Текст книги "Жизнь для Венгрии. Адмирал Миклош Хорти. Мемуары. 1920—1944"

Было общеизвестным фактом, что эрцгерцог часто встречался с лидерами национальных меньшинств в будапештском парламенте, в частности со словаком М. Ходжа и румынами Александру Вайда-Войводом и Юлиу Маниу.

В официальной обстановке мне редко доводилось встречаться с эрцгерцогом. Что касается светского общения, мы встречались с ним и его женой достаточно часто. Нас занимали проблемы флота, которые были в центре наших интересов. Но мы никогда не затрагивали политических вопросов.

Эрцгерцог намеревался создать конфедерацию южнославянских государств, которая объединила бы Словению и Далмацию, принадлежавшие Австрии; Хорватию, землю венгерской короны; и коронные земли Боснии-Герцеговины. Этот план встретил яростное сопротивление сербских националистов, которые надеялись добиться для своей страны выхода к морю и образовать государство южных славян со столицей в Белграде. Если бы план наследника престола осуществился, то на Югославию обратились бы взоры всех сербов, поскольку она давала им неоспоримые экономические и политические преимущества. И об этом проницательному сербскому премьер-министру Пашичу было прекрасно известно, так же как и в Санкт-Петербурге. Тайная организация сербских националистов «Црна рука» («Черная рука») подготовила покушение в Сараево, обрушив лавину, которая погребла под собой наследника трона в качестве первой жертвы на своем гибельном пути.

28 июня 1914 г. мы с нашими детьми отправились в машине из Вены в Секешфехервар в гости к брату, который командовал 13-м гусарским полком в этом городе. Нас встретили брат с женой, оба выглядели удрученно. На наш вопрос, что случилось, они ответили, что один их друг журналист только что сообщил им, что эрцгерцог и его жена убиты в Сараево.

Сначала мы отказывались поверить в это. У нас не укладывалось в голове, почему по случаю официального визита наследника трона не были предприняты надлежащие меры безопасности, чтобы предотвратить возможную попытку покушения. Мне было непонятно, почему эрцгерцог Франц-Фердинанд приехал с визитом именно в сербский национальный праздник Видовдан, день памяти битвы на Косовом поле в 1389 г. От сербов можно было ожидать, что они отреагируют на это особенно обостренно.

Вскоре то, что мы посчитали слухом, подтвердилось. Мы поняли, что это политическое убийство и оно будет иметь роковые последствия для всего мира.

Убийство в Сараево было не раз описано во всех подробностях. Эрцгерцог пал жертвой своего благородства и самоотверженности, он даже не задумывался о каких-то мерах предосторожности. Когда машины приблизились к ратуше, в них была брошена бомба, которая тяжело ранила адъютанта эрцгерцога. После встречи в ратуше эрцгерцог намеревался поехать в госпиталь, чтобы навестить раненого. Машина начала медленно сворачивать в переулок, где не была выставлена охрана, как на главной улице, и тут внезапно появился гимназист Гаврило Принцип, который два раза выстрелил в эрцгерцога из пистолета. Одна пуля смертельно ранила жену, вторая досталась эрцгерцогу. Оба были перевезены в Конак, резиденцию генерала Оскара Потиорека, наместника Боснии и Герцеговины. Эрцгерцог вскоре скончался, не приходя в сознание.

Эти два выстрела молодого фанатика завершили целую эпоху, о которой мы, кто жил в то время, могли сказать словами «Талейрана»: те, которые ничего не знали о Французской революции, не знали жизни. Те два выстрела в Сараево были первыми выстрелами Первой мировой войны, и мирное время, которого они нас лишили, не вернулось до сих пор.

Гаврило Принцип был несовершеннолетним и не мог быть приговорен к высшей мере. Он получил 20 лет заключения в крепости и скончался четыре года спустя от туберкулеза. Безрассудные действия юного убийцы привели к массовым человеческим жертвам, гекатомбы подобных масштабов мир еще не знал. После 1919 г. на месте убийства была открыта памятная доска.

Морякам было поручено выполнение печальной обязанности – доставить в Триест гробы с телами жертв, которые на поезде перевезли в Меткович. Их торжественно перенесли на борт флагманского корабля линкора «Вирибус Унитис»[28]28
  Вошел в состав флота в 1912 г. Водоизмещение 20 013 т нормальное, 21 595 т полное. Длина 152,2 м, ширина 27,3 м, осадка 8,9 м. Мощность двигателя 27 200 л. с. Скорость до 20,3 узла. Экипаж 1087 человек. Вооружение: 12 305-мм, 12 150-мм, 18 66-мм орудий, 4 подводных 533-мм торпедных аппарата, 20 мин.


[Закрыть], стоявшего на якоре в устье Неретвы. Боевые корабли в кильватерной колонне шли вдоль берега, и люди обнажали головы; многие становились на колени и молились, а священники поминали почивших, когда корабли медленно проходили мимо.

В Вене в замковой часовне эрцгерцогу и супруге посмертно отпустили все их грехи, и останки перенесли в крипту замка Артштеттен, построенную эрцгерцогом.

То, что Россия активно поддержит Сербию, вполне можно было ожидать! С русским посланником при сербском дворе фон Гартвигом, который, по слухам, был в курсе всех придворных интриг, случился смертельный сердечный приступ во время его визита с соболезнованиями к нашему дипломатическому представителю барону Гислю. Необходимость отмщения за убийство в Сараево была понятна всем. Возмущение заговором, который готовили сербы, вызвало единодушный ответ в Европе. Я продолжаю придерживаться мнения, что европейские державы могли бы предотвратить мировую войну. Если бы представители великих держав были приглашены в Вену на похороны, дипломатам было бы легче договориться и им бы мог сопутствовать успех. Изъявили желание приехать принц Уэльский и великий князь Николай Николаевич. Кайзер Вильгельм II объявил о своем намерении прибыть в Вену, его примеру готовы были последовать многие князья немецких государств. Однако князь Монтенуово придерживался строгих правил, запрещавших проведение королевских траурных церемоний в случае, если почивший состоял в морганатическом браке. Формальной причиной был назван преклонный возраст суверена, и на каждое обращение с просьбой разрешить присутствовать на похоронах отвечали отказом.

23 июля барон Гисль вручил ультиматум Белграду. Два дня спустя Пашич дал ответ, который сочли неудовлетворительным. Когда барон Гисль по телефону сообщил графу Тисе в Будапешт о своем отъезде из Семлина (Земуна), приграничного города, находившегося на берегу реки Сава напротив Белграда[29]29
  Ныне район Белграда.


[Закрыть], премьер-министр произнес: «Неужели этому суждено быть?»

Все дело было в том, что мы еще не знали, что готовит нам рок. После разрыва дипломатических отношений между Австро-Венгрией и Сербией его величество объявил частичную мобилизацию. Подобная мобилизация имела место в 1912 г., но Россия тогда не ответила тем же. В 1914 г. Россия объявила мобилизацию, то же самое сделала Германия.

27 июля, когда я все еще был в отпуске дома, я получил приказ явиться на службу и принять командование линейным кораблем; звание капитана я получил еще 1 ноября 1913 года. Счастливое время службы при дворе в должности адъютанта закончилось.

Я благодарен Провидению за то, что мне было дано провести пять лет в ближайшем окружении императора Франца-Иосифа I. То, о чем я тогда узнал и чему научился, позволило мне яснее понять свои обязанности, когда меня призвали стать во главе Венгрии. Это было назначение, о возможности которого я даже не предполагал. Пример самого благородного и добрейшего человека, которого я когда-либо встречал в своей жизни, всегда стоял передо мной на протяжении всех последних лет моей жизни. Весь тот ценный опыт, приобретенный мной в Вене, который выдержал испытание временем, я взял с собой в Венгрию.

Те пять лет были, несомненно, самыми лучшими в моей жизни.

Глава 5
Война на Адриатике. Коронация короля Карла IV

В поместье Шофронья, принадлежавшем моему брату, куда я приехал его навестить, мне пришло письмо с приказом явиться на службу, и я отправился в Вену в Главный штаб военно-морского флота. Там мне выдали инструкции для выполнения особой миссии, с которой мне предстояло выехать в Бад-Ишль к его величеству. На следующий день я был на официальном приеме. Вскоре после обеда князь Лобковиц, главный камергер молодого наследника эрцгерцога Карла, пришел в гостиницу «Эржебет» с приглашением посетить его господина. Эрцгерцог встретил меня вопросом:

– Скажите, что же теперь нас ждет?

– Мировая война, – ответил я.

Эрцгерцог возразил, что это маловероятно. В это утро граф Берхтольд, министр иностранных дел, уверил его, что война вряд ли начнется, все ограничится конфликтом между Австро-Венгрией и Сербией. Когда я высказал противоположную точку зрения, он заметил, что мировая война стала бы ужасным событием, с чем я полностью согласился. Если Англия сохранит нейтралитет, мы сможем противостоять остальным нашим врагам.

В Пуле я принял командование над «Габсбургом», флагманским кораблем 3-го боевого дивизиона. Должен признать, что меня не обрадовало назначение. «Габсбург»[30]30
  «Габсбург» – броненосец, введен в состав флота в конце 1902 г. Водоизмещение 8364 т нормальное, 8965 т полное. Мощность двигателей 15 063 л. с. Скорость до 19,62 узла. Экипаж 638 человек. Вооружение: 3 240-мм, 12 150-мм, 10 66-мм, 2 47-мм орудия, 2 450-мм торпедных аппарата.


[Закрыть] был старым, тихоходным кораблем с плохим вооружением. Моей первоочередной задачей стала организация обороны нашей основной морской базы. Предстояло ставить минные заграждения, боны, заградительные сети и задействовать другие средства обороны.

Эрцгерцог Франц-Фердинанд всегда выступал за развитие военно-морских сил, в чем его поддерживали все флотские командиры. Он утверждал, что флот должен не только защищать наши границы, но и быть готовым к наступлению. Однако австро-венгерский военно-морской флот к началу войны еще не достиг необходимого уровня боеготовности. Военные действия помешали выполнению программы строительства новых кораблей. Вдобавок к имевшимся трудностям положение осложнялось тем, что великолепную естественную гавань Каттаро (ныне Котор) невозможно было использовать, так как она находилась под прицелом черногорских батарей, расположенных на высотах Ловчена. Прежде нужно было захватить Черногорию.

Уже после окончания Первой мировой войны было предано гласности тайное военно-морское соглашение, заключенное в ноябре 1913 г., между участниками Тройственного союза, предусматривавшее сосредоточение австро-венгерских, итальянских и германских военно-морских сил в морском секторе Неаполь—Мессина—Аугуста. Подобное соглашение за несколько месяцев до того было заключено между Англией и Францией.

Объявление Италией нейтралитета нарушило планы военно-морских штабов. Выведение двух германских крейсеров «Гебена»[31]31
  «Гебен» – мощный линейный крейсер. Введен в строй в 1912 г. Водоизмещение 23 тыс. т нормальное, 25 400 т полное. Мощность двигателей 52 тыс. л. с. Скорость до 28,5 узла. Вооружение: 10 280-мм, 12 150-мм, 12 88-мм орудий, 4 500-мм торпедных аппарата. Экипаж 1153 человека, с 1916 г. 1425 человек.


[Закрыть] и «Бреслау»[32]32
  «Бреслау» – легкий крейсер. Введен в строй в 1912 г. Водоизмещение 4564 т нормальное, 5281 т полное. Мощность двигателей 25 тыс. л. с. Скорость 27 узлов. Экипаж 370 человек. Вооружение: 12 105-мм (после 1916 г. 2 150-мм и 10 105-мм) орудий, после 1917 г. 8 150-мм орудий, 2 500-мм торпедных аппарата, 120 мин.


[Закрыть] из-под удара враждебных флотов Британии и Франции стало возможным благодаря удачному маневру, выполненному немецким адмиралом Вильгельмом Сушоном, который получил своевременное предупреждение от нашего военно-морского атташе в Риме. Крейсера нашли убежище в Дарданеллах, и, как полагали британцы, появление этих двух кораблей склонило турок принять сторону центральных держав.

В Пуле мы готовились отразить атаку превосходящих сил противника, которая так и не состоялась. Французскую субмарину, которая сумела пройти через наши минные поля, но попала затем в стальные сети, мы захватили неповрежденной; позднее мы использовали ее в своих целях. Британские и французские военно-морские соединения время от времени появлялись в Южной Адриатике, но после удачной атаки подлодки на французский флагманский корабль такие экспедиции были сочтены опасными и больше не повторялись.

В самом начале ноября в моей семье начали оплакивать первые военные потери. Мой младший брат Сабольч отказался от должности лейтенанта в своем округе. Несмотря на мои протесты и возражения премьер-министра, который считал, что внутренний фронт не менее важен, он пошел офицером-добровольцем в гусарский резервный полк и был убит в Польше, попав в засаду во время рекогносцировки.

Ничто так не действует на нервы, как вынужденное бездействие, особенно когда вся обстановка побуждает к действию. В Пуле наши моряки длительное время занимались выполнением обычных обязанностей во время стоянки. К счастью, в декабре я был неожиданно назначен капитаном крейсера «Новара»[33]33
  «Новара» – легкий крейсер. Введен в строй в начале 1915 г. Водоизмещение 3500 т нормальное, 4010 т полное, мощность двигателей 30 178 л. с., скорость 27 узлов. Экипаж 340 человек. Вооружение: 9 100-мм, 1 47-мм орудий, 2 × 2 450-мм, 1 × 2 533-мм торпедных аппарата.


[Закрыть], который только что сошел со стапелей в Фиуме (ныне Риека); он был самым быстроходным кораблем нашего флота, предназначенным для особых заданий. Это назначение восстановило мое душевное равновесие.

Однако ходовые испытания «Новары» выявили неполадки в машинном отделении, которые, возможно, могли быть объяснены актами саботажа во время постройки корабля. Я не смог воспользоваться возможностью отвести крейсер в Смирну (ныне Измир) с боеприпасами для турок, которые испытывали их недостаток из-за минирования Дуная (которое продолжалось до завоевания Румынии).

Высадка британского десанта в Галлиполи и попытка форсировать Дарданеллы могли означать, что наконец-то начнутся боевые действия и будет выработан план помощи нашим осажденным союзникам-туркам. Конечно, мы не были готовы рисковать нашими основными кораблями в Восточном Средиземноморье, но мы вполне могли бы задействовать подводные лодки. Тогда еще не предпринимались попытки проникнуть через Гибралтарский пролив, командование кайзерлихмарине (германских императорских ВМС) отправляло подводные лодки в разобранном виде поездами в Пулу, чтобы там собрать их на месте; мы называли их «окаринами». Мне было дано задание отбуксировать субмарину U-8, командиром которой был лейтенант фон Фойгт, до мыса Матапан (Тенарон), чтобы не тратить ее запасы горючего при плавании в Адриатике. Пришлось замаскировать «Новару» под обычное торговое судно при помощи деревянных надстроек на палубе, и 2 мая мы вышли из Пулы. Мы успели пройти через узкий пролив Отранто, однако в сотне морских миль от мыса Матапан нас обнаружили французские линкоры. Я изменил курс и пошел на Патры, тем самым пытаясь убедить французов, что мы торговое судно. Корабли противника приближались, и мне пришлось отдать приказ капитану подлодки продолжить плавание самостоятельно. Лодка пошла на погружение. Мы убрали камуфляж и подняли военно-морской флаг. Французские силы были сосредоточены на острове Корфу, им был передан сигнал тревоги по беспроволочному телеграфу, и нас могли заблокировать в проливе Отранто. Однако нам удалось прорваться на север. U-8 прибыла в Дарданеллы, а мы вернулись в порт приписки. За этот поход я был награжден Железным крестом. Позднее я с интересом прочел о войне на Средиземном море в книге английского историка Джулиана Корбетта «Операции английского флота в Первую мировую войну». Он писал, что наши два прорыва блокады Отранто сильно обеспокоили Британское адмиралтейство и привели к передислокации английских военно-морских соединений.

Едва я успел вернуться в Пулу, как вступление Италии в войну на стороне Антанты привело к новой расстановке сил на театре военных действий. Гросс-адмирал Антон Хаус (Гаус), командующий военно-морским флотом Австро-Венгрии, просигналил с флагманского корабля: «Поднять пары в котле». Это произошло спустя всего полчаса после объявления войны Италией. План наступательной операции был разработан заранее, и все капитаны были готовы к выполнению боевого задания. В 11 часов ночи весь австро-венгерский флот пришел в движение и атаковал противника на восточном побережье Италии на всем его протяжении от Венеции до Бриндизи. Нашей основной задачей было задержать продвижение итальянских войск; для этого требовалось разрушить железнодорожные пути вдоль побережья Адриатического моря, чтобы дать необходимое время для переброски наших войск к границе. На тот момент ее прикрывали только несколько батальонов, путь на Вену оставался открытым. В результате нашей операции итальянцы, опасаясь нашего десанта в Анконе и удара на Рим в тылу своих армий, приостановили наступление.

Я командовал самым северным соединением флота; «Новара» совместно с четырьмя миноносцами и эсминцем «Шарфшютце» атаковала Порто-Корсини (вход в канал). Опасаясь присутствия подводных лодок и моторных судов в канале, соединяющем Равенну с Адриатическим морем, длиной всего лишь 10 км, я отдал приказ капитану «Шарфшютце» первым зайти кормой вперед в канал. Поведение итальянских солдат, сидевших в окопах, было достаточно странным; они никак не проявляли себя. Они показались около 5 часов утра; один их унтер-офицер прокричал наивный вопрос: «А чего вам, собственно говоря, нужно?» Заговорили пушки и пулеметы и доходчиво объяснили, что нам было нужно. После того как «Шарфшютце» выполнил свою задачу – разрушил станцию связи, он на полной скорости вышел из канала. Его уровень был настолько низким, что, несмотря на сильный огонь, все снаряды прошли мимо. Итальянским батареям удалось, правда, несколько раз попасть в «Новару», и мой храбрый лейтенант торпедного отделения Персик и несколько матросов были убиты. Один из миноносцев был поврежден. Я отдал приказ уйти с линии огня, и мы заделали пробоину в борту, подведя под нее просмоленную парусину, так что «Шарфшютце» смог отбуксировать его в Пулу. После этой операции корабли под моим командованием взяли курс на Триест. У меня был приказ атаковать итальянскую эскадру, которая, как полагали, возвращалась туда из Венеции. Когда наши аэропланы разведки сообщили, что ни одно судно не выходило из гавани Венеции, мне приказали присоединиться к основным силам флота и вернуться с ним в Пулу.

В Северной Адриатике все было спокойно, но на юге наблюдалась повышенная активность. Противник намеревался перекрыть пролив Отранто, чтобы воспрепятствовать проходу наших субмарин в Средиземное море. Мы обсудили сложившееся положение, и командующий флотом приказал «Новаре» идти в бухту Каттаро (Котор). Хотя я подчинялся командующему, но имел свободу действий. Было крайне необходимо сохранить секретность, потому что противник располагал хорошо организованной системой шпионажа и большим числом осведомителей, которых было невозможно отследить. С того самого момента, как я отдал команду развести пары, вся связь с берегом была запрещена, и только тогда я познакомил своих офицеров и рядовых со своими планами.

Для того чтобы экипаж был в наилучшей форме на случай боя, необходимо было обеспечивать его своевременным питанием и давать время на отдых. Повсюду на судне были установлены аварийные склянки, которые приводились в действие нажатием кнопки с капитанского мостика. Я пользовался ей только при появлении противника, так что экипаж мог отдыхать до последней минуты.

Часто, не имея определенного задания, я начинал «выслеживать» подходящую «дичь», и часто мне сопутствовал успех. Иногда это были траулеры-дрифтеры, которые ставили сети на подводные лодки. Мы предупреждали об атаке и давали время команде покинуть судно, а затем топили его. Мои канониры были столь точны, что с первого же выстрела попадали в паровой котел, и судно сразу шло ко дну.

В нашем флоте военного времени те кадеты и лейтенанты, которые не отвечали предъявляемым к ним службой требованиям, переводились в резерв, чтобы они могли найти более подходящее для себя занятие. Один офицер, окончивший с отличием морское училище, вскоре ушел в отставку и стал главным управляющим большой фабрики. В начале войны он снова пошел на флот. Он никак не проявил себя в качестве офицера, однако совершенно случайно мы обнаружили у него способности дешифровщика.

Однажды он ворвался в мою каюту на «Новаре» с сообщением, что король Сербии Петр собирается сегодня вечером подняться на борт итальянского эсминца, стоявшего в Дураццо (ныне Дуррес в Албании), и отплыть в Бриндизи. Это было после успешного завершения нашими войсками Сербской кампании, когда уцелевшие части сербской армии отступили в Черногорию и Албанию. Я не стал терять времени на расспросы и немедленно приказал подготовиться к отплытию. В сопровождении трех миноносцев мы вышли в море. Не было никакой возможности своевременно добраться до Дураццо (Дуррес), но существовала возможность перехватить итальянский эсминец. Дул сильный ветер сирокко, вздымая валы на море. Небо было практически безоблачным, и светила полная луна; видимость была превосходной. Несколько часов мы шли по намеченному маршруту из Дураццо в Бриндизи, не встречая никаких судов. Двумя днями позже наш информатор сообщил, что король действительно поднимался на борт, но, испытав сильный приступ морской болезни, был вынужден отменить свой вояж.

В другой раз дешифровщик доложил мне, что он постоянно перехватывает вражеские сигналы, отправляемые кораблям, перевозившим орудия в Ловчен на смену выбывшим. Они доставляли также другое вооружение, боеприпасы и подкрепления для черногорской и сербской армий. Он не смог точно определить ни дату отплытия, ни время высадки. Поразмыслив, я решил, что от Дураццо слишком далеко до Черногории, а вот Антивари (ныне Бар в Черногории) относительно близок к заливу Каттаро (Котор), так что транспорт, возможно, зайдет в Сан-Джованни-ди-Медуа (ныне Шенгини), албанский порт, оккупированный тогда сербами.

Я попросил командующего флотилией предоставить четыре эсминца для эскорта «Новары» на случай внезапного нападения со стороны превосходящих сил противника. Я отплыл в 11 часов ночи, наши шансы были минимальны. Было важно подойти незаметно к входу в гавань под покровом темноты. Мы знали о батарее противника в 10 орудий. Мы крались вдоль скалистого албанского берега, пока нам не преградил путь протяженный мол. Показалось одноэтажное здание, в котором, вероятно, спали канониры. Хватило одного залпа, чтобы дом взлетел на воздух, а батарея была выведена из строя.

С бьющимся сердцем я продвигался вперед. Обнаружим ли мы там кого-нибудь? Мы вздохнули с облегчением – перед нами открылась картина гавани, и каких только судов в ней не было. Позднее мы узнали, что они прибыли накануне вечером. Это была поразительная удача! Приди мы на день раньше, гавань была бы пуста. Прошел день, и большая часть грузов уже была перевезена на берег. После того как мы дали время командам покинуть свои суда, я отдал приказ открыть огонь. Корабли взрывались, загорались, шли на дно. Один парусник горел фантастическим желтым цветом; вероятно, он был гружен солью. Нам даже удалось спасти некоторые грузы. Так, затопив горевшее судно, мы сбили пламя. На нем находились консервы, которые были подняты на борт и поставлены нашим военным в Албании.

К тому времени, как мы выполнили нашу задачу, береговая батарея напомнила о себе. Однако орудийная прислуга действовала крайне неумело; прошло почти четверть часа, прежде чем вокруг нас начали падать снаряды. Маневрируя, нам часто удавалось уйти от прямого попадания противника. Прошло полтора часа. Один снаряд попал в корабельный лазарет, и мы лишились нашего замечательного младшего офицера, который был капитаном нашей футбольной команды и замечательным скрипачом.

Всего мы затопили 23 корабля – это были пароходы и парусные суда – и вернулись на базу, крайне довольные результатом. Лишь после взятия Сан-Джованни нам стало известно, что на подходе к гавани существовало три ряда минных заграждений. Только благодаря тому, что мы шли очень близко к берегу, нам удалось избежать рокового исхода. Наша операция стала необходимой репетицией рейда на Ловчен в 1916 г.

На обратном пути эсминец «Вараздинер» обнаружил севшую на мель в устье реки Буна вражескую подводную лодку. Как оказалось, это была французская субмарина «Френель». Я выслал к ней шлюпку, чтобы снять ее экипаж и одновременно выяснить, каким образом можно стащить ее с песчаной отмели. Последнее оказалось невозможным; торпеда взорвалась в трубе торпедного аппарата и разворотила носовую часть подлодки. Команда отказывалась сдаваться до тех пор, пока мы не сделали несколько выстрелов. Французский капитан-лейтенант Р. Жуэн выглядел сильно удрученным. Уже несколько недель он прятался в этих водах, но все оказалось напрасным. Надо же было такому случиться, что его лодка угодила как раз на единственное песчаное место у скалистого берега. Я утешал его, как мог.

Наши пленные были доставлены в Каттаро (Котор) и отправлены в лагерь. На следующий день наш погибший офицер и один француз, умерший от ран на борту «Новары», были погребены с воинскими почестями. На гробе, покрытом французским триколором, цветов было не меньше, чем на могиле нашего офицера. Я дал лейтенанту Жуэну свой адрес и сказал ему, чтобы он написал мне, если ему что-нибудь понадобится, пока он будет находиться в плену. Позже мне удалось передать ему французские книги.

После войны по просьбе французского посла я принял двух журналистов. Я не привык давать интервью прессе, к тому же газетчики все могут представить не так, как было на самом деле. Два француза, согласившись не задавать провокационных вопросов, попросили подробней рассказать о «Френеле». Репортаж был опубликован в «Ле Тан», к нему никаких претензий не было, лишь название лодки заменили на «Монж». Старший офицер «Монжа» заявил протест газете по поводу публикации, и экс-лейтенант Жуэн в своем ответе указал, что были просто перепутаны названия в первом сообщении. Он еще раз подтвердил, что с ним и его людьми обходились вежливо, пока они были в наших руках. Увы, Вторая мировая война таких случаев уже не знала.

Однажды мне было поручено выполнить боевое задание в районе Дураццо (Дурреса). Находясь уже поблизости от его гавани, я заметил клубы дыма, подымавшиеся над морем. Мы пошли в их направлении, и я попросил наших машинистов сделать все возможное, чтобы паровые котлы меньше дымили, но нас уже обнаружили. Вскоре я уже мог различить приближавшиеся к нам британский линкор и крейсер. Хотя они не превосходили по габаритам «Новару», но имели больше орудий, и мне не оставалось ничего иного, как повернуть назад. Крейсер, следуя параллельным курсом, открыл огонь со столь большого расстояния, что отвечать ему не имело смысла.

Мне было не по себе спасаться бегством. Но хватило бы малейшего повреждения в машинном отделении, чтобы линкор догнал нас и сделал бы с нами все, что ему заблагорассудится. Если бы даже «Новара» и сделала бортовой залп, снаряды отрикошетили бы от линкора, как от стенки горох. Я послал сообщение по беспроволочному телеграфу на английский крейсер: «Если вы хотите сражаться, я готов, но отошлите подальше вашего большого брата». Крейсер ответил: «Я бы сделал это, но не могу». У «Новары» было превосходство в скорости перед этими двумя кораблями, и сражение не состоялось. За обмен посланиями мне был сделан выговор после возвращения, потому что я вступил в переговоры с противником.

К сожалению, я должен был вернуться в Пулу и поставить судно на капитальный ремонт, что, в свою очередь, привело к тому, что союзным державам удалось осуществить свой «Дюнкерк». Разгромленная сербская армия[34]34
  Героически сражавшаяся в 1914 и 1915 гг. сербская армия осенью 1915 г. подверглась совместному удару превосходящих австрийских, германских и болгарских войск. 134 тыс. сербских солдат и офицеров сумели эвакуироваться и позже продолжили борьбу на Салонинском фронте.


[Закрыть], которая, по оценке противника, достигала численности в 134 тысячи человек, была эвакуирована из Дураццо (Дурреса) на остров Корфу. Я бы не рискнул вступить в бой на судне, чья ходовая скорость снизилась до 4–5 узлов. Но я надеялся вовремя выйти из Пулы. План состоял в следующем: присоединиться к многочисленным вражеским судам под покровом ночи в качестве якобы корабля конвоя, установить несколько мин, а потом незаметно уйти. Даже если бы меня разоблачили, риск был минимальным. Командиры соединения, в которое входили корабли трех держав, не решились бы открыть огонь из-за опасения попасть в союзника.

В ночь на 22 ноября 1916 г. меня разбудил первый офицер и сообщил мне, что его величество император Франц-Иосиф I скончался несколько часов назад. Вопреки советам врачей, он провел весь день за рабочим столом и, покидая кабинет, просил разбудить его в половине четвертого. «Потому что, – как сказал он своему камердинеру, – я так и не смог закончить все свои сегодняшние дела».

На следующее утро флаги были наполовину приспущены. Я обратился с просьбой к командующему флотом дать мне увольнительную, чтобы присутствовать на похоронах. Просьба была обоснованной, ведь «Новара» все еще была в ремонте. Разрешение было дано, и мне довелось стать участником волнующей, величественной и скорбной церемонии прощания в кафедральном соборе Святого Иштвана (Святого Стефана) и сопровождать гроб императора на его последнем пути к Капуцинеркирхе. Мы осознавали, что сопровождаем к месту вечного упокоения одного из последних великих деятелей минувшей эпохи.

Его величество император Карл I (он же король Венгрии Карл IV) принял на себя управление страной в один из самых мрачных периодов истории Австро-Венгрии. Вместе с ним пришли новые люди, и старая гвардия сошла со сцены. Новому правителю было всего 29 лет. Он был полон благих намерений, но сложившиеся обстоятельства были против него. Ему не было суждено сохранить наследие императора Франца-Иосифа.

Моя первая встреча с будущим монархом состоялась, когда ему было 14 лет. Меня представил ему мой брат, которому эрцгерцог Отто, отец Карла, поручил обучать наследника искусству верховой езды. В то время мой брат был инструктором в этом виде спорта в военном училище верховой езды в Вене. Он был также главным организатором придворных охот на протяжении семи лет. Во время охотничьего сезона эрцгерцог обычно навещал его в Холиче (Геличе). Когда я был адъютантом его величества, я часто встречался тогда еще с эрцгерцогом Карлом. Его мать эрцгерцогиня Мария-Йозефа Саксонская была столь любезна, что не раз присылала мне и моей жене приглашения. Каждый раз, когда эрцгерцог Карл посещал Пулу, он посылал за мной. Мне также довелось быть в свите императора Франца-Иосифа на свадьбе эрцгерцога и принцессы Циты из рода Бурбонов Пармы (Бурбон-Пармских). Император посетил замок Шварцау-ам-Штайнфельде, чтобы лично передать поздравления молодой паре. После праздничного завтрака он объявил, что принцессе дарован титул эрцгерцогини.

Коронация молодого правителя Венгрии в Будапеште 30 декабря 1916 г., на которой я присутствовал, была незабываемым событием. Узкие извилистые улицы Буды, по которым шла процессия, были празднично украшены и обставлены декорированными колоннами, и на множестве флагштоков реяли знамена Венгрии, дома Габсбургов и Бурбонов Пармы, и города Будапешта.

Венгрия, несомненно, была единственной страной, в которой суверен обретал в полной мере свои права только после коронации. Эта церемония была парламентской процедурой, в которой участвовали обе палаты парламента. Коронация имела место во время проведения сессии парламента; ради нее в работе его устраивался перерыв. Все члены двух палат должны были присутствовать в церкви. С раннего утра роскошные экипажи подъезжали к собору Святого Матьяша (Матвея), где происходили все коронации. Интерьер собора был задрапирован красной материей. Присутствовали все высшие сановники государства, а также эрцгерцоги, папский легат и король Болгарии Фердинанд I. В толпе были люди, одетые в военную форму и венгерские национальные костюмы. Солнечные лучи, падая на скамьи, где сидели великосветские дамы, заставляли их светиться и сверкать, как будто кто-то приоткрыл крышку ларца с драгоценностями.