Текст книги "Хардкор"

М. Б. И что?

Л. К. И все… Ты же понимаешь, что это только вступление до начала основных событий. Но поскольку тут, наверное, каждый мог навспоминать на книгу, даже не сильно снабжая подробностями, то уступлю дальнейшее повествование товарищам. В том числе и про веселого персонажа Леху Кота и другие рок-н-ролльные приключения длиною в несколько лет.

Поэтому здесь правильнее поставить не точку, а «продолжение следует».

Алексей Китаец

Фото 5. Алексей, Москва, МГУ, 1985 год, фото из архива автора

А. К. С маргинальной культурой города я столкнулся уже в 78-м году. Столкнулся и, соответственно, влился в ряды, поскольку вливаться было интересно и было зачем. Всё было вполне закономерно. Ещё обучаясь в школе, я через своего двоюродного брата ознакомился с популярной зарубежной аудиопродукцией в практически стандартном для того времени наборе: Deep Purple, Rolling Stones, Creedence, Beatles. Достать тогда что-либо из этого набора для тринадцатилетнего подростка было практически невозможно. Возможно, Макаревич с Гребенщиковым в те годы располагали уже винилом из-за рубежа, но в моем случае это были катушки для бобинного магнитофона, оформленные братом с патологической искусностью. Ну, и на волне подросткового самовыражения и расширения кругозора началось общение со старшеклассниками, и далее «вступление» в ряды некоей организации пацифистов, которая, кроме курения сигарет и выпивания пива, ничего не осуществляла. Это было скорее совместное и «нешкольное» общение и выпендривание друг перед другом.

При этом мне понравилась ремесленная сторона открывшейся для меня ниши якобы бездеятельности, навроде изготовления «ксивников» для каждого «пацифиста» в отдельности. Если бы это дело дошло тогда до начальства, думаю, поставили бы меня на учёт в детскую комнату милиции. Необходимо отметить, что любая вещь, любой объект не отечественного производства производил почти магическое действие на окружающих. Так, например, наклеив на обычную куртку наклейку, я мгновенно стал обладателем стильной шмотки с загадочной легендой: дескать, привезли из-за границы. Да что говорить: почти в каждой квартире можно было заметить стоящие где-то на полке банки или бутылки из-под кока– и пепси-колы (страшно представить: этих напитков до восьмидесятых в продаже не было вообще!). Люди умудрялись засовывать в пачку из-под «Мальборо» «дубовую» «Яву» и тем самым поднимать престиж своей вечеринки. Кстати, Marlboro тоже не было!

Впрочем, уход от стандартизации повсеместно процветал. Любой подросток, расширяя кругозор, расширял и круг знакомых, продавливая под свое хобби все возможные рамки этих социальных стандартов, становясь непредсказуемым и непрогнозируемым, чему зачем-то уделяли усиленное внимание. И если бы все эти ресурсы контроля и головомоек были своевременно направлены в иное русло, кто знает, как мог измениться ход истории. Но был стандарт, норма, и выход за эти рамки автоматически подпадал под нечто потенциально социально опасное.

Естественно, выход за рамки общепринятого обозначалось как нестандартное поведение. Благодаря которому я благополучно был изгнан из 59 й средней школы и был вынужден продолжить своё среднее образование в другой. Пацифистские «опыты» сыграли свою коммуникативную роль, круг общения расширился, и так потихоньку я внедрился в среду московских хиппи. На тот период это был достаточно разношёрстный «животный» мир со своими устоявшимися традициями и устремлениями. Хиппи активно тусовались и перемещались по стране автостопом. Автостопом я не ездил, некуда было, а вот тусоваться мне нравилось. И, в первую очередь, из-за возможности показать себя вне толпы, за пределами общепринятых стандартов. Наиболее простой способ – одеваться не как все. И в тусовке многие были такими. На начало восьмидесятых приверженцы этого образа жизни и стиля активно занимались меломанией, постоянно шёл обмен музыкальной информацией. В этом плане, который меня интересовал более всего, система маргинальной взаимовыручки организовывала подпольные концерты самодеятельным дарованиям, с неким ореолом запретности и протестности. Локально даже имелись какие-то проявления диссидентства, хотя правильнее было бы сказать «игры в диссидентов».

Порой этот движняк доходил до открытого диссидентства, в силу прессинга со стороны властей. Я тогда бывал у человека с позывными «Луна», также известного многим под погонялом «Рулевой», который впоследствии оказался сыном действительно известных и преследуемых диссидентов. Но все попытки вовлечь меня в процесс перевода с французского (изучал в школе) каких-то брошюрок оканчивались отказом с моей стороны. Меня интересовало другое: рок-музыка и отдельные составляющие этой маргинальной «каши». Кстати, на тот период само понятие «неформалы» ещё не сформировалось. Государство в лице ВЛКСМ пыталось контролировать всё, идущее вразрез с линией партии по молодёжному направлению. Отряды «Берёзка» отлавливали маргиналов и распределяли кого куда. Таких мест было не много: армия, исправительно-трудовая колония, и для особо «талантливых» – психиатрические лечебницы.

Запреты подстегивали фантазию, а добытая в процессе тусования доброкачественная информация в виде журналов, пластинок, фотографий рок-идолов – всё это формировало особый поведенческий стиль, по которому намётанный комсомольский глаз определял: ага, вот он, классовый враг!

В «Берёзку» меня винтили достаточно часто, но один я запомнил. Меня забрали на Старой площади в сквере совершенно случайно: я спокойно шёл вниз к метро; в это время случилась облава, врага обложили вкруговую, и я попал в сети вместе с другими двадцатью бедолагами. Подвели два самопальных значка Black Sabbath, висевшие на куртке. Всех привели в служебное помещение неподалёку и стали разбираться по отдельности. В итоге моей беседы с комсомольским следователем мне удалось убедить его, что значки – недоразумение и я вполне лоялен строю. Запомнил я всё это из-за облика этого комсомольца: волосы – прямой пробор, спереди покороче, сзади подлиннее, коричнево-какашечный костюм-тройка, комсомольский значок на лацкане, гайка-печатка на пальце руки (не золотая, максимум серебро). Да! И усики, сладкие пшеничные усики!.. Так выглядели многие молодые люди в нашей стране ещё буквально каких-то двадцать лет назад. Любое выделение из серой массы обывателей влекло за собою определённые последствия.

Ещё было такое занимательное времяпрепровождение: зарубежная экстремальная эстрада была вне закона, и филофонисты, как тогда называли коллекционеров или просто юзеров зарубежной рок– и поп-музыки, выезжали каждую субботу-воскресенье за город для обмена пластинками и атрибутикой. Такой заговор филофонистов… Направления еженедельно менялись: Фирсановка, Малино, НАТИ… Экстрим заключался в уходе от мнимой и настоящей слежки, совместном времяпрепровождении на свежем воздухе и незаконных сделках. Учитывая, что, например, группа AC/DC в те времена официально считалась властями неонацистской, такие субботники-воскресники были занятием довольно опасным. Чем и привлекали. Я к тому времени уже был уверенным поклонником творчества Deep Purple, активным центровым тусовщиком, знакомым с такими персонами, как Эдуард Ратников и Дима Саббат.

Эдуарда я первый раз встретил в пельменной на улице Горького. Я в тот момент по виду одежды был хиппи, но в специально сшитой и украшенной сумке у меня с собой был винил, как сейчас помню, Deep Purple. Эд был одет в кожаный косоворот, была даже пара нашивок. Диалог начал он, был приветлив, оценил наличие зарубежной информации. С Димой Саббатом первый раз увиделся в сквере на Ногина, всё та же Старая площадь. Саббат был неотразим: спереди вся его безрукавка (из пиджака от школьной формы) была сплошь увешана самодельными значками, среди которых было несколько Motorhead, а на спине была выведена бескомпромиссная надпись: «Блэк Сэббэт». Даже тогда я уже понимал, что все мы – и Эд, и Саббат, и я, и многие другие люди нашего круга – для окружающих являемся событием из ряда вон выходящим, да ещё и не дружественным.

Особо запомнилось одно событие. Маргиналы всех мастей, по призыву Нателлы – поклонницы Дэвида Ковердейла, вокалиста Deep Purple, собрались на его день рождения. Собственно, там, в парке Горького, все и перезнакомились, и появилось ощущение некой общности, пусть даже и хулиганствующей, что откровенно импонировало. Тогда-то и был выдвинут тезис о том, что мы на самом деле – рокеры. Не мотоциклисты, не хиппи, не битники, а именно – рокеры. Это потом уже выяснилось, что рокеры – это мотоциклисты, а ещё позже стало ясно, что мотоциклисты – это байкеры… Автором тезиса является Эдуард Ратников, он же после пивняка в парке Горького построил всех в колонну по четыре и маршем двинул свою свежую необученную армию в сторону кинотеатра «Ударник» по Крымской набережной. Во главе марша был мощный магнитофон «Шарп», из динамиков которого гремел Saxon. Так Эдуард стал Саксоном. Смелый демарш это был, дерзкий; сегодня и десятка метров бы не прошли, в террористы бы записали.

Отечественная же музыка, в виде распевания в подъездах и раздававшаяся из высунутых в окно колонок, была представлена в виде лидеров продаж околомещанских ценностей: Аллы Пугачевой, Андрея Макаревича, Софии Ротару и Иосифа Кобзона. Тогда и сейчас они для нас – вечные. Надо акцент специальный сделать: не вечный, в смысле, как говорили, «ну, вечно этот/эта там чего-то…» А именно ВЕЧНЫЙ, навсегдашний для проживающих на советских просторах.

Шел 1984-й год. Ну, и поскольку все определились, что мы именно рокеры, рокерам надо обязательно где-то собираться. Такие «летние» места уже были. А зимой люди стали собираться в пивбаре «Ладья», где мы впервые пересеклись с Боровом, который носил позывные «Флойд», «Коррозии Металла» ещё не было в задумке. Праздное времяпровождение, распитие пива и чтения писем из армии того же Эдуарда, компенсировалось обменом новейшей зарубежной информацией и дружеским общением, на которое сейчас у многих молодых и не очень людей времени не остаётся вовсе. Это общение и чувство общности лежат в основе всех коммуникаций. Первично совместное мыслеизвлечение. А потом уже – все дела и их последствия.

В 1985-м году я поступил в МГУ, потому как тех, кто никуда не поступил, тут же забирали в армию. Все были одного и того же возраста, и уходили практически одновременно. Мне повезло. Но тут же «развезло». Провели эксперимент, по которому бронь институтскую отменили, и я пополнил своим присутствием войска Сибирского фронта, хотя и остался студентом. Но и в армии «откосившими» московскими маргиналами снабжался полезной для рассудка информацией. Система отслеживала всё это по старой памяти: имел допросы в особом отделе по поводу «хеви-металла» (из серии, как сейчас некоторые депутаты хотят ЭМО запретить).

С первых же дней меня обязали делать старослужащим татуировки: подняли посреди ночи, отвели в класс боевой и политической подготовки, вручили машинку из механической бритвы и тело сержанта Каранды. На мои робкие возражения, что не умею, получил тычок в рёбра и ответ: «давай, москвич, рисуй!» С этого всё и началось.

По возвращении домой около шести месяцев я находился в ступоре и никак не мог воткнуться в происходящее, потому что всё изменилось. И только летом 88-го года, когда маргинальные связи восстановились, некто Саша Лебедь позвал меня на «Кузню». Ситуация с культурным времяпровождением изменилась тоже. Коммунистическая система агонизировала, «железный занавес» проржавел и местами осыпался.

Возле «Горбушки» уже легально собирался клуб филофонистов, к тому времени изрядно раскрашенный. Под лестницей у «Плюшкина» собирались повзрослевшие знакомые, обсуждали свежекупленную меломанскую и татуировочную прессу, демонстрировали достижения татуировочного хозяйства. Оттуда даже появлялись некоторые клиенты для работающих в домашних условиях московских татуировщиков, выходцев из тех же маргинальных кругов. Основными мотивами было некое переосмысленное продолжение «олдскула»: то, что позднее легло в определение «московский стиль». Хаотично разбросанные черепа и розы, флаги конфедерации, драконы.

Выезжавшие за границу знакомые хвастали зарубежными образцами, резко выделяющимися по цвету. Эдуард Ратников демонстрировал лошадку с огненными копытцами, а Алекс Гоч не помню уже что. Активно проводились маргинальные концерты, молодёжная среда кипела и пузырилась. Особо запомнилось мероприятие Next Stop – Soviet Union. Тогда в Москву приезжали скандинавские коллективы, а наши группы приглашались с ответным визитом. Некоторые ехали на гастроли, а некоторым под этим видом удалось эмигрировать, как группе «Амнистия». Верховодили этим демаршем, надо понимать, Датский Красный Крест и Amnesty International.

Так в бурных неформальных событиях и прошло пару лет. К тому времени я уже видел Scorpions в Питере, позже Sielun Velejet и Zero Nnine в Москве. А поскольку кругом одни рок-звезды и концерты, то, подумалось мне, «а почему бы и не я?»? В родном Северном Тушино совместно с Мишей Делбой «Долбенем» был организован рок коллектив «Die Schwarzen Katzen», и после затянувшейся на полгода репетиции на базе в Алёшкино, где репетировало много разных бездельников, DSK вступил в Рок-Лабораторию (полное название: «Московская городская творческая лаборатория рок-музыки при Московском городском комитете Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи»).

Тогда на прослушивании были Троицкий, Скляр, Липницкий – всем этим уже именитым рок-комсомольцам понравились наши музицирования вандалистической направленности (музыкальный стиль нами самими был определен как «блицкриг-джаз»). Была жесткая ритм-секция с двумя барабанщиками (сессионно подключался брат Миши, Паша, царствие им небесное) и общая стилистика в духе Laibach. Позже был снят видеоклип на кавер-версию «Белые розы», который еще позже показали в «Программе «А». Состав группы на тот момент был таков: Михаил Делба «Долбень» – перкуссия, Алексей Фролов «Ильич» – гитара, Константин Жилин «Костик» – бас, и Алексей Минашкин «Китаец» – вокал.

Так как мы уже все были рокеры, дизайн внешнего вида к тому моменту был устоявшимся: кожаные косовороты, безрукавки из джинсы поверх куртки, наспинные и нагрудные ФИРМЕННЫЕ нашивки, казаки, фирменные майки – все это являлось непременным атрибутом жизни. Эти знаки отличия, надо сказать, стоили весьма дорого. Как-то, ещё до поступления в вуз, я работал на заводе, зарабатывал рабочую путёвку для поступления. В местной столовой познакомился с петеушником (сам ко мне подошел, видимо, распознал по каким-то причинам), и тот предложил мне купить набор: джинсовка-безрукавка с наспинной нашивкой Motorhead, проклёепанная тридцатью пирамидками, плюс страница из журнала с информацией про тот же Motorhead, всё за шестьдесят пять рублей. Когда в цеху, среди сослуживцев, я озвучил эту цену и показал купленный товар, меня чуть не четвертовали, ну уж а придурком посчитали точно. Джинсовка без нашивки и пирамидок ушла за пятьдесят, нашивка за тридцать, пирамидки и бумага – не помню. Да, спекуляция была повсеместна.

В 1990 году к группе подключились Жульен (Константин Максимов) и Кактус из подмосковного Калиниграда (ныне г. Королев). Собственно, весь год был проведен чрезвычайно активно. Мы умудрились дважды выступить на «Фестивале надежд», фестивале «Антиспид» в МДМ, в серии фестивалей от Рок-Лаборатории в ДК «Заря», «Коммуна» и других. Плотность событий увеличилась до неимоверности. Всё слилось в одно затянувшееся выступление, особо помнится только благотворительный концерт на девять дней смерти Цоя на базе в Алёшкино.

Здесь необходимо отметить, что все выступления происходили на фоне тотального перелома, отмирания старых порядков и зарождения новых беспорядков. Старые порядки закрепились в воспоминаниях как обилие коммунистических фетишей, отсутствие какой-либо информации о жизни как таковой, постоянная угроза со стороны карательных органов. Ещё своей тотальной серостью и беспросветной скукой. В этой совокупности можно обнаружить ответ на вопрос, почему же так были популярны неформальные коллективы того периода. Из общей массы отечественных андеграундовых коллективов я выделял для себя творчество группы «ДК». Меткие и ёмкие формулировки происходящего с оригинальным шумовым сопровождением как нельзя ближе подошли к вопросу характеризации отмирающей действительности или неизменных ценностей данной территории. Некоторые из них актуальны и по сей день. Кстати, с одним из вокалистов «ДК», Морозовым, мы оказались ещё и соседями, что привело к тесному общению и возможности изучить творчество группы вживую.

Помимо отсутствия признаков жизни, отсутствовали и её атрибуты – одежды, кроме как рабочей, и питания, кроме как по «блату». «Косая» кожа – непреложный атрибут «рок-ковбоя» – стоила в конце восьмидесятых не менее ста рублей (сравним с ежемесячным заработком рядового советского гражданина в сто двадцать рублей). Маргиналы, нигде не работающие, и старающиеся не засорять сознание ненужным образованием в профтехучилищах, умудрялись изыскивать при этом средства для закупки дорогостоящей амуниции, записей и сопутствующих товаров. Крутились, изворачивались, что-то изготавливали сами – и тем самым создавали систему самообеспечения и самопотребления. Тот самый рынок, о котором мечтали позднее демократы, но который так никто и не увидел.

Система просуществовала до начала «зарождающейся жизни» (я бы назвал её грядущими беспорядками). Для этого периода характерен обмен информации и личной продукции на денежные знаки. Страна постепенно втягивалась в период рэкета и спекуляций.

В этот же период «DSK» сделала попытку распрощаться с такой Родиной – тем же путем, что и группа «Амнистия», получившая политическое убежище в Дании за год до этого. Поехали туда и мы. Но жизнь в Датском королевстве навсегда отбила охоту распрощаться с Родиной. В итоге все члены и группы рано или поздно вернулись в родные пенаты.

Навыки татуировки, полученные в армии, пригодились мне на гражданке. Уже в начале девяностых, первый практикующий мастер того периода, с которым я вошел в контакт, был появившийся в неформальной среде Вася «Не Буди», прозванный так по характерным татуировкам на веках. Покрытый не менее характерной нательной живописью с ног до головы, Вася дал мне аудиенцию у Димы Саббата дома, где уже лепил направо и налево «бутера» звёздам неформального мира. И стоила эта аудиенция тридцать рублей, что не менее характерно, чем всё предыдущее.

М. Б. Этому появлению предшествовала достаточно смешная история. Как раз на фестиваль 89-го года, на который слетелось порядка пятидесяти тысяч поклонников тяжелого рока, чтобы лицезреть своих иностранных кумиров. Мы тогда традиционно участвовали в маппет-шоу, построившись колонной возле станции метро «Спортивная». И таким же плотным строем вломились на стадион, снеся оцепление. Прошли все, кроме меня и Васи Тушинского: мы отошли отлить и как раз наткнулись, точнее, чуть не наступили на этого Васю «Не Буди», который тут же сбегал за группой поддержки. Немедленно состоялось выяснялово в духе американского вестерна, плавно перетёкшего в «отцы и дети».

Начав с претензий по поводу цветных татуировок и пересечений с уголовными мотивами, был достигнут консенсус, что все наши кольщики безрукие, но это поправимо благодаря его таланту. Причем то, что потом появилось на меломанах, сильно разнилось по качеству с тем, что покрывало самого Васю, включая веки с надписями «не буди». Но на тот момент было достигнуто понимание путем выпивания нескольких бутылок коньяка залпом, что обернулось тем, что мы каким-то волшебным образом все-таки просочились на стадион, где я рухнул под Anarchy in the UK в исполнении Skcid Row и проспал таким образом выступление наших ньювейверов («Нюанс»), которых непонятно зачем Стае Намин приплел на одну сцену к звездам хеви-металла. Меня как раз тогда разбудил покойный ныне Попов, попросту сгребший в охапку. Видимо, как раз для того, чтобы в таком виде попасть в этот сборник. Но все же хотелось отметить: уже тогда вокруг неформальных масс крутились стайки откровенно криминальных элементов и пройдох, для которых меломанские образования предоставляли достаточно незатейливый интерес. Либо деньги, либо рекруты.

Л. К. Да, такие были, и грань между криминальным и не криминальным постепенно размывалась. Чуть позже в тусовке появился Женя Крикун, коловший до этого в родном Орехово. Крикун, он же Кепчушник по-местному (что в свою очередь обозначало фаната «АЦ/ДЦ» как неформала), к сожалению, не умел рисовать, что компенсировал покупкой рисунков для последующего клонирования. Несколько месяцев назад я случайно наткнулся на фотографию группы «Ария», откуда с удивлением узнал, где нашел своё последнее пристанище один из выклянченных у меня Евгением рисунков. Собственно, плотное общение с Крикуном и натолкнуло меня на ту самую мысль, которая возникала постоянно: «а почему бы не я?»…

Я стал потихоньку вспоминать армейские упражнения. Будучи в состоянии эмиграции, я уже сделал несколько удачных работ и уже тогда замышлял покупку профессионального оборудования, но эта мечта реализовалась гораздо позже. Приходилось довольствоваться самопальной машиной в одну иглу, что, несомненно, влияло на качество работы, да и оптимизма не прибавляло.

В то время центр коммуникаций сместился на Арбат, где тусовалось огромное количество разнородных маргинальных элементов. Там же можно было купить всё – от наркотиков до валюты и матрёшек в виде Горбачева. Параллельно договаривались о татуировках. Последнее занятие было наиболее привлекательно и засасывало всё глубже и глубже. Да и время было лихое, а кушать хотелось всегда. Пришлось осваивать эту область профессионально; благодаря своим накопившимся связям я вышел на контакт с Yasi Shirazi, американкой иранского происхождения. А затем она и познакомила меня с Дэеннисом Двайером (Dennis Dwyer), владельцем Precision TattTOO Supply, и помогла с приобретением профессионального оборудования. Начался период упорных тренировок на различных людях, вплоть до 95-го года. Тогда уже, по моим сведениям, работали Маврик, Литва, Вова Реутовский, Лаврик Тушинский. Центр татуировочной коммуникации оставался ближе к местам дислокации маргиналов старой формации – это была площадка рядом с ДК Горбунова. Люди, в душе завидовавшие маргиналам, потянулись к выставке достижений неформального хозяйства, в дальнейшем ВДНХ потянулись к немалому количеству татуировщиков, и Москва оперативно раскрашивалась, как будто спешила наверстать упущенное. Пресса, в которой работали агенты влияния (бывшие маргиналы, незаменимые в силу своей информативности), пестрела надписями «Татуировка».

Апогеем татуировочного хаоса стала первая и последняя в двадцатом веке московская татуировочная конвенция. Одним из важнейших результатов этого сборища был мощный посыл для развития тату-движения со стороны приехавших тату-гостей. «Первая московская» собрала таких грандов со всего мира, каких не собрать сегодня и за рубежом.

Вслед за этим событием, усилиями Игоря Аверьянова «Монгола» при активном содействии DJ Габовича, было принято решение об открытии салона. Название досталось вместе с документами и недвижимым, как нам тогда казалось, имуществом. Салон «Три кита» стал завершением базовой школы по работе с широкими слоями населения. Напарником в салон я пригласил Олега Машенцева «49-го». С ним меня познакомил Денис Ларионов, знаменитый ныне режиссер и известный в профессиональных кругах телевизионный продюсер. Позднее, после открытия салона, г-н Ларионов участвовал в качестве агента влияния и пропаганды в среде телевизионного эфира и отделе «DSK» коммуникации. Благодаря его стараниям, население околпачиваемой шоу-бизнесом России увидело документальный телефильм «Искусство татуировки или что необходимо знать потребителю и производителю». Коллектив «Трёх китов» стандартизировал ценовые отношения между маргиналами и обывателями. Оценочный стандарт – сигаретная пачка: черно-белая восемьдесят у. е., цветная сто у. е., портретная работа сто двадцать у. е. Эти цены до сих пор являются базовыми в стране.

Не обходилось без курьёзов. Некий клиент, выбрав рисунок, спросил об оплате. Отвечаем: пачка – сто долларов. «Это как?» «Ну, размером с пачку, к примеру, вот как эту…» Показываем пачку «Мальборо». «Хорошо, только можно я это «Мальборо» делать не буду?»…

Поскольку информационная поддержка была на уровне, и прецедент самостоятельного татуировочного предприятия, работающего по западным стандартам, был создан, люди потянулись со всех уголков страны; они писали письма, иногда ставящие нас в тупик своими формулировками.

Чрезвычайно длинная история была с документацией. Вслед за клиентурой тут же подтянулись контролирующие органы в лице главного врача московской СЭС. Комиссия долго высматривала изъяны в оборудовании помещения, но тест был пройден, и был выдан сертификат соответствия. Предыдущие попытки легализоваться в этом государстве не приводили ни к какому результату. Все запросы о получении каких-либо документов происходили дословно так: «Были были вы хотя бы вторыми – не вопрос. Но вы первые, а свою жопу из-за вас никто подставлять не будет. Дело-то нам абсолютно не известное».

Насколько я понимаю, до сих пор не выдано ни единой лицензии на изготовление именно художественных работ по коже заказчика, все салоны замаскированы под косметологические услуги. Это говорит о том, что для официальной власти татуировок так и не существует.

Позже в «Трёх Китах» появился Вадим Эрнестович Эпштейн, с которым мы вступили в преступный сговор, в результате чего получился проект Tatoo.ru, который стал коммуникационным центром и местом освещения татуировочного фольклора.

Этот же период, 1995-96 года, можно обозначить как период смены населения Москвы и изменения «лица» города. Постройки нового типа, люди новой ментальной формации. Новые татуировщики и клиентура, в массе ориентирующаяся на западные издания, в которых преобладал модернизированный «олдскул» с небольшим включением реализма. Какая-то часть людей пыталась вносить в процесс свои фантазии. Татуировка, бывшая атрибутом среды, стала, как и нынче, средством отвлечься и вырваться из запрограммированной, подконтрольной непонятно кому реальности.

В тот же период «Три кита», при поддержке ассоциации «Экзотика», устроил татуировочный мини-сет в Петербурге в клубе «Гора-Нора». Там я познакомился с Юрой Скандалом и Би Джо. Этот сет положил начало активности коммуникаций в Питере. После года насыщенной работы нам пришлось покинуть салон. Позже я вместе с 49 м проработал в салоне «Скиф», потом самостоятельно в салоне на Алексеевской. Переезды салонов сильно утомляли, и в 1998-м году, при поддержке известного коллекционера нательной графики Виктора «Руки», я открыл творческую студию на Курской.

«Курская» просуществовала дольше всех остальных предприятий, так как была той самой искомой формой рабочего пространства, где одновременно можно было выполнить работу, отшить сумасшедших клиентов и пообщаться со старыми знакомыми, которым не составляло труда заезжать в гости. Собственно, для меня это те самые искомые факторы, благоприятно действующие на ремесло.

В том же 98-м году состоялось Tattoo fashion show, которое расстроило и посетителей, и участников. С тех пор вопрос о конвенциях в Москве висит в воздухе – в отличие от Санкт Петербурга, где татуировщики нашли в себе силы объединить усилия для поддержки движения. Туда я был приглашен в качестве члена жюри и с удовольствием отметил, что окрепли старые таланты и появилось новое поколение татуировщиков. В этом же временном периоде я постепенно стал расширять спектр своего творчества и осваивать новые виды ремёсел. Божьим промыслом стал позолотчиком, начал постепенно вникать в реставрацию; попутно баловался аэробрашем, записав на свой счет пяток автомобилей.

Татуировка, по определению Лайла Таттла (Lyle Tuttle), является матерью всех искусств. Но постепенно я стал осознавать, что я сделал в этом направлении всё, что хотел и мог. Безусловно, практика так просто не отпускает, ответственность перед собой и клиентами тоже, поэтому я до сих пор практикую, но не так активно и с некоторыми оговорками (как говорят буржуи, "I am out of business"). Движение, связанное с татуировкой, которое насчитывает не одно тысячелетие своей истории, всегда нуждается в притоке свежих сил. Поэтому, будучи когда-то молодым маргиналом, стремившимся к самореализации, я с удовольствием уступаю дорогу новой молодёжной смене, тем более, что она уже сформировалась в процессе событий начала нового тысячелетия.