорошо.

Она снова дернула переключатель. Через мгновение она снова услышала тот же мужской голос.

– Я – Пантера-1.

И голос фрау Ким – взволнованный, близкий, такой родной.

– Йохан, там у тебя моя дочка. Только, пожалуйста, не причините ей вреда, я сейчас приеду.

– Какая дочка? Джилл?

– Нет, моя вторая дочка.

– У тебя много детей. Это не удивительно для такой красивой женщины. И все, конечно, от разных отцов.

– Сейчас не до шуток, Йохан. За всю жизнь у меня был только один сын, Штефан. Джилл – моя приемная дочь.

– Я помню, – даже Наталья поняла, он улыбнулся. – Но эта еще откуда? Где она прячется? Мы никого не видели.

Наталья дернула переключатель и сказала так твердо, как только могла.

– Я за разбитым БТРом, господин офицер, на окраине деревни. Лейтенант Красной армии. Мы в окружении.

– Йохан, это невеста Штефана, его вдова, если хочешь, – снова заговорила фрау Ким.

– Что-что? Лейтенант Красной армии? – казалось, он с трудом верит в то, что слышит. – Это очень любопытно. Хорошо, Ким, сейчас посмотрим.

Бросив рацию, Наталья вернулась к красноармейцу.

– Родимов, если можешь ползти, ползи сам, – прошептала она, – вон на тот холм, а потом в сторожку, там наши.

– А вы, товарищ, лейтенант?

– Скажи, я приду позже. Скорей, Родимов, – она подтолкнула сержанта. – Не то немцы очнутся.

– Йохан, ты ранен? – он услышал в наушник испуганный голос Виланда. – К тебе поехала фрау Ким. Кумм дал ей БТР.

– Я ранен? – он с трудом сдерживал изумление. – С чего? Что вообще происходит?

– Штандартенфюрер, – по параллельной линии прозвучал не менее взволнованный голос командира дивизии, – почему не докладываете? Йохан, ты ранен? Ты можешь вести бой?

– Я могу вести бой, – он, кажется, понял, в чем дело. Ей надо было найти предлог, чтобы срочно уехать из госпиталя. – Ничего серьезного, Отто. Фрау Ким сделает перевязку – и достаточно.

– Ну, смотри.

Рация выключилась. Йохан сдернул наушник.

– Просто какой-то театр, а? Франц, – позвал он Шлетта, – пойдем, посмотрим представление дальше. А заодно познакомимся со второй дочкой фрау Ким.

– Где? Здесь? – Шлетт посмотрел на него в недоумении. – В этой Дунапентеле?

– Да, где-то здесь, говорят, она за разбитым БТРом. Возьми автомат и пару солдат. Как бы там, кроме дочки, не обнаружилась еще пара сынков или племянников, тоже из Красной армии. Мало ли у нее родни.

15

Голубоватый свет луны пятнами скользил по гладкому, поблескивавшему насту. Наталья прислонилась к разбитому колесу БТРа. Прижав автомат к груди, она смотрела, как сержант Родимов дополз до вершины холма и скрылся в низине. Она осталась одна. Но ненадолго. Сейчас придут немцы. Этот самый командир полка, который стоит здесь, в Дунапентеле, или кто-то из его офицеров. Они придут, потому что она сама сказал им, где находится, сказала, что она офицер, и она их ждет. Что будет? Что делать дальше? Они найдут ее, и еще неизвестно, что это за командир полка, каково его отношение к русским, они теперь все озлобленные. И раньше были не сахар, но у нее выхода не было А если он ее расстреляет или возьмет в плен, не дожидаясь фрау Ким? А что делать, когда приедет фрау Ким? Сказать, что хочет остаться с ней, только спасите раненых. На все эти вопросы ответов не было. Но точно она знала только одно: если фрау Ким не спасет тех, кто находится в сторожке Золтана, их уже никто не спасет, и она, Наталья, должна решиться на все, что возможно, чтобы их спасти. А потом уже решать собственную судьбу. Возможно, другого шанса у нее не будет. За БТРом заскрипел снег, послышались приглушенные голоса. Наталья напряглась, еще сильнее прижала автомат – идут. По лунным пятнам скользнули тени.

– Ну, что, где она? – услышала она мужской голос, тот же самый, что и в наушнике рации. – Ты кого-нибудь видишь, Франц?

Он. Командир полка дивизии «Лейбштандарт». Наталья почувствовала, как бешено заколотилось сердце, как пронизала дрожь. В горле застрял комок. Она проглотила слюну, чтобы прогнать его. Еще не хватает говорить писклявым, дрожащим голосом. Она встала, одернула полушубок, поправила ремень и шапку. Через мгновение она увидела их. Они обошли БТР и появились перед ней. Высокий немец в камуфляже. За ним еще трое. Лиц она различить не могла. Луна светила сзади, и сумрак скрывал их.

– Вот она, Франц, – немец протянул руку, указывая на нее, на безымянном пальце блеснул перстень. Тот же низкий, красивый голос, совсем не злой.

– Да, это я, – ответила она, потом, приложив руку к шапке, сказала. – Лейтенант Красной армии Голицына. Я пришла к фрау Ким.

Она протянула ему автомат.

– Другого оружия у меня нет. Пистолет пустой.

– Вы собираетесь в нас стрелять? Я так понял, что нет, – он сделал шаг к ней, она инстинктивно отпрянула. – Тогда оставьте. Возможно, он вам еще пригодится. – Не бойтесь, – он подошел ближе. – Фрау Ким сейчас приедет.

Теперь она могла видеть его лицо – молодой, большие светлые глаза, красивые черты.

– А сыночки-то уползли, – он кивнул офицеру, который стоял за ним, указывая на след Родимова.

– Он ранен. Он здесь, недалеко, но где, я скажу, когда приедет фрау Ким. Впрочем, если вы захотите, вы сами найдете.

– А зачем нам знать, кто здесь ползает, в нашем расположении, – в его голосе она услышала иронию.

– Со мной только тяжелораненые, еще две женщины и старик, – добавила она, поддавшись отчаянию. – Я вас прошу, не надо их убивать. Я бы ни за что не пришла, но надеюсь только на фрау Ким, положение безвыходное, – голос ее дрогнул. – Мне ничего не остается, как просить помощи у фрау Ким. Делайте со мной, что хотите, – она опустила голову.

– Если раненые, то на кого же надеяться, как не на фрау Ким? Мы никого убивать не собираемся, успокойтесь, – офицер наклонился и взял ее под руку. Она напряглась, как струна. – Как вас зовут?

– Лейтенант Голицына, – повторила она.

– То, что вы лейтенант, я понял. Зовут вас как?

– Наталья. Фрау Ким называет меня Натали.

– Ну, пойдемте в дом, Натали, – он слегка потянул ее за собой. – Вас никто не тронет. И ваших раненых тоже.

Она сделала шаг и поскользнулась – сказалась невероятная усталость и напряжение последних дней, ноги просто отказывались идти. Он поддержал ее под руку.

Они обошли БТР, второй офицер и два солдата шли за ними, держа оружие наготове. Она чувствовала, они будут стрелять при малейшей угрозе их командиру, и это совсем не добавляло ей спокойствия. Везде стояли танки, бронетранспортеры. Солдаты и офицеры ходили между машинами, они оборачивались, обращая на нее внимание, но, в общем-то, не особенно. Поднявшись по скользким обледеневшим ступенькам, вошли в один из крайних домов.

– Располагайтесь, Натали, – командир полка сдернул капюшон, снял головной убор, расстегнул камуфляжную куртку.

Да, он был молодой, красивый, светловолосый, под воротником поблескивал крест, на кителе красовались еще множество других наград и нашивок. В звании не меньше полковника, это точно.

– Крамер, дайте девушке коньяк, – приказал он. – Она замерзла. У фрау Ким симпатичная дочка, правда, Франц? – он внимательно посмотрел на нее, потом улыбнулся. – Такая же красивая, как мама. Даже чем-то на нее похожа.

– Я ничего не понимаю, – Шлетт пожал плечами, усаживаясь за стол напротив Натальи. – Какая дочка? Где? У Сталина? Вы дочка фрау Ким? – он посмотрел на Наталью с недоумением.

– Нет, я ей не дочка, – ответила та, опустив голову. – Я была невестой ее сына.

– Нам все сейчас разъяснят, – Пайпер положил руку на плечо Шлетта. – Не надо торопиться. Где коньяк, Крамер?

Адъютант принес уже открытую бутылку «Лотрека» и несколько стеклянных кружек. Пайпер взял бутылку и сам налил Наталье коньяк.

– Пейте, вы согреетесь.

– Спасибо.

Наталья расстегнула полушубок, сдернула шапку, мокрые от снега каштановые волосы, выбившиеся из узла на затылке, прядями упали на погоны. Она чувствовала, что немцы рассматривают ее, и от этого ощущала неловкость.

– У фрейляйн боевые награды, – Шлетт кивнул на орден Красной Звезды на гимнастерке. – Фрейляйн давно на фронте?

– С сорок второго года, – ответила Наталья, чуть пригубив коньяк. Его богатый аромат ударил ей в нос, на глазах выступили слезы. – Со Сталинграда. А это, – она вздохнула, – за три подбитых танка летом сорок второго.

– Три наших танка? – Шлетт присвистнул. – Мне что-то страшно, Йохан. Я, пожалуй, отсяду подальше.

– Отсядь. Фрейляйн стреляет из орудия? – Йохан сел рядом с ней, закурил сигарету, налил себе коньяк. – Франц, это твоя коллега.

– Мне плохо, – Шлетт рассмеялся. – Если женщины так стреляют, мне пора уходить в отставку. Они вообще с ума сошли, что ли? То в Арденнах я собственными глазами видел, как фрау Ким гранатой подбивает американский танк, потом как ни в чем не бывало взрывает станцию, и вот теперь эта русская фрейляйн, оказывается, подбила три наших танка. Мы скоро вовсе им будем не нужны, Йохан. Они нам скажут: сидите дома, пейте коньяк, ходите на охоту, а мы без вас разберемся.

– Ну, ты утрируешь, – Йохан стряхнул пепел в пепельницу. – Что касается фрау Ким, то все, что она делает, только добавляет ей привлекательности, и кто бы что ни говорил, все смотрят на нее и всем она нравится, даже самым замшелым противникам всяческой женской деятельности вроде доктора Геббельса. Я уже не говорю про рейхсфюрера. Он всех учит, что женщина должна сидеть на кухне и воспитывать детей. Но ты же видел, как он разговаривает с Ким, он точно молодеет лет на двадцать, стоит ей только сказать ему что-нибудь этакое, что другой и в голову не придет, в том числе и его Марте. То же самое, я думаю, и в этом случае. Я знаю, что в Красной армии много женщин, но стрелять из тяжелого орудия, это, правда, странно.

– Из какого тяжелого?! – Наталья грустно улыбнулась. – Я и сейчас не знаю толком, что это такое и как это делается. А тогда… Из зенитки стреляли, прямой наводкой. Какие из нас артиллеристы? Двенадцать девчонок в летних платьицах с косичками, обмундирования и того не выдали, а что выдали, все на мужской размер, велико нам, не пошевелиться в нем, упадешь. Вот так в платьицах заряжали и стреляли, а за спиной госпиталь, там раненые, их больше двух сотен, а мужиков нет, не переправиться им через Волгу, разбита переправа. Куда стреляли, как, я и сама не помню толком, как все было. Как-то стреляли. Оказалось, попали. Только и в нас стреляли тоже, – она пристально посмотрела на Шлетта, – такие, как вы. СС на воротниках, красивые, здоровые парни. Небось видали в бинокли, что девчонки у орудий мечутся, забавно им было смотреть, как им руки, ноги, головы отрывало. Вперед шли с музыкой, пластинку в БТРе заводили на граммофоне, чтобы нам тоже умирать веселее было под джаз. Когда наших наконец переправили, в живых осталась я и еще одна девушка. Но ее сильно покалечили. Остальных в клочья разнесли, – она поставила стакан на стол. – В клочья. Но не прошли. Не прошли к Волге, с этим никто уж спорить теперь не будет, далеко она нынче, Волга-то. Я тогда медсестрой в этом госпитале была, – добавила она, чуть помолчав. – Потом меня переводчицей в штаб взяли, – она опустила голову, вздохнула.

– Но все-таки вы к нам пришли, – сказал Шлетт.

– Я не к вам пришла, – Наталья подняла голову и посмотрела ему в лицо. – Я пришла к фрау Ким. К вам бы я никогда не пришла. Я эти танки в степи, которые расстреливали девчонок у орудий, до конца жизни помнить буду.

– Но это же одно и то же. Разницы я не вижу.

– Нет, не одно и то же. Разница есть.

– Хватит, – Йохан стукнул пальцами по столу. – Счета здесь обоюдные и не очень нам всем приятные. Не надо задавать ненужных вопросов, – он взглянул на Шлетта. – И так ясно, что если орден дали, то не за то, что фрейляйн в тылу прохлаждалась. А если кто был на передовой, то всем есть, что вспомнить.

– Йохан, фрау Ким приехала!

Дверь открылась, на пороге появился Крамер. Маренн вбежала за ним. В распахнутой шинели, с распущенными наполовину волосами.

– Это моя дочка, ее не надо трогать!

– А кто ее трогает? – Пайпер встал, выйдя из-за стола, подошел к ней. – Фрейляйн пьет коньяк, мы рассуждаем об эмансипации женщин и вспоминаем былые сражения.

По тому, как он взял ее за руку, как он смотрел на нее, как она смотрела на него, Наталья сразу почувствовала их близость, какую-то поразительную нежность, сквозившую между ними. Смутившись, она опустила голову.

– Какая эмансипация, какие сражения? – не высвободив руки, Маренн подошла к Наталье.

Наталья встала, от волнения она сцепила пальцы перед собой, не зная, что сказать. Ее душили слезы. Она уже не надеялась на эту встречу. Боялась надеяться. Она смотрела на Ким, в ее красивое лицо и вспоминала фотографию в руке Штефана, как он сказал: «Моя мама, это моя мама. Я очень ее люблю».

– Их пятеро, все раненые, трое очень тяжело, – произнесла она срывающимся голосом. – Я их тащила несколько километров, я и еще одна девушка, которая осталась там. Но больше я не смогла тащить, некуда тащить. Ловушка захлопнулась. Я не могу бросить их, это все мои товарищи, мои друзья. Это самые обыкновенные русские люди, – она улыбнулась сквозь слезы. – Мой отец был генералом. Он всегда заботился о тех, кто служил вместе с ним. Он никогда никого не винил за то, что произошло. Я тоже не могу поступить иначе. Фрау Ким, помогите нам.

– Но погибать-то зачем? – Маренн отошла от Пайпера, подошла к Наталье, обняв ее, усадила на скамью. – С этим совсем не надо торопиться.

Йохан подошел сзади, положил ей руку на плечо, прислонил к себе, она точно оперлась на него. Он внимательно смотрел на нее, ничего не спрашивая.

– Ей надо что-нибудь поесть, – Маренн повернулась к нему. – Коньяк – очень хорошо, но этого мало. – Она провела рукой по спутанным волосам Натальи. – Не плачь. Я здесь, значит, все будет хорошо, мы что-нибудь придумаем.

– Крамер, принесите, что там у нас есть, – распорядился Пайпер.

– Только ветчина, штандартенфюрер.

– Несите.

– Я не хочу есть, фрау Ким, – Наталья отрицательно мотнула головой. – Я не могу есть.

– Надо поесть, – Маренн повторила настойчиво. – Нужны силы, нам еще столько всего предстоит сделать. Как ты оказалась на передовой?

Крамер принес ветчину, нож, несколько ломтиков хлеба. Маренн аккуратно разрезала ветчину на куски.

– Ты же обещала мне, когда мы виделись в Кенигсберге, что будешь находиться при штабе. Дождешься, пока кончится война, как бы она ни закончилась. Зачем лезть в самое пекло?

– Я не хочу изменять Штефану, – тихо сказала Наталья. – Я не могу изменить его памяти, я никак не могу заставить себя пережить все то, что случилось. Не могу забыть. И не хочу, чтобы меня заставил кто-нибудь другой. Мне рассчитывать не на кого, меня никто не защитит. Мои раненые – хорошие люди. Потому и не хочу их бросать, не могу бросить.

– Она чем-то похожа на тебя, – Пайпер с нежностью склонился к виску Маренн, погладив пальцем ее шею. – Такие же темные волосы и светлые глаза, только кажется, голубые.

– Мужчины часто выбирают женщин, которые чем-то похожи на их матерей, – ответила она. – И мой Штефан не стал исключением. Ешь, ешь, – она пододвинула Наталье тарелку, – и никого не слушай, – бросила взгляд на Шлетта. – Сейчас мы подумаем, что можно сделать. Где ты оставила раненых?

– Сейчас покажу, – Наталья достала из кармана карту Иванцова. – Вот, в этой сторожке.

– Это далеко? – Маренн взяла карту и протянула Йохану. Тот взглянул, потом подошел к противоположному краю стола, где лежали немецкие карты. – Это рядом, – сказал он. – Но это уже не наша зона наступления. Наш участок здесь. Там наступает «Гогенштауфен».

– И что? – Маренн встала и подошла к нему. – Они захватят эту сторожку?

– Должны захватить. Странно, что они еще не пришли.

– «Гогенштауфен», это что? – Наталья насторожилась. – Тоже дивизия?

– Да, – Пайпер кивнул, – такая же, как наша. Нет, намного хуже, – он исправился, улыбнувшись.

– И может быть, они уже там? – она резко поднялась, поспешно застегнула полушубок.

– Подожди, куда ты, – Маренн остановила ее. – Йохан, они там? – она посмотрела на Пайпера, напряженно ожидая ответа.

– Судя по всему нет, иначе мы бы слышали их. Они сообщили бы по рации. Мы их тут как раз и дожидаемся, чтобы ликвидировать выступ и не угодить в ловушку. Где-то опять плавают. Хотя им следует торопиться, чтобы реабилитироваться за свой обман.

– Но они захватят их, когда придут?

– Захватят. Это они умеют – захватить парочку больных вместо того, чтобы захватить Будапешт.

– Тогда надо немедленно отправляться за ранеными, – Маренн отбросила волосы, закрутив их на затылке, – ты меня проведешь к ним, – сказала, повернувшись к Наталье. – Я взяла с собой инструменты и все, что необходимо для перевязки, так что я окажу помощь всем.

– Мне можно узнать, что вы собираетесь делать? – Йохан подошел сзади и положил руки ей на плечи, повернув к себе, посмотрел в лицо. – Куда ты собралась? Ты к ним вот так пойдешь? – он показал взглядом на ее обмундирование. – Оберштурмбаннфюрер СС? При полном параде? Даже если все там раненые и в основном без сознания кто-то ведь может ненароком очнуться и открыть стрельбу. Кроме того, там эта вторая девушка, о которой говорила Натали, она вообще, как я понял, совершенно здорова. И с автоматом наверняка.

– Да, Прохорова, – вспомнила Наталья. – Она снайпер. Она тогда стреляла в вас…

– Вот видишь, тем более снайпер. Пусть даже и плохой. Выстрелить-то надо один раз, больше может и не потребоваться.

– Но если мы опоздаем, как я буду объяснять, что это моя вторая дочка в форме лейтенанта Красной армии?

– Да, это будет трудно, – согласился Пайпер. – Тебе придется везти ее с собой в Берлин. Но это еще как-то решится, я уверен. А вот с остальными…

– Я взяла с собой снотворное, – держа его за руку, Маренн снова села на скамью за стол. – Мне надо найти какую-то одежду, что ли. Наталья приведет меня в сторожку как доктора, – она прижала пальцы ко лбу, размышляя. – У меня есть комплект американских инструментов, с которыми я работала еще в Чикаго, на них нет символики СС, так что я могу работать ими. Я говорю по-венгерски, не так бегло теперь, как раньше, но кое-что помню, с хозяевами объясниться смогу.

– Ты говоришь по-венгерски? – Пайпер удивился.

– Да, пришлось выучить в свое время. Наталья представит меня как доктора из этой деревни или какой-то соседней. Я окажу помощь раненым, введу им снотворное, мы подождем, пока они заснут, а потом… – она взглянула на Пайпера. – Может быть, их можно будет вывезти на БТРе в безопасное место, туда, где их заберут русские? А ты, – она обернулась к Наталье, – поедешь со мной в Берлин.

– Крамер, – Пайпер позвал помощника. – Где хозяйка дома? Спросите, какая одежда у нее есть. Нужно для фрау. Сейчас мы узнаем, где эта «Гогенштауфен» и сколько у нас времени, – он вышел из комнаты. Было слышно, как он разговаривает с радистами.

– Это ваш муж, фрау? – спросила Наталья у Маренн.

– Что? Нет, – напряженно размышляя, та даже не сразу сообразила, о чем ее спрашивают. – Йохан? Нет, это очень близкий друг. Он нам поможет, я верю, – она сжала руку Натальи. – Иначе нам придется все делать самим, а это очень трудно. Но даже если он откажется, все может быть, он давно на фронте, мало ли что. Мы справимся. Я тебя не оставлю, не волнуйся.

– «Гогенштауфен» буксует на дороге, – Пайпер вернулся. – Они ввязались в бой с какой-то русской группой, застрявшей в лесах, те их тянут за собой.

«Это Косенко и разведчики, – мелькнула у Натальи мысль. – Мишка и сам не знает, как помогает сейчас Раисе».

– Час-полтора у нас еще есть, – Йохан посмотрел на часы. – Одежду нашли, Ханс?

– Да, хозяйка положила в соседней комнате, чтобы фрау выбрала.

– Я сейчас посмотрю, – Маренн встала и направилась к немолодой венгерке с рябым от следов оспы лицом, та ждала ее на пороге небольшого чулана с окном, громко именуемым комнатой. Йохан взял со стола лампу и пошел за ней.

– Прошу сюда, – женщина поклонилась, открывая дверь.

– Благодарю, – Маренн ответила ей по-венгерски.

Она вошла. Йохан вошел за ней и закрыл дверь. Бледный свет лампы осветил небольшое сырое помещение, где раньше хранили запасы продуктов на зиму. Маленькая комнатка. Под самым потолком – окошко, в него льется голубоватый свет луны. В середине – небольшой стол, вдоль стен – сундуки. На одном из них приготовленные для нее вещи. Маренн подошла, протянула руку, чтобы посмотреть, что это. Йохан обнял ее за плечи и резко повернул к себе. Лампа стояла на противоположном сундуке, он молча прижал Маренн к себе, стал страстно целовать ее шею, плечи. Она обхватила его шею и отвечала на поцелуи с горячей, страстной негой. Потом, отстранившись, вздохнула.

– Нам надо торопиться. «Гогенштауфен» захватит их. Всего полтора часа. А они все раненые, мне еще надо всем оказать помощь.

– Да, – он согласился. Но не отпустил, держал за талию и целовал ее шею, пока она перебирала одежду.

– Нет, надеть я тут ничего не могу, – она пожала плечами. – Я во всем этом утону. Сразу будет видно, что с чужого плеча. Пожалуй, я обойдусь вот этим, – она встряхнула темно-малиновый салоп, отороченный поношенным черным мехом. – Салоп он и есть салоп, должен сидеть свободно. Китель я сниму, а пойду в нем. Думаю, что не замерзну. Вот только сапоги. Из обуви этой женщины мне точно ничего не подойдет. Но будем надеяться, никто не заметит.

– Угу, – он кивнул головой и продолжал целовать ее.

Она улыбнулась. Расстегнула пуговицу на воротнике мундира.

– Я сам, я сам, – он остановил ее руку, положив свою руку сверху. – Раздевать тебя – это удовольствие.

Повернув к себе, расстегивал пуговицы, целуя ее плечи, ложбинку между грудями.

– Я соскучился, мы как будто не виделись очень давно.

– Я тоже соскучилась. Но подожди, – она с сожалением отстранила его. – Мы сейчас вообще останемся здесь, и когда выйдем – неизвестно. А люди погибнут.

– Я помню, помню о людях, – он наконец-то расстегнул все пуговицы. – Я всегда помню о людях.

– А я помню, что то, что мужчины говорят и что у них на самом деле в голове, – большая разница.

Он сдернул с нее мундир и принялся за рубашку.

– Этого довольно, довольно, – она отвернулась от него. – Все-таки мне хоть в чем-то надо к ним пойти.

Он поднял голову.

– Да, это верно. Но остановиться трудно.

– Отойди хоть чуть-чуть.

Она встряхнула салоп.

– Фу, какая пыль! Мне жалко, что тебе придется надеть это. На твое тело…

Он еще несколько раз поцеловал ее плечо и шею, потом отошел и сел на сундук, закурив сигарету.

Она с улыбкой взглянула на него, надела салоп, начала завязывать шнуры, просовывая их в петли.

Он наблюдал за каждым ее движением, она чувствовала его взгляд. Она одевалась, он же в воображении раздевал ее.

– А что, эта русская девушка, – спросил вдруг. – Ты уверена, что она имеет отношение к Штефану? Все это более чем странно. Переводчица при русском генерале. Где она познакомилась со Штефаном?