Текст книги "Порочный рыцарь"

Ее глаза. Ее запах. Ее волосы. Она.

Очередной валун сорвался из-под его ног. Воображаемая пропасть протянула к нему лапы.

Какого хера он ей позволяет это с собой делать? Ведь с любой другой давно бы не стал церемониться. Послал бы к черту, отбросил бы ее руки, не ловил бы такой кайф. С любой другой его сердце не рвалось на куски.

– Это ведь неправильно, да? – срывающимся голосом спросила у него девушка.

Марк только вздрогнул. Его ледяные глаза сейчас были расширены от… страха? Возбуждения? Она не знала. Его трясло. Почти подкидывало на месте. Она прижала руку к его шее, ощущая под ладонью теплую кожу и бешеное биение сонной артерии. В груди что-то сжалось.

– Поцелуй меня, маленькая, – попросил он едва слышно.

Агнес опалила его губы своим горячим дыханием. Осмелится? Он хотел закрыть глаза, но не мог. Впитывал в себя каждое ее невинное, неумелое движение. Растерянный, доверчивый взгляд широко распахнутых глаз. Трепет ресниц. Приоткрытые губы. Темные пряди волосы, которыми играл ветер. Хрупкие запястья с паутинками голубых вен, что гладили его по волосам. Острые коленки, которые обнимали его талию. Всю ее.

Агнес прерывисто выдохнула. Его глаза, смотрящие на нее с нескрываемым вожделением и жаждой, его сильное тело, которое было тесно прижато к ней, его горячее дыхание… Ей хотелось раствориться в нем. Отдать всю себя ему.

– Я не умею, – вдруг призналась она. Как бы ни было смешно, но за два месяца отношений с Дереком они так и не поцеловались в губы.

– Ты целовалась с кем-то до меня? – спросил парень, требовательно приподнимая ее за подбородок и внимательно заглядывая в глаза. Она не могла соврать.

Агнес ощутила себя неловко, ее щеки вспыхнули от его прямого вопроса.

– Нет… – прошептала со стыдом она, качая головой и опуская глаза.

– Правда? – в его голосе проскользнула удовлетворенная радость, что отозвалось в ее голове неким недоумением. – Ты никогда не целовалась? – у него перехватило дыхание от восторга. Сорвать первый поцелуй с невинных губ было обольстительно заманчиво. Он умереть как хотел быть первым во всем. И последним. – Хочешь это сделать со мной?

– Хочу, – она посмотрела на него горящими глазами. Все тело дрожало от столь волнительного предвкушения.

Его руки переместились на ее задницу, силой вдавливая в свое разгоряченное тело.

– Я весь твой.

Сердце Агнес бешено колотилось, перед глазами все поплыло. Господь всемогущий. Она чувствовала его. И ей однозначно было этого мало. Девушка погладила его губы пальцами, а в следующее мгновение подалась вперед.

Он ощутил ее губы на том месте, где только что порхали пальцы. И все замерло. Остановилось. Марк задыхался. Воздух словно исчез. Не осталось больше мыслей в голове. Никаких старых страхов. Воспоминаний. Ничего нет. Только член, болезненно давящий в штанах, и ее нежные трепетные прикосновения. От которых его бросало из лавы на мороз, и обратно. И его сердце зашлось в судорожном ритме.

Агнес едва ощутимо коснулась неумелым языком его губ, словно упрашивая их раскрыться. Господь всемогущий… Его внутренние барьеры и запреты распались на молекулы. Сука, сука, сука… Правила игры изменились.

Потому что в следующее мгновение он обхватил ее затылок и поцеловал ее сам. Врезался губами в ее приоткрытый нетронутый рот. Почти больно. Почти по-настоящему. Он первый, кто целует ее. Он первый, кто доставляет ей удовольствие. Он первый, кому она будет принадлежать. Его пальцы больно сжали ее бедра, до синяков на девичьей коже. А на контрасте – легкое прикосновение. Разрывающая на части нежность, о которой он так мало знает.

Марк будто со стороны видел, как трется губами об ее губы сам, слегка оттягивает нижнюю зубами. Ее пальцы только сильнее сжались в его волосах, лаская, играя с непослушными прядями, заставляя его едва не мурлыкать от наслаждения. Все было другое. Ощущения, чувства. Совсем не похожее на то, когда он бывал с другими. Это злило, это бесило, это казалось таким… правильным?

Она захотела что-то сказать, но он прижал палец к ее губам. Покрасневшим от грубого поцелуя, опухшим. Из-за него. Это дико, адски возбуждало. И он снова накрыл ее рот своим. Теперь по-настоящему, лихорадочно, выпивая ее дыхание, теряя свое. Больше не сдерживаясь. Ворвался вероломно языком в ее горячий рот, вылизывая небо, внутреннюю сторону губ, дразняще поглаживая ее язык своим. Контракт тепла и холодного металла в его языке вызывал тянущую боль внизу живота. Агнес тихо простонала.

Тонкие руки переместились на его скулы, охватили их, чтобы ближе. Кожу к коже. До мурашек по выступающим позвонкам. Ее тихий всхлип ворвался в его черепную коробку. Срывая оборону. Так долго возводимые ледяные стены. Марк яростно въедался в ее рот, и она так же ненасытно отвечала ему. Втянула его язык в свой рот, сосала, заставляя парня несдержанно прорычать ей в губы. Боль в паху стала невыносимой. Он падал, разбивался, возрождался, как феникс, из пепла.

– Что ты со мной делаешь? – вырвалось из его горла, когда их губы с соблазнительным, влажным звуком оторвались друг от друга. Он слегка отстранился, убирая руки. Агнес зажмурилась, ласково потеревшись лбом о его скулы, как кошка, ищущая ласки.

Безумие. Это было безумие. И вместе с тем приносило такое упоенное освобождение, что у него что-то заболело в груди. Там, спрятанное за сводом ребер, мышц, костей. Разрывалось. На мелкие обломки. Кусочки. Частицы. Молекулы. Его выворачивало наизнанку. Трясло, как при лихорадке. Потому что он позволил ей себя поцеловать. Потому что до нее все вдруг перестало иметь значение.

Он слегка наклонил голову, соприкоснувшись с ней носом.

– Не уходи.

А потом замер. Потому что после ее фразы перед глазами возник другой образ.

От которого свело скулы и чувство вины захлестнуло с такой силой, что он захотел умереть. Воспоминание. Взорвавшееся режущей болью в висках, отрезвляющее, убийственное.

– Не уходи, Марк. Останься со мной, – Лили прижалась лбом к его лбу. – Пожалуйста, не бросай.

– Я всегда защищу тебя. Тебя никто не тронет. Я не позволю.

– Я так сильно люблю тебя. Ты даже не представляешь себе насколько…

Предатель, отвратительный изменник. Такой же, как он. Такой же никчемный, грязный, испорченный… Предатель, предатель, предатель…

Голоса в голове сводили с ума.

Он наклонился, заставив ее сердце неистово биться, и прошептал:

– Мне не понравились твои прикосновения, Уокер.

Агнес застыла, когда до нее начало доходить, что он смеялся над ней.

– Какая же ты жалкая, мать твою, ― послышался ледяной голос, от которого сердце Агнес на миг заморозилось и прекратило биться.

В глазах предательски защипало.

– Меня тошнит от тебя. Я хочу выблевать это ощущение из себя, ― он демонстративно сплюнул на землю и брезгливо вытер губы тыльной стороной ладони.

Только бы не расплакаться перед ним…

– Зачем ты…

– Ты же не думала, что все это правда? У меня, мать твою, даже член не стоит на тебя, – он презрительно скривился. – Было забавно на самом деле видеть, как хорошая девочка превращается в шлюху, стоит мне поманить пальцем. На самом деле мне… противно, понимаешь? Хочется рот прополоскать. И отмыть все, что от тебя осталось.

Из уголка ее глаза скатилась слеза. Потом другая, пока хрупкие плечи сотрясались от стыда, обиды и унижения.

Он попытался сглотнуть иглы в горле. Огонь, пылавший в его теле секунду назад, превратился в лед.

Ему так сильно хотелось подойти и обнять ее. Сказать, что он несет полную херню, потому что боится сказать правду.

Что единственное, от чего его выворачивает от отвращения – это он сам.

Что он до умопомрачения хочет ее сделать своей и не отдавать никому-никому.

Он молчал.

Он не остановил, когда девчонка убежала прочь, едва не поскользнувшись на лестнице.

Он ничего не сделал.

И впервые пожалел о споре.

Глава 17

В старом особняке было тихо, как на кладбище. А в его голове вопли не стихали ни на мгновение.

Черт, черт, черт. Что за дерьмо только что произошло?.. Этого не было в его планах. Как он посмел перешагнуть черту?

Ему срочно требовался ледяной душ. Марк замер, ощущая, как кровь шумела в ушах, и как тесно было в штанах. Как он допустил такое?..

Он играл, всего лишь развлекался. Не больше. Он поцеловал ее.

Твою мать. Желудок сжался. Пальцы зудели, каждое прикосновение словно отпечаталось у него под кожей. Он сжал зубы, мучаясь от давящей боли в паху. Хотелось разрядки. Парень устало уронил голову на колени. Пытаясь стереть из памяти этот день. Стереть из памяти эту чертову девчонку… Но был лишь воздух. И ее запах.

― Я люблю тебя, Марк, ― раздался нежный голос в голове.

Нет. Только не это. Только не снова.

Парень провел руками по лицу, пытаясь заглушить мысли. Но они бились о черепную коробку, застилая собой реальность.

― Предатель, такой же, как твой отец, ― присоединился второй.

Он посмотрел в зеркало. Черную от времени раму из твердого дерева украшала уродливая резьба. Стекло было с трещинами, уродливое и наполовину разбитое. Такое, каким он ощущал себя.

Потерянный, разбитый. Он смотрел и видел только брошенного и никому не нужного мальчика.

― Ты не смог защитить меня. Я умерла из-за тебя!

– Заткнись… ― сдавленно прохрипел он. Слова не хотели лезть из глотки. Дышать стало трудно.

― Такой же монстр. Чудовище. Моральный урод…

– Закрой рот! ― зажмурился Марк.

― Ты ничтожество, ты ничто. Тебя никто не любил и никогда не полюбит.

Черти внутри него натянули поводки, рыча и грозясь вырваться на свободу.

– Хватит! Уйди из моей головы! Оставь меня в покое! ― он с рычанием ударил в зеркало, ощущая, как в кожу впились осколки. Как же хорошо. Может, физическая боль поможет заглушить эти страдания? Всегда помогала. Когда слишком сильно болит, нужно отвлечь себя другой болью. Но сейчас почему-то легче не стало.

Послышался дребезг, когда он повторил удар, сдирая кожу об острые осколки. С тем же дребезгом в его голове ломались ее кости. Вновь и вновь. Проклятье. Кровь залила стекло, костяшки пальцев нещадно жгло.

― Ты будешь со мной, да? ― улыбнувшись, спросила девушка и обвила шею возлюбленного руками.

― Всегда.

Марк зарылся руками в волосы и закрыл глаза. Это какое-то помутнение рассудка.

Этот месяц. Самый, пожалуй, херовый за его существование. Хроническая злость и раздражение зудели под кожей. Хотелось содрать с себя чертовы эмоции, броситься в огонь и распасться на атомы. Превратиться в пепел и прекратить ощущать это дерьмо. Марк встряхнул головой, отгоняя ненужные мысли. Ему было скучно. Вот именно. Это слово. Скучно. Он мог продолжить агрессивно топить всех вокруг, как обычно, но сейчас это занятие не приносило никакого удовольствия. Ему хотелось разнообразия, эскапады. Внутри кипела дикая нужда утопить в этом огне безнадежности, разрывающего внутренности одиночества и боли, кого-то еще. Заставить страдать, как страдал он. Может, хотя бы это занятие разнообразит его жизнь?..

― Ты что-то задумал, ― проконстатировал Алекс, оседлав стул перед Марком.

― Возможно, ― прищурился парень, окидывая друзей ледяным взглядом. Он специально выбрал тот самый момент, когда Рэта не было рядом. Ему не нужен был гребаный зов совести. А Рэт, несмотря на свою взбалмошность и наружную напускную поверхностность, был чертовски «хорошим» парнем. И психологом. Он уравновешивал своей добротой и светом сломленную натуру Марка. Но сейчас ему нужно было выплеснуть пар. Хотелось жестоких игр.

«Искуси невинную душу», ― эта проклятая мысль преследовала его уже очень давно. И теперь он твердо намеревался воплотить ее в жизнь. Эта упрямая девчонка очень заманчивый вариант, и, пожалуй, он этим сполна воспользуется.

Ее тепло. Ее дыхание. То, как она доверчиво прижималась к нему. Как пустила к себе. Ему нравилось, что Агнес подчинялась. С остальными девушками было по-другому. С ними чувство контроля было иллюзией. Его хватало всего на несколько минут. Но с ней у Марка появилось ощущение, что он может держать ее под контролем вечно. Словно все ее естество лежало у него на ладони. Ей не нужно было много говорить или делать, чтобы пробудить в нем желание. С ней не хотелось притворяться. Он заигрался, черт бы его побрал.

Всегда. Я буду с тобой всегда. Всегда.

– Прости, ― руки сжались в кулаки. Закрытые глаза обожгло огнем. – Прости меня, Лили. Я люблю тебя.

Это была правда.

И церберы в груди на время успокоились.

* * *

Прижав котенка к себе, Агнес бежала так быстро, как могла. Корявые черные ветви несколько раз сильно хлестнули по лицу, но она даже не заметила этого. Лишь бы убраться подальше от него, от этого истязателя. Гребаного садиста. Лишь бы никогда больше не видеть его ледяных насмешливых глаз и не слышать этот, черт его дери, голос.

Жалкая, ничтожная дура. О чем ты только думала?

Где-то вдалеке послышался леденящий душу волчий вой, но даже встреча с ночными хищниками казалась более предпочтительной, и, лишь слегка сбросив скорость, Агнес продолжила пробираться сквозь заросли. Несмотря на то, что болезненно ныли ноги. Несмотря на то, что мучительно саднило внутри.

Она обернулась. Крыша старого здания виднелась над голыми деревьями, скрюченными, словно в приступе невыносимой боли. Слишком близко. Нет, ни при каких обстоятельствах она больше не окажется рядом с Марком. Отныне одно его имя для нее под нерушимым запретом. Больше никогда…

Мокрые от недавнего дождя листья грязным гниющим ковром лежали под ногами, и Агнес едва не взвизгнула, когда подошвы кроссовок проехались по скользкой поверхности. Рука изо всех сил вцепилась в искореженную ветвь старого клена. Жалкий писк вырвался из груди. Нестерпимо захотелось опуститься на землю, обхватив колени руками. Плевать на чистую одежду. Марк и так смешал ее с грязью.

А она позволила ему это сделать.

Стыд вместе с невыносимым отвращением к самой себе вырывался изо рта шумным дыханием и белыми облачками пара, растворяющимися в темноте. Агнес продолжила идти. Шаг за шагом. Нельзя сдаваться. Буйные заросли, перемежающиеся полосами деревьев, сменились некой упорядоченностью. Аллея, по обе стороны засаженная орешником. Чувство узнавание кольнуло под ребрами. Дальше шла тропинка до дома. Глаза предательски щипало, но слезы уже не шли. Опустошенность. Жгучая, липкая, оплетающая душу. И одиночество.

Мама, папа, сестра… Все они остались лишь призраками прошлого, когда ей так нужна была их поддержка. Бесплотными воспоминаниями, от которых становилось только больнее. Одна, ты совершенно одна, Агнес Уокер. Никто не придет к тебе на помощь. Никто не защитит от живых воплощений злобы, ненависти и порока. Никто не защитит тебя от Марка. Никто, кроме тебя самой. Ты должна быть сильной. Обязана.

Ты должна поиметь их, или поимеют тебя.

Еще один урок усвоен.

– Я ни за что не позволю ему меня уничтожить, ― поклялась Агнес, до кровавых царапин впившись в ладошку. И почему-то стало немного легче.

* * *

– Спасибо, что проводил меня до дома, – Сара робко улыбнулась.

– Спасибо, что провела этот день со мной, – ответил Алекс, останавливаясь перед ее квартирой.

– Было весело, мне понравилось, – улыбнулась девушка, смотря ему в глаза.

– Мне тоже… Может, как-нибудь повторим? – тихо спросил он, боясь отказа.

Но девушка счастливо улыбнулась, и на ее щеках появились очаровательные ямочки.

– Я не против, – Сара заправила волосы за ухо.

– Ну… Увидимся еще? – улыбнулся с облегчением Алекс.

– Да, – она потянулась к нему, и он заключил девушку в объятия.

– Доброй ночи, малышка Сара, – брюнет целомудренно коснулся губами ее макушки.

– Хороших снов, Алекс, – девушка ускользнула в квартиру, закрывая дверь и прижимаясь к ней спиной. Радостная, безмятежная улыбка не сходила с ее счастливого лица.

Парень снаружи стоял с точно таким же выражением лица, чувствуя учащенное сердцебиение.

Стоил ли спор того, чтобы потерять эту удивительную, трепетную связь с Сарой? Ему не хотелось рисковать. Это шло вразрез со всеми правилами и устоями жизни Алекса. Черт, да, принятое решение противоречило его девизу по жизни, но в данной ситуации игра не стоила свеч. Теперь ему было плевать на то, что будут говорить за его спиной, если он откажется и выйдет из игры. Главное – это Сара.

* * *

Сон Марка был беспокойным.

– Мам? ― дрожащий голос мальчика, что остановился на пороге, как вкопанный.

– Марк, милый… ― женщина слабо улыбнулась, пытаясь встать на ноги. Безуспешно.

– Мамочка… Что с тобой? ― ребенок испуганно бросился к загнанной в углу матери.

– Ничего, я в порядке. Просто голова закружилась… ― соврала она, прикладывая маленькую ладошку к своей щеке.

Тепло. И приятно. Но он все еще был напуган и волновался за маму.

– Почему у тебя кровь? ― мальчик прижался к ее плечу лбом.

– Пустяки. Я… испекла твои любимые круассаны, ― перевела она тему, погладив по голове сына. ― Я просто неудачно приземлилась и ударилась головой. Не волнуйся, милый.

По ночам, когда Мэри уже лежала в постели, пытаясь уснуть, в мыслях у нее проносились образы, похожие на мертвые звезды, летящие сквозь вечную темноту. Но чаще всего в сознании всплывал кулак мужа с кровью. Ее кровью. Со стальным кастетом, что отпечатывал на ее теле рваные раны. Каждый раз эти образы являлись ей в тот момент, когда она почти проваливалась в сон. И вдруг перед глазами представлялся окровавленный кулак, намеренный разбить ей лицо. Она в ужасе пробуждалась и лежала в кровати, дрожа от страха, молясь, чтобы он не проснулся и не впал в ярость от того, что она посмела нарушить его сон своим копошением. Она вошла в этот ад, когда ей было всего девятнадцать, и пробудилась от кошмара только через месяц после своего дня рождения, когда ей исполнилось тридцать четыре года. Почти полжизни спустя. Брак с самим Ричардом Стайместом в обществе считал привилегией. С виду сказочный богатый, красивый как черт, авторитетный мужчина за закрытыми дверями превращался в самого Сатану.

«А ну-ка иди сюда, милая. Нам с тобой надо поговорить. И очень серьезно поговорить.»

Его голос заставлял ее умирать от страха.

– Ты бесполезна. Абсолютно никчемная, слабая и бесхарактерная. Какой пример ты подаешь нашему сыну? ― ядовито прошипел он. ― Ты испортила мне настроение своим появлением на этом званом вечере. Не позорь меня. Больше не смей показываться на людях рядом со мной. Из-за тебя моя сделка сорвалась!

Он снова срывался на ней, перекладывая ответственность за свои ошибки.

– Прости меня, прошу тебя. Я буду усерднее работать над собой, ― пообещала жена, бледнея и в отчаянии заламывая пальцы.

– Простить? Ты просишь прощения у меня? ― угрожающе захохотал он. ― О нет, милая, ты меня разочаровываешь. Неужели за все годы нашего брака ты не поняла, что я не умею прощать?

– Но… Мы ведь любили друг друга… ― несчастно прошептала она обескровленными губами.

– Брак с тобой, девушкой из высшего общества, был выгоден для моей репутации. Благодари свое происхождение, ― произнес он неоспоримым тоном. ― И что еще за отвратительные романтические замашки? Какая к черту любовь, что ты несешь? ― тон мужчины стал жестче. ― Ах, если тебе нужны чувства… И как я сразу не догадался. Я могу продемонстрировать, как я вижу любовь. Наглядно.

Цепкие пальцы схватили женщину за волосы, а после припечатали головой к стене. И снова. Мраморные стены испачкались кровью, что щедро стекала и на пол, заляпывая дорогой ковер.

Он слышал крики матери. Полузадушенные, измученные. Отец издевался над ней. Пятилетний ребенок закрыл уши руками. Просто пускай это окажется кошмарным сном. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Но мама кричала. А он не мог ей ничем помочь, лишь шептал бессвязное "прости" и дрожал от страха.

– Марк, ты не помог мне, ― произнесла позже осуждающе женщина, склоняя голову набок. ― Ты должен помогать мамочке. А ты повел себя, как трус.

Мальчик виновато опустил взгляд.

– Обещаю, с этого дня я всегда буду тебя защищать.

Было нечестно брать с него это обещание, она знала. Но взяла.

Ощущение затхлой беспомощности, вины и собственного бессилия душили гнилой обреченностью.

Мамочке снова было плохо. Мамочка снова плакала. С перерезанных рук капала кровь. Папа снова ее бил. Зверски, изощренно.

– Не трогай маму, нет! ― ребенок пытался отгородить мать, но одно мощное движение отбросило его на несколько метров. Резкая боль в затылке ― сознание поплыло.

– Только не его, ты… Монстр, ― прошипела женщина, смотря на мужа ненавидящим взглядом. ― Он просто хотел меня защитить.

– Ты заслужила это наказание. И мальчику лучше понять это сразу. Осознать, что перечить мне не стоит, ― он улыбнулся сыну, что задыхался от боли. ― Правда ведь? Папа всегда прав.

Он боялся, ненавидел и снова боялся. Ощущение было странным, от него все волоски на коже вставали дыбом, а сознание отключалось от леденящего кровь ужаса ― жестокий взгляд отца, казалось, проникал в черепную коробку и замораживал мысли. Оставляя после себя лишь осознание: любое спасание временно. Смирись. Тебе не спасти ни ее, ни себя. Ты обречен.

– За что ты так сильно меня ненавидишь? ― шептала она.

Удар, и кровь хлынула у нее из носа, как из водопроводной трубы ― он сделал это уже на рефлексе, даже не сообразив. Кровь лилась и не хотела останавливаться, попадая в рот, пачкая подбородок, а все, что она видела на лице мужа ― это неприкрытое отвращение, а за ней смутная тревога. Он словно думал: а что, если она сейчас умрет? Хотелось забиться в угол и тихо сидеть, закрыв уши и глаза. Глотать слезы. Крепко-крепко зажав рот рукой. Ведь если плакать, то всегда ― бесшумно. В этом доме нельзя плакать. И нельзя кричать. И нельзя возражать против устоев, что Он установил. Иначе тебе оторвут голову. В прямом смысле этого слова.

– Я ведь беременна… ― прошептала лишь сдавленно женщина, хватаясь за живот.

– Мне не нужно новое отродье, ― отрезал мужчина. Следующий удар пришелся по животу, потом лицу. Калеча, уродуя, медленно убивая.

– Не трогай ее, хватит! ― зарыдал мальчик, оправляясь от боли, и побежал к маме. Его маленькая сестренка еще не появилась на свет, но была уже вынуждена страдать.

– Напрасно ты меня ослушался, мальчик, ― отец рассмеялся.

– Обычно я доказываю ей свои чувства без сторонних наблюдателей, но это твой выбор. И я его уважаю. Ты имеешь право видеть, Марк, ― Ричард сжал его горло, заставляя задыхаться и цепенеть от животного страха. ― Это называется любовь. Мы должны причинять боль тем, кто нам важен, ― цепкие пальцы будто залезли под кожу, заставляя ребенка биться в агонии.

– Отпусти его! Перестань! ― женщина срывала голос, но он уже переключился к новой жертве.

– Вы ― моя семья, сын мой. И вас я люблю сильнее кого-либо в этом доме. Именно поэтому вы до сих пор живы, ― жесткий удар в челюсть заставил малыша зажмуриться от боли и закашляться, сплевывая кровавые сгустки прямо на пол.

Семья. Дом.

Это и есть любовь?..

– Ты ― самое важное, что есть у меня, ― женщина качала в своих объятиях сына, ласково поглаживая теплой ладонью по голове.

– Обещай, что всегда будешь рядом… ― попросил он, поднимая на нее полные слез глаза.

– Конечно, я обещаю, ― она поцеловала его в лоб, крепче обнимая малыша. ― Всегда.

Стало так спокойно на душе. Наконец, он чувствовал себя дома. Он не один. Они есть друг у друга. Есть же?..

– Прости, мам… ― он уткнулся ей в шею, пряча мокрое от слез лицо. ― Я… у меня не получилось тебя спасти…

Она лишь грустно покачала головой и взъерошила его кудри.

А потом мама разлюбила Марка. Это случилось не сразу, постепенно, и мальчику понадобилось некоторое время, чтобы осознать: он уже никогда не будет для нее сыном. Отныне он никто. Вещь. Инструмент отца. Мать, всегда бывшая для Марка опорой и поддержкой, перестала обращать на него внимание, словно он действительно умер. Его жизнь обернулась цепью кошмаров.

– Ты не смог мне помочь, Марк. Возможно, ты просто не любишь свою маму, ― однажды разочарованно сказала она. И ее тон, холодный и отчужденный, заставил его маленькое сердце сжаться. Она снова психологически использовала его.

– Я буду стараться… Клянусь… ― зарыдал ребенок, но мать уже холодно отпихнула его от себя.

– Ты плохой ребенок. Ты не заслуживаешь… ― ядовито прошипела она, приложив руку к животу, где покоился мертвый плод. ― Он бы заслужил. Если бы родился. А ты… Лучше бы ты умер, Марк, вместо него. Уходи.

Все было просто. Муж винил ее, а она винила Марка. Цепная реакция.

– Мама! Пожалуйста, мамочка… ― мальчик отчаянно схватил ее за руку, но та отвесила ему пощечину.

– Убирайся вон. И не подходи ко мне, ― Мэри вскинула перед собой руки. ― Ты такой же, как он, ― бессвязно пробормотала она, делая шаг назад.

Заплаканный Марк умоляюще протянул к ней руки.

– Прошу…

– Нет. С сегодняшнего дня ты мертв. Ты не спас маму. Убирайся с моих глаз.

Ад ― дом твой. Смирись и прими это. Тебе не сбежать от этого мира. Стань его частью.

Холодный кончик острия ножа вошел глубоко, распарывая кожу первого пальца. Крик в агонии. Багровая струя, хлынувшая из раны. Второй. Следующий. Десятый. Отрезанные фаланги. У нее почти пропал голос.

– Умоляю, не нужно….

– Поздно, ― мужчина оскалился, выплескивая ярость, ― Думаешь, я прощу измену тебе? Думаешь… Я умею прощать? Нет. Ты знала, на что идешь.

– Да! Я знала! И я не жалею о том, как поступила с тобой! ― вдруг зло выкрикнула она, ― Давай же, убей! Убей меня!

– Отец, пожалуйста, отпусти маму… ― взмолился сорванным голосом Марк, предпринимая жалкие попытки вырваться.

Тщетно. Прикованный к стене железными оковами он наблюдал за кровавой картиной в полном обзоре. Его сердце разрывалось от боли. Нет, пожалуйста, пускай все это окажется миражом. Пускай… пускай вся его жизнь окажется сном. Он закрыл бы глаза, а когда открыл, то увидел бы маму, что читала ему на ночь и гладила по голове. И папу, который обнимал бы ее. Но его глаза давно открыты.

Он видел, как отец поджигает ее тело. Живьем. Как ее лицо преобразилось до неузнаваемого, когда она начала гореть. Умирать. На его глазах. А потом ее взгляд зацепился за прикованного сына, наблюдающего с ужасом за ее предсмертными муками.

– Ты такой же, как и он, ― выплюнула она с дикой ненавистью. ― Ты монстр, Марк. Проклятый.

Адское пламя пожирало женщину прямо на его глазах.

– Слишком медленно, не находишь? Давай я тебе помогу, ― острие топора снесло ей голову. Хлынула кровь. Много крови.

Желудок болезненно скрутило, а голова закружилась. Марка стошнило. Щелчок оков. Он на свободе. Отвратительный запах железа в воздухе. Ступни ног липли к мерзкой жидкости, что залила весь паркет. Безжизненные глаза были распахнуты в ненависти. Его вырвало снова.

А потом он, кажется, отключился. Это ведь сон, да?.. Хотя бы это пускай окажется сном…

Когда маленький Марк открыл глаза, то обнаружил себя лежащим в луже крови. Перед ним лежала забинтованная фигура. Некоторые части тела были полностью погружены в чистые емкости с жидкостью, и ему тогда показалось, что с этих частей капает кровь и отваливаются кусочки сырого мяса.

Чье-то тяжелое дыхание со спины. Пустота.

– Пап? ― неуверенно позвал мальчик, но слово прозвучало странно, застряв у него в горле.

Он начал пятиться к двери, охваченный ужасом от увиденного. Перед глазами потемнело от страха.

– Надеюсь, ты усвоил урок из этой… ситуации, ― наконец, подал голос мужчина. А потом склонился к сыну, обнажая зубы в уродливой улыбке. ― Запомни одну вещь. Я не прощаю предательств. Никогда.

Говорят, что неумение принять потерю – это одна из форм безумия, наверное, это так, но иногда это единственный способ выжить. Когда люди теряют что-то очень важное для них, их сердце пропадает вместе с этим.

Марк уже ничего не чувствовал. Ни отчаяния, ни боли. Только абсолютную, голую пустоту. И это пугало сильнее всего. Утратить способность ощущать что-либо… Разве не это ли страшнее всего? Всякий раз, когда он что-то терял, в нем открывалась очередная дыра. И раз за разом он просто стирал себя самого.

Отвращение к самому себе накрыло и привычно впиталось в грудную клетку, вызывая злость. Такой же, как он. Такой же, как он. Такой же, как он. Вести себя как выродок становилось тем легче, чем тускнело небо. Темнота успокаивала, в темноте расцветали настоящие иллюзии. А он мумифицировался заживо.

Марк потерял контроль над собой. К горлу подступила желчь и вдруг нестерпимо захотелось выплеснуть весь яд, разъедающий его внутренности. Кричать? Слишком слабо для того, чтобы утолить жажду. Поделись своей болью с другими. Давай же. Они заслужили ощутить это на своей шкуре.

― Ты будешь гордиться мной, папа.

Те клеточки нашего сердца, которые предназначены для радости, за ненадобностью, – отмирают. И те частички груди, в которых ютится вера, годами пустеют – окончательно высыхают. Добро, заложенное в нас, при неиспользовании поглощается жестокостью.

Каждая проходящая минута – это еще один шанс все изменить. Просто сделай глубокий вдох, возьми себя в руки и живи. Ты, обреченный жить с подрезанными крыльями. Нет. В его одиночестве пути назад нет.

– Держи карандаш ровнее. Нет, не так. Чуть под наклоном, ― она улыбнулась его робким попыткам нанести штрихи, и сама взяла его маленькую руку в свою, направляя. ― Вот так, моя радость. Ты такой талантливый у меня. Я горжусь тобой.

– Мама, нарисуй мне мир, в котором я смогу жить.

Печальные родные глаза на миг виновато прикрылись:

– Конечно. Я придумаю нам место, в котором мы сможем жить…

Обещание подарить ей свободу.

Обещание освободит его.

Обещание. Невыполненное обещание.

Она пришла! Она вернулась!

– Ты же знаешь, что я всегда буду рядом, да? ― несмотря ни на что, мама снова с ним, и ему хочется рассмеяться от того, как неожиданно радостно и легко становится на душе. Он счастлив. Мама стала ангелом. Мальчик обнял ее, и на сердце стало так светло, так хорошо. Словно он наконец дома. А потом раздался резкий крик.

– Ты убил меня, ты убил меня, ты убил меня… ― прошептали бледные губы. И взгляд. Обвиняющий, презирающий. Она оттолкнула его от себя. Сбросила руки сына в отвращении. Попятилась. В страхе. Как тогда. В широко распахнутых зрачках заплясал огонь.

– Нет! ― он в отчаянии побежал к ней, спотыкаясь о неровную дорогу. ― Не бросай меня!

– Ты не спас меня, ты не спас меня, ты не спас меня… ― эхом разлетались жестокие слова. Ее белое одеяние превратилось в окровавленное. А на шее расплылось алое пятно.

– Молю тебя, не уходи…

– Такой же, как он, такой же, как он, такой же, как он… ― эти слова бились в висках, причиняя несносную головную боль.

А она умирала. Опять и опять. Снова на его глазах. И он вновь был беспомощен. Марк в ужасе смотрел на свои окровавленные руки. Это все неправда!

Во все виноват только ты. Проклятый.

– Мама! Не умирай!

Вот-вот случится нечто ужасное. Обычно он просыпался с этим чувством в груди. Словно он ослеп, совсем рядом притаилось что-то страшное, а он сможет его прогнать, только если увидит. Это смутное, но навязчивое ощущение преследовало его всю жизнь. Чем больше он старался его прогнать, тем сильнее оно становилось.