Текст книги "Дневная книга (сборник)"

Первый, или вводный, урок

Следует иметь в виду, что умение забывать – это особо важная статья в нашей жизни. Кроме того, это великое и таинственное искусство. Память возвращается к человеку циклически. Любая декада воспоминаний вновь возникает на небосклоне памяти, после того как, подобно комете, пройдет свою часть какой-то собственной вселенной. Точно так же, циклически, текут и периоды забытья. Всякий раз, когда что-то забываешь, это означает, что к тебе обращается и окликает по имени кто-то с той стороны. Кто-то с того света подает тебе знак, что хочет вступить в контакт. И если вспомнишь забытое, это значит, что сообщение, которое этот кто-то хотел передать, достигло тебя. Но имей в виду, то, что ты забыл, начинает неизбежно меняться, и когда наконец ты вызовешь забытое в своем сознании, то, что ты вспомнил, всегда будет несколько отличаться от того, что выцвело в твоей памяти… Именно в этой разнице и кроется сообщение.

«Вернемся, однако, к действительности», – рассуждал я. Для начала хорошо уже то, что некоторый опыт в этой области у меня имелся. Как я тебе рассказывал, дважды в жизни я забывал английский и дважды воскрешал его из мертвых. Поэтому мне известно, что языки можно различать и по тому, каким образом они забываются. Сейчас, за время этой войны, мне удалось стереть из памяти и кое-что еще. По-французски я все еще могу свободно изъясняться, однако не разбираю ни слова из того, что мне говорят. С греческим наоборот – сказать ничего не могу, но все понимаю. Одним словом, из войны выходишь полунемым. По-сербски на войне я стал заикаться. И это еще не все. Оказавшись в Боснии, среди всего этого ужаса, я начал забывать имена не только окружавших меня людей, но и знакомых и родственников… Я по-прежнему прекрасно знал, кто они такие, чем занимаются, откуда они мне известны и какой у них характер. Вспоминая их, я отчетливо представлял, как они выглядят, однако целые поколения стерлись из моей памяти, целые мегаполисы живущих во мне людей остались без имен и фамилий, я передвигался по миру, ставшему безымянным, девственно чистым и свободным от имен, как во времена до Адама. Наконец, в Боснии я забыл и собственное имя. «Вот прекрасная основа для начала моего курса обучения, – подумал я. – И еще одна не менее прекрасная основа – мысли о тебе». Чтобы не забыть и твое имя, мне пришлось записать его на воде. На реке Саве.

Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются?

Второй урок

Следует исходить из того факта, что родной язык и материнское молоко связаны. Если хочешь забыть язык, которому тебя учили с первых дней, нужно забыть и пищу, полученную от матери, пищу, на которой ты вырос. Еда, сваренная под песню, приобретает вкус слов этой песни. Поэтому из Шида я отправился прямо в Белград. Взял свой спрятанный у друга заграничный паспорт, купил билет на автобус до Будапешта, в Будапеште попросил и получил визу в Словению на двадцать четыре часа и продолжил путешествие на автобусе до словенско-итальянской границы. Там встретился с одной итальянкой, молоденькой и хорошенькой, которая в своем роскошном автомобиле, размахивая разрешением на пересечение границы, за сто марок перевозила в Триест беглецов из Сербии вроде меня… Благодаря ей и я оказался по ту сторону границы и тут же поднялся на заросший кипарисами холм, где стояла старая триестская базилика. Я решил пообедать. Открыл меню, и тут меня осенило. Передо мной было дивное собрание итальянских блюд с их непереводимыми названиями. Именно в этот миг я решил никогда больше не переводить на свой язык никакого меню. Заказывай все, что красиво звучит, и будь что будет, а свою, сербскую, еду забудь. Забудь раз и навсегда. Вместе со всеми ее точно так же непереводимыми названиями.

Вот таким образом там, в тени кипарисов, был усвоен второй урок. И я снова подумал о тебе.

Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются? Стоит им сняться с места, как они начинают медленное и непрерывное движение…

Третий урок

В Триесте я попытался найти работу. Какую работу в разгар войны в Боснии может найти серб без итальянской печати в паспорте? Мне посоветовали поехать в Павию, где начался демонтаж старой телефонной станции. Сейчас я помогаю здесь на расчистке территории. Мы разрезаем металлическую конструкцию и грузим на самосвалы огромные блоки и заржавевшие железные балки. От такой работы рукавицы разлезаются, как паутина, ломаются ногти, и среди нас нет ни одного человека, не получившего травму. Иногда хозяину приходится возить кого-нибудь из рабочих на перевязку за восемьдесят километров в городок, где у него знакомый врач, который согласился держать язык за зубами и не распространяться о том, что тот нелегально нанимает беженцев из Сербии. Но две вещи несомненно хороши в этой истории – то, что можно бесплатно звонить по телефону куда угодно, даже в Париж, чем я и занимаюсь все свободное время… А второе – то, что все, кто меня окружает, в основном молчат. Молчат потому, что в большинстве своем они сербы и любой ценой стараются скрыть это. Стоит кому-то выдать себя, и он тут же лишится куска хлеба. Таким образом, обстоятельства заставили меня выучить и третий урок курса «Как быстро и легко забыть сербский». Правило простое: «Никогда и ни с каким сербом не разговаривай больше по-сербски». И я усердно говорю на твоем французском, держа рукавицей допотопную металлическую телефонную трубку.

Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются? Стоит им сняться с места, как они начинают медленное и непрерывное движение в поисках места получше…

Четвертый урок

У меня уже были повреждены колено и локоть, когда вдруг заболел водитель огромного самосвала, груженного металлическим ломом, который нужно было вывезти. Я вызвался заменить шофера. Сделал два коротких рейса, пользуясь вместо документов путевым листом фирмы, которая демонтировала телефонную станцию. Хозяин остался вполне доволен этим и доверил мне, оплатив вперед все дорожные расходы, длительную поездку в сторону французской границы. Тут уж я почувствовал себя в седле. Мне всегда страстно хотелось нестись в тяжелом грузовике по бесконечной автостраде. По сравнению с танком мой самосвал казался просто игрушкой. Передо мной лежала вся Италия.

Я отправился прямиком в Лигурию, на археологические раскопки античных времен, где как-то летом, еще студентом, подрабатывал на расчистке развалин старых римских укреплений. Там и сейчас шли работы; я запарковал поблизости свой грузовик с железом и нанялся землекопом. Здесь, стоит копнуть, сразу же натыкаешься на древние обломки черепицы или бронзовые монеты времен Филиппа Арабского… Территория эта когда-то принадлежала Римской империи, и тут никто, ни на земле, ни под землей, ни слова не понимает по-сербски. Мне этот язык тоже не был нужен. Я о нем и не вспоминал. Так был усвоен четвертый урок моего курса. Здесь я перестал видеть сны на сербском. Сны мне снились на латыни, причем чаще всего в них фигурировали надписи с монет, которые мы находили. Одну такую монету с надписью «Этрусцилла» и дырочкой я взял себе на память. Когда прошло семь дней, я подумал о тебе.

Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются? Стоит им сняться с места, как они начинают медленное и непрерывное движение в поисках места получше. Охотнее всего они отправляются в путь осенью. Как птицы…

Пятый урок

Я получил заработанные на раскопках деньги, сунул в карман джинсов монету с изображением римской императрицы Этрусциллы и отвез железо по месту назначения. После этого я отправился прямо в Турин и разыскал там дом с табличкой адвоката по имени Амадео Рамазотти. Я забрал хранившийся у него матросский сундук с вещами моей тетки и вскрыл завещание своего покойного отца, волей которого ко мне перешел дом в Которе. Я сказал адвокату:

– В Югославии стреляют со всех сторон. Мне представляется крайне сомнительным, смогу ли я вообще получить это наследство. А что насчет дома моей матери возле Салоник?

Адвокат ответил, что в его бумагах нет ни слова об этом втором доме в Греции, но, правда, добавил следующее:

– Если хотите, я мог бы прямо здесь найти вам покупателя на дом в Которе. Вы даже можете сейчас получить от меня аванс…

Взяв деньги, я выехал из Турина на пустом самосвале и по путевому листку фирмы пересек итальянско-французскую границу. Навсегда оставив грузовик в паркинге рядом с каким-то городком, я позвонил на телефонную станцию, чтобы сообщить, где его можно забрать, объяснив все поломкой. Хозяин на другом конце провода ничего не понимал. Он хотел позвать к аппарату кого-нибудь, кто знает сербский, чтобы разобраться, почему вдруг и я, и автомобиль оказались во Франции.

– Я не знаю сербского, – лаконично ответил я по-итальянски и положил трубку. Тут я снова подумал о тебе. Набрал твой номер в Париже. Услышал звонки телефона на Фий-дю-Кальвер и вот оставляю тебе еще одно устное послание.

Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются? Стоит им сняться с места, как они начинают медленное и непрерывное движение в поисках места получше. Охотнее всего они отправляются в путь осенью… Как птицы. Или как человек…

Шестой урок

Я был в пути несколько дней и наконец однажды вечером добрался до Парижа. Тут я услышал, что в бывшей Югославии сербы проиграли ту самую войну, которую лично я проиграл в Боснии гораздо раньше.

Я снова позвонил тебе, и мне так повезло или, наоборот, не повезло, что ты наконец-то подняла трубку; ты, вероятно, и сама помнишь это. Но все оказалось напрасно. Ты не захотела встретиться со мной. Ты сразу произнесла одну-единственную фразу вроде «абсолютно невозможно» или что-то в этом же духе. И попросила меня – помнишь? – чтобы я не занимал автоответчик своими бесконечными исповедями о Боснии, Италии и Провансе. Но так произошло только потому, что мне не удалось до конца усвоить краткий курс «Как быстро и легко забыть сербский». Я решил продолжить занятия и дал себе слово не звонить тебе до тех пор, пока не овладею материалом в полном объеме. Пока не выучу и седьмой урок.

После этого я отправился на площадь Республики и в магазине «У двух господ» купил клубок темно-красной шерсти. Засунул в него бумажку с номером телефона на тот случай, если ты захочешь найти меня. Клубок я забросил через открытое окно в твою квартиру так, как забрасывают гранату во вражеский окоп.

Я чувствовал себя таким усталым и старым, словно родился до всемирного потопа, когда ход звезд еще был слышен на земле. И я подумал: «Для души не существует пространства, для сердца не существует времени…»

Не знаю, известно ли тебе, что леса переселяются?

Ящичек для золотых монет и колец открыть труднее всего. Чтобы добраться до него, следует нажать на стенку отделения для драгоценностей (12). При этом соседняя стенка отскакивает на пружине и открывает два выдвижных ящичка с ручками из слоновой кости. Верхний – настоящий, он предназначен для бумажных денег, а нижний – фальшивый. Если потянуть за ручку из слоновой кости, выдвинется деревянный кубик с шестью правильными цилиндрическими углублениями разного диаметра для хранения золотых монет и колец. На верхней стороне этого кубика есть надпись на английском языке:

Тот, кто всегда думает только о врагах, обретет их, но погубит друзей.

Верхний ящичек в настоящее время пуст.

В нижнем, фальшивом, ящичке в одном из углублений для металлических денег и колец лежит мелкая серебряная монета, которую, судя по всему, носили на шее, потому что ближе к краю она продырявлена. Монета сильно потертая, и на ней с трудом можно различить надпись «Этрусцилла»… В соседнем углублении находится серебряное женское кольцо, из тех, что женщины летом носят на большом пальце ноги.

Если открыть замок ящика для письменных принадлежностей и поднять его крышку, то с помощью латунного кольца можно выдвинуть внешний ящик. Он довольно длинный. Трудно предположить, что именно хранил в ней капитан Дабинович или кто-то другой в те времена, когда этот предмет плавал с ним по морям. Может быть, складную подзорную трубу? Сейчас в ящике находится книга. Точнее, это пятьдесят три страницы, вырванные из какой-то книги. Переплета нет, так же как нет и титульного листа. Нельзя разобрать и имени автора, хотя можно без труда прочитать название издательства и кое-какие другие данные, а именно: «Графическое ателье Дерета», Белград, 1998 год, второе издание и т. д. Текст, отпечатанный типографским способом, испещрен сделанными от руки пометами. Эти рукописные вставки легко объяснимы. Хозяин ящика для письменных принадлежностей считал, что в книге излагается его жизнь. Поэтому всюду, где это казалось ему необходимым, он вносил свои дополнения и исправления. Все вместе приводится далее без каких бы то ни было купюр.

Наконец-то, по прошествии целого года, я решила дать знать о себе. Ты наверняка догадалась, что все это время меня не было в Париже. Со мной происходили невероятные вещи. В мае прошлого года я нашла в своем почтовом ящике на Фий-дю-Кальвер вырезанное из газеты объявление. В нем было написано:

После этого странного текста шел адрес, по которому следовало обращаться. И номер телефона.

«Вокзал Монпарнас», – догадалась я по номеру. Автор объявления проживал в шестом округе. Тогда у меня еще не было никакого предчувствия. Но ты знаешь, в тот свой год я любила все самое сладкое, мужскую косметику «Van Cleef», липкий осенний виноград, а в начале лета черешню, надклюнутую птицами. Уже с начала января мне удавалось на лету подхватить выроненную вещь, до того как она упадет, и я была счастлива, что наконец-то выросла и могу спать с мужчинами.

Машинально я положила вырезанный из газеты клочок бумаги в карман, как обычно, взяла свою гитару и спустилась по лестнице. Что-то не давало мне покоя. У меня темные волосы, рост и прочие данные соответствуют указанным параметрам. Ты же помнишь, как мне трудно устоять перед объявлениями. Кроме того, моя «мышеловка» всегда была проворнее меня. И сейчас она тоже уже все знала. Как всегда, она знала все раньше меня. Заранее.

Было утро. Открыв дверь подъезда, я не увидела улицы Фий-дю-Кальвер. От Зимнего цирка по направлению к Сене тек туман, по всей своей длине поделенный на тенистую и светлую стороны. Моя улица исчезала, а рождающееся из тумана солнце прошло через все времена года.

В этот момент из тумана вынырнул автобус номер девяносто шесть. Он медленно приближался к остановке, находившейся возле моего дома. На автобусе, вдоль всего борта, шли названия остановок его маршрута:

ПОРТ ДЕ ЛИЛА – ПИРЕНЕИ – ПЛОЩАДЬ РЕСПУБЛИКИ – ФИЙ-ДЮ-КАЛЬВЕР – ТЮРЕН – ОТЕЛЬ ДЕ ВИЛЬ – САН-МИШЕЛЬ – ВОКЗАЛ МОНПАРНАС

Автобус остановился передо мной, его дверь медленно открылась. Как будто меня заманивали. Искушение оказалось непреодолимым. Я вошла в автобус и поехала на Монпарнас, прямо по адресу, указанному в газете. Так началась моя «Тропинка в высокой траве», если ты помнишь эту картину Ренуара.

На двери не было никакой таблички с фамилией; правда, ни имени, ни фамилии не было и в объявлении – только адрес и номер телефона. Дверь открыл молодой человек приблизительно одного со мной роста. Я с трудом узнала его. Бледность лица казалась старше его самого по крайней мере на четыре-пять поколений. И в этой бледности витало нечто напоминавшее шрам. Но у меня не было сомнений в том, кто он такой. Мой любовник с белым быком. После многих лет разлуки он опять расписался на мне той самой улыбкой, что оставляет грязный след. Это был Тимофей с золотой, как виноградная лоза, бородой. В первый момент я хотела уйти, но не решилась, потому что он держался так, будто мы были с ним незнакомы. Он вел себя так, словно это не он учил меня гадать по стоящему члену. Он говорил и даже в некоторые моменты выглядел так, словно передо мной сейчас был кто-то другой. Более того, он учтиво спросил, как меня зовут, и потом все время делал вид, будто никогда раньше не слышал этого имени. И это было столь убедительно, что я осталась.

– Так вы преподавательница? – спросил он, пропуская меня в квартиру. От него повеяло каким-то незнакомым мне приятным ароматом, напоминавшим шафран, может быть слишком сладким и густым, как масло. Это не был аромат «Azzaro» – туалетной воды, которой он пользовался раньше… Он провел меня в центр большой комнаты и с головы до пят смерил взглядом, как будто видел меня впервые в жизни. – Похоже, вы подойдете, – пробормотал он задумчиво. – Цвет волос у вас свой?

– Чем вас не устраивают мои волосы? Это натуральный черный цвет. Фламандская сажа… Разве не такими были условия в вашем довольно грубом объявлении? – решила я принять его игру и сделать вид, словно это не мы начинали заниматься любовью, стоило упасть первым каплям дождя.

Ты, Ева, знаешь, что волосы у меня вьются мелким бесом, если я полностью расслаблена или влюблена, и делаются прямыми и повисают, когда случается сесть голым задом в крапиву. Бросив мимолетный взгляд в ближайшее зеркало, я убедилась, что на голове у меня просто африканские джунгли. Меня охватило настоящее возбуждение. Назвав цену за один урок, я предупредила его, что прекращу занятия, если после пятого визита не увижу заметных результатов. После этого посадила его рядом с собой на канапе, взяла аккорд и начала:

– Прежде чем мы перейдем к упражнениям, я расскажу вам кое-что о пальцах, это пригодится, когда вы начнете играть. Большой палец правой руки – это вы, а левый большой палец – ваша любовь. Остальные пальцы – это окружающий мир. Два средних пальца означают следующее: правый – это ваш друг, левый – враг, безымянный палец на правой руке – ваш отец, а на левой – ваша мать, мизинцы – это дети, мальчики и девочки, а указательные пальцы – предки… Во время игры помните об этом.

– Если это так, – подхватил он, – то, учитывая, что музыку из струн я извлекаю левой рукой, ее будут создавать моя любовница, моя мать, мой враг, моя бабушка и моя будущая дочь, если я заслужу ее. Короче говоря, это будет женская музыка, особенно если моим главным врагом вдруг окажется тоже женщина. А вы – роль преподавателя на некоторое время перешла к нему, – если повредите палец, вспомните о том, что мне говорили. Не считайте, что эта рана ваша. Раны на пальцах предсказывают болезни и опасности для ваших близких или для тех, кто вас ненавидит…

После этого замечания я начала урок, обращаясь к нему на «вы», так же как, впрочем, и он ко мне. Я показала ему расположение пальцев в простейшем аккорде, и он без труда усвоил его. Но правой рукой он даже не притронулся к струнам. Ни во время первого урока, ни позже. Он легко запоминал аккорды левой руки и с их помощью довольно точно и уверенно воспроизводил мелодию, которую я ему задала, при этом, несмотря на все мои требования, правой рукой он по-прежнему не пользовался. Эти занятия были хорошо оплачиваемыми безмолвными уроками музыки, во время которых я пришла к выводу, что мои духи «Molyneux» не сочетаются с тем неизвестным мне ароматом, который он носил теперь. В один из следующих дней я надушилась «La Nuit Paco Rabanne».

– Почему бы нам не начать упражняться и правой рукой? – спросила я его. – Кстати, хочу напомнить, что завтра пятый урок. И нам придется расстаться, если вы будете продолжать эту запинающуюся игру.

– Бог мой, как же вы одеты! – прервал он меня, недовольно вставая. – Я ничему не смогу научиться, пока вы так выглядите…

Я оторопела. Он взял меня за руку, как маленькую девочку, и мы спустились вниз, на улицу. Не слишком удаляясь от дома, мы зашли в несколько бутиков. С неожиданной ловкостью и безошибочным вкусом он купил мне изумительную юбку, клетчатые чулки и шотландский берет с помпоном, плащ, который можно носить на две стороны, и блузку с эмалированными пуговками. Тут же, в магазине, он заставил меня переодеться во все купленное. И распорядился, чтобы одежду, которую я только что сняла, положили в пакет и вынесли на помойку. Все мое негодование тут же улетучилось, стоило мне взглянуть на себя в зеркало.

– Так, теперь можно продолжить урок, – сказал он удовлетворенно, и мы вернулись в его квартиру.

Здесь я хотела бы заметить, что меня уже не на шутку беспокоило то упорство, с которым он делал вид, что мы до сих пор никогда не встречались. Я взяла гитару и собралась продолжить занятие, однако он к своему инструменту даже не прикоснулся. Неожиданно он подошел ко мне со спины, обнял, и не успела я опомниться, как он взял первый аккорд на моей гитаре, продолжая держать меня в объятиях. Аккорд был кристально чистым, правая рука делала свое дело безошибочно, и он тихо, хрипловатым голосом, запел какую-то старинную песню. Через каждые два слова он целовал меня в шею, и я глубоко вдыхала запах его необыкновенного парфюма, подобного которому я никогда раньше не встречала. Слова его песни не были французскими, это был какой-то странный, незнакомый мне язык:

 
В рубашке тихой завтрашних движений
Недвижим
Прирос глазами я к твоей груди —
Хочу насытить сердце.
 

– Это сербский? – спросила я его.

– Нет, – ответил он, – с чего вы взяли?

Не докончив песню, он оборвал ее на полуслове и начал медленно раздевать меня. Сначала снял берет и туфли, затем кольца и пояс с перламутровой пряжкой. Потом через блузку расстегнул на мне лифчик. Тогда и я принялась снимать с него одежду. Дрожащими пальцами разорвала на нем рубашку, а когда с этим было покончено и мы остались нагими, он швырнул меня на постель, сел рядом, задрал вверх свою левую ногу и принялся натягивать на нее мой шелковый клетчатый чулок. Затем на правую ногу натянул второй. Я с ужасом заметила, что эти только что снятые с меня чулки смотрятся на нем гораздо лучше, чем на мне; то же самое можно было сказать и о моей новой юбке и блузке, которые также пришлись ему впору. Тимофей, великолепно выглядевший в одежде, которую он только что купил для меня, поправил блузку, надел мои туфли, причесался моей расческой, небрежно натянул на голову мой берет, быстро накрасил губы и торопливо покинул дом…

Я осталась без слов и без одежды, одна в пустой квартире, и у меня было лишь два выхода – выбраться отсюда в его мужской одежде или же ждать его возвращения. Тут мне пришло в голову поискать, не найдется ли случайно в квартире женских вещей. В каком-то сундуке я обнаружила чудесную старинную блузку, расшитую серебряными нитками, с монограммой «А» на воротнике. И юбку со шнуровкой. На изнанке я обнаружила вышитое слово «Roma». Все эти вещи были привезены из Италии. «Ими не пользовались целую вечность, но мне-то что мне за дело», – подумала я. Размер мне подошел, я оделась и вышла на улицу. Он сидел в ближайшем ресторане, ел гусиный паштет и пил сотерн. Когда он увидел меня, глаза его сверкнули, он встал и поцеловал меня гораздо более страстно, чем это пристало бы двум высоким девушкам, приветствующим друг друга вечером на улице. Во время этого поцелуя моя губная помада на его губах приобрела странный запах, и мы торопливо вернулись в его квартиру.

– Как идут тебе вещи моей тетки, – прошептал он и начал еще на лестнице раздевать меня. Влетев в квартиру, мы даже не успели закрыть дверь, а он был уже на мне, вытянувшись в струну, подобно прыгуну в воду, – ладони сомкнуты над моей головой, ступни с оттянутыми носками соединены друг с другом. Прямой, как копье, чей полет продолжается и тогда, когда самого копья уже нет. Больше я ничего не помню…

Быстрее всего человек забывает самые прекрасные моменты своей жизни. После мгновений творческого озарения, оргазма или чарующего сна приходит забытье, амнезия, воспоминания стираются. Потому что в тот миг, когда снится прекраснейший сон, в миг творческого экстаза или зачатия новой жизни человеческое существо на некоторое время поднимается по лестнице жизни на несколько уровней выше, но оставаться там долго не может и при падении в явь, в реальность, тут же забывает миг просветления. В течение нашей жизни мы нередко оказываемся в раю, но помним только изгнание…

* * *

Наши уроки музыки превратились в нечто совсем иное. Он, казалось, был околдован мною. Как-то раз сказал, что хотел бы показать мне свою мать и тетку. «Но, – добавил он, – для того чтобы их увидеть, придется отправиться в Котор, в наш фамильный особняк, который я только что получил в наследство. Это в Черногории. Война там закончилась, так что можно съездить». И показал мне старинный позолоченный ключ с головкой в виде перстня. Затем надел его мне на палец, словно обручился со мной. На руке этот ключ выглядел как кольцо с прекрасным сардониксом. В тот же миг со мной произошло что-то странное. Будто наяву я вдруг увидела его дом, правда, не снаружи, а изнутри, причем всего лишь на основе веса ключа воображение нарисовало передо мной какую-то расходящуюся вправо и влево лестницу. Тем не менее я ничего не ответила на его предложение…