Текст книги "Жизнь для Венгрии. Адмирал Миклош Хорти. Мемуары. 1920—1944"

Церемониальная процессия, выйдя из королевского дворца, медленно приближалась. Эскадрон гусар выступал впереди экипажей высших сановников, а за ними следовали венгерские лейб-гвардейцы. Это было живописное зрелище; их кивера были украшены перьями цапли, а выпушка ментиков была из меха леопарда. Затем ехала золотого цвета королевская парадная карета, в которой сидели король и королева с сыном-наследником эрцгерцогом Отто. После завершения церковной церемонии, со строгим соблюдением вековых традиций, состоялась сама коронация. Вначале примас Венгрии Янош Чернох совершил помазание короля, потом примас вместе с премьером графом Тиса возложили на главу монарха корону Святого Иштвана (Стефана). Затем последовала символическая коронация его супруги – ее плеча коснулись короной. Королева и наследник трона покинули собор, и их отвезли во дворец в хрустальной карете, в которую были запряжены восемь липицианских лошадей. Король остался; ему предстояло выполнить свою первую официальную обязанность в качестве монарха: он посвятил в рыцари ордена Золотой шпоры[35]35
  Орден Золотой шпоры – папский рыцарский орден, второй в наградной иерархии после Высшего ордена Христа.


[Закрыть] 24 офицера, доблестно сражавшихся на фронте.

Этим торжественным актом церемония в соборе завершилась, и король взошел по ступеням к Столпу Святой Троицы, стоявшему рядом с собором Святого Матьяша (Матвея). Там, у его подножия, он присягнул на верность венгерской Конституции. Король был облачен в мантию Святого короля Иштвана (Стефана), на которой королева накануне сделала несколько стежков. Отзвучали слова присяги, и король сел на коня, держа в правой руке обнаженный меч, а в левой – скипетр и поводья. Коронационная процессия составилась повторно, и монарх направился к Коронационному холму, который был насыпан из земли, привезенной со всех исторических областей королевства. Впереди дефилировали гусары, за ними – кавалеристы со знаменами всех комитатов Венгрии, затем ехал король, и позади него лейб-гвардия. Когда процессия подошла к холму, ее участники расположились вокруг него, а король, увенчанный святой короной, галопом поднялся на его вершину. Серый жеребец вздыбился, присев на задние ноги, и король, взмахнув мечом, указал им на юг и запад, север и восток, знаменуя тем самым, что он готов защищать свою страну. Этот символический акт, во время совершения которого король непреднамеренно показал великолепное владение конем, сопровождался восторженным кличем собравшегося народа: «Eljen!» («Да здравствует!»).

Затем король отправился во дворец, где состоялся традиционный обед по случаю коронации, на котором граф Тиса провозгласил тост за здравие его величества, а король – за процветание венгерской нации.

В этот торжественный момент все сердца присутствующих были обращены к правителю. Но прошло время, ликование стихло, и повседневные заботы вновь овладели людьми. С тревожными предчувствиями я вернулся на флот в Каттаро (Котор).

Победы, которые одерживали наши державы на суше и на море уже после коронации, были единичны и явно недостаточны, чтобы сбить революционную волну и предотвратить поражение на фронтах.

Каждый раз, когда у меня по утрам не было дел, я сходил на берег прогуляться. Во время одной из таких прогулок, к своему удивлению, я обнаружил на лесной поляне лагерь какой-то воинской части. Услышав несколько слов на венгерском, я спросил у солдат, откуда они. В ответ мне сказали, что это полк из Сегеда и они прибыли с фронта на реке Изонцо. Позже я обнаружил еще два венгерских полка. Чешские части в Каттаро (Которе) были сменены. Это означало, что положение становится серьезным.

Оборудовались огневые позиции для трех мощных мортир, которые в январе 1917 г. начали обстрел черногорских батарей на высотах Ловчена. Была также задействована наша морская артиллерия; грохотали тяжелые орудия линкоров, обрушивая шквал огня на вражеские укрепления. Наши крейсера обстреляли черногорские части в Жупе, и противник отступил.

Любой путник, кто поднимался по дороге, построенной австрийскими саперными частями, от Каттаро (Котора) на Ловчен (высота до 1749 м) и дальше к Цетине, поймет, насколько сложно было овладеть этой горой. Случилось так, что атаке благоприятствовал густой туман; представлявшие наибольшую опасность вражеские батареи на плато Кук были подавлены огнем нашей морской артиллерии, а орудийная прислуга была уничтожена взорвавшимися боеприпасами.

Вечером задул свежий бора, разгоняя туман. Высокий Ловчен был подобен рождественской елке; повсюду на склонах горели бивачные костры, а на вершине развевался наш флаг.

Ворота, закрывавшие доступ в Черногорию, были взломаны. Наши победоносные войска, пройдя горными перевалами, вступили на землю Албании.

Глава 6
Морское сражение в проливе Отранто

1 февраля 1917 г. было положено начало неограниченной подводной войне. С точки зрения военно-морской стратегии принятое решение было продиктовано задачами обороны. Общее водоизмещение потерянных противником судов за месяц возросло с 80 тысяч тонн до 210 тысяч тонн в апреле. Было ли это решение политическим, вопрос весьма спорный, на который определенный ответ может быть дан только в том случае, если бы существовала абсолютная уверенность в том, что США не вступили бы в войну, не будь принято подобное решение. Не принято сомневаться, что усиление войны субмарин придало уверенности сторонникам вступления в войну в Соединенных Штатах. И если бы высшее командование германской армии, которое с августа 1916 г. осуществляли Гинденбург и Людендорф, предвидело распад русского фронта несколькими неделями позже[36]36
  Распад фронта начал происходить после Февральской революции 1917 г., и особенно с лета этого года, приняв после Октябрьской революции лавинообразный характер.


[Закрыть], несомненно, от принятия решения оно бы воздержалось, посчитав его излишним.

В Вене сомневались, принять ли предложение Германии. Император колебался; министр иностранных дел граф Чернин и венгерский премьер-министр граф Тиса были против. Чашу весов перевесил голос командующего флотом гросс-адмирала Хауса (Пауса), который во время решающего обсуждения в императорском дворце поддержал министра иностранных дел Германии Циммермана и немецкого военно-морского атташе в Вене адмирала фон Хольтцендорфа.

В Средиземном море в то время было 32 немецкие и 14 австро-венгерских субмарин; в начале войны у нас их было только восемь. Хотя теперь мы могли в полной мере использовать Которскую бухту, все наши операции сдерживал узкий пролив Отранто, соединявший Адриатическое море со Средиземным. Это был узкий проход между мысом Санта-Мария-ди-Леука в Италии и греческим островом Корфу (Керкира), напоминавший бутылочное горло. Союзные державы прилагали все усилия, чтобы закупорить его как можно плотнее. Их торпедные катера и эсминцы осуществляли частое патрулирование в проливе. В тот момент, когда над водой показывался перископ подлодки, ее сразу же обнаруживал эсминец и сбрасывал глубинные бомбы. Если подлодкам удавалось избежать встречи с эсминцами, то их подстерегала иная опасность – дрифтеры, которые ставили сначала на глубине около 20, а затем и 45 метров, максимальном уровне погружения субмарин, длинные сети, начиненные взрывчаткой и сигналами предупреждения.

Я переговорил с командиром каждой подлодки, которые заходили в Каттаро (Котор). Все они были согласны в одном: с каждым разом становилось все труднее, если не сказать невозможно, прорывать блокаду. Я решил для себя, что настало время уничтожить заграждения в проливе.

Операция была тщательно спланирована. Я просил командира флотилии предоставить мне для ее проведения два крейсера – «Гельголанд» и «Сайду», которые были того же класса, что и «Новара», и эсминцы «Чепель» и «Балатон». Чтобы ввести противника в заблуждение, я опять прибег к камуфляжу и укоротил грот-мачты на трех крейсерах, чтобы было труднее опознать их.

Вечером 14 мая 1917 г. мы вышли в море. Два эсминца под командованием лейтенанта князя Лихтенштейна ушли на час раньше крейсеров, чтобы провести разведку. Время отплытия было рассчитано таким образом, чтобы прибыть на намеченное место близ пролива Отранто к наступлению ночи. Крейсера затем расходились: «Новара» – в восточном направлении, «Гельголанд», бывший в центре кильватерной колонны, на юг, «Сайда» – на запад к мысу Санта-Мария-ди-Леука.

В три часа утра мы услышали гул орудий на юге; это наши эсминцы перехватили конвой, направлявшийся в Бриндизи. Они отлично постарались и потопили два больших парохода и сопровождавший их эсминец.

Тем временем мы приблизились к тому месту, от которого каждый корабль должен был пойти своим курсом. И тут мы встретили несколько дрифтеров, ставивших сети. Мы сделали предупредительный выстрел, но не на всех судах команды перешли в шлюпки; некоторые моряки встали за пулеметы и продолжали стрелять, пока не взорвались паровые котлы их судов, некоторые из которых перевернулись килем вверх. Матросов, покинувших суда, мы подняли на борт.

Наша задача была выполнена. Крейсера потопили 21 дрифтер и взяли в плен 72 человека. Повреждения наших кораблей были незначительны. «Новару» атаковал итальянский гидроплан, не нанеся ей никакого урона. Три крейсера соединились вновь и направились на базу в кильватерном строю, эсминцы были в авангарде.

Дрифтеры тем временем подали сигнал тревоги ракетами и послали сообщение по телеграфу. Несколько вражеских эсминцев вышли из гавани города Влёра в Албании, и после орудийной дуэли, продолжавшейся семь минут, они повернули назад. Однако мы не могли уйти незамеченными, и они продолжали вести наблюдение за нами, тщательно отслеживая наше местонахождение.

В это же самое время нам поступили сообщения с кораблей Лихтенштейна и наших аэропланов, что значительные силы противника замечены в Дринском заливе, севернее Дураццо (Дурреса), которые явно вышли из Бриндизи, чтобы попытаться отрезать нам путь отступления. Согласно первому донесению, это были итальянский крейсер, два британских крейсера и два эсминца.

Поскольку я знал их местоположение, можно было легко проложить такой курс, который позволил бы избежать встречи с ними, ведь я знал их скорости и нашу. Однако, когда я прорабатывал самое оптимальное решение, мне пришло сообщение по телеграфу от князя Лихтенштейна, что обоим его эсминцам противник закрыл проход к Которской бухте и теперь их оттесняют к берегу. Мое появление сразу же заставило вражеские корабли отказаться от преследования двух наших эсминцев, и они направились на всех парах нам навстречу. После того как был потоплен итальянский эсминец, два эсминца Лихтенштейна благополучно вернулись на базу.

Командир флотилии, информированный о сложившейся ситуации, запросил нас по телеграфу, требуется ли его вмешательство. Я ответил, что возможно предпринять удачный маневр и взять противника в клещи.

Когда корабли противника подошли на расстояние выстрела, они легли на курс, параллельный нашему, и в 9 часов 28 минут открыли огонь. Британский крейсер тем временем занял во главе кильватерной колонны место итальянского крейсера.

Британский крейсер дал по нам первый залп, и снаряды вспенили море в нескольких метрах перед носом «Новары». В связи с тем, что радиус действия вражеской артиллерии был больше нашего, я приказал использовать аппарат для создания дымовой завесы. Теперь мы могли подойти поближе и использовать наши орудия меньшего, чем у противника, калибра и одновременно для большего эффекта пустить торпеды. Несомненно, что противник попытается подойти поближе, поверив в то, что мы избегаем прямого боя.

Рассчитав, что вражеские крейсера должны находиться уже на достаточно близком расстоянии, я вышел из дымовой завесы и продолжил идти курсом на север. Подошедшие эсминцы на траверзе левого борта были отогнаны залпами наших орудий.

Ожесточенное сражение разворачивалось между кораблями, шедшими на параллельных курсах, на удалении друг от друга на расстоянии 4500–7500 м. Несмотря на более медленный ход «Сайды», а скорость ее не превышала 25 узлов, мы все же продвигались вперед и держались вместе на расстоянии выстрела. Огонь британских крейсеров был точен и выверен, его целью была «Новара», ведущий корабль нашего небольшого соединения. Сначала попадания случались редко, но постепенно ситуация все более усложнялась. Снаряд попал в боевую рубку, была разрушена штурманская рубка. Одно из наших орудий вышло из строя, тут и там возникали пожары, которые мы едва успевали тушить. С другой стороны, мы видели, что корабли противника тоже получили повреждения.

В 10.10 утра я был ранен, когда снаряд разорвался около меня. Пять осколков попали в ногу; шрапнель весом в пару фунтов сорвала фуражку с моей головы, не причинив мне вреда. Этот небольшой кусок металла с сохранившимися на нем фрагментами моего головного убора позднее был вручен мне на память. Поверх мундира на мне была шинель, но я не получил ни единого ожога. Однако я чувствовал себя так, будто мне по голове ударили топором. Я также надышался ядовитого дыма и потерял сознание, но быстро пришел в себя, когда меня облили холодной водой, чтобы потушить тлевшую одежду.

Я приказал положить меня на носилки и отнести на фордек, оттуда мне открывалась полная картина всего происходящего. Я намеревался передать командование кораблем моему замечательному первому офицеру лейтенанту Шуборицу, но получил печальное известие, что он убит. Тем не менее я передал командование следующему по рангу офицеру – лейтенанту Витковски, артиллеристу. Он стоял на открытом верхнем мостике в течение всего боя, мастерски командуя огнем. Однако я продолжил командовать флотилией.

В 10.35 снаряд попал в кормовую топочную камеру и разрушил трубопровод. Необходимо было потушить пожар на восьми из шестнадцати котлов. Мы могли еще продержаться некоторое время на воде, но я сообщил на другие корабли, что «Новара» сможет плыть на собственном пару только десять минут. Пожары были потушены, но мы уже не могли двигаться. Тем временем огонь с британских кораблей утих. В 11 часов противник повернул на юго-запад и присоединился к эсминцам, приближавшимся с юга.

В 11.20 «Сайда» подошла к «Новаре», чтобы взять ее на буксир, а в это время «Гельголанд» прикрывал «Новару», чтобы противник не заметил маневра. Когда закрепляли швартов, обе стороны продолжали вести огонь. Стремительная атака итальянского крейсера «Куарто» была отбита, как и попытка атаковать, предпринятая эсминцем, выпустившим по нам торпеду. Капитан «Сайды» Риттер фон Пуршка выполнил свою задачу безупречно, несмотря на ураганный огонь. Мы также подверглись атаке аэропланов, один из которых нам удалось сбить.

Мы уже были готовы вздохнуть с облегчением, когда на горизонте на юге появились новые столбы дыма, и вскоре показались итальянский крейсер и несколько эсминцев. Целое соединение из 10 кораблей наступало на нас широким фронтом. Это был критический момент. Перед лицом превосходящего нас противника и из-за бедственного положения «Новары» ситуация выглядела безнадежной.

Так как я не мог видеть действия вражеского флота со своих носилок, я попросил Витковского рассказать мне, чем занят противник. После того как он долго, как мне показалось, что-то рассматривал в свой бинокль, он ответил: «Дело выглядит так, будто они разворачиваются и уходят».

Действительно, враг решил прекратить боевые действия и взял курс на Бриндизи. Это произошло в 12.07 пополудни. Оставив после себя пенящийся кильватерный след, словно прощальный салют, корабли исчезли в дымке за горизонтом. С севера приближались «Святой Георг»[37]37
  «Святой Георг» введен в эксплуатацию в 1905 г. Водоизмещение 8070 т. Мощность двигателя 15 тыс. л. с. Скорость 22 узла. Экипаж 628 человек. Вооружение: 2 240-мм, 5 190-мм, 4 150-мм, 9 66-мм, 7 47-мм орудий, 2 37-мм митральезы, 2 однотрубных 450-мм торпедных аппарата.


[Закрыть] и несколько эсминцев, вышедших из бухты Каттаро (Котор).

Итальянский адмирал Актон, который был на борту головного британского крейсера, решил, что слишком рискованно вступить в бой с нашим броненосным крейсером «Святой Георг», которому был придан корабль «Будапешт». Противник предпочел дать «Новаре» уйти, хотя, потеряв мобильность, мы могли стать для него легкой добычей. Тем не менее поле битвы осталось за нами.

В 12.25 «Сайда» вместе с «Новарой» на буксире подошла к «Святому Георгу» и нашим миноносцам, экипажи которых громко приветствовали нас. Прошли всего лишь сутки, и мы вернулись в Каттаро (Котор) победителями.

На наших трех крейсерах было 27 100-мм орудий, против нас сражались один итальянский и два британских крейсера, не считая 11 итальянских и 3 французских эсминцев, которые имели на борту 33 122-мм и 6 152-мм орудия, и 56 орудий меньшего калибра. Водоизмещение наших судов было 12 200, противника – 25 932 тонны; в два раза больше нашего.

Противник потерял 23 дрифтера, 2 транспорта, 2 эсминца и 1 аэроплан. Вдобавок ко всему, его флагманский корабль «Дартмут», входя в гавань Бриндизи, был атакован немецкой подводной лодкой и получил две пробоины в результате попадания двух торпед. Французский эсминец «Бутефё», пришедший на помощь «Дартмуту», налетел на мину, поставленную подлодкой, и затонул. Мы не потеряли ни одного судна, и пролив Отранто снова был свободен для прохода подводных лодок. Мы доказали, что блокаду дрифтеров можно прорвать. Противник, как мы поняли из последующих заявлений, осознавал опасность для своих судов, и длительное время дрифтеры действовали только днем, так что подлодки могли проходить через пролив Отранто в ночное время беспрепятственно.

После войны жена британского адмирала Марка Керра посетила Будапешт по случаю проведения конференции Всемирной ассоциации девушек-гидов и передала мне письмо от мужа, который командовал британским флотом на Адриатике. В своем письме адмирал Керр приводит часть депеши, которую он отослал в Адмиралтейство после битвы в проливе Отранто: «Несомненно, команды австро-венгерских крейсеров вели себя по-рыцарски. Каждый раз, когда дрифтеры оказывали сопротивление и отказывались сдаться, было видно, что орудийный огонь велся не с целью поразить рыбацкие суда – снаряды ложились вокруг них, – а чтобы принудить отважного невеликого противника сдаться. Таким образом, они придерживались старых традиций ведения рыцарской войны на море».

После того как мы вернулись в Каттаро (Котор), меня перенесли на госпитальное судно. Так получилось, что жена получила отпуск, чтобы навестить меня. Она приехала за день до нашего выхода в море, так что могла следить за ходом сражения, поддерживая постоянную связь с командиром флотилии. Жена узнала, что я был ранен, и уже ждала меня на борту корабля-госпиталя. Радость от нашей встречи заставила боль утихнуть, и за мной начала ухаживать самая лучшая, самая опытная и самая любящая медсестра.

«Новара» была частично отремонтирована; и, как только я стал транспортабельным, меня перенесли на носилках на капитанский мостик, и я повел корабль в Пулу, где был морской арсенал. Это был нисколько не театральный жест с моей стороны. В то время Адриатика была опасным местом, там курсировало множество субмарин. Наши и вражеские мины осложняли прохождение судов. У меня появилось предчувствие, что это мой последний переход на доброй старушке «Новаре». Мне была нестерпима сама мысль, что не я отведу ее в Пулу, а это сделает какой-то чужой человек. На борту было много надежных и замечательных офицеров, но я обладал большим опытом, чем они.

Меня перевезли в Вену, чтобы прооперировать. По совету известного хирурга доктора Айзельсберга я шесть недель готовился к операции, постепенно набираясь сил. Мы проживали в это время в Бадене, к югу от Вены, где сняли небольшой дом. Специалист по ушным заболеваниям доктор Биль присоединился к нам, поскольку у меня от взрыва были повреждены барабанные перепонки. Он высказал свое мнение, что ничего сделать невозможно, но произошло их естественное восстановление, что спасло меня от глухоты. Через некоторое время ко мне полностью вернулся слух, так что никто и подумать не мог, что у меня были с ним проблемы. Только когда несколько человек говорят сразу или при страшном шуме я не могу расслышать сказанного.

Профессор Айзельсберг позволил мне, когда мои раны начали заживать, переехать в Кендереш, уступив моей просьбе. Я объяснил ему, что мне будет полезен климат родины. Но надо было прислушаться к его советам, поскольку врач в Кендереше проявил настойчивость, и мне пришлось сделать еще одну операцию, на этот раз в Будапеште.

Глава 7
Мое назначение главнокомандующим флотом. Финал

2 апреля 1917 г. Соединенные Штаты Америки вступили в войну на стороне Англии, Франции и Италии. Уже существовавшее значительное преимущество вражеской коалиции возросло до такой степени, что в исходе войны можно было не сомневаться. Даже прекращение боевых действий на Восточном фронте, достигнутое после подписания 3 марта 1918 г. Брест-Литовского мира, не могло восстановить баланс сил.

Одним из первых американских шагов в войне был визит Франклина Д. Рузвельта, в то время помощника морского министра США, в Рим, чтобы побудить итальянцев к активизации военных действий на море. Таон ди Ревель, итальянский морской министр, признал, что Австро-Венгрия имеет превосходство в судах и орудиях, и вдобавок заметил, что у нас имеются отлично защищенные гавани на островах Далмации и храбрые командиры. Мое имя было также упомянуто; и Рузвельт, пересказывая эту историю Дж. Монтгомери, будущему американскому представителю в Будапеште, сделал следующий вывод: «Это было мое первое дипломатическое поражение, и я обязан этим адмиралу Хорти».

Я упомянул об этом в качестве одного из многих доказательств, что противнику так и не удалось разгромить наш флот на море. Катастрофический финал был вызван нашими поражениями на суше, постоянной нехваткой самого необходимого и голода, что привело к коллапсу страны, который захватил и флот.

После моего выздоровления меня назначили капитаном дредноута «Принц Евгений»[38]38
  «Принц Евгений» введен в эксплуатацию в 1914 г. Водоизмещение 20 000 т. Мощность двигателей 27 000 л. с. Скорость 20,4 узла (38 км/ч). Экипаж 1041 человек. Вооружение: 12 305-мм, 12 150-мм, 18 70-мм орудий, 4 533-мм торпедных аппарата.


[Закрыть].

Военный флот в Пуле находился не в лучшем состоянии. С того дня, как Италия объявила о своем вступлении в войну, то есть на протяжении уже трех лет, экипажи судов большей частью бездействовали. Они были, можно сказать, обречены на казарменное существование, которое разлагающим образом воздействует даже на самых дисциплинированных матросов. Подобная картина была характерна и для Киля в Германии, та же деморализующая атмосфера отрицательно сказывалась на военнослужащих. В нашем случае трудности усугублялись тем фактом, что на наших кораблях были представлены все нации империи, так что к пропаганде социалистов примешивалась политическая агитация югославских, чешских и итальянских националистов.

Во время моего первого вечера на борту «Принца Евгения» до меня постоянно доносились крики «Ура!». Я вызвал первого офицера, чтобы он объяснил мне, что происходит. Он сообщил мне, что команда отказалась от ужина без какой-либо видимой причины, и подобное бурное проявление своих чувств, словно эпидемия, распространилось по всему флоту.

Я поднялся на палубу, и мое присутствие помогло восстановить порядок. Когда я спускался на батарейную палубу, мне встретился матрос, который, не предвидя моего появления, продолжал кричать «Ура!». Я, не церемонясь, грубо оттолкнул его. Мне пришлось поговорить со всей командой, встречаясь отдельно с матросами каждой национальности, и я серьезно предупредил их не слушать всяких подстрекателей.

По моему приказу венгры собрались в кормовой части средней палубы, я предполагал, что их будет немного. К моему удивлению, пришло более трехсот человек, и с этого момента я был уверен: что бы ни случилось, я буду хозяином положения.

Это командование не доставляло мне радости. Мы бездействовали, стоя на якоре, и наблюдали за тем, как уходили и возвращались крейсера, эсминцы, торпедные катера и подводные лодки, чьи команды с энтузиазмом выполняли тяжелые задания. Среди тех, кто ежедневно рисковал своей жизнью, не было предателей.

По вечерам, выходя на палубу, я слышал, как грохотали орудия на фронте у реки Изонцо (словенское название – река Соча)[39]39
  Здесь с 24 мая 1915 г. по сентябрь 1917 г. итальянская армия много раз пыталась наступать, но, потеряв свыше 800 тыс. человек, продвинулась только на 15 км.


[Закрыть].

Тем временем ворота в Адриатику, что мы взломали в мае, снова закрылись. В феврале 1918 г. на встрече союзных держав в Риме было решено «уделить повышенное внимание» блокаде пролива Отранто. Число британских эсминцев возросло до 40, и к ним присоединились также 12 французских эсминцев. В блокаде пролива участвовали 76 дрифтеров и флотилия американских подводных лодок. Летных площадок для аэропланов становилось больше, росли скорость и радиус действия воздушных машин.

В сложившейся ситуации меня неожиданно вызвали вместе с двумя контр-адмиралами, фон Кайлем и Холубом, моими сокурсниками по академии, в Имперское верховное командование, которое располагалось в Бадене. Там я имел встречу с его величеством императором Карлом, который назначил меня главнокомандующим флотом на Адриатике. Я был несколько обескуражен и попросил его величество изменить свое решение. Я пытался объяснить ему, что на флоте есть стоящие выше меня и более умудренные командиры, многие из них будут задеты таким решением, и что мое назначение породит споры. Прецедента этому еще не было. Более того, от главнокомандующего флотом невозможно было ожидать чудес на четвертый год войны. Конечно, я не мог и думать о том, чтобы повлиять на ход военных действий. Император отказался менять свое решение; он придерживался той точки зрения, что нужна молодая кровь, чтобы вдохнуть жизнь в высшее командование флота.

Контр-адмирал Холуб был назначен шефом морского департамента в военном министерстве. Контр-адмирал Кайль остался в распоряжении Верховного командования в Бадене. Я стал контр-адмиралом флота, который находился на грани мятежа.

Вскоре после моего назначения на борту одного эсминца, получившего приказ участвовать в конвое транспортов, направлявшихся в Албанию, был раскрыт заговор. Двое моряков, один из которых был чехом, а второй православным хорватом, попытались подговорить команду убить офицеров, когда корабль выйдет в открытое море, и перейти на сторону противника в Анконе. Однако заговор был раскрыт, оба моряка были арестованы, и военно-морской суд приговорил их к смертной казни. Я санкционировал решение суда и приказал казнить изменников на следующий день в присутствии двадцати человек с каждого корабля. На какое-то время это привело людей в чувство.

Однако мне было предельно ясно, что эффект таких средств устрашения не может быть длительным. Ранее в этом году вспыхнул мятеж в Каттаро (Которе); красный флаг был поднят на нескольких кораблях после призыва ко всеобщей забастовке в Вене и других городах. Третий дивизион линкоров был направлен в Каттаро (Котор), и подавить мятеж оказалось непростым делом.

Мне представлялось, что наилучшим способом восстановить дисциплину на флоте было участие моряков в боевых действиях. Это мнение, как мне было известно, разделяли наши коллеги в германском флоте. Люди, которым еще не довелось услышать выстрел, сделанный во гневе, должны быть выведены из состояния летаргии.

Я принял решение вывести флот в море и попытаться еще раз прорвать блокаду Отранто. В этой операции следовало задействовать весь флот, поскольку было ясно, что после полученного 15 мая 1917 г. опыта противник бросит в бой крейсера, по крайней мере для того, чтобы перехватить и потопить наши возвращающиеся корабли. Я надеялся, что наш флот сможет окружить и уничтожить корабли противника.

Атака была назначена на 11 июня 1918 г., и согласие Верховного командования было получено. Нам требовались две ночи, чтобы выйти в назначенный район в полной безопасности и незамеченными. Вечером я приказал первому дивизиону идти впереди; и перед рассветом он встал на стоянку в Слано, защищенной гавани к северу от Гравозы и неподалеку от Рагузы (Дубровника). Второй дивизион под командованием капитана Зейтца должен был пройти всего половину расстояния, чтобы добраться до острова Гросса и встать там на якорь, и поэтому он вышел в море на сутки позже.

По какой-то необъяснимой причине боны в гавани не были убраны, и выход в море второго дивизиона задержался. Но, возможно, не только вследствие этого, но и отчасти из-за неполадок с двигателем «Тегетгофа». Он прибыл на место якорной стоянки поздно, а перед самым рассветом линкор «Святой Иштван»[40]40
  «Святой Иштван» – линкор, однотипный с «Вирибус Унитис». Введен в эксплуатацию в 1915 г. Водоизмещение 20 008 т стандартное, 21 689 т полное. Мощность двигателей 26 тыс. л. с. Скорость 20 узлов. Экипаж 1094 человека. Вооружение: 12 305-мм, 12 150-мм, 15 66-мм орудий, 4 533-мм торпедных аппарата.


[Закрыть] получил две пробоины от торпед, выпущенных итальянским торпедным катером[41]41
  Торпедный катер MA5-15 длиной 16 м, шириной 2,63 м, осадка 1,2 м. Мощность 2 бензиновых двигателей 900 л. с. Скорость 25 узлов. Вооружение: 2 торпедных аппарата, 4–6 глубинных бомб, 1–3 пулемета. В честь победы этого маленького кораблика (водоизмещение 16 тонн), стоящего с 1936 г. в музее, 10 июня в Италии отмечается праздник Военно-морского флота.


[Закрыть], который не успели вовремя обнаружить в предрассветной мгле. Линкор затонул меньше чем за три часа, а итальянский корабль сумел быстро уйти. Это значило, что противника нельзя застать врасплох. Итальянцы, вероятно, подняли тревогу, и вскоре нам на подходе к Отрантскому барражу уже противостояли значительно превосходящие силы противника. Такого раньше не было. С тяжелым сердцем я решил отказаться от атаки и дал приказ кораблям вернуться в порт.

Осенью 1918 г. началась эвакуация армии «Албания», и командование было вынуждено перебазироваться из Дураццо (Дурреса) к северу, а флот обеспечивал прикрытие этой операции, в частности безопасный отход частей армии фон Пфланцера-Балтина. Итальянские, британские и американские корабли внезапно атаковали транспорты в Дураццо (Дурресе), но австро-венгерский флот отбил это нападение.

Ситуация все более ухудшалась. 29 сентября Болгария запросила перемирия. Тем самым удерживать дальше Балканский фронт практически не было никакой возможности. Снабжение продовольствием и боеприпасами действующей армии и внутренних войск было явно недостаточным. Граф Тиса был направлен императором в Боснию, чтобы бывший премьер-министр реально оценил обстановку и собрал необходимую информацию. Его докладная записка о сложившемся там положении оставляла мало надежд на то, что удастся предотвратить отделение от империи южных славян.

17 октября его величество издал манифест, в котором давалось обещание преобразовать Австрию в федеративное государство, обеспечить союз польских областей Австрии с независимым государством Польша, предоставить особый статус Триесту, а также право самоопределения для всех наций империи. Если целью этого манифеста было сдержать процесс падения монархии, то события показали, что «призыв к монархическому сознанию, которое основано на славном прошлом», только способствовал усилению центробежных сил. Распад Австро-Венгерской монархии был уже необратим.

На заседании будапештского парламента граф Михай Каройи (Карольи) встал и потребовал отозвать все венгерские части для защиты Венгрии, нашего отечества. 15 октября состоялась встреча членов Югославянского национального комитета, поставившего вопрос об образовании Югославянского государства, включающего в свой состав также Далмацию и северные прибрежные области. В случае его образования империя оказывалась отрезанной от моря. Как я слышал, хорватские генералы убеждали его величество передать весь флот в руки югославов, чтобы его не захватили итальянцы. Возможно, это решение было принято на основе обещаний, которые так и не были выполнены.